СУМАСБРОДЫ И СВЯТЫЕ РЕЛИКВИИ 28 глава

Возможно, мне лишь чудится, но я начинаю различать приютившийся в низине западного побережья городок, к которому и лежит сейчас наш путь. Он славится торговлей пряностями, и, могу поклясться, мне уже щекочут нос ароматы тмина и кориандра.

Из порта отплыло несколько шлюпок – судя по всему, нам навстречу. На веслах сидят смуглые рыбаки с коротко остриженными бородами, в длинных сетчатых рубахах и развевающихся на ветру белых головных накидках. Кажется, они давно нас поджидали.

Резонно спросить, что жду я от своих странствий? Ничего? Или всего сразу? Может быть, я, как папенька, повстречаю здесь новую любовь. Взберусь на Северные хребты, перед которыми, говорят, Альпы – жалкие карлики. Побываю в эротических храмах и у могилы Иисуса. Открою сердце и разум всему неизведанному.

Надеюсь, что Индия встретит меня добром и миром, так что однажды где‑нибудь под раскидистой кроной дряхлого дерева соберутся к вечеру в кружок почтенные мыслители – то бишь восточные мудрецы – и с увлечением предадутся беседе с убеленным сединами стариком, вельможным гостем из далекой Флоренции.

В день 16‑й сентября, лета 1500‑го, из Калькутты, любящая тебя мама,

Катерина.

Оставшись одна в спальных покоях, она присела на стул с высокой спинкой, напоминающий трон, и глубоко вздохнула. Веки ей тяготила не сонная усталость, а тоска. Бьянка, императрица Священной Римской империи, сегодня в особенности не ощущала в себе ничего священного, римского или имперского. Камеристок она услала с глаз долой, а вместе с ними и несносного духовного наставника, навязанного ей Максимилианом.

Муж отправил восвояси ее любимца – престарелого учителя‑грека, единственного мыслителя и собеседника, обществом которого она безмерно дорожила, – и заменил его ненавистным католическим церковнослужителем, ежедневно изводившим ее занудными занятиями по изучению Библии. Максимилиан требовал от супруги, чтобы она целиком посвящала себя вышиванию и игре на лютне, хотя петь ей воспрещалось, поскольку ее голос, по его убеждению, был визгливым, словно у загулявшей кошки.

Она знала, что подобным обращением он наказывает ее за неспособность родить ему потомство, наследников – неважно, какого пола. «Что за прок на свете от бесплодной жены? – вопрошал он то и дело с неизменной жестокостью. – А от бесплодной эрцгерцогини и подавно». Она и сама понемногу проникалась его настроениями. И зачем нужно было непременно выдавать ее замуж?

Бьянка встала, проклиная расшитое драгоценностями платье, которое с раннего утра и до поздней ночи вынуждена была носить в соответствии со своим высоким и влиятельным положением. Она подошла к окну и кинула взгляд на промозглую зимнюю Вену. Двор на время переехал сюда из Инсбрука, и Бьянка не могла решить, какой дворец из двух ей более противен.

«Не сам дворец, – поправила она себя, – а люди, его населяющие». Все время и мысли Максимилиана были поглощены заботами об армии и вооружении, о союзниках и соперниках. Итальянцы, швейцарцы, пираты‑турки, окаянные французы… При малейшей попытке Бьянки заговорить с мужем на другую тему он сердито огрызался на нее. «Миром правит политика, а не философия, – любил говаривать он. – Будущее кроят сражения, а не словопрения!»

Его сердце было столь же холодно, что и промерзлая земля перед их дворцом – по крайней мере, по отношению к ней. Зато Максимилиан души не чаял в детях от первого брака: в сыне, от природы наделенном необыкновенной пригожестью, настолько неестественной для отпрыска Габсбургов, что его даже прозвали Филиппом Красивым, и в дочери Маргарет, ко всеобщему разочарованию уродившейся страшной как смертный грех, но взамен награжденной цепким, словно стальной капкан, умом.

Максимилиан, к счастью, избавил ее от унижения пересчитывать мужниных любовниц, но она не раз задавалась вопросом: не были ли еще большим оскорблением для нее те цветистые вирши, которые он без конца слагал во славу своей первой жены Марии, воспевая период сватовства и брак с ней? В последние месяцы над всеми ее мыслями тяжким гнетом лежала жалость к себе. В который раз Бьянка привычно предавалась ей, но неожиданный стук в дверь прервал ее унылые думы.

– Что там такое, Марта? – окликнула она камеристку.

Дверь отворилась, и вошла камер‑фрау. На лице Марты застыло выражение, какого Бьянка ни разу не примечала за все те годы, что та прислуживала ей.

– Там… вам посылка, госпожа. Очень тяжелый ящик.

– Мне? От кого же?

– Не знаю, – округлив глаза от любопытства, ответила Марта. – Он так необычно пахнет! Вроде бы пряностями…

Бьянка мановением руки велела внести посылку, и четыре лакея – по одному с каждого угла – водрузили на турецкий ковер императрицы выкрашенный в красный цвет и густо обитый стальными скрепами деревянный ящик.

– Прикажете открыть? – спросил один из слуг.

Бьянка недоверчиво осмотрела посылку, но разгоревшееся любопытство пересилило осторожность.

– Ослабьте скрепы и вскройте крышку, но оставьте ее на месте, – распорядилась она. – Потом можете идти.

– Госпожа, – взмолилась Марта, – позвольте хотя бы мне остаться при вас, пока вы его откроете! Нельзя же…

– Он слишком мал, чтобы спрятать убийцу, – воспротивилась Бьянка. – Я хочу попытать счастья в одиночестве.

Когда слуги удалились, она обошла вокруг ящика, одну за другой стягивая с него стальные обмотки, затем с усилием сдвинула в сторону крышку, и ящик вдруг с треском распался. В нем оказался совершенно заурядный свадебный сундук, судя по виду – итальянский. Невеста, кто бы она ни была, явно не принадлежала к благородному сословию: роспись из цветов и птиц на сундуке, весьма посредственную, не оживляли ни позолота, ни блеск самоцветов.

«Кому понадобилось присылать мне свадебный сундук?» – гадала Бьянка. Она снова уселась на троноподобный стул и принялась рассматривать подарок. Неизвестное содержимое сундука не внушало ей ни малейшего страха – лишь необоримое любопытство. Но императрице хотелось вдоволь продлить состояние загадочности, которой теперь так не хватало в ее жизни, насладиться таинством момента. Она так и этак прикидывала, какое сокровище могло скрываться под крышкой и кто был его неведомый отправитель. Но Бьянка напрасно ломала голову – ничего определенного ей на ум не приходило. Она решительно не представляла себе, кто проявил о ней заботу и напомнил о себе этой посылкой.

Наконец Бьянка не выдержала, вскочила со стула и быстро подошла к сундуку. Она без труда подняла крышку, и ее тут же невидимым душистым облаком обволок пикантный запах пряностей.

Заглянув внутрь, она приоткрыла рот от изумления – книги! Множество книг. Некоторые из них были в кожаных переплетах и, вероятно, лишь недавно вышли из‑под новаторского пресса Гутенберга. Среди них попадались скрученные пергаменты. Еще часть являла собой старинные рукописи, украшенные тончайшей позолотой.

Бьянка чувствовала, как беспокойно бьется жилка у нее на шее. Она вынула первый попавшийся томик и раскрыла его. Прочтя на веленевой странице заглавие «Сонеты Лоренцо де Медичи», Бьянка отложила его и взялась за следующий. Книга оказалась на греческом – «Тимей» Платона. При виде строк горячо любимого языка у ее сердца будто выросли крылья.

Далее обнаружился огромный фолиант. Бьянка сняла с пюпитра раскрытую Библию и положила на пол, а на ее место водрузила тяжеленный опус. Потом раскрыла книгу наугад на одной из основательно засаленных страниц и вчиталась в латинский текст – без сомнения, герметический. «Неужели здесь приводится описание алхимических процессов?» – изумилась императрица.

Следом ей попался муслиновый мешочек, благоухающий изысканными экзотическими ароматами. Бьянка развязала тесемку и заглянула внутрь. Там было полно подобных мешочков, только маленьких, и в каждом содержалась своя пряность! Все они, вероятно, прибыли сюда прямо с Востока.

Бьянка доставала из сундука все новые и новые книги. Кое‑какие из них были на иврите – языке, пока ей неведомом. В кожаном чехле содержался некий свиток, судя по всему – необычайной древности. Бьянка со всевозможной осторожностью расправила его. «Антигона»! Полной уверенности не было, хотя у нее промелькнула мысль, что… Но нет, неужели это и вправду список трагедии великого драматурга, принадлежащий его эпохе?!

Бьянка поневоле замедлила исследование недр сундука, поскольку ей невыносимо было думать о том, что его сокровища скоро исчерпаются. Впрочем, на дне для нее было припасено нечто особенное – объемистый альбом. На обложке Бьянка не нашла никаких ссылок на его содержание. Она перенесла альбом на постель и аккуратно разложила на горностаевом покрывале.

Уже первая страница повергла ее в смятение. На ней императрица увидела наброски некоего устройства в виде ящика с исходящими от него линиями. Все остальное пространство листа заполняли пояснения, сделанные нечитаемым почерком. Присмотревшись, Бьянка поняла, что они написаны в обратном направлении, справа налево.

Она перевернула страницу. Там ее глазам предстало изображение череды из восьми соединенных меж собой прямоугольников, очевидно зеркал, поскольку солнечные лучи из нарисованного рядом окна падали на них и, преломляясь, отскакивали. Далее она вновь увидела тот же ящик – на этот раз вместе с мастерски выполненным эскизом обнаженного мужчины, лежавшего близ устройства на столе со скрещенными над пахом ладонями.

«Иисусе всемилостивый! – воскликнула про себя Бьянка. – Слава Исиде!»

Несмотря на отчаянное нетерпение досмотреть альбом до конца, Бьянка ощущала в себе некое предчувствие и через несколько страниц убедилась, что угадала верно – там она увидела Леонардову плащаницу! Это был плод великого сговора, в который и она внесла посильную лепту. Неужели маэстро и выслал ей этот воистину драгоценный сундук?

Бьянка бросилась обратно к подарку и на стопке оставшихся внутри книг нашла сложенное и запечатанное красным воском письмо на пергаменте. Она прижала послание к сердцу, медленно, словно невеста, шествующая к алтарю, подошла к окну, взломала печать и при тусклом свете зимнего дня начала читать.

Бьянка, милая моя девочка!

Как тебе нравится мой сундучок с сокровищами? Какая книга тебе более всего по душе? Здесь собраны все мои любимые. «Тимеем» я зачитывалась еще в детстве. Надеюсь, я обеспечила тебя чтением и переводом не на один месяц, а то и на год. Кажется, ивриту тебя не обучали, значит, тебе предстоит выучить и новый язык.

Передаю тебе на хранение дневник Леонардо, где зарисованы наши труды по созданию богохульной плащаницы. Я слышала, ее теперь выставили в Турине и к ней стекаются толпы паломников. Если захочешь прочитать записи в альбоме, поднеси его к зеркалу. Я высылаю тебе их с двоякой целью. Думаю, вернее человека на всем свете не отыщется и наша тайна будет у тебя под семью замками.

Но в придачу я хотела бы напомнить тебе, Бьянка, – и это гораздо важнее, – чтобы ты не переставала быть прежней, сердечной и смелой правдоискательницей. Как я понимаю, парки не одарили тебя ни любящим супругом, ни собственными детьми. Догадываюсь, что порой тебя, впечатлительную душу, в отсутствие друзей гнетет одиночество. В таком состоянии очень легко забыть о своем истинном достоинстве, умалить свою ценность.

Я никогда не забуду тот день, когда ты решилась спуститься с нами в затхлый подвал, где хранилась ваша семейная реликвия, и отперла нам золотым ключиком дверцу в тайник. Ты тогда подвергала себя опасности, которая могла стоить тебе жизни. Не забывай, что плащаница сама по себе – обычный кусок холстины, но твои воля и разум сотворили из нее оружие, насмерть поразившее нечестивого флорентийского изверга.

Черпай утешение в подобных воспоминаниях, Бьянка. Так наставлял меня перед кончиной Лоренцо, этим теперь я и живу. Ты победительница, храбростью сравнимая с доблестным рыцарем в жестоком бою.

Я заготовила тебе еще один подарок. Ты найдешь его в железной коробочке на дне свадебного сундука моей матушки. Там и рецепт приготовления сладкого лакомства, и непременный его компонент – шарики из горькой смолки. Положи такой шарик в пирожное, и твои стылые покои вмиг исчезнут, уступая место неземному сиянию, божественным звукам и любованию сказочными мирами вокруг и внутри тебя.

Я буду писать тебе из странствий до тех пор, пока мои стареющие пальцы будут в силах удерживать перо.

За сим остаюсь, твоя подруга и единомышленница,

Катерина.

БЛАГОДАРНОСТИ

Собирая материал для «Синьоры да Винчи», я перерыла не одну дюжину книг об итальянском Возрождении и его ярчайших представителях, но главным и бесценным вдохновляющим стимулом в избранном мною направлении послужили две из них. Они и пролили свет на особенности того периода, которые я отношу к так называемому теневому Возрождению.

Блещущие компетентностью и помимо того чрезвычайно интригующие произведения: «Разоблачение тамплиеров» и «Туринская плащаница», написанные Линн Пикнетт и Клайвом Принсом, – открыли мне малоизвестную «вселенную во вселенной». Доселе неведомые мне философские и эзотерические мотивы побудителей и родоначальников Возрождения – в особенности Леонардо да Винчи в связи с историей Лирейской плащаницы (впоследствии получившей название Туринской) – произвели прорыв в моем восприятии тех событий и в буквальном смысле вывели меня и моих персонажей на сюжетную тропу.

Пикнетт и Принс не только сопоставили и сравнили наиболее обоснованные предположения и догадки по поводу величайших тайн той эпохи – они пошли дальше.

Когда дело коснулось доказательства их собственной гипотезы о том, что Леонардо да Винчи приложил руку к изготовлению фальшивой плащаницы, списав лик Христа с самого себя, они месяцами проводили научные опыты, устроив в своем гараже кустарную камеру‑обскуру и экспериментируя с гипсовыми манекенами, различными химикалиями и солями, которые к XIV веку были уже известны в Европе. Исследователи не прекращали своих упорных попыток и претерпели множество неудач, прежде чем убедились – и убедили меня! – что Леонардо не только мог выступить организатором и создателем подобного обманного шедевра, но, вполне возможно, действительно им являлся.

Обе эти книги натолкнули меня на мысль, что и Дэн Браун на стадии сбора данных для «Кода да Винчи», вполне вероятно, почерпнул из них полезные факты, что, по‑моему, служит наилучшей рекомендацией трудам Пикнетт и Принса.

Мне очень повезло с вдохновителем образа Леонардо. Им стал мой старинный дорогой друг, художник и философ из Лос‑Анджелеса Том Эллис. Второго такого одаренного человека я не встречала. Том щедро обогащает нашу жизнь своими безумными эклектическими шедеврами. Он большой интеллектуал и эксцентрик, яркий и экстравагантный. С Леонардо его роднит легкий нрав, благоговение перед Природой и неутолимая жажда проникнуть в глубинную суть религии, сексуальности, психоделики и различных состояний человека. Создавая в книге образ гениального маэстро, я избрала Тома Эллиса за эталон, и книга от этого только выиграла.

В особом долгу я перед своей матерью Скиппи Рутер‑Сайтомер. В 2006 году она удалилась от нас в знаменитую общину для престарелых «Небеса» в Южной Флориде. Если бы не она, мне бы никогда не убедиться на собственном опыте, что бывают такие матери, как Катерина, – те, что неизбывно верят в своих чад и принимают их со всеми изъянами. Скиппи была добра ко мне и бесконечно щедра на любовь. Она умела жертвовать без мученичества. Эта женщина не сгибалась под ударами судьбы и не прекращала духовно развиваться. С годами она, как ни странно, не только не закоснела в своих убеждениях и рассуждениях, а, наоборот, приобрела гибкость. Ничто не могло покоробить ее, она оставалась смешливой, а к восьмидесяти девяти годам выучилась ругаться, как последний матрос. Скиппи одобряла героинь всех моих предыдущих книг, но Катерина, я думаю, по‑настоящему полюбилась бы ей – в синьоре да Винчи она нашла бы свое воплощение, ведь наиглавнейшим достижением в жизни для нее стало материнство.

Это уже моя третья по счету книга, которой весьма пошло на пользу участие моего доброго соседа Джеймса «Падре» Эримонда, всегда готового прийти на помощь по части латинской религиозной терминологии.

Кэтлин Чемберс, перепечатывая черновик, стоически разбирала на пожелтевших блокнотных страничках мои изобилующие помарками и стрелками каракули. Она же поделилась со мной ценными сведениями о траволечении.

Моя наставница Бетти Хэмметт первая прочитала и горячо одобрила роман, а давние друзья и собратья по перу Билли Мортон и Грегори Майклз снабдили его проницательными комментариями и высказали тысячу полезных рекомендаций.

Мои проверенные годами совместного сотрудничества агенты Дэвид Форрер и Кимберли Уизерспун с самого начала верили в успех «Синьоры да Винчи», в особенности Дэвид, носившийся с романом, как собака с лакомой косточкой. О посреднике с такими свойствами любой здравомыслящий автор может только мечтать. Тем более замечательно, если агенты оказываются людьми творческими и при надобности могут подсказать автору ценную идею для завязки действия. Большое им обоим за это спасибо. Отдельно поблагодарю Сьюзен Хобсон, мою представительницу за рубежом, неутомимую девицу‑за‑границей.

Что же сказать о лучшей из редакторов? Кара Чезаре любит свою работу, она безоговорочно предана этой старинной и весьма почтенной профессии. Кара выказала себя неиссякаемым источником блистательных идей и мудрой устранительницей самых неподатливых камней преткновения в моем тексте. Более того, она сумела разъяснить мне, как в издательском деле соблюсти хрупкое равновесие между искусством и коммерцией. По возрасту Кара годится мне в дочери, но по уму и опытности вполне могла бы заменить мне мать. Я всегда счастлива сотрудничать с ней.

Но как отблагодарить человека, без которого моя жизнь, боюсь, была бы никчемной? Какие сантименты надобны, чтобы описать Макса Томаса, моего мужа двадцатипятилетней выдержки? И нужны ли они? К тому же другую такую бестолочь надо еще поискать. Любая ничтожная закавыка ставит его в тупик, и мне остается только хохотать – полезное по нашим ошалелым временам качество. Я очень люблю тебя, Барни.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: