Ваны в соответствии с моральными законами всеобщей гармонии» (Cours de philosophie positive, VI, p. 357 — 358). 4 глава

В деспотизме Монтескье показывает, так сказать, абсс мот-ное политическое зло. Видимо, деспотизм неизбежен, когда государства становятся слишком крупными, но деспотизм — это режим, при котором без правил и законов правит один че­ловек, а следовательно, над всеми царит страх. Хочется ска­зать, что, как только воцаряется деспотизм, каждый человек начинает бояться всех остальных.

В конечном счете политическая мысль Монтескье реши­тельно противопоставляет деспотизму, где каждый боится каждого, свободные режимы, где ни один гражданин не испы­тывает страха перед другим. Эту уверенность, которую каж­дому гражданину придает свобода, Монтескье выразил ясно и Недвусмысленно в главах, посвященных английской конститу­ции, в своей XI книге. При деспотическом строе существует

только одно средство ограничить абсолютную власть царству­ющей особы — религия, но это средство весьма ненадежно.

Этот синтез не может не вызвать дискуссии и критики.

Прежде всего возникает вопрос, является ли деспотизм конкретной политической формой правления в том же смыс­ле, что и республика или монархия. Монтескье уточняет на этот счет, что моделью республики могут служить античные республики, и в частности древнеримская республика периода до великих завоеваний. Моделью монархии служат современ­ные ему европейские монархии — английская и французская. Что же касается примеров деспотизма, то это, без сомнения, империи, которые он, обобщая, называет азиатскими: персид­ская, китайская, индийская и японская. Конечно, знания, кото­рыми располагал Монтескье об Азии, были отрывочными, но в его распоряжении были документы, позволившие ему доста­точно детально представить свою концепцию азиатского де­спотизма.

Монтескье стоит у истоков того толкования истории Азии, которое еще до сих пор не забыто и которое характерно для европейской мысли, представляющей азиатские режимы в ос­новном как деспотические, лишенные любой политической структуры, каких бы то ни было институтов и вообще всяких сдерживающих факторов. Азиатский деспотизм в представле­нии Монтескье — это пустыня рабства. Один-единственный всемогущий владыка, обладающий абсолютной властью, кото­рый, возможно, и передает какие-то полномочия своему вели­кому визирю, но, независимо от того, какого характера могут складываться взаимоотношения между деспотом и его окру­жением, в обществе нет ни социальных классов, ни прослоек, ни порядков, способных создавать общественное равновесие; нет в нем и ничего похожего ни на добродетель античных вре­мен, ни на европейскую честь, только страх царствует над миллионами людей на необозримых просторах, где государст­во зиждится лишь на том, что один может все.

Однако не содержит ли такая теория азиатского деспотиз­ма, в которой создается идеальный образ политического зла, намек в адрес европейских монархий, а может быть, и твер­дое намерение вызвать полемику по этому вопросу? Не будем забывать знаменитую фразу: «Все монархии потеряют себя в деспотизме, как реки теряются при впадении в море». Мысль об азиатском деспотизме — это навязчивая идея о том, во что может превратиться монархия, когда утрачивается уважение к сословию, к дворянству и общественным прослойкам, без чего абсолютная власть и произвол одного лица лишаются каких бы то ни было сдерживающих факторов.

Теория государственного правления Монтескье в той ее ча­сти, где она устанавливает зависимость той или иной формы правления от размеров территории, занимаемой государством, рискует, кроме того, привести нас к своего рода фатализму.

В работе «О духе законов» налицо колебание между двумя крайностями. В целом ряде мест легко заметить своего рода иерархию, согласно которой республика представляет собой наилучший строй, затем идет монархия и, наконец, деспотизм. Однако же если каждый строй неотвратимо зависит от опреде­ленных размеров жизненного пространства общества, то мы имеем дело не с иерархией ценностей, а с неумолимым детер­минизмом.

Существует, наконец, еще одно критическое замечание или сомнение, касающееся главного, а именно взаимосвязи между политическими режимами власти и социальными моделями об­щества.

Эта взаимосвязь может быть осмыслена по-разному. Со­циолог или философ может рассматривать определение того или иного политического строя как исчерпывающее по одно-му-единственному критерию, например по числу обладателей высшей власти, и на этом основывать классификацию полити­ческих режимов, имеющую, внеисторические рамки. Таковой была по сути концепция классической политической филосо­фии, в частности в той степени, в какой она рассматривала те­орию форм правления, абстрагируясь от организации обще­ства и предполагая, так сказать, вневременную пригодность политических моделей.

Между тем можно также, как более или менее четко посту­пает Монтескье, тесно увязать политический строй и социаль­ную модель. В этом случае мы приходим к тому, что Макс Вебер назвал бы тремя идеальными типами: античное поселение — госу­дарство небольших размеров, управляемое по республиканско­му, демократическому или аристократическому принципу; иде­альный тип европейской монархии, суть которой заключается в дифференциации сословий, законном и умеренном монархиче­ском правлении; и наконец, законченный тип азиатского деспо­тизма — государство крайне больших размеров с абсолютной властью одного лица, где единственным фактором, ограничива­ющим произвол суверена, является религия; равенство при этом восстановлено, но при всеобщем бесправии.

Монтескье избрал скорее эту последнюю концепцию взаи­мосвязи между политическим строем и типом социального по­рядка. Однако тут сразу же возникает вопрос: в какой степе­ни политические режимы можно отделить от исторической сущности, в которую они воплотились?

Как бы то ни было, но остается главная мысль — какова эта связь, которая устанавливается между характером правле­ния, типом политического строя, с одной стороны, и характе­ром межличностных взаимоотношений — с другой? По сути, решающим в глазах Монтескье служит не принадлежность высшей власти одному или нескольким лицам, а то, как эта власть осуществляется: с соблюдением законов и чувством ме­ры или, напротив, с произволом и насилием. Социальная жизнь отличается в зависимости от характера осуществления правления. Эта мысль полностью сохраняет свое значение в социологии политических режимов власти.

Следует отметить, что, каково бы ни было толкование Мон­тескье взаимосвязи между классификацией различных форм политического строя и классификацией типов социальных от­ношений, ему нельзя отказать в том, что он четко и ясно поста­вил и изложил эту проблему. Я сомневаюсь, смог ли он оконча­тельно ее решить, но разве кому-то удалось это сделать?

Отличие умеренного правления от неумеренного, похоже, представляет собой центральный вопрос научной мысли Мон­тескье. Его подход позволяет увязать его размышления об Ан­глии, содержащиеся в XI книге, с теорией форм правления, освещенной в его первых книгах. Основополагающим текстом на этот счет служит глава 6 книги XI, в которой Монтескье рассматривает конституцию Англии. Эта глава имела такой ре­зонанс, что многие английские специалисты рассматривали со­циальные институты своей страны на основе того, что писал о них Монтескье. Авторитет гения был настолько велик, что анг­личане считали, будто смогли понять сами себя, только прочи­тав «О духе законов». (Само собой разумеется, что я не буду входить в детальное рассмотрение ни того, что представляла собой английская конституция XVIII в., ни того, как Монте­скье ее понял, ни, наконец, того, чем она стала в XX в. Я хочу только показать, как важнейшие идеи Монтескье об Англии вписываются в его общую политическую концепцию.)⁵

В Англии Монтескье, с одной стороны, открыл для себя госу­дарство, которое стремится к подлинной политической свобо­де, а с другой — факт и идею политического представительства.

«Хотя у всех государств есть одна общая им всем цель, за­ключающаяся в охране своего существования, тем не менее у каждого из них есть и своя особенная, ему только свойствен­ная цель. Так, у Рима была цель — расширение пределов госу­дарства; у Лакедемона — война; у законов иудейских — рели­гия; у Марселя — торговля; у Китая — общественное спокойст­вие... Есть также на свете народ, непосредственным предметом государственного устройства которого является политическая свобода» (ibid., р. 396).

Что же касается представительных структур, то сама эта идея не фигурировала в первых рядах теории Монтескье о ре­спублике. Республики, которые представляет себе Монтескье, — это те античные республики, где народное собрание сущест­вовало, но не было ассамблеей, избранной народом, куда вхо­дили бы его представители. И только в Англии он мог наблю­дать осуществленную в полной мере представительную власть.

Такое правление, где целью служит свобода, где народ представлен своим собранием, характеризуется в первую оче­редь тем, что называется разделением властей, — явлением, ставшим предметом теории, до сих пор актуальной, по поводу которой наблюдалось бесконечное множество умозрительных кривотолков.

Монтескье отмечает, что в Англии исполнительной властью наделон монарх. Но поскольку исполнительная власть требует быстроты решений и действий, хорошо, что она сосредоточена в одних руках. Законодательная власть находит свое воплоще­ние в двух ассамблеях: палате лордов, представляющей дво­рянство, и палате общин, представляющей народ.

Эти две власти — исполнительная и законодательная — со­средоточены в руках разных лиц или групп лиц. Монтескье описывает сотрудничество этих различных органов наряду с анализ'.ом порядка разделения их функций. Он показывает то, что каждая из этих властей может и должна делать по отно­шению друг к другу.

Имеется и третья власть — судебная. Однако Монтескье уточняет, что «судебная власть, столь страшная для людей, не будет связана ни с известным положением, ни с известной профессией; она станет, так сказать, невидимой и как бы не­существующей» (ibid., р. 3 98). Судя по всему, это говорит о том, что судебная власть, будучи в основном исполнителем за­конов, должна проявлять как можно меньше инициативы и предвзятости. Это не власть личностей, это власть законов, «люди не имеют постоянно перед глазами судей и страшатся уже не судьи, а суда» (ibid.).

Законодательная власть сотрудничает с исполнительной властью и должна следить за тем, насколько правильно та при­меняет законы. Что же касается исполнительной власти, то она, не вс'.гупая в споры по делам, должна быть во взаимоот­ношениях сотрудничества с законодательной властью посред­ством того, что называется правом предотвращать. Монтескье добавляет, кроме того, что бюджет должен ставиться на голо­сование ежегодно. «Если законодательная власть будет делать свои постановления не на годичный срок, а навсегда, то она рискует утратить свою свободу, так как исполнительная

власть уже не будет зависеть от нее» (ibid., р. 405). Ежегод­ное голосование бюджета является как бы условием свободы.

Эти данные общего характера дали основание исследовате­лям подойти к ним по-разному: одни сделали акцент на том, что исполнительная и законодательная власти разделены, дру­гие — на том, что между ними должно быть постоянное взаи­модействие.

Соображения Монтескье близки точке зрения на ту же те­му Дж.Локка^. Некоторые странности в изложении Монте­скье становятся объяснимыми, если обратиться к тексту Лок-ка. В начале главы 6-й, в частности, есть два определения ис­полнительной власти. В первом случае она определяется как решающая в вопросе «о вещах, которые зависят от прав граж­дан» (ibid., р. 3 96). В этом случае текст можно понять как ог­раничение ее только внешней политикой. Несколько ниже она определяется как власть, которая «выполняет общественные решения» (ibid., р. 397), что придает ей совершенно другой размах. Монтескье в одном случае следует тексту Локка. Од­нако между Локком и Монтескье наблюдается глубочайшая разница в самом замысле. Цель Локка — ограничение коро­левской власти, задача показать, что, если монарх выходит за определенные рамки или не выполняет каких-либо обяза­тельств, народ, представляющий собой подлинную оснежу су­веренной власти, вправе действовать. Тогда как основнеш идея Монтескье — не разделение властей в юридическом «смысле этого термина, а то, что можно назвать равновесием социаль­ных сил в качестве условия политической свободы.

Монтескье во всем своем анализе английской конституции постоянно исходит из наличия дворянства и двух палат, одна из которых представляет народ, а вторая — аристократию. Он де­лает упор на том, что дворяне должны быть судимы только их пэрами. Действительно, «люди знатные всегда возбуждают к себе зависть; поэтому если бы они подлежали суду народа, то им угрожала бы опасность и на них не распространялась бы привилегия, которой пользуется любой гражданин свободного государства, — привилегия быть судимым равным себе. Поэто­му необходимо, чтобы знать судилась не обыкновенными суда­ми нации, а той частью законодательного собрания, которая со­ставлена из знати» (кн. XI, гл. 6). Иными словами, Монтескье в своем исследовании английской конституции ставит перед со­бой цель найти социальную дифференциацию, разделение классов и прослоек, соответствующее сущности монархии, как он себе ее представляет, и необходимое для смягчения власти.

«Государство свободно, — сказал бы я, комментируя Мон­тескье, — когда в нем одна власть сдерживает другую». Са­мое удивительное, что в книге XI Монтескье, закончив рас-

смотрение конституции Англии, возвращается к Древнему Ри­му и анализирует всю римскую историю с точки зрения взаи­моотношений между патрициями и плебеями. Его интерес при­влекает соперничество классов. Это социальное соревнование служит условием существования умеренного режима, потому что различные классы способны придать ему необходимое равновесие.

Что касается самой конституции, то Монтескье действи­тельно детально показывает, какими правами пользуется тот или иной вид власти и как различные власти должны взаимо­действовать. Но эта конституционная форма является не чем иным, как самовыражением свободного государства или, я бы сказал, свободного общества, в котором никакая власть не мо­жет стать неограниченной, поскольку ее будут сдерживать другие власти.

Один из отрывков из книги «Размышления о причинах ве­личия и падения римлян» очень точно резюмирует эту цент­ральную тему Монтескье:

«Можно установить общее правило: всякий раз, когда мы замечаем, что в государстве, называющем себя республикой, все спокойно, можно быть уверенным, что в нем нет свободы. /То, что называют в политическом организме союзом, является весьма двусмысленной вещью. Настоящий союз — это гармо­нический союз, который заставляет содействовать благу всего общества все части, какими бы противоположными они нам ни казались, подобно тому как диссонансы в музыке содейству­ют общему аккорду. В государстве, которое производит впе­чатление беспорядка, может существовать союз, то есть гар­мония, из которой проистекает благополучие, составляющее истинный мир. В нем дело обстоит так же, как с частями Все­ленной, вечно связанными друг с другом посредством дейст­вия одних частей и противодействия других» (ibid,, p. 119).

Концепция социального консенсуса представляется как равновесие сил или как мир, установившийся в результате действий и противодействий одних социальных групп по отно­шению к другим⁷.

Е!сли этот анализ точен, то теория английской конституции оказывается в центре внимания политической социологии Монтескье не потому, что она служит образцовой моделью для: всех стран, а потому, что она позволяет в конституцион­ном механизме монархии найти основы умеренного и свобод­ного государства, существующего благодаря равновесию меж­ду социальными классами, между политическими властями.

Однако эта конституция, образец свободы, носит аристок­ратический характер и как таковая была предметом различных толкований.

Одним из первых толкований, источником которого долгое время оставались юристы, причем, возможно, и при разработ­ке Французской конституции 1958 г., стала теория юридиче­ски обоснованного разделения властей при республиканском строе, Президент Республики и премьер-министр, с одной сто­роны, парламент — с другой, имеют строго определенные пра­ва. Равновесие достигается в духе и традициях Монтескье, а именно путем установления точного определения взаимоотно­шений между различными органами власти⁸,

Второе толкование, к авторам которого я отношу себя, дела­ет упор на равновесии социальных сил и акцентирует свои до­воды на аристократическом характере концепции Монтескье. Идея равновесия социальных сил предполагает наличие дворян­ского сословия, которое служит оправданием существованию промежуточных прослоек общества XVIII в. в момент, когда они были на грани исчезновения. При такого рода перспективе Монтескье являлся представителем аристократии, которая вы­ступала против монархической власти от имени своего класса, класса обреченного. Жертва происков истории, Монтескье за­являет о себе как о противнике короля с намерением действо­вать в пользу дворянства, однако в конечном счете его полеми­ка эффективно приносит пользу только делу народа⁹.

Лично я думаю, что есть и третье толкование, которое по­вторяет второе, но идет дальше в смысле aufheben Гегеля, то есть расширяет смысл, сохраняя при этом истину.

Верно, что Монтескье исходил из наличия равновесия со­циальных сил как основы свободы только в том случае, когда речь шла о модели аристократического общества. Он считал, что хорошими формами правления были умеренные формы и таковыми могли быть только те правления, при которых один вид власти сдерживал другой ее вид или когда ни один граж­данин не боялся другого. Представители благородного сосло­вия могли чувствовать себя в безопасности только в том слу­чае, если их права гарантировались самой политической систе­мой. Социальное понимание равновесия, изложенное в работе «О духе законов», связано с аристократическим обществом, и в свое время в конфликте, связанном с конституцией фран­цузской монархии, Монтескье был сторонником аристократи­ческой партии, а не партии короля или народа.

Однако остается загадкой, не распространялась ли идея Монтескье об основных условиях свободы и умеренности за пределы аристократической модели. Возможно, по этому пово­ду Монтескье сказал бы, что, действительно, можно предпола­гать такую социальную эволюцию, при которой возникает тен­денция к стиранию дифференциации сословий и групп. Но можно ли вообще представить себе общество без сословий и

рангов, государство без плюрализма властей, которое было бы умеренным и где одновременно бы граждане не были свобод­ными?

Можно осуждать Монтескье за то, что он, будучи сторон­ником аристократии, выступал против короля и работал на на­родное и демократическое движение. Однако если обратиться к истории, то события в большой мере оправдывают его докт­рину. Эти события показали, что демократический режим, при котором верховная власть принадлежит всем, не обязательно бывает формой свободного и умеренного правления. Монте­скье, как мне кажется, совершенно прав, когда проводит рез­кую грань между властью народа и свободой граждан. Может статься, что при суверенной власти народа гарантии граждан и умеренность исчезнут...

Одновременно с аристократической формулировкой своей доктрины о равновесии социальных сил и взаимодействии по­литических¹⁰ властей Монтескье выдвинул принцип, согласно которому непременным условием соблюдения законов и за­щиты гарантий граждан оказывается то, что никакая власть не должна быть неограниченной. Такова основная тема его поли­тической социологии.

2. От политической теории к социологии

Аналитические умозаключения Монтескье относительно политической социологии позволяют поставить главные про­блемы его общей социологии,

Первая из них имеет отношение к тому факту, что полити­ческая социология входит составной частью в социологию всего общественного комплекса. Как можно перейти от аспек­та первостепенной важности, каким является форма "давле­ния, к пониманию общества в его целостности? Этот вопрос вполне сравним с вопросом, который возникает по поводу марксизма, когда от такого важнейшего аспекта, как организа­ция экономики, хотят перейти к осмыслению марксистской доктрины в целом.

Вторая проблема касается взаимодействия различных фак­торов и ценностей, взаимосвязи между пониманием социаль­ных институтов и определением, каким должен быть желае­мый или благожелательный политический строй. Как, напри­мер, можно одновременно выдвигать какие-то институты в ка­честве предопределенных, т.е. навязанных воле людей, и высказывать отрицательные политические суждения об этих структурах? Может ли социолог утверждать, что тот или иной

политический строи противоречит человеческой природе, если в каких-то случаях он неизбежен?

Третья проблема заключается во взаимоотношениях рацио­нального универсализма и частных исторических особенно­стей.

Деспотизм, заявляет Монтескье, противоречит природе че­ловека. Но что такое человеческая природа? Природа — ха­рактерная для всех людей, всех широт и всех времен? Где на­чинаются и заканчиваются характерные для человека черты именно как человека и как можно сочетать использование по­нятия «природа человека» с признанием наличия бесчисленно­го множества нравов, обычаев и институтов?

Ответ, касающийся первой проблемы, содержит в себе три этапа, или три части, анализа. Каковы внешние причины, воз­действующие на политический режим, как их себе представ­ляет Монтескье? Какой характер взаимоотношений устанавли­вает он между причинами и явлениями, требующими объясне­ния? Имеется ли в труде «О духе законов» синтез толкования общества как единого целого или просто дается перечисление причин и механическое сопоставление различных взаимоотно­шений между тем или иным фактором, но так, что при этом невозможно сказать, какой из факторов является решающим?

Перечисление причин не представляет собой на первый взгляд никакой системы.

Монтескье рассматривает сначала то, что мы называем воз­действием географической среды, подразделяя ее на две час­ти: климат и землю. Когда он рассуждает о почве, он стремит­ся найти ответ на вопрос, как в зависимости от природы почвы люди обрабатывали ее и распределяли собственность.

После рассмотрения фактора географической среды Мон­тескье в книге XIX переходит к анализу общего духа нации, используя довольно сомнительный термин, поскольку сначала трудно понять, идет ли речь о решающей роли комплекса фак­торов, действующих как единое целое, или же об одном, от­дельно взятом, изолированном определяющем факторе.

Затем Монтескье переходит к рассмотрению роли уже не физических, а социальных факторов, включая торговлю и де­нежную систему. Можно было бы сказать, что главное внима­ние при этом он уделяет сугубо экономическому аспекту об­щественной жизни, если бы он почти полностью не игнориро­вал понятие, которое в экономическом анализе оказывается для нас основным, а именно средства производства, если поль­зоваться марксистской терминологией, или орудия производ­ства и инструменты, имеющиеся в распоряжении человека. Экономика в представлении Монтескье — это в основном ли­бо система собственности, в частности собственности на зем-

лю, либо торговля, обмен, связи, контакты, отношения между отдельными группами общества, наконец, денежная система, которая, по его мнению, представляет собой важнейший фак­тор во взаимоотношениях между отдельными людьми или группами людей. Экономика, как себе ее представляет Монте­скье, — это главным образом земледелие и торговля. Он вовсе не игнорирует то, что он называет ремеслами — т.е. зачатки того, что мы называем промышленностью, — однако городами, где преобладает забота об экономике, он считает такие торго­вые, с процветающей коммерцией, города, как Афины, Вене­ция и Генуя. Иными словами, для Монтескье основным факто­ром противопоставления одного общественного образования другому служит сравнение: играет ли в них преобладающую роль занятие военным делом или торговлей. Это понятие было традиционным в политической философии той эпохи. Отличие современных обществ, связанное с промышленностью, не просматривалось представителями классической политической философии, и в этом смысле Монтескье, придерживавшийся классических традиций, не составляет исключения. В этой свя­зи можно даже сказать, что он является предшественником энциклопедистов. Он был далек от полного понимания той ро­ли, какую играли в сфере преобразования характера труда и всего общества в целом технические достижения.

За торговлей и денежным обращением следует изучение проблемы численности населения. Демографическая проблема с исторической точки зрения может быть поставлена двояким способом. Иногда речь идет о необходимости борьбы с сокра­щением числа жителей. По мнению Монтескье, большинству обществ чаще всего угрожает опасность нехватки людей. Од­нако ему известны и случаи противоположного характера, когда обществу приходится бороться против чрезмерного рос­та населения rio сравнению с имеющимися ресурсами.

И наконец, он касается роли религии, которую считает од­ним из эффективных факторов воздействия на организацию общественной жизни.

В заключение Монтескье касается ряда причинных факто­ров. В основе его подхода к этому вопросу лежит их подраз­деление на физические и моральные факторы. Климат, почва и рельеф местности относятся к материальным факторам, тогда как общий дух народа или религия — это моральные факторы. Что касается торговли и численности населения, то он легко мог бы выделить эти факторы в отдельную категорию, харак­теризующую общественную жизнь и воздействующую на дру­гие аспекты этой самой жизни общества. Однако свое иссле­дование различных причин, влияющих на общество, Монте­скье не привел в стройную теоретическую систему.

Вместе с тем для получения удовлетворительного результа­та было бы достаточно изменить последовательность их рас­смотрения. Коснувшись сначала географической среды с под­разделением на два понятия, разработанные с большей точно­стью — климат и рельеф местности, — можно было бы затем перейти к численности населения, поскольку логичнее идти от физической среды, лимитирующей количественные характе­ристики общества, к числу жителей. Отсюда можно было бы перейти к сугубо социальным факторам, из которых Монте­скье все же выделяет два наиболее важных: с одной стороны, это совокупность верований, названную им религией (это по­нятие было бы легко расширить), а с другой — организацию труда и систему обменов. В таком случае мы пришли бы к то­му, что являет собой истинный венец социологической мысли Монтескье, — к концепции духа народа.

Что же касается производных факторов как следствия от воздействия перечисленных Монтескье причин, то мне кажет­ся, что автор располагает тремя основными понятиями: законы, обычаи и нравы, которые он определяет с большой точностью:

«Нравы и обычаи суть порядки, не установленные закона­ми; законы или не могут, или не хотят установить их. Между законами и нравами есть то различие, что законы определяют преимущественно действия гражданина, а нравы — действия человека. Между нравами и обычаями есть то различие, что первые регулируют внутреннее, а вторые — внешнее поведе­ние человека» (ibid., р.566),

Первое различие — между законами и нравами — соответ­ствует различию, которое социологи делают между тем, что устанавливает государство, и тем, чего требует общество. В одном случае налицо право управлять, четко определенное, санкционированное самим государством, в другом — просто правила поведения, положительные или отрицательные, пове­ление или запрет, которым подвергаются члены общества при том, что никакой закон не требует обязательного соблюдения этих правил и никакие легальные санкции не предусмотрены в случае их нарушения.

Различия между нравами и обычаями включают в себя и раз­личия между внутренними потребностями человека и чисто внешней манерой поведения, которую предписывает общество.

Монтескье, кроме того, различает в основном три главных вида законов: гражданские, касающиеся организации семейной жизни; уголовные, которыми, как все его современники, он страстно интересовался'¹; и основные законы политического строя.

Чтобы лучше понять взаимосвязь, которую Монтескье ус­танавливает между причинами и политическими институтами, я

приведу пример из его книг, касающихся географической сре­ды. Именно в этих знаменитых книгах с особой ясностью про­является характер аналитического подхода Монтескье.

Рассматривая географическую среду, он анализирует в ос­новном климат и местность, однако концептуальная разработ­ка при этом в конечном счете довольно бедна. Что касается климата, то различие здесь сводится практически к противопо­ставлению холодный — жаркий, умеренный — крайний. Нет необходимости говорить, что современные географы исполь­зуют более точные понятия и более многочисленные опреде­ления различных видов климата. Что касается местности, то Монтескье делает в основном упор на плодородии или непри­годности почвы и, кроме того, затрагивает вопрос рельефа и распределения земли на том или ином континенте. Кстати, по всем этим аспектам он мало оригинален. Многие из своих идей он позаимствовал у английского медика Арбетнота¹^, Впрочем, меня здесь интересует логическое начало сформули­рованных причинных связей.

В ряде случаев Монтескье ставит в прямую зависимость от климата темперамент людей, их чувствительность, манеру по­ведения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: