Сделай Сам Свою Работу на 5

Резня на Сэнд-Крик 29 ноября 1864 г. 3 глава





Ни одна из этих ошибок ничему не научила Сына Утренней Звезды. По крайней мере, они не повлияли на его тактику. Через восемь лет после гибели майора Эллиота Кастер вошел в раж при виде другого кишащего дикарями селения за другой извилистой рекой, и реакция его была предсказуемой. Вместо того, чтобы вспомнить минувшее, он атаковал.

Неправда, говорят некоторые биографы. Роберт Иги доказывает, что на Литтл Бигхорне Кастер, может быть первый раз в жизни, подавил этот свой природный инстинкт: “Он решил провести разведку боем. Это был его план - наступать осторожно...”.

Это возможно, но никто не знает, что было у Кастера на уме. Он ни с кем не поделился своими мыслями.

Бентин подвел итоги фиаско Эллиота в письме Уильяму ДеГризу в Сент-Луис, с которым он служил в Десятом Миссурийском во время Гражданской войны. Очевидно не спросив разрешения, ДеГриз передал это письмо в сент-луиский “Democrat”, где оно было опубликовано. Бентин писал, что когда подразделение майора Эллиота было найдено, люди лежали, образуя круг, все тела были нагими, как при появлении на свет. Головы разбиты. У нескольких вырезано адамово яблоко. Почти все были искалечены “путем, о котором из деликатности я не могу говорить”. Письмо содержало порочащую Кастера оценку. В то время как Эллиот боролся за свою жизнь всего в двух милях отсюда, писал Бентин, командир занимался описью захваченного снаряжения и демонстрировал свое мастерство в обращении с винтовкой. Восемьсот лошадей были приговорены к смертной казни: “Наш



“Наш Вождь демонстрирует свою точную стрельбу и ужасает толпу захваченных в плен перепуганных скво и папузов[166], укладывая возле них убитых им лошадей. Ах! он классный стрелок. Даже несчастные индейские собаки, не успев спастись от его глаза и прицела, падают мертвыми или с воем ковыляют прочь...”.

Некий безымянный то ли друг, то ли враг Кастера переслал ему экземпляр “Democrat”. Газета пришла в феврале, в то время когда полк пробивался через Оклахому в поисках остальных Шайенов. Кастер счел, что эта статья предвзята и выставляет в дурном свете его славную победу. Он приказал своему горнисту просигналить “Офицерский сбор”. Бентин припозднился. Он увидел, как Кастер нервно расхаживает взад и вперед по палатке Сибли, постегивая свой сапог сыромятной плетью. Кто-то принизил сражение на Уашите, заявил генерал своим подчиненным, показывая газету, и если он выяснит, кто в этом повинен, то намерен высечь эту особу.



Бентин попросил показать ему газету. Прочитав несколько строк, он вышел наружу и крутанул барабан своего револьвера. Затем капитан шагнул внутрь и произнес: “Полагаю, что я тот человек, который вам нужен, и я готов к обещанной порке”.

Лейтенант Джон Уэстон, присутствовавший там, говорил, что Кастер казался ошарашенным. Генерал покраснел и начал заикаться, как с ним частенько случалось. Он сказал: “Полковник Бентин, мы еще увидимся, сэр!”. Затем Кастер распустил офицеров.

По сути, все сообщения об этом происшествии сходятся, хотя его интерпретация зависит от пристрастия исследователя. Анти-Кастеровцы считают, что непокорный Бентин осадил высокомерного генерала. Приверженцы Кастера убеждены в том, что тот с честью вышел из ситуации.

Эту последнюю позицию довольно трудно понять, и наилучшим образом ее объяснил полковник Чарльз Бейтс: “Честь полка была выше простой человеческой гордости, и он не сделал ничего, чтобы уронить ее. Возможно, генерал был раздражен и импульсивен, когда собрал офицеров и произнес свою угрозу (которую никто и не воспринял в буквальном смысле), но в итоге он продемонстрировал присутствие духа и самоконтроль”.

Или же, быть может, Кастер чувствовал себя ответственным за смерть Эллиота, и хотя не мог признать этого перед собравшимися офицерами, но он не смог поднять и плеть.



Поскольку это затронуло Бентина, дело на сем не завершилось. Капитан призвал журналиста Кейма в качестве свидетеля и вернулся решить вопрос. Во время второго противостояния, если можно принять его точку зрения, генерал “сник, как выпоротая шавка”.

Кейм сообщил о происшедшем Шеридану, и тот имел беседу со вспыльчивым молодым генералом.

Если бы эта безобразная сцена завершилась тем, что Бентин прострелил сердце Кастера, драма 1876 года, вероятно, была бы гораздо менее трагична. Очень мало сомнений в том, что Бентин был готов убить. Какими бы отрицательными чертами характера он не обладал - а кое-какие имелись - никто даже и не обвинял его в блефе. Один удар той сыромятной плети мог опустить занавес, и уклончивый ответ Кастера на этот вызов говорит о том, как хорошо генерал понимал это.

Вдобавок к Эллиоту, объявилась миссис Блинн со своим сыном. Вместе с мужем она была на пути к тихоокеанскому побережью, когда их караван окружили. Осада продолжалась три дня - до тех пор, пока солдаты из Форта Лайон не отбросили индейцев. Вопреки убеждению генерала Шеридана, что ее муж и друзья были убиты, никто не погиб. Неясно, каким образом она с малолетним сыном была похищена. Удивительно, что индейцам удалось захватить ее, так как конвой включал в себя одиннадцать вооруженных людей, десять из которых даже не были ранены.

Непонятно также, лежали ли тела женщины и ребенка там, где располагалось селение Черного Котла, или же ниже по реке. Капитан Джордж Дженнесс из Девятнадцатого полка канзасских добровольцев говорил, что они лежали очень близко от берега, где был убит сам Черный Котел. Шеридан и Кастер, которые увидели тела не сразу, а значительно позднее, настаивали, что их доставили из покинутого лагеря Кайовов, находившегося за пять миль от селения Черного Котла. Агент Команчей и Кайовов А.Г. Бун утверждал, что его подопечные находились, по крайней мере, в десяти милях оттуда. Кастер, описывая ее как “молодую и красивую белую женщину”, рапортовал, что она была застрелена выстрелом в лоб. Он говорил, что с нее был снят скальп, а череп размозжен. “Ребенок также имел на теле многочисленные признаки насилия”.

Кайовы не убивали миссис Блинн, настаивал генерал У.Б. Хейзен, который настолько разъярился журнальными статьями Кастера, что опубликовал пространное опровержение: “Полная история этой невезучей женщины и ее ребенка рассказывалась мне дюжину раз очень разными индейцами как до, так и после сражения, каждый рассказ совпадал с остальными, а я намеревался вызволить ее и состоял с ней в переписке, когда произошло сражение”. Слова Хейзена звучат убедительно, а дочь Сатанты много лет спустя говорила У.С. Найю, что в день битвы Кайовы располагались лагерем в пятидесяти милях ниже по реке. Тем не менее, это убийство было приписано Сатанте. Шеридан и Кастер, оба, говорили, что виновны Кайовы, а Сатанта являлся их вождем. Следовательно, он сам и разбил голову этой женщины.

Фанни Келли, за четыре года до этого возвращенная в лоно цивилизации, не постеснялась написать как свидетельница: “Сердце миссис Блинн, вероятно, бешено стучало, перемежая надежду и страх, когда она услышала шум и стрельбу и увидела солдат Соединенных Штатов, атакующих ее похитителей. Бросившись вперед, она воскликнула: ‘Вилли, Вилли, мы, наконец, спасены!’, но не успели эти слова слететь с ее уст, как томагавк мстительного Сатанты погрузился ей в голову; и в следующее мгновение маленький Вилли оказался в лапах чудовища...”.

Миссис Блинн убили не томагавком - ей дважды выстрелили в голову из винтовки, поднесенной так близко, что порох опалил лицо. Солдаты из обнаружившего ее подразделения говорили, что за пазухой у нее был спрятан кусок маисового хлеба, словно она готовилась к побегу, когда была убита. На теле Вилли, превратившегося в скелет, не было “многочисленных признаков”, лишь след от ушиба на щеке. Неизвестно, как погиб истощенный ребенок. Возможно, его подняли за ноги и швырнули о дерево.

Ходили слухи, что миссис Блинн была случайно застрелена солдатом. Джесси Ливенворт показал на слушании в Сенате в феврале 1869 года, что ее убили, когда она бежала вперед к войскам, но он не смог ничего предъявить в доказательство, чтобы подтвердить это. Другой агент опроверг его показания, указав на то, что женщина была оскальпирована. Ливенворт, может быть, верил в то, о чем говорил, или же пытался прикрыть Кайовов, опекуном которых он был.

Другой слух касался так называемого белого ребенка, выпотрошенного этими разъяренными дикарями. Известно, что об этом рассказал солдат Седьмой Кавалерии по имени Т.П. Лайон, и, скорее всего, именно он был источником вымышленной, будоражащей толпу истории, сочиненной Кеймом: “В середине боя, когда пули падали вокруг подобно граду, скво, дьявольски разъяренная, нож в руке, будто выискивая на ком выместить потери этого дня, натолкнулась на невинное, плененное дитя и одним ужасным ударом полностью выпотрошила его - теплые, дымящиеся внутренности упали на снег...”.

Скаут Бен Кларк говорил об этом случае, но он рассказывал просто и не путаясь - как Бентин высказался о душераздирающем бегстве рядового О’Нейла из долины Литтл Бигхорна – серьезное основание для того, чтобы убедить всех в правдивости этой истории. Кларк сообщил, что какие-то индейцы укрывались за кучей земли возле реки. Солдаты стреляли в них и перебили всех, кроме одной скво и ее ребенка. Затем, сказал Кларк, “я увидел ужасный пример отчаяния Шайенской матери. Скво поднялась из-за баррикады, держа ребенка в вытянутой руке. В другой руке у нее был длинный нож. Стрелки по ошибке приняли ребенка за белого пленника и завопили: ‘Прикончите эту скво. Она убивает белого ребенка!’. Прежде чем кто-либо выстрелил, мать одним ударом выпотрошила ребенка, погрузила нож по рукоять в свою собственную грудь и умерла. Солдат из карабина прострелил ей голову, но это была ненужная жестокость”.

Если версия Кларка правдива - а она выглядит достоверней ужасающей истории Кейма – то наглядно демонстрирует страх аборигенов перед белыми. Лучше умереть, чем быть захваченными американцами. Черный Лось, Оглала-Сиу, рассказывал своему биографу, что когда он был ребенком, мать, бывало, пугала его: “Если будешь плохо себя вести, вашичу заберут тебя”.

Вашичу Кастера стерли с лица земли селение Черного Котла, но, как это часто бывает, тем или иным образом, но жертвы были отомщены. В данном случае медицинские записи Форта Силл свидетельствуют о том, что в январе и в феврале 1869 года ряду офицеров Седьмой Кавалерии были выданы ртутные препараты для лечения венерических заболеваний. Утверждалось, что среди тех, кто посетил клинику, были генерал и его брат Том. Это возможно, хотя документальных доказательств, судя по всему, не имеется. В 1977 году имеющиеся записи были изучены доктором Д.И. Бекманом, который не обнаружил никаких подтверждений того, что кто-либо из Кастеров был заражен. У четы Кастеров никогда не было детей, хотя они очень хотели их иметь - может быть, причина кроется в том, что генерал заразил гонореей свою жену. Конечно, могут быть и другие правдоподобные объяснения.

Неоспоримо то, что Кастер обратил свое внимание на Шайенку, уцелевшую при его нападении. Одной из заключенных была девушка примерно семнадцати лет от роду по имени Ми-о-тси - Мо-на-си-та, как оно иногда произносилось - дочь убитого вождя Маленькой Скалы. Генерал описывает ее как “чрезвычайно хорошенькую... ее прекрасно очерченная голова увенчивалась пышной порослью прекраснейших шелковистых волос, соперничающих по цвету с чернотой ворона и ниспадающих, когда им позволялось свободно падать на плечи, ниже ее талии”.

Ее имя он переводит как “Молодая трава, вырастающая весной”.

Ему рассказали, что она вышла замуж за богатого воина, который заплатил Маленькой Скале одиннадцать пони, что, по крайней мере, в три раза превышало обычную плату за привлекательную девушку. Несмотря на такой подарок Ми-о-тси не была мила со своим мужем. Она не отплатила ему той ожидаемой от жены покорностью и раболепной службой. Время не смягчило ее непокорное сердце, и однажды она, вооружившись пистолетом, прострелила колено своего мужа, навсегда сделав его инвалидом. Маленькая Скала вернул одиннадцать лошадей, и его трудная дочь возвратилась в отцовскую палатку.

Кастеру рассказали об этом обо всем, и нет причины не верить этим рассказам. Несколько труднее воспринять его утверждение, что вскоре после сражения он непреднамеренно стал ее вторым мужем. Ее руку вложили в его, и в это время сестра вождя Черного Котла произнесла то, что он воспринял как некое благословение: “Я, в моем неведении... помня, насколько чувствителен и подозрителен индейский характер, и что любое мое действие может быть превратно истолковано как акт невнимания или неуважения с моей стороны, оставался пассивным участником этой разворачивающейся странной церемонии”.

Солдаты Кастера только что убили ее отца и более сотни соплеменников. Теперь же сестра Черного Котла предлагает ему милый подарок. Следует задаться вопросом: с какой стати? Перед сражением, если бы одна из сторон испытывала страх, дочь вождя могла бы быть предложена в жены. Лишь для того чтобы предотвратить разгром. Но после, когда уже нечего терять, нет причины ублажать врага.

Версия этого события в изложении Бентина, как того и можно было ожидать, не сходится с генеральской. Двадцать восемь лет спустя Бентин писал бывшему рядовому Теодору Голдину:

 

Конечно, ты слышал о неофициальном предложении Кастера офицерам, желавшим воспользоваться услугами захваченных скво, пройти в корраль, где те содержались, и выбрать по одной! (?) Кастер выбирал первым и жил с ней зиму и весну 1868 и 1869.

В увенчание этого брака (?) скво “отелилась” в месте, где ныне находится Форт Силл. Приплодом, однако, было подлинное Шайенское дитя - семя, посеянное, очевидно, до того, как мы налетели на их овчарню у Уашиты.

Ее супруг сам присутствовал в том же лагере, но “женщина Кастера” самым жестоким образом обратила сердце в камень.

Она была старшей женой (нынешней) двухзвездного большого вождя, с кучей всякой всячины в палатке и с огромным количеством барахла снаружи!

“Проваливай, ты, нищий, завернутый в одно одеяло индейский мужчина! Ты должен выменять себе какую-нибудь женщину постарше, чтобы она поддерживала огонь в твоем очаге и согревала тебе спину. Кастер много круче!”.

 

Бентина часто обвиняли в злонамеренном искажении фактов, но что можно подтвердить, так это то, что Ми-о-тси родила ребенка в начале января 1869 года. Шайены позже утверждали, что отцом был Кастер, хотя это невозможно поскольку, как верно сообщал Бентин, генерал впервые увидел ее в ноябре 1868-го. Элизабет видела ребенка и не ощутила сходства со своим мужем: “... это был прелестный, маленький, смуглый, бархатистый комочек с такими же яркими, словно бусинки глазами, как и у остальных”.

В 1869-ом Ми-о-тси преждевременно родила второго ребенка. Итак, следует другая версия. Это был ребенок Кастера, с кремовой кожей и золотистыми прядями в волосах, по имени Желтая Птица или Желтая Ласточка - что не было каким-то необычным именем. Миссис Келли во время своего пятимесячного пребывания у Оглалов видела многих детей со светлыми лицами, “плод свадеб у форта”, а одна из дочерей вождя Оттавы носила имя Желтая Птица.

Что Кастера влекло к Ми-о-тси - очень сильно влекло, никогда не опровергалось. Действовал ли он под влиянием своих чувств, является тайной. Том Кастер описывает эту вооруженную пистолетом разведенную Шайенку в идиоме дня как еще одну Салли-Энн и замечает, что она была“в большом фаворе у всей команды” - фраза, которая легко может быть неверно истолкована. Бентин откровенно презрительно писал, что генерал “смотрит сквозь пальцы на то, как ему наставляет рога младший братишка”, добавляя, что это освободило генерала от одеяльной службы. А в письме Голдину, датированном Днем Святого Валентина 1896 года, он повторяет старую сплетню из Кэмп-Саплай, что гарнизонный врач видел Кастера и Ми-о-тси прелюбодействующими.

Подобные злобные истории не выветриваются со временем, они подобны стойкому смраду болот, и они смешны, поскольку Шайены были известны среди степных племен - по крайней мере, так говорили сами индейцы - целомудрием своих женщин. Более того, Ми-о-тси принадлежала к высшей касте - ее отец был важным вождем, вторым после Черного Котла.

Так или иначе, она и две другие скво были уполномочены сопровождать по Оклахоме кастеровский отряд особого назначения. Шеридан намеревался покорить всех Шайенов - а также Арапахов, Кайовов и Команчей - при помощи уговоров или пуль, и Кастер взял с собой этих женщин, потому что они знали местность. То есть, знали старшие женщины. Ми-о-тси в свои семнадцать вряд ли была особо полезна.

Ведомые скаутами Осэджей и Кау, которых, вероятно, направляли эти Шайенки, Кастер обнаружил лагерь, состоявший из двух бок о бок расположенных селений; вождями в них были Магическая Стрела и Маленький Плащ. Но, вместо того, чтобы атаковать их под звуки “Гарри Оуэн”, он двинулся вперед с ординарцем и переводчиком Ромеро. Учитывая все события того периода, это смахивало на самоубийство. Кастер вышел сухим из воды. Магическая Стрела пригласил его на совет, и генерал беспечно проскакал по враждебному лагерю один, за исключением своего адъютанта У.У. Кука.

В палатке Магической Стрелы ему предложили трубку.

Покурив трубку - неприятная необходимость, так как он не курил – Кастер уверил обоих вождей в добрых намерениях. Он сказал, очевидно на языке жестов, что пришел не для того, чтобы сражаться. Магическая Стрела был настроен скептически. Он назвал генерала вероломным человеком и сказал, что если Кастер опять нарушит свое слово, начав войну с Шайенами, то он и все его солдаты будут уничтожены. Чтобы подчеркнуть сказанное, он выбил золу из трубки на сапоги Кастера.

Дэвид Хамфрис Миллер приписывает это оскорбление вождю по имени Храбрый Медведь: “Я выбил из трубки прогоревшую золу и высыпал ее на сапоги солдатского вождя”.

Джордж Бент, женатый на племяннице Черного Котла по имени Мо-хи-бай-ва, информация которого, судя по всему, верна, утверждает, что зола была выбита Каменным Лбом - это было другим именем Магической Стрелы[167]. Под тем или иным именем, этот вождь охранял священные стрелы Шайенов, и в его палатке проходил совет.

Эти четыре тщательно изготовленные стрелы с каменными наконечниками были завещаны Шайенам божеством или духом, известным по-английски как Культурный Герой. Они были одной из двух самых могущественных святынь племени - вторая была священной бизоньей шапкой, которая обычно оставалась у северной ветви племени.

Джон Стоит В Лесу будучи Северным Шайеном немногое знал о стрелах, но он описал и объяснил суть связки бизоньей шапки. Он видел ее много раз в палатке хранителя. Связка висела над ложем из ивовых прутьев, выкрашенных в красный, белый и желтый цвет. С годами на связку накрутили так много материи, что она стала размером с человека. Внутри связки находился мешок из бизоньей кожи, содержавший шапку, ряд других, менее существенных предметов, которые Джон не перечислил, и пять вражеских скальпов, представлявших собой пять вражеских племен: Кроу, Ютов, Шошонов, Пауни, Черноногих. Эта связка, как и священные стрелы, разворачивалась крайне редко. Стоит В Лесу говорил, что ее открывали в 1934 году в знак уважения генералу Хью Скотту и еще раз в 1959-ом, поскольку некоторые Шайены перестали доверять ее хранителю. Он сам был одним из четырнадцати свидетелей, когда ее открыли 12 июля 1959 года. Скальпы были в сохранности. Шапка была в сохранности. “Она выглядела также как на фотографиях, сделанных для генерала Скотта - с рогами и расшитой бисером налобной повязкой”.

Священные стрелы южного племени - не развернутые ради генерала Кастера - хранились в полосе меха, срезанного со спины койота. Две стрелы были выкрашены в красный цвет, что символизировало удачу на охоте, две другие - в черный, символизируя военные победы. Кастер может обратил на стрелы внимание, а может быть, и нет; он не упоминает о них в своей книге. Они свисали с раздвоенного шеста, и ему предложили сесть под ними. Это был намек на то, что он находится перед судом, хотя сам генерал полагал, что это почетное место, так как он сидел по правую руку от вождя. На самом деле, это место считалось позорным.

Индеец держал черенок трубки, пока Кастер курил. Генерал говорил, что это был “шаман”, второе по значимости лицо в палатке. Согласно Бенту, тем, кто держал черенок и предупредил Кастера, что если тот солжет, то он и его команда будут убиты, был сам вождь Каменный Лоб. Когда церемония курения завершилась, Каменный Лоб разрыхлил золу палочкой и высыпал ее на носки генеральских сапог, тем самым пожелав ему неудачи. Так говорит Бент.

Кто именно из индейцев держал трубку и выпачкал Кастеру сапоги менее важно, чем серьезность этого предупреждения. Сам Кастер не обратил на этот случай никакого внимания, хотя, конечно, он мог предпочесть проигнорировать подобное оскорбление. Может быть, это было, а может - не было. Как указывает профессор Стюарт, эту историю могли придумать восемь лет спустя Шайенские шаманы, рассчитывая приписать себе ту легендарную победу в Монтане.

 

 

_______________________________________________________________________________________

 

 

_______________________________________________________________________________________

 

Шайены были усмирены, по крайней мере, на время. Седьмая вернулась в Канзас и провела лето 69-го в лагере возле Форта Хейс. Периодически тот или иной эскадрон отряжался в разведку проверить, нет ли каких-либо беспорядков в окрестностях, но ни о чем серьезном не сообщалось. Первый биограф Кастера Фредерик Уиттэйкер считает, что, возможно, это был один из самых счастливых периодов жизни генерала, хотя вполне может быть и так, что тот томился от скуки. Кастер мог стерпеть все, кроме безделья. Фредерик Ван де Уотер, написавший совсем другую по характеру биографию, в которой крайне редко встречаются добрые слова в адрес генерала, уподоблял его Антею, из земли черпавшему свои силы: “Он был одним из самых здоровых, полных жизни людей, когда-либо живших на свете, почти безразличным к голоду и жажде, жаре и холоду, бессоннице и усталости”.

В сельском Канзасе ему практически нечем было заняться, за исключением приема заезжих сановников, большинство из которых желало подстрелить бизона. Так что организовывались бесчисленные охотничьи партии, приходилось отвечать на одни и те же вопросы и принимать комплименты, словно он никогда не слышал их ранее. Время от времени Кастер играл в карты или читал. Немногие романисты интересовали его, но он получал удовольствие, читая Диккенса, и однажды заметил, что чувствует себя подобно Макауберу[168], ожидающему, когда что-нибудь произойдет. Кастер предпочитал историю беллетристике. Как и следовало ожидать, генерал занялся изучением кампаний Наполеона. Элизабет доводилось наблюдать, как он отмечает разноцветными карандашами в атласе маршруты армий. Но наряду с Наполеоном забавно перемешанная людская компания проходит чередой по “Моей жизни”: Диодор, Оцеола, Томас Джефферсон, Александр Македонский, Колумб, Торвальд Эриксон, Ганно, Теопомпус[169].

В октябре Седьмая вернулась на зимние квартиры в Форт Ливенворт, где для Кастера было еще меньше дел. Ранее, под псевдонимом “Кочевник” он написал серию статей для спортивного журнала и теперь настрочил еще несколько.

“Охота на Равнинах”, появившаяся в ноябрьском выпуске “Turf, Field and Farm”, повествует о “страстных поклонниках охоты”, которые в пульмановском вагоне отправились из Детройта к лагерю Седьмой Кавалерии у Форта Хейс. “Группа возглавлялась Почтенным К.С. Баркером и состояла из Почт. У.Г. Бекуита, гениального и популярного Президента Сельскохозяйственного Общества штата Мичиган; генерала Р.Л. Ховарда...” и прочих.

Статья завершалась сентиментальным и поучительным примером кастеровской поэзии. Одна из его собак, Майда, была убита солдатом.

 

О, Майда, ты мой самый верный друг,

Первый поприветствовать, первый защитить;

Чье честное сердце, почти такое же, как сердце хозяина,

Кто трудится, сражается, дышит лишь для него одного.

Но кто займет твое прежнее место,

Какая новая дружба сможет изгладить твой образ.

Прощай же, лучший из друзей!

То безумство, тебя погубившее,

Это сердце всегда будет проклинать.[170]

 

Что сталось с преступником, совершившим то безумство, Кастер не сообщает.

Кастер любил животных, включая тех, которых убивал и пускал на чучела, но собаки и лошади были его любимцами, и последние, несомненно, отвечали ему тем же. Элизабет сообщает, что, когда бы он ни прилег вздремнуть, собаки ложились настолько близко к нему, насколько возможно. “Я видела их распростершимися позади него, свернувшись калачиком вокруг его головы, в то время как лапы и нос одной из них покоились у него на груди”.

Судя по всему, не существовало на Земле братьев наших меньших, которых он не любил, или хотя бы не терпел. Одно время генерал держал в чернильнице на письменном столе полевую мышь. Иногда он опускал в чернильницу палец. Тогда мышь вспрыгивала на него, поднималась по руке вверх и, карабкаясь по его знаменитым кудрям, забиралась на макушку. Элизабет ненавидела эту мышь. Один лишь вид мыши, цепляющейся за обожаемые Элизабет кудри, должен был быть невыносим для нее. В конце концов, чтобы задобрить жену, Кастер вынес мышь из дома и отпустил, но это создание не захотело уходить.

Во время этого бездеятельного, праздного периода жизни, если верить Бентину, всем было известно, что Кастер “находился в преступной связи с замужней женщиной” - женой офицера, служившего в Форте Ливенворт. Но не только это, признается негодующий капитан. Кастер шлялся по салунам, опекаемый шлюхами, и настойчиво пытался превзойти всех в фараоне[171]. “Все эти факты, известные миссис Кастер, должны были разбить ей сердце, если, конечно, таковое у нее имелось(?). Зная ее так хорошо, как я, могу лишь заметить, что она была самой бесчувственной из всех известных мне женщин. В этом отношении эта пара замечательно подходила друг к другу”.

Возможно, Кастер испытал большое облегчение, когда в декабре 1870-го его вызвали в Вашингтон. Армия реорганизовывалась.

Вновь генерал задумался об увольнении. Он только что разменял третий десяток и был достаточно молод для второй карьеры.

В ожидании, что решит правительство, и, пытаясь привести в порядок собственные мысли, Кастер посетил Нью-Йорк. Он писал Элизабет страстные письма, переполненные мелочами:

 

Что ты думаешь о Банки, который так располнел в талии, что не может носить штаны без подтяжек?... Я купил несколько новых музыкальных сборников: “Шампанское Чарли”, “Песня-Письмо”, исполняемые Эйми в “Периколе” и “Луи Дит”, Персиньи, из “Великой Герцогини”... В моде шелковые зонтики, некоторые с цветной каймой, некоторые с небольшими оборками по кромке. Шиньоны непопулярны. Распространена мода носить волосы, заплетенные в две косы по утрам, а днем подбирать их, кончики замаскированы маленькими кудряшками...

 

Кастер развлекался, таскаясь за уличными нимфами, и рассказывал Элизабет, что одна молодая блондинка несколько раз продефилировала мимо отеля, очевидно стараясь привлечь его внимание. Два раза он последовал за ней. Она обернулась и взглянула прямо на него. Он отклонил эти предложения, но его осенила идея. Кастер выяснил, где она живет - “напротив мистера Беммонта”. Он видел ее, входящей в дом, и ошивался снаружи до тех пор, пока она не подошла к окну.

Любая страница каждого из писем Кастера к Элизабет, пылает его безудержной энергией. “Генерал Торберт пригласил меня в гости в свой дом в Делаваре. Он говорит, что снимет с меня уздечку и отпустит на волю в персиковом саду”.

3 сентября 1871 года он принял командование гарнизоном, состоящим из двух рот, в Элизабеттауне, Кентукки, в нескольких милях к югу от Луисвилля, и, ожидая приезда жены, поселился в пансионе. Вокруг него порхали все местные леди, каждая из которых жаждала показать ему местный аттракцион - Мамонтову пещеру[172] - но без Элизабет он не хотел туда идти.

Его солдатам мало чем было заняться - они лишь изводили самогонщиков и срывали планы Ку-Клукс-Клана. Кастер опять заскучал. Сама Элизабет сочла их новый дом унылым: “самое безрадостное и тихое место”. Ни звука за весь бесконечный день, лишь шериф в суде провозглашает: “Слушается!”, открывая каждое разбирательство. Она писала своей тетушке Элизе Сэйбин, что эта часть Кентукки очень бедна: “народ вульгарен и необразован”. Трое или четверо кентуккийцев могли ездить на одной и той же лошади. Все дряхлое. Дома. Люди. Звери. Собака из пансиона пребывала в “нежном” шестнадцатилетнем возрасте и едва могла ходить. Самым живым обитателем в окрестностях была свинья. Элизабет не привыкла к такой скуке - за все замужество она не испытывала ничего подобного. Со временем они познакомились с состоятельными, образованными кентуккийцами, достаточно милыми, но жизнь оставалась сонной. Элизабет описывает техническую новинку, состоявшую из ряда деревянных лопаточек, соединенных ремнем. Это устройство предназначалось для того, чтобы отгонять мух от обеденного стола. Дощечки двигались и гремели, так как негритенок тянул за ремень, и с легким юмором она добавляет: “... так что мы обедаем под музыку”.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.