|
|
Мирный совет на Медисин-Лодж Крик, октябрь 1867 г.Бизоны
много миль во всех направлениях растянулись бизоны.
Мало что изменилось двадцать пять лет спустя. Полковник Додж пишет, что во время весенней миграции бизоны иногда могли двигаться на север одной колонной, составлявшей в ширину, вероятно, около пятнадцати миль, длину же ее определить было невозможно. В других случаях они путешествовали параллельными колонами, двигаясь в одном темпе и черным ковром покрывая землю. Однажды, будучи вовлеченным в мигрирующее стадо, Додж, чтобы убраться с пути, забрался на Пауни-Рок и увидел прерию, на десять миль во все стороны усеянную бизонами. Затем пришли бледнолицые с ружьями.
К этому спорту подключились иностранцы. Лондонская “Times” рекламировала путешествия в Форт Уоллас в западном Канзасе. Стоимость: пятьдесят гиней. Объявились лорды, леди и знаменитые гренадеры. Если галопирование на лошадиной спине казалось несколько затруднительным, спортсмен мог быть доставлен к стаду на рессорной коляске или стрелять из окна железнодорожного вагона Канзас-Пасифик. Предприимчивые янки извлекали выгоду, собирая кости, которые приносили по пять долларов за тонну. Губчатые кости, переправленные на восток, шли на удобрения, цельные можно было превратить в декоративные безделушки - пуговицы, брелки, ножи для распечатывания писем. А поскольку кость есть кость, скелеты индейцев также время от времени примешивались к этой груде: бедро Арапаха становилось привлека-тельной рукоятью ножа, череп подходил для превращения в женские гребни по 1.25 $.Рассказывали, что в начале двадцатого века одинокий бизон путешествовал через прерию вблизи от небольшого городишки в Вайоминге. Горожане запрягли свои повозки и помчались поглазеть. Они подъехали к животному и остановились, повозки образовали круг с бизоном внутри. Долго пялились горожане на легендарное животное. Потом, поскольку никто не мог вообразить, что можно еще сделать, кто-то пристрелил его. Несколькими годами позже бизоны почти полностью вымерли. Небольшая заметка 1932 года в “North Dakota Historical Quarterly” анонсирует, что могучего бизона вновь можно видеть у отдаленных холмов:
Бизон, корова и теленок стоят в своих загонах как молчаливое напоминание о стадах, когда-то с топотом пересекавших равнины Северной Дакоты. Выставка была устроена Расселом Рейдом, директором исторического общества. На разрисованном заднике, выполненном Клеллом Дж. Гэнноном из Бисмарка, изображено пасущееся вдалеке стадо бизонов. Приобретенные на бизоньем ранчо в Монтане и превращенные в откормленные экспонаты...
очень крепок и упрям, но легко предсказуем - особенно самки. Отец Пьер Жан Де Смет[133] наблюдал за Ассинибойном, подкрадывавшимся к стаду. Индеец замаскировался и сымитировал блеяние теленка. Все коровы поспешили к нему. Индеец застрелил одну из них убивать коров. Джеймс МакЛафлин, агент в Стэндинг-Роке с 1881 по 1895 год, однажды организовал охоту для своих голодающих подопечных - последнюю большую охоту на бизонов. Индейцы подстрелили почти пять тысяч бизонов - резня, которую МакЛафлин описывает как “ужасную, но не бессмысленную”. Он никогда не знал индейца, который убил бы животное, не испытывая в этом нужды, говорил МакЛафлин, при том что большинство белых могли убивать, убивать, убивать, убивать, пока все ни замирало вокруг. К свидетельству этого опытного, лишенного наивности агента следует прислушаться с уважением; но, конечно, для установления истины имеется нечто большее, нежели показания одного человека. За пятьдесят лет до МакЛафлина появился тот странствующий художник и пытливый путешественник по имени Джордж Кэтлин. Перед самым прибытием Кэтлина в Форт Пьер огромное стадо бизонов было обнаружено на противоположном берегу Миссури. Несколько сотен Сиу ночью переправились через реку и на закате вернулись в форт с четырнадцатью сотнями бизоньих языков, которые они обменяли на несколько галлонов виски. Кэтлин говорит об этой охоте, как о расточительном избиении этих животных. “Ни одной шкуры, ни одного фунта мяса, за исключением языков, не было использовано... Яркое проявление расточительного характера индейца и его безрассудства в стремлении угождать своим сиюминутным желаниям столь долго, сколь ему будут предлагать приманку для их удовлетворения”. Историк Джордж Хайд никогда не видел фронтира. Большая часть того, что он узнал об индейцах, было почерпнуто им в Омахской Публичной библиотеке, несмотря на помехи в виде глухоты и плохого зрения - настолько слабого, что вместо того, чтобы полагаться на свои глаза он счел, что дорогу в библиотеку легче будет выучить наизусть. Тем не менее, его увесистая история Тетон-Сиу является образцовым трудом, и мистеру Хайду есть, что сказать:
Некоторые доверчивые души, наслушавшиеся сказок современных Сиу, доказывают нам, что индеец был первым охранником природы, что убивал ровно столько дичи, сколько было необходимо, чтобы прокормить собственную семью, что он был очень осторожен в уничтожении леса и буквально предвосхитил все правила и постановления Охранной Службы Соединенных Штатов за столетия до того, как эта служба была учреждена. На самом же деле, в прежние времена большинство Сиу являлось расточителями природы. Они истребляли дичь и переходили на нетронутый охотничий участок. Они уничтожили большое количество тополей, срезая с них кору, чтобы прокормить зимой своих лошадей. Осенью у индейцев бытовал обычай поджигать степи, чтобы обеспечить ранний рост травы весной – при этом их нисколько не беспокоило, что пожар на сотни миль распространялся в степи, выжигая участки строевого леса, уничтожая животных и нанося другой вред.
Эти пожары, должно быть, были захватывающим зрелищем. Многие исследователи, трапперы и солдаты отмечали их. Через холмы, трава на которых редка, языки пламени крались вяло, настолько слабо, что человек мог пройти над ними. Звери оставались на месте до тех пор, пока огонь почти не начинал лизать им нос. Ночью, согласно Кэтлину, пламя можно было видеть за мили, карабкающимся на крутые стороны обрывов, “искрящиеся цепочки колеблющегося огня, изящными гирляндами спускающиеся с небес”. Но когда пламя достигало долины и начинало распространяться по густой траве восьмифутовой высоты, симпатичный огонек превращался в ревущий багровый ураган, который быстро оставлял округу опустошенной и почерневшей. Как много бизонов исчезло в этих холокостах[134] - разгорелся ли огонь по воле случая, или же имел место умышленный поджог индейцами либо белыми - невозможно даже предположить. Историки, как правило, лучше разбираются в конкретных, локализованных происшествиях, нежели пытаясь реконструировать непостижимое бедствие. Хайд, например, мог в деталях изучить резню бизонов, устроенную Оглалами в Пауни-Форк, поскольку ее наблюдал караван переселенцев-мормонов. Эти Оглальские гурманы потешили себя, вырезав стадо, забрав несколько отборных кусков и бросив тонны вполне хорошего мяса, хотя в то же самое время они приходили в ярость оттого, что белые обедали бизоньим бифштексом. Фанни Келли, в отличие от Джорджа Хайда, имела опыт жизни не только на фронтире, но и довольно глубоко за его пределами в течение тех пяти месяцев, когда она была пленницей Оглалов. Индейцы убивали ради развлечения, говорила она, убивали намного больше, чем им того требовалось: “Каждый мужчина выбирал наиболее приглянувшуюся ему часть убитого им животного и оставлял остальное на съедение волкам или просто гнить, уменьшая, таким образом, количество дичи и, вследствие этого, часто испытывая нужду”.
Конная охота на бизонов
Генерал Хью Скотт знал и любил Запад. Оклахома в 1888 году была “прекрасной первобытной страной”, ручьи около Форта Силл были окаймлены вязами, дубами, тополями, орехом пекан, железными деревьями и деревьями грецкого ореха. В те времена армия США систематически рубила деревья на дрова, так как было дорого подвозить уголь с ближайшей железной дороги, находящейся за шестьдесят семь миль. Скотт, будучи назначен интендантом, воспротивился порубке пекана и ореховых деревьев, и с гордостью отмечает, что уцелело множество прекрасных деревьев, которые при других обстоятельствах могли бы вылететь в трубу в виде искр и дыма. И, изменяя линию поведения американской армии - не всецело, но, по крайней мере, частично - Скотт запретил индейским женщинам рубить деревья, для того чтобы собирать орехи: “расточительная привычка, которая явилась результатом их кочевой жизни с бизонами. Сегодня - здесь, а завтра - там, возможно никогда вновь не увидев эту часть страны, женщины не знали причин охранять природу, которые появляются позже в людской истории. Мы сами только подходим к этому”.
Индейцы двенадцатого века не видели причины беречь деревья, а индейцы девятнадцатого не могли представить себе конца бизонов, хотя и впадали в бешенство, глядя на то, как желтоглазые захватчики истребляют Дядюшку Пте, который обеспечивает индейцев таким количеством необходимых вещей и предметов роскоши. Кроме того, они были обозлены на уничтожение погребальных помостов предков. Теодор Дэвис упоминал в “Harper’s”: “Когда были разрешены контракты на поставки леса, необходимого для различных правительственных постов, подрядчик со своими людьми отправлялся в удобно расположенную рощу[135] и начинал валить деревья и доставлять их в форт. Не трудно представить, что индейцам это сильно не нравилось, и они сразу же атаковали этих людей...”. То, что индейцы были этим раздражены, похоже на правду, однако сами они не выказывали должного уважения мертвым других племен. Паркман говорил, что осквернение погребальных помостов было обычным явлением: “Я сам знал случай, когда пять тел Сиу, погребенные - согласно обычаю Западных групп этого народа - на деревьях, были сброшены и разбиты на части военным отрядом Кроу, которые затем наставили стволы своих винтовок на черепа и разнесли их на куски”. Так что было вроде как очевидно - если индейцы оскверняют захоронения и не щадят природные ресурсы, им бы не следовало выражать недовольство поведением белых. Тем не менее, они негодовали, без разбору вымещая свою ярость на каждом встречном. Железнодорожный рабочий на конце Канзас-Пасифик или какой-нибудь пешеход-поселенец могли лишиться жизни, волос и одежды просто потому, что были рождены с вызывающей отвращение белой кожей. Поэтому случилось так, что в продуваемом всеми ветрами уголке Канзаса совет из четырнадцати племенных лидеров Шайенов внимал генералу Хэнкоку, произносящему речь, полную угроз и оскорблений. По словам Стенли явной целью этой речи было внушить индейцам “необходимость следовать каждой букве подписанных ими договоров”. Этот совет проходил ночью. Обычно Шайены не обсуждают подобные вопросы по ночам, но их прибытие на три дня задержал ураган, а генерал жаждал поговорить, так что они расположились вокруг костра подле генеральской палатки. В ожерельях, медальонах, медных и серебряных браслетах, с тяжелыми латунными серьгами, свисающими из прорезей в их ушах, с серебряными дисками, украшающими локоны их волос, Шайены слушали перевод речи Хэнкока, лишь однажды недоверчиво зашушукавшись - когда генерал убеждал их, что покарает любого белого, который будет дурно обращаться с индейцами. На следующий день, чтобы подчеркнуть свою решимость, Хэнкок выступил из Пауни-Форк по направлению к индейскому лагерю. Тремя годами ранее полковник Джон Чивингтон повел силы Колорадской милиции против мирного селения Черного Котла, расположенного на Сэнд-Крик к юго-востоку от Денвера. Чивингтон атаковал без предупреждения, хотя уполномоченный по делам индейцев заверил Шайенов в том, что им не будут досаждать. Теперь Шайены, выслушавшие накануне генерала Хэнкока, увидели очень похожую с той надвигающуюся колонну войск и решили, что было бы глупо болтаться вокруг. Женщины и дети сбежали, даже не разобрав палатки, и как только они задали хороший старт, воины последовали за ними. Они все исчезли прежде, чем Хэнкок это осознал. Озадаченный и взбешенный произошедшим, Шаровая Молния Потомака разместил артиллерию около 250 опустевших вигвамов и приказал Кастеру отловить беглецов. Шайены ускользнули не из-за плохого руководства Хэнкока войсками, а просто потому, что они могли передвигаться по знакомой им территории быстрее голубых мундиров. Кастер был на фронтире достаточно долго, чтобы понять это. Ни отборная Седьмая, ни кто-либо еще не смогли бы догнать этих дикарей. Все, что он мог сделать, это какое-то время идти за ними по следу до возвращения к генералу Хэнкоку. Оставалось лишь получать удовольствие от этой скачки. В статье для спортивного журнала, “Turf, Field and Farm”, опубликованной в сентябре 1867 года, Кастер описал читателям, как захватывает дух охота на бизонов, забыв упомянуть о том, что тем апрельским днем его обязанностью была охота на Шайенов. “Я покинул колонну и ускакал на несколько миль вперед, взяв с собой лишь одного спутника”. Его также сопровождали Ровер, Лу, Шарп, Раттлер и Фанни, которые очень быстро напали на след. Кастер помчался за ними на своем чистокровном Кастисе Ли, оставив ординарца далеко позади.
не встретит колонну, то его может ожидать встреча с враждебными индейцами или же голодная смерть.
Педро де Кастаньеда риторически спрашивает, как подобная армия, сопровождаемая пятью сотнями коров, пятью тысячами овец и полутора тысячами союзных индейцев - каким образом такая орда смогла промаршировать через равнины, не имея ни карт, ни возможности ориентироваться. Эта земля подобна чаше, “так что когда человек садится, со всех сторон его окружает горизонт…”. Сам генерал-капитан, Франсиско Васкез де Коронадо, писал, что они не видели ориентиров - ни дерева, ни куста, ни пригорка; и, не имея ничего, что могло бы вести их - никаких отличительных природных примет, предупреждающих от хождения по кругу. Они шли по прямой в надлежащем направлении, выпуская перед собой лучника, который посылал стрелу прямо вперед, войска маршировали до этой стрелы, потом еще одна стрела, потом еще... Кэтлин, исследовавший эти равнины в начале девятнадцатого века, ехал по лугам, трава на которых была столь высока, что ему приходилось привставать на стременах, чтобы оглядеться. Кастер бродил, должно быть, около часа пока не заметил облако пыли, которое непременно означало одно из трех: бизонов, индейцев или же Седьмую. Он запасся, по крайней мере, тремя версиями своего избавления. “Turf, Field and Farm” наименее драматична. Здесь он просто узнает кавалерию, садится и ждет. В письме к своей жене он говорил, что увидел фургоны. Но, чтобы вызвать восторг у своей публики в книге “Моя жизнь на равнинах” (которую Бентин предпочитал называть “Моя ложь на равнинах”[136]), Кастер описывает, как он прячется в лощине со своими собаками, жмущимися вокруг него, пока, наконец, в полевой бинокль он может разглядеть флажок со звездами и полосами, трепещущий над всадниками. Ура! Опять ему повезло. Удача может быть просто удачей, как знает каждый, однако гораздо чаще это результат ловкости, интуиции или знания. Менее ловкий человек, ударившись о землю, мог сломать ногу, и тогда, скорее всего, он бы там и умер. Не такой храбрый человек под наставленными на него бизоньими рогами мог дать зверю почувствовать свой страх и был бы поднят на рога. Кто-нибудь менее сообразительный мог пойти не в ту сторону. Но Кастер верил в удачу, что, возможно, не было так уж неуместно.
В конце концов, Кастер сообщил, что Шайены нападают на почтовые станции, и по получении этих новостей Хэнкок принял решение сжечь селение, хотя его и предупредили, что это может лишь ухудшить и без того скверную ситуацию. Стенли, как журналист, не мог помогать войскам, будучи восхищен и поражен происходящим. Он сообщает с неподдельным восторгом, что шесты вигвамов вспыхивали словно трут, а дым от горящих шкур затемнял собой небо. “Языки пламени разносились ветерком в разные стороны, поджигая траву в прерии. Со скоростью молнии распространился огонь и уничтожил огромный участок травы, в то время как черный дым медленно плыл в небеса. Вся зелень и все неживое, что было на поверхности земли, уничтожено, тогда как бизоны, антилопы и волки в ужасе бежали прочь...”. Хэнкок считал, что был обязан поступить именно так, поясняет Стенли, поскольку Шайены выпотрошили, оскальпировали и сожгли тела трех человек, работавших на станции Фоссил-Крик. Первая депеша Кастера действительно заставила Хэнкока поверить в то, что Шайены ответственны за это зверство. Однако в следующем донесении Кастер писал, что ни он сам, ни его скауты Делавары не обнаружили тому доказательств - это поставило генерала Хэнкока в неприятное положение. Он оправдывался, как мог. Хэнкок объяснялся генералу Шерману, что индейцы из тлеющего ныне Шайенского селения вполне могли убить тех людей на почтовой станции, даже если это и невозможно доказать. Десять дней спустя после погрома, устроенного Хэнкоком в Пауни-Форк, помешанный на красной краске вождь Кайовов Сатанта - искажение имени Сет-т’а-инт-е, означающего Белый Медведь - объявился в Форте Ларнед, где был назначен еще один мирный совет. Он был плотным, мускулистым человеком с блестящими глазами. Все его лицо было размалевано красной краской, и по случаю он выбрал в качестве парадной одежды мундир офицера армии Соединенных Штатов, дополненный эполетами. К его леггинам были привязаны маленькие медные колокольчики. Этот импозантный субъект жил в ярко-красной палатке и когда отправлялся на войну - а делал он это весьма часто - раскрашивал красным не только свое лицо, но и все тело. С навязчивым постоянством Сатанта таскал с собой красный щит. Он мог также раскрасить красной краской свою боевую лошадь, с головы до копыт. Он был обожаем женщинами Кайовов, и, вероятно, любая увидевшая его бледнолицая женщина либо ужасалась, либо была загипнотизирована. Стенли отмечает, что Сатанта прославился благодаря своей отваге, и имя его гремело от Рио-Гранде до Репабликан. За три года до этой конференции в Форте Ларнед Сатанту посетил миссионер по имени Х.Т. Кетчем, который счел вождя дружелюбным, энергичным и умным, хотя и несколько показушным. Во время трапезы он приказывал расстелить в палатке ковер, а еда должна была быть сервирована на раскрашенных досках, декорированных гвоздями с большими шляпками. “У него был медный французский рожок”, упоминает мистер Кетчем, “в который он энергично дул, когда еда была готова”. Сатанта выглядит великолепным хозяином, обаятельным и общительным, как большинство кавказских князей, но ни разу это не стало помехой его врожденной неистовости. Во время набега в 1866 году Сатанта захватил некую миссис Бокс. В руках у нее был ребенок. Своим плачем дитя раздражило Сатанту до такой степени, что он разбил голову ребенка о дерево. В конце концов, Сатанта, как и большинство непокорных индейцев, был заключен в тюрьму. Не в силах перенести подобное обращение он выбросился головой вперед из окна второго этажа тюремного госпиталя в Хантсвилле, Техас, в 1878 году. Обращение генерала Хэнкока к этому необузданному Кайову не слишком отличалось от его выступления перед Шайенами. Но что бы он ни произнес, это не произвело должного впечатления, поскольку месяцем позже Сатанта устроил набег на Форт Додж, обратив в паническое бегство почти весь скот. “Однако он был вежлив и поприветствовал гарнизон форта, приподняв свою шляпу с плюмажем”, сообщает мистер Дэвис, “хотя и потряс неприлично перед ними полами своего мундира, когда скакал прочь с угнанным стадом”. Генерал Шерман, чьи фотографии время от времени придают ему вид страдающего золотухой грифа, тем летом приехал с визитом и тщательно проанализировал ситуацию. Он написал Президенту Гранту, что бедные, гордые индейцы не смогли преодолеть искушение при виде пасущихся стад и отар, а, воруя, они иногда вынуждены были убивать людей. “Мы же в свою очередь не могли опознать похожих друг на друга индейцев и чтобы заполучить преступников вынуждены были посчитать таковыми всех”.
Стенли объявился у Медисин-Лодж одетый, судя по всему, так же как и во время экспедиции Хэнкока - в голубую фетровую фуражку, широкий плащ и сапоги из сыромятной кожи, украшенные огромными мексиканскими шпорами. Сатанта тоже прибыл туда. Он узнал Стенли - что было несложно - и заключил его в свои чудовищные красные объятия, очевидно продемонстрировав, что предпочитает газетчиков генералам.
Он обнаружил уникальную способность материализовываться одновременно в нескольких местах - “разновидность вездесущности”, говорит Томас Айзерн, что позволяло Стенли внезапно появляться здесь, будучи там. Он мог писать из Форта Седжвик в нью-йоркскую “Tribune” и в то же самое время описывать театральное представление в Омахе для “Missouri Democrat”, выходящей в Сент-Луисе. Его присутствие в Форте Седжвик должно стоять под вопросом, так как известно, что он посетил театр в Омахе, где швырнул букет к ногам мисс Энни Уорд, который она отбросила ногой, после чего Стенли вступил в драку с местным редактором. Очевидно, его не слишком любили. Уполномоченный по мирным переговорам Сэмюель Тэппэн говорил, что журналист походил на Корреспондент Генри Стенли
Мирный совет на Медисин-Лодж Крик, октябрь 1867 г.
порыв зимней стужи, что, пожалуй, объясняет резкий отпор мисс Уорд, хотя и говорили, что она смягчила свое поведение на время, достаточное для того, чтобы обчистить его бумажник. Художник Джи. Д. Хаулэнд назвал Стенли “самым жалким и одиноким созданием, какое только можно вообразить”. Мирный совет на Медисин-Лодж, казалось, был блестящим делом. Генералы в своем обмундировании контрастировали с озорной индивидуальностью индейцев и некоторых штатских вашичу - специальный уполномоченный Джон “Черные Бакенбарды” Санборн, например, был великолепен в пурпурном костюме. Переводчица Шайенов Маргарет Эдамс арапахско-франко-канадского происхождения, трижды побывавшая замужем, была в шляпке украшенной страусиным пером и в алом сатиновом платье, провоцирующе выглядывавшем из-под кромки ее плаща. Говорили, что она не пропускала ни одной пьянки. Генерал Уильям “Белые бакенбарды” Харни – старший офицер, физически мощный и чопорно прямой - производил сильное впечатление. Его крупная мужественная голова была прикрыта обычной небольшой фуражкой, похожей на те, которые носили студенты-второкурсники, из-за чего по ошибке его можно было принять за пряничного генерала. Там был утонченный генерал Терри, согласно одному свидетельству “выдержано молчаливый”, согласно другому - “неустрашимый”. Там присутствовал также генерал С. С. Огэр с взглядом гончего пса и пышными бакенбардами, дымящий тонкой сигарой и известный своими организаторскими и стратегическими способностями. Вожди выглядели наилучшим образом. Красная охра покрывала их лица, на щеки были нанесены символические знаки. Они были в боевых головных уборах, на нескольких надеты мексиканские серапе. Другие привели себя в порядок, расстелив свои одеяла на муравейниках - что, вполне естественно, разъярило муравьев, вылезших на поверхность и съевших гнездившихся в одеялах вшей. Затем, конечно, несложно было стряхнуть муравьев и надеть чистое одеяло. Присутствовал Черный Котел, одетый в длинную голубую накидку и драгунскую шляпу. Сатанта носил свой горн, французский рожок, трубу - чем бы это ни было - на ремешке из сыромятной кожи, висящем на шее. Се-тан-гия или Сатанк - похожий на паука Кайова со сходным именем - нацепил медаль с выбитой на ней головой Президента Бьюкенена. Во время совета Сатанку , было шестьдесят семь лет. Сегодня он свирепо глядит со страницы из национального архива, один его глаз похож на буравчик, другой – на щель. Под жиденькими монгольскими усиками его губы поджаты, словно у человека,
Десять Медведей, дружественный Команч на несколько лет старше Сатанка, с древним лицом, изборожденным, словно та часть Равнин, где он жил, носил очки в золотой оправе, что делало его странно похожим на Бенджамина Франклина.
Октябрь в южном Канзасе. Вязы вдоль ручья Медисин-Лодж, окрашенные в красное и золотое, шелестят на холодном ветерке, но не морозно. Персимонные деревья (японская хурма) ярко оранжевы. Какое замечательное время и место для встречи. Независимо от торжественных уверений в дружбе, расчетливых или искренних - и без сомнений сильно искаженных переводом - отчаянное желание мира проявлялось в различных деталях. Капитан Альберт Барниц, командовавший кавалерийским эскадроном, 17 октября записал в своем дневнике: “Этим вечером какой-то Арапах, которого я никогда не замечал раньше, принес и подарил мне пару мокасин...”.
Три огромные кучи подарков, посланных Великим Отцом из Вашингтона своим нуждающимся красным детям, были собраны на ручье Медисин-Лодж. Одна предназначалась Кайовам и Команчам, вторую следовало распределить среди Арапахов и Апачей, третью - отдать Шайенам. Там были корзины с бисером, ножи, бесчисленные безделушки и 3.423 невостребованных горнов, приобретенных уполномоченным Санборном. Помимо того среди подарков было довольно много армейской униформы, оставшейся со времен Гражданской войны - мундиры, штаны, сапоги, шляпы - которые индейцы переделывали на свой вкус. Солдатская шляпа Союза, например, выглядела лучше, если срезать тулью, а обод украсить перьями и полосками краски. Штаны были более удобны с отрезанным верхом - в виде отдельных штанин. Что касается сапог – нижняя, облегающая ступню часть была бесполезна, так что ее отрезали и выбрасывали за ненадобностью, но верхнюю можно было использовать на подошвы для мокасин. И еда - еды больше, чем эти индейцы могли себе представить. Урожай съестного был таков, что когда переговоры закончились, и все отправились по домам, они не смогли увезти такое количество продовольствия на своих лошадках, а поскольку белые люди не позаботились отправить излишки на восток, их просто бросили гнить. 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
Фрэнсис Паркман видел бизонов в 1846 году. Работая над историей ЛаСалля, он размышлял над тем, что французский первопроходец также должен был наблюдать удивительное зрелище, “... память о котором может учащать пульс и будоражить кровь через многие годы: вдали и вблизи прерии кишели бизонами, то, подобно черным пятнам, усеивавшими отдаленные холмы, то топающими колоннами или идущими гуськом длинными линиями утром, днем и ночью на водопой к реке - плескаясь, погружаясь и фыркая в воде - карабкаясь на грязные берега и дико таращась на проплывающие мимо каноэ”.
Профессиональный охотник Роберт Райт рассказывал, что, путешествуя вдоль реки Арканзас, двести миль он ехал сквозь почти непрерывное стадо. Если что-то тревожило этих созданий, и они обращались в паническое бегство, “бизоны производили шум, подобный грому, и казалось, что земля дрожит под ногами... Чарльз Рэт и я в первую зиму доставили более двухсот тысяч бизоньих шкур в Атчисон, Топеку и к железной дороге Санта-Фе, достигавшей Додж-Сити, и я полагаю, что оттуда было отправлено, по крайней мере, еще столько же, не считая двухсот вагонов задних частей туш и двух вагонов бизоньих языков. Часто я отстреливал бизонов со стен своего корраля на корм для свиней”.
Стада еще не исчезли в 1867 году, когда в поле зрения появился Хэнкок, однако тут и там странствующие охотники принимались за дело, и индейцам это очень не нравилось. Пте[130] - бизон - снабжал индейцев практически всем, в чем они нуждались, начиная с хвоста, который был прекрасной мухобойкой. Свежее мясо, жир, теплые накидки, леггины, тетива для луков, костяные иголки, боевые щиты и покрышки для плетеных лодок из его толстой шкуры[131], топоры и мотыги из его лопаток, полозья для санок из его ребер, клей из его сваренных копыт, красная краска из его крови, топливо из его навоза, черпаки из его рогов, шерсть для набивки подушек и так далее. Индейцы использовали даже длинную черную бизонью бороду для украшения своих нарядов. Поэтому они обращались к этому полезному чудищу: “Дядюшка”[132], и следовали за ним во все времена года.
Более того, многочисленные бизоньи племянники обнаружили, что его очень просто убить. Бизон мог быть
. Остальные убежали. Ассинибойн перезарядил свое ружье и снова замычал. Бизонихи остановились и огляделись вокруг. Будто завороженные, они вновь поспешили на шум. Охотник застрелил еще одну, что полностью обеспечило его необходимым количеством мяса, но при этом заверил Отца Де Смета, что и дальше, мыча теленком, мог бы Индейская охота на бизонов
Так поступали не только Сиу. Бывший солдат Финеас Тоуни писал Брэйди: “Я видел Кроу,
стрелявших бизонов и бросавших их там, где они упали, не позаботившись даже о том, чтобы снять с них шкуру...”.
Сегодня любой, кто посетит Чако-Каньон в северо-западной части Нью-Мексико, может наблюдать последствия склонности к расточительству. Можжевельник и различные виды сосен были когда-то столь же многочисленны, как и бизоны в степях, но доисторические индейцы, построившие те жилища из саманного кирпича и населявшие их, оголили землю. Теперь, спустя почти тысячелетие, леса не вернулись. Из-за лишенного растительности горизонта солнце восходит подобно воздушному шару. Под ним лежит Чако, потресканный и опустошенный, словно разбитый сосуд. Низкорослый кустарник, лебеда и шалфей испещряют солончаковое дно. Ящерицы безмолвно скользят по разрушающимся стенам каньона.
Какое-то время спустя он осознал, что ведет себя безрассудно. Кастер отозвал собак и собрался было возвращаться назад, но тут увидел самца бизона размером с лошадь - непреодолимый соблазн. Через три мили он его нагнал. Когда Кастер скакал бок о бок с животным, готовясь к стрельбе, бизон повернулся на него, конь рванулся в сторону. Инстинктивно Кастер нажал на курок, и Кастис Ли рухнул мертвым с пробитой пулей головой. Сам охотник вылетел как из катапульты и грохнулся на землю почти у бизоньих копыт. Кастер понимал, что произошло, но был настолько ошеломлен, что не мог и пошевелиться. Бизон посмотрел на него, потряс своей головой и побежал прочь. Кастер поднялся и с парой полевых биноклей, болтающихся на его шее, сопровождаемый собаками, побрел назад в том направлении, которое, как он надеялся, было верным. Если он Американский бизон
Кастер был не первым белым человеком, ощутившим необъятную пустоту той страны. Коронадо пересек Канзас в 1542 году, и из хроник той экспедиции легко увидеть, что может претерпеть один человек или армия. На самом деле, испанские хроники звучат почти мистически.
Тем временем, позади в Пауни-Форк, генерал Хэнкок усердно сторожил пустой лагерь. Он пытался предотвратить мародерство, но это было невозможно. Алчные солдаты проскальзывали мимо пикетов, прокрадывались в палатки и тешили себя томагавками, калюметами, накидками, боевыми дубин-ками, собачьими шкурами, мокасинами, ножами, стрела-ми и живыми щенками.
В октябре, однако, прошел еще один мирный совет. В это время на ручье Медисин-Лодж в южном Канзасе прямо над границей с Оклахомой зародилась новая политика. Правительство отныне не удовлетворяла лишь покупка индейских земель; теперь оно решило изменить многовековой уклад жизни - заставить дикарей жить в деревянных домах, носить ботинки, пахать землю и иным образом состязаться с фермерами вашичу.
Стенли словно подменили. Во время путешествия с Хэнкоком он выдвигал шовинистическую защиту действий правительства: “Будут ли безнаказанно убивать и скальпировать наших соотечественников? Будут ли безжалостные дикари увозить хрупких женщин в свои вигвамы, чтобы продать в унизительное рабство или же ради каких-либо иных целей, которым нет названия? Люди Запада с замирающими сердцами ждут ответа!”. Через некоторое время эти беспощадные варвары стали “обиженными детьми земли ”.
только что разжевавшего горькое зернышко.
Кроме них в лагере находилось не менее пяти тысяч Команчей, Кайовов, Арапахов и Шайенов более низкого ранга - все фантастически раскрашенные, любой из них мог заставить белого горожанина зажмуриться. Они носили медали и серебряные кресты, головные уборы из перьев, прекрасно расшитые бисером мокасины. Многие были одеты в мундиры, снятые с убитых солдат. Маленькие колокольчики, свисавшие с уздечек их лошадей, мелодично позвякивали.
Журналисты отметили, что после того как сенатор штата Миссури Джон Б. Хендерсон закончил обниматься с индейцами, его нос пожелтел, на одной щеке появилась красная полоска, на другой - несколько зеленых пятен. Цветная фотография тогда еще не существовала, но черно-белое фото запечатлело мужчину средних лет с седеющей бородой, крупным лбом и истрепанными волосами. Его зрачки заметно расширены, придавая ему ошеломленный вид, будто он никак не может поверить в это.
Сатанта обратился к правительственным функционерам. Как обычно, говорил он долго. Стенли, всецело очарованный этим громадным и чрезвычайно опасным Кайовом, слушал с предельным вниманием. Не понимая языка, он записал кусок речи Сатанты фонетически: “Энайтате уай бен антема, юсеба гхиз элек мен а йу та дарпуа кэйбила инст ма ден уай кэт а дэмхт эху эчан эрэбиу штэйбеланйау...”.
Также Стенли повстречал здесь и агента вождя - точнее агента Кайовов - полковника Джесси Ливенворта, сына человека, построившего знаменитый форт: “Полковник Ливенворт ныне калека, и годы покрыли серебром его бороду. У него проницательный взгляд, и он предан канцелярщине. Карманы его пальто всегда полны официальных документов. Кончики упомянутых бумаг торчат наружу на дюйм или около того, и на всех без разбора можно обнаружить официальное: ‘Ливенворт, индейский агент’ ”. Эта эксцентричная фигура - этот некомпетентный бюрократ-идеалист - был выпускником Вест-Пойнта но не принадлежал к армии. Во время Гражданской войны его уволили со службы. Позднее Кайовы обвинили его во взяточничестве, возможно бездоказательно, и, наконец, он свалил со сцены; официальные бумаги торчали из его карманов подобно программкам провалившегося спектакля.