ГЛИНСКОЕ БРАТСТВО НА ИВЕРСКОИ ЗЕМЛЕ 3 глава

* См.: Суд.19-20.

Если человек пребудет в послушании, то Бог все устроит Сам, хотя бы и не так, как тот предпо­лагает. А у самовольника конец его дел и жизни обязательно будет худым. То, что он делает без послушания, не принесет ему пользы, и часто сво­ими глазами он будет видеть неожиданное раз­рушение своих многолетних трудов. За доверие к старцу Господь дает наставнику особое дерзно­вение в молитве о его духовном чаде. Можно ска­зать, что в таком случае Господь сам помогает старцу руководить учеником. Архимандрит Сера­фим рассказывал, что бывали случаи, когда он благословлял или советовал вопрошающему его то, о чем не думал заранее, когда его собственный ответ был неожиданным для него самого, и гово­рил, что Господь в таком случае открывал ему, что сказать, по вере человека.

Если же ученик или духовное чадо не искрен­ни до конца: одно говорят, другое скрывают, спра­шивают без решимости исполнить, уговаривают и убеждают старца, как бы подсказывают ему свое собственное решение, то старец чувствует перед собой не живого человека, а какую-то стену, не­пробиваемую для его слов. Тогда может последо­вать и наказание за лицемерие и лукавство - не­верный ответ старца. Отец Серафим говорил, что разговор с непослушным человеком очень утом­ляет, и потому советовал при малейшем возраже­нии прекращать такую беседу словами: «Поступай как знаешь». Старец не любил, когда вместо крат­кого вопроса рассказывают целую историю, как будто хотят объяснить, в чем дело и что надо ска­зать. Между тем вопрос должен быть кратким и ясным. Чем он более краток, тем более старец чув­ствует в своей душе ответ.

На исповеди отец Серафим также не любил многословия. «Надо каяться, а не автобиографию рассказывать»,- считал он. Плотские грехи долж­ны быть исповеданы один раз, а затем человек сам должен постараться позабыть подробности этих грехов и только иметь чувство покаяния, стараясь не осуждать в таких грехах никого, иначе в нем могут пробудиться те же самые страсти и повториться падения. Отец Серафим категорически зап­рещал своим духовным чадам говорить друг с другом о плотских грехах, считая это неполезным, особен­но с людьми другого пола, даже как будто с благо­видной целью предупреждения. Он говорил, что в таких разговорах бывает тайное сладострастие. Один монах с негодованием рассказывал ему, что видел в автобусе полураздетую женщину, а отец Серафим спросил: «Ты до сих пор это помнишь?». Он говорил, что разговоры на эти темы никого не «оцеломудрят», а только оставят в душе какой-то смрад, как запах от гнили.

Мы были свидетелями того, что монахи-пус­тынники, приходившие к отцу Серафиму за благословением и советом, отличались даже внешне: каким-то спокойствием, скромностью и тем, что мы бы назвали «монашеским благородством» - смиренной простотой. И что еще отличало их - они старались быть незаметными. Напротив, те, кто не был в послушании, отличались или резкостью слов, категоричностью суждений о других людях, или напротив, внешним, подчеркнутым смирением. Они могли кланяться при встрече с ми­рянами до земли, целовать у них руки, называть себя самыми падшими, последними грешниками, хотя их об этом никто не спрашивал. В этих людях была какая-то внутренняя неслаженность, ка­кое-то скрытое беспокойство. Пророк сказал: Про­клят человек, который надеется на человека*. Но самая худшая надежда - это надежда на себя.

Отец Серафим считал, что монашество в миру требует даже большего послушания, чем в обыч­ной монастырской жизни. Монах в миру словно проходит через поле, усеянное иглами и колючка­ми, а послушание, как калугарий (кожаная обувь пилигримов), помогает ему пройти этот путь, ина­че он уже через несколько шагов изранит свои ноги. Для монаха послушание - это как бы восьмое Таинство. Слова 90-го псалма: Ибо Анге­лам Своим заповедает о тебе - охранять тебя на всех путях твоих** - прежде всего относятся к послушанию, которое, как крылья Ангелов, защищает душу. Если послушник в чем-нибудь со­грешит, то по молитвам старца его духовные раны заживают быстро, как у прокаженного, который, по слову пророка, вошел в воды Иордана и вышел исцеленным***. Если даже он падет, то старец, как самарянин в притче, подымет его и возьмет на свои руки****; но истинное послушание не падает.

Старец говорил о том, что один из признаков послушания - это сердечная радость, всегда сопутствующая ему. Послушник носит в своем сердце духовную радость, даже когда кается в грехах

* Иер.17, 5.

** Пс.90, 11.

*** См.:4 Цар.5,14.

**** См.: Лк. 10,30-35.

Второе свойство или дар послушания - это умирение помыслов. Послушник ни о чем не тревожится - он вручил себя Промыслу Божию через старца, старец принимает решения за него, поэто­му У послушника нет противостояния мыслей, постоянного колебания ума сомнениями и помыс­лами: все решает старец. Он не только отвечает на вопросы ученика, но еще до вопроса говорит то, что ему нужно. Если человек сам определяет, что ему нужно делать, то решение бывает правильным или неправильным - за ним следует или успех, или неудача. Если успех, и даже в добром деле, то че­ловек все же никак не может освободиться от чув­ства тонкой гордости и превозношения: как пра­вильно он решил, как хорошо он сделал. Если же дело его разрушилось, то человек не может не испытывать досады и раздражения. И в одном и в другом случае он не найдет духовного мира. По­слушник же все доброе приписывает молитвам своего старца, поэтому он свободен от внутренне­го превозношения - этой змеи, скрывающейся в глубине души. А если будет видимая неудача, то говорит: «Такова воля Божия. Значит, это лучше для меня»,- и опять остается спокойным. Но не­удачи в послушании вообще не бывает. Послуша­ние похоже на троерожник: как ни брось его, один конец все-таки будет смотреть вверх, этот конец - смирение.

Некоторые люди приходят к старцу не для от­сечения своей воли, а как к астрологу или гадателю, чтобы узнать свое будущее и что нужно делать, чтобы их земные дела увенчались успехом. Не получая того, что они хотели,- так как Бог дает Свои дары в зависимости от внутреннего состоя­ния человека,- они считают, что старец сам немо­щен и бессилен и ничего не может сделать. На са­мом же деле, послушание - это перемена всей жизни, а не средство для успеха в каком-нибудь предпринимательстве. Хотя мы повторяем, что Господь в награду за послушание дает явную и необычайную помощь даже во внешних мирских делах, но это больше для слабых, чтобы укрепить и утвердить их в вере.

Послушание и смирение, как и все добродетели, должны быть сокровенными. Мы встречали мона­ха, который, рассказывая о своем беспрекословном послушании отцу Серафиму, говорил, что по его сло­ву он готов тотчас броситься в реку - и что же? Этот монах сначала стал скрывать от отца Серафима свои грехи, о чем тот прямо сказал ему, а затем и вовсе оставил своего старца. Истинный послушник все­гда чувствует недостаточность своего послушания. Благодать приходит тем путем, каким она ушла. Благодать оставила Адама по причине злоупотреб­ления им свободой воли. Мы получили с рождения волю больную и испорченную, которая проявляет­ся прежде всего в гордыне, поэтому послушание есть самый действенный, а по сути, и единственный спо­соб возвращения благодати. Учитель монашества святитель Василий Великий пишет, что если бы монах твердо не решил находиться в послушании, то не сделал бы ничего: он бы построил дом без ос­нования, и чем выше здание, тем большая опасности падения. Оно может рухнуть даже от собственной тяжести, не имея опоры.

В последнее время стали появляться книги монашеской жизни. Некоторые из них содержа много ценных сведений, но ни в одной из них нет категорического утверждения, что монашество без послушания невозможно, что монастырь без пра­вильного руководства и послушания, а также скит или келия пустынника - это мирские дома, пост­роенные в живописных местах.

Схиархимандрит Серафим говорил также, что для новоначальных монахов необходим физичес­кий труд, утомляющий тело. Он приводил пример из Патерика, где описывается, как старец благо­словлял своего ученика переносить камни из од­ного угла двора в другой, чтобы тот не оставался без дела. Физический труд является противояди­ем от плотских страстей и гордыни. В Глинской пустыни сами старцы показывали пример молодым монахам, занимаясь посильным для них телесным трудом: работали на поле, перебирали картошку, убирали келий. Такой почитаемый старец, как отец Андроник, нередко собственноручно мыл полы в гостином корпусе для приезжих богомольцев, при­том старался это делать незаметно, когда те уходи­ли в храм или на трапезу. Схиархимандрит Сера­фим вспоминал: когда монахи в Глинской пустыни шли на монастырский огород копать картошку или на другие послушания, впереди всегда шагал отец Андроник и пел ирмосы и тропари, как во время крестного хода, словно показывая этим, что монастырский труд является продолжением богослужения. Отец Серафим говорил, что современные монахи перестали чувствовать сладость послушания, и вспоминал слова отцов, что теперь мало старцев, потому что мало послушников.

Некоторые из молодых монахов ропщут на то, что им из-за монастырских послушаний у них остается мало времени для молитвы. Но они не понимают что мало времени для молитвы остается из-за стра­стных и суетных помыслов, которые захватывают ум и изгоняют молитву из сердца. Такой человек может целый день сидеть в келий и не молиться или стоять в храме, как бесчувственный болван (камен­ное изваяние), погрузясь в свои помыслы. Напро­тив, послушание очищает ум от мечтательности, сомнений и противоборства помыслов, а телесный труд усмиряет страсти. Смиренному послушнику дается дар молитвы во время самой работы. Ста­рец говорил, что видел ропотников, которые всем были недовольны и постоянно докучали настояте­лю, чтобы он переменил им послушание, перевел в другую келию и так далее. Но когда настоятель, снисходя к их немощам, исполнял их просьбы - шел им навстречу, то через некоторое время они начинали снова роптать. Отец Серафим считал, что труд и отсечение воли - это экзамен для послуш­ника: насколько он годится в монахи.

Для монашества необходимо постоянное само­отвержение. Горе тому человеку, который, приняв монашество, не отвергнул своей воли: когда при­дут искушения, он окажется безоружным перед ними. Горе монаху, который хочет исправлять и поучать старца и настоятеля; за дерзость он будет оставлен благодатью, предан в руки демонов и испытает скорби, подобные смерти.

Монашество - это ангельский образ. У Анге­лов царит совершенное послушание низшего чина высшему, о чем пишет священномученик Диони­сий Арсопагит в книге «О небесной иерархии» Ангелы, отпавшие от этого послушания, стали демонами. Гордости свойственно падать. Иногда падение гордого бывает промыслительным. Но по­добный урок всегда жесток и страшен. Большин­ство подвергающихся падению не находит сил для искреннего покаяния и продолжает идти дорогой греха. Были случаи, когда гордые подвижники после падения кончали жизнь самоубийством. Диавол иногда успокаивает человека: «Ну что же, согрешишь и покаешься», то есть: «Злоупотреби милосердием Божиим»,- но надо помнить, что топкое болото греха - это все-таки не грязевая ванна.

Старец отмечал, что часто наказанием за нерас­каянный грех блуда служит заболевание раком, которое является как бы аналогом этого духовно­го гниения. В богословские рассуждения входить не любил и избегал отвечать на богословские во­просы, оправдываясь своей простотой.

Отец Серафим придавал очень большое значе­ние преемственности монастырской жизни, вклю­чая устав богослужения, ежедневную исповедь, откровение помыслов и т. п. Он рассказывал, что когда архимандрит Таврион (Батозский)*, назна­ченный настоятелем Глинской пустыни, стал вво­дить новый устав, читать какие-то составленные им или неизвестно откуда взятые молитвы, то это вызвало недоумение и недовольство братии мо­настыря.

* Архимандрит Таврион (Батозский; +1978) свой иноческий путь начинал в 1913 году в Глинской пустыни; в 1957 году был назначен настоятелем этой обители по просьбе преж­де настоятеля - архимандрита Серафима (Амелина), которому, в силу весьма преклонного возраста, было уже тяжело управлять монастырем.

Это нарушало монастырскую традицию, потому, несмотря на подвижническую жизнь отца Тавриона, глинские старцы вынуждены были просить Святейшего Патриарха Алексия I о заме­не настоятеля (что тот и исполнил)**.

** В 1958 году настоятелем обители вновь был назначен архимандрит Серафим (Амелин), а отец Таврион указом Святейшего Патриарха был переведен в Почаевскую Лавру.

Этим была сохранена традиция монастыря, заложенная с его основания, и духовная преемственность, носите­лями которой являлись глинские старцы.

Монах Иероним

Мы говорили о старцах, а теперь мне хочется рас­сказать о послушнике, глинском монахе Иерониме. Я уже упоминал о нем в воспоминаниях о схиархимандрите Серафиме. Жизнь монаха Иеронима мо­жет служить примером истинного послушания.

После закрытия Глинской пустыни он по бла­гословению отцов приехал в Сухуми и нес послушание на клиросе в Преображенской кладбищен­ской церкви, настоятелем которой в то время был протоиерей Петр Самсонов. Эта церковь находи­лась в селе Тависуплеба, которое слилось с горо­дом. В Глинском монастыре отец Иероним испол­нял послушание на кухне, был помощником пова­ра и прислуживал на трапезе. Он отличался необычайным смирением и молчаливостью. В Пре­ображенской церкви он тоже в свободное от бого­служения время готовил пищу для нескольких монахов, которых во время гонений приютил отец Петр, а также для гостей, приезжавших в храм из других городов. По воскресеньям устраивалась общая трапеза для всех прихожан.

Отец Иероним не вступал в разговоры - он по­стоянно беседовал с Богом и поэтому казался далеким от людей и чуждым этому миру. Все послу­шания от настоятеля, имевшего добрый, но крутой нрав, он исполнял беспрекословно. Он не убегал и не прятался от людей, но в то же время был не с ними. Когда отец Иероним быстро шел на послу­шание, он казался бесплотным существом, которое скользит бесшумно, как тень. Он не опускал голо­вы, как делают некоторые монахи, но взор его был устремлен в землю. На вопросы он отвечал двумя-тремя словами и снова принимался за какое-либо дело. Когда я смотрел па него, то мне казалось, что передо мной преподобный Акакий* или Досифей**, эти подвижники послушания. Отец Иероним тя­жело болел. У него обнаружилась открытая форма чахотки.

* Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Лествица. Степень 4. О преподобном Акакии. С.117.

** Преподобный Досифей (VII век; память его совершается 19 февраля) - ученик преподобного аввы Дорофея.

Он на глазах у всех сгорал, но до конца не оставлял послушания. По своей неопытности я предложил ему переехать в примыкавшее к городу Очамчире село Илори (где я служил настоятелем храма), считая, что там у него будут лучше условия и врачебный надзор. Но он, слегка улыбнувшись, тихо сказал: «Старцы заповедовали не покидать своего места, если оно само не прогонит тебя». Отец Петр окружил его вниманием, каким только мог. Он говорил, что не встречал подобного монаха, ко­торый бы в молодости достиг святости старца.

Последний раз я видел отца Иеронима перед его смертью. Стояло лето, но он дрожал от озноба. Отец Петр благословил его сесть в ванну с горячей во­дой, чтобы согреться. Я увидел в нем малого ребенка. Тело его исхудало и прилипло к ребрам, и внешне он походил на живого мертвеца: стран­но было, что в нем еще теплилось дыхание. Я ска­зал: «Прости меня»,- только два слова, чтобы не утруждать его. Он ответил шепотом: «Бог про­стит». Это были последние часы его жизни и, мо­жет быть, последние слова.

Когда я вспоминал отца Иеронима в разговоре со схиархимандритом Серафимом, то лицо старца просветлялось и взор его становился радостным, как у учителя или мастера, с которым говорят о люби­мом ученике, постигшем глубину его искусства.

Монах Иероним был для нас живым образом того, чего можно достигнуть послушанием. Ученик глинских подвижников, он стал носителем духа древнего монашества с его тайными дарами. Этот дух выше слова; он передается от старца к послушнику непосредственно, через жизнь, как непрерывающееся предание, как огонь зажженной свечи к другой свече, через прикосновение фити­ля к горящему пламени.

* * *

Вспоминая о глинских монахах, я часто думаю: почему до сих пор не открыта Глинская обитель?*

* Эта статья была написана архимандритом Рафаилом до возобновления обители в 1994 году.

За последние годы были возобновлены и вновь построены десятки монастырей, а про «вторую Оптину» - Глинскую пустынь - как будто все забыли. Иногда мне кажется, что демон с особой яростью ополчился против нее и невидимое гоне­ние на ее последних монахов продолжается до сих пор. А может быть, подвиг глинских старцев был настолько высок, что у них не оказалось преемни­ков, и если бы Глинская пустынь была открыта, то там уже не было бы прежнего духа и силы стар­чества, а осталось бы только прежнее имя.

Когда в Константинополе в VI веке началось восстание и царице Феодоре предлагали переменить царское одеяние и скрыться из столицы, что­бы остаться живой, то она ответила: «Для меня лучший саван - это пурпурная мантия царицы». Может быть, Глинская обитель спит, закутавшись в пурпурную мантию прежней славы, и не хочет проснуться в нищенском одеянии. Но я думаю снова: ведь там находятся могилы глинских мо­нахов, а других перенесут в монастырь, как воз­вращенное сокровище. Их души будут невидимо посещать монастырь и молиться за его насельни­ков. Глинские монахи молили Бога о том, чтобы их родной монастырь был снова открыт, чтобы очистился от скверны Глинский храм Рождества Пресвятой Богородицы, чтобы к воротам монас­тыря, как прежде, шли паломники и богомольцы, чтобы огни лампад горели в освященном алтаре и огни молитвы - в сердцах насельников.

Почему запустел Скит, почему замкнулись уста Фиваиды, почему светильник Эфесской Церкви Господь отодвинул на восток в Антиохию, а затем в Дамаск? Потому что в Скиту были нарушены уставы, в Фиваиду проникли ереси. Но не в том причина закрытия Глинской обители. Это - тайна, непонятная для меня. Почему медлят старцы, кого ждут? Ведь своими молитвами они могут испросить не только милость, но и явное чудо у Бога.

Старцы и послушники великой обители покинули нас, перейдя в свою вечную Отчизну. Остались их ученики, и тех становится все меньше и меньше. Это последние нити, которые еще могут соединить прошлое обители с ее будущим, и если не возобновить традицию старчества, то, по край­ней мере, сохранить воспоминание о ней.

Многих монахов-изгнанников приняла в свое лоно Иверская земля. Иверские подвижники, мученики и преподобные дали им место рядом с со­бой, как своим братьям. Из Глинского монастыря Рождества Пресвятой Богородицы они пришли в страну жребия Божией Матери. Они всегда пре­бывали под Ее покровом. Придет время, и глинская братия вновь соберется вместе - не на земле, а на Небе.

НА ПОРОГЕ ПУСТЫНИ

В 1957 году я служил в Ольгинском Мцхетском монастыре, игуменией которого в то вре­мя была мать Ангелина (Кудимова). В монастыре неопустительно исполнялись все службы. Во вре­мя Великого поста молитва занимала большую часть суток. В храме звучали старинные напевы, одухотворенные силой живой молитвы монаше­ского хора. По воскресным дням в обитель приезжало много богомольцев из Тбилиси, чтобы по­слушать пение хора, а также побеседовать с двумя старицами монастыря - игуменией Ангелиной и монахиней Валентиной. В то время трудно было достать духовную литературу, и монахиня Вален­тина часто читала гостям жития святых и «Про­лог». К игумений обращались с духовными во­просами, иногда - с просьбой о помощи. Она вни­мательно выслушивала посетителей и старалась никому не отказывать. Только теперь, пройдя дол­гий путь жизни, я могу оценить подвиги людей, которые сохранили эту маленькую обитель, зате­янную в дебрях гор,- так чудом выживает маленькое деревце в лесу, поломанном бурей. Остались в бывшей столице Грузии Мцхета, а может быть, по всей Картли, только две женские обители: Самтаврский монастырь святой равноапостольной Нины и монастырь равноапостольной княгини Ольги. Словно две сестры-христианки на арене Колизея среди трупов мучеников, окружен­ные зверями, стояли они, прижавшись друг к другу. В Великий пост из Сухуми в Ольгинский мо­настырь пришел странник по имени Алексей. Он напоминал мне древних странников, которые с по­сохом в руках и котомкой за плечами пешком хо­дили по святым местам. Шли они через турецкие земли в Иерусалим, веря, что Господь укажет до­рогу и сохранит в пути; проходили пересекающи­мися крестами дороги и тропинки от Киева до Верхотурья, появлялись даже на Синае, как буд­то их переносили невидимые крылья. Алексей рас­сказал мне о пустыне, лежащей за Сухуми, о мо­нахах-отшельниках, которые прячутся от людей в горных пещерах, о лесных скитах, об иеродиако­не Онисифоре и монахе Пахомии, которые зани­маются Иисусовой молитвой, о схиархимандрите Пимене, проведшем большую часть своей жизни в затворе; когда он выходил из келий, то птицы слетались к нему, кружились над его головой и садились на плечи. Странник рассказал и о мона­хинях-подвижницах, которые в подвигах безмол­вия и молитвы не уступали мужчинам. Он обещал летом проводить меня в пустыню, к келиям мона­хов-отшельников. По словам Алексея, он часто носит им продукты и знает, что в горах есть сво­бодные келий, которые стоят одинокими после смерти монахов, и кто хочет проводить пустынную жизнь, может найти приют и пропитание. Я слу­шал его с неизъяснимой радостью, мне хотелось, чтобы эта беседа продолжалась всю ночь до утра, но пора было идти на покой: утреня начиналась до рассвета, и оставалось только несколько часов для сна. Игумения, увидав в моей келий огонек лампы, постучала посохом в окно, чтобы я ложил­ся спать.

После Литургии странник Алексей ушел, ос­тавив в моем сердце какую-то тоску по еще не знакомой мне пустыне. Я не стал дожидаться лета, а попросил у матушки Ангелины разрешения отлу­читься на несколько дней из обители. Тайно, не предупредив никого, кроме игумений, я сел на поезд и отправился в Сухуми. Я помню, первое, что меня поразило там,- это особый вкус воздуха, напоенного морем; грудь расширяется, напол­няясь этой свежестью и утоляя жажду чистоты. Мне казалось, что этот воздух веет из пустыни, что он несет духовное благоухание молитв отшельни­ков. Я чувствовал в сердце моем радость, будто я стоял на пороге пустыни.

Расспросив, где находится храм, я пришел туда еще до начала службы. В храме уже собирались богомольцы. Я стал спрашивать у них, как мне дойти до пустыни. Они смотрели на меня удив­ленно: ведь дороги в пустыню нет, нужно найти проводника, который хорошо знает путь,- но обе­щали узнать, не идет ли кто-нибудь из прихожан к пустынникам. И вот в конце службы ко мне по­дошел, как мне тогда показалось, юноша, который сказал, что должен повидать пустынников и по­этому может проводить меня, но предупредил, что путь туда трудный. Это был странник по имени Петр. Одни смотрели на него как на безумного, дру­гие - как на юродивого. Он мог подойти к людям в церковном дворе и попросить: «Дайте мне рубль на бутылку вина». Большинство осуждало его, а некоторые говорили, что он только притворяется Дурачком и пьяницей. Этот человек часто ходил по городу ночами. Милиция знала его и почему-то не трогала. Сам Петр рассказывал всем, что его прокляла мать; после этого он заболел, а затем ре­шил странствовать. Людей он просил помолить­ся, чтобы Бог снял с него это проклятие. Я счел его юношей, но позже увидел, что он старше меня годами. Есть люди, возраст которых трудно опре­делить.

Мы отправились в путь. Моросил дождь. Вряд ли кто-нибудь, кроме юродивого, отправился бы в такую погоду в пустыню. Вначале надо было ехать автобусом, а затем идти пешком. Дорога поднима­ется вверх. Я вижу перед собой первые пятна сне­га, лежащего на земле, словно клумбы белых цве­тов в саду; еще немного, и передо мной уже сплош­ное снежное море; вдали горы в тумане, покрытые снегом, как будто закутанные в шубы из белой шер­сти. Я начинаю недоумевать, по какой дороге мы пойдем, сколько часов надо идти, и спрашиваю Петра, хорошо ли он знает путь, но в ответ снова слышу рассказ о том, как его прокляла мать. Авто­бус остановился в какой-то деревушке, засыпанной снегом. Но проводник ведет меня в сторону от де­ревни. И вот передо мной открывается дивная кар­тина: кругом снега, как будто кто-то постелил под нашими ногами огромный шелковый ковер осле­пительно белого цвета. После этого я бывал в пус­тыне, но никогда не видел ее такой прекрасной, словно одетой в снежную фату. Казалось, что на земле не может быть цвета чище этой девственной белизны сверкающего в горах снега.

По сравнению с пустыней город кажется клад­бищем, где дома стоят, как склепы, а земля задыхается под бетоном и асфальтом, точно в саркофаге. Весной пустыня похожа на преддверие Эдема с его не тронутой грехом красотой, она полна жиз­ни. Господь словно сохранил пустыню для Своих слуг - монахов, спрятал ее, как сокровище, от мира, кипящего в огне своих страстей, чтобы лю­бящие Его смогли увидеть на земле отблеск не­бесной красоты...

Видно, мой проводник все-таки сбился с пути. Наступали сумерки. Вокруг никакого жилья. Я в изнеможении опустился на снег: как приятно ка­саться его лицом! Петр сел рядом. Через некоторое время - не знаю, прошел час или несколько минут - он сказал: «Надо идти». И опять мы по­брели неизвестно куда. Наконец мы дошли до пер­вой пустыньки, как видно, она находилась неда­леко от села. Там жил больной монах. Он объяс­нил нам, что мы пошли совсем в другую сторону, и оставил нас ночевать. Видимо, он страдал брон­хитом, потому что кашлял всю ночь. С грустью он рассказывал нам, что несколько лет прожил в пу­стыне, а потом заболел. Теперь ему приносят пищу и продукты из села. Он чуть ли не со слезами го­ворил о том, что, возможно, из-за болезни ему при­дется поселиться в каком-нибудь заброшенном домике в деревне. Спать мы так и не легли, проси­дели всю ночь около горящей печи, а наутро сно­ва отправились в путь. Петр довел меня до одной из монашеских келий, как будто передал в другие Руки, и сказал, что спешит назад в Сухуми. Я не стал останавливать его, так как боялся, что он снова заведет меня в дебри. Так что провожать меня пришлось уже моим новым знакомым.

Когда я вернулся в Сухуми, то почувствовал сильный жар, но все-таки сумел приехать в Мцхета и добраться до монастыря. У меня оказалась про­студа в очень тяжелой форме. За мной ухаживала, как родная мать, игумения Ангелина, ей помога­ла пожилая инокиня по имени Елена. Последнюю неделю поста и Страстную седмицу я пролежал в постели. Только на Пасху митрополит, тогда ар­химандрит, Зиновий разрешил мне служить. Пос­ле посещения пустыни первой моей службой была пасхальная утреня и Литургия.

На всю жизнь я запомнил мою первую «снеж­ную одиссею». Как мы не упали в овраг, засыпанный снегом, или не замерзли в лесу, не знаю. Но главное впечатление от первого посещения пус­тыни - это необыкновенная радость, которая ох­ватила меня, когда я вступил в ее пределы: мир с его шумом, с его образами, запечатленными в па­мяти, с его заботами и волнениями как будто исчез, изгладился из моей души, словно ее покрыла благодать, как снег покрывает землю пустыни. Но для тех, кто остается в пустыне, начинается тяже­лое духовное испытание, и временами она стано­вится для них похожей на огненную печь, в кото­рой должны переплавиться их души. Но и тогда Господь утешает пустынников Своей помощью, подавая им духовную отраду, как в древности Он посылал Ангела к трем отрокам, брошенным в пла­мя вавилонской пещи*. Чем выше подвиг, тем бо­лее жестокая борьба с сатанинскими силами бы­вает в пустыне. Один монах говорил мне, что ему казалось, будто легион демонов, изгнанных Господом из гадаринского бесноватого и из других, обу­реваемых нечистыми духами**, ушли в пустыню до Страшного суда и поселились около его келий

* См.: Дан.3,49-50.

** См.: Мк.5,1-13.

Этого человека звали Владимир. Он сидел в тюрь­ме за какое-то преступление, а затем дал Богу клятву посвятить Ему всю оставшуюся жизнь. Он ушел в пустыню и жил один далеко от братии.

Я часто вспоминаю мой первый путь в пусты­ню, и передо мной встают картины: снежное пространство, похожее на океан, горы, высящиеся, как огромные айсберги; вот неожиданно с ветки взле­тела птица и обдала нас снежной пылью; вот я, изможденный от пути, бросаю на землю свой плащ и ложусь на него. Мне не хочется идти дальше, но проводник заставляет меня встать, и снова мы идем в горы, как будто плывем по бескрайнему океану снега...

Много лет я не был в Ольгинской обители, и, когда недавно посетил ее, грусть сжала мое сердце. После смерти схиигумении Ангелины все из­менилось. У нее не оказалось достойной преемни­цы, и обитель постепенно пустела. Большинство монахинь умерли, осталось лишь несколько сес­тер, старых и немощных. Некоторых келий уже нет. В храме, построенном на заре христианства в Грузин, не собираются уже сестры на ежедневную молитву; лишь на праздники приезжает священ­ник, чтобы отслужить Литургию. Жизнь в обите­ли замирает. Когда-то сюда приезжали паломни­ки из Тбилиси и других городов, теперь они не знают, будет ли служба, и поэтому редко кто при­ходит в обитель.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: