КАПИТАЛИЗМ И ПАРАДОКС НАМЕРЕНИЙ

Капитализм и успешную рыночную экономику можно понять, разобравшись в парадоксах капитализма. Как объясняет Адам Смит, мы получаем хлеб насущный благодаря не доброте булочника, но желанию этого булочника заработать. Наша потребность в хлебе удовлетворяется за счет жадности другого человека? Парадокс. Идея Адама Смита была частью важной полемики XVIII века, начатой Бернардом Мандевилем, который в 1705 году заявил, что пороки отдельных людей можно обратить в общественную выгоду. К тому времени как Адам Смит опубликовал «Богатство народов» (1776), спор почти завершился. Однако то, как Смит пересказал суть этого спора, а также то, как мы сегодня интерпретируем этот пересказ, скрывает от нас некоторые важные черты принципа Мандевиля в его оригинальной форме.

В 1757 году в моей родной стране редактор журнала «Denmark and Norway's Economic Magazine» высказал распространенное неприятие идеи Мандевиля о том, что общественное благо существует благодаря порокам отдельных людей. Этот редактор, Эрик Понтоппидан, в прошлом был епископом Бергена, что отчасти объясняет его негодование: если считать порок движущей силой общественного блага, то человек, который подожжет Лондон, будет героем, ведь его поступок создаст столько рабочих мест для дровосеков, плотников и т. д. Прекрасное решение этой задачи, а также способ консолидации самой идеи с теорией рыночной экономики предложил миланский экономист Пьетро Верри в 1771 году: «Частный интерес каждого индивида, когда он совпадает с общественным интересом , является лучшей гарантией общественного счастья» [курсив мой — Э. Р.]. В то же время очевидно, что при рыночной экономике эти интересы не всегда сосуществуют в идеальной гармонии друг с другом. Создать политику, при которой частные интересы совпадут с общественными, — задача законодателя.

Сегодняшняя экономическая наука построена вокруг интерпретации Мандевиля и Смита, которая отличается от интерпретации экономистов континентальной Европы XVIII века по трем важным пунктам.

• Во-первых, нельзя считать интересы индивида единственной движущей силой общества, как это делает стандартная экономика. Добродетель отдельных людей редко оборачивается чем-либо иным, кроме добродетели — частной или общественной. Однако общественная добродетель, как мы еще увидим, может проявляться частными пороками. Чувства более благородные, чем жадность и стремление к прибыли, труднее поддаются моделированию.

• Во-вторых, вследствие факторов, хорошо известных экономистам еще до Адама Смита, — синергии, возрастающей и убывающей отдачи, качественных различий в уровне предпринимательства, лидерства и знаний, а также различий между видами экономической деятельности рыночная экономика, если в нее не вмешиваться, зачастую усиливает, а не уменьшает экономическое неравенство. То, что мы называем экономическим развитием, является непреднамеренными последствиями экономической деятельности только в присутствии таких факторов, как возрастающая отдача, разделение труда, динамическая несовершенная конкуренция, а также возможность для инноваций. Соответственно экономическое развитие — это преднамеренные последствия определенной экономической политики. Бедность колоний стала последствием их колониального положения, потому что в них отсутствовали вышеперечисленные факторы. Однако стандартная экономическая наука (подчеркиваем мы постоянно!) этого не замечает, потому что считает все виды экономической деятельности равноправными.

• В-третьих, вполне возможно зарабатывать деньги способами, которые противоречат общественным интересам. Можно их зарабатывать даже за счет уничтожения экономики, как это делал Джордж Сорос или человек, поджегший Лондон в примере Эрика Понтоппидана. Американский экономист Уильям Баумоль разделяет предпринимательство на продуктивное, непродуктивное и деструктивное . Стандартная экономическая наука не может этого понять, потому что методологический индивидуализм по определению отказался от понятия национального общественного интереса: такого понятия, как общество, не существует, как красноречиво выразилась Маргарет Тетчер. В противоположность английской экономической науке, экономика континентальной Европы сохранила понятие национального интереса в качестве отдельной категории.

В то время как довод о непреднамеренных последствиях часто звучит в ходе аргументации за laissez-faire, в континентальной экономической традиции понимание непреднамеренных последствий стало одним из инструментов просвещенной экономической политики. Можно утверждать, что успешная политика индустриализации, которую начал Генрих VII в Англии в 1485 году, была отчасти следствием роста шерстяной мануфактуры, который в свою очередь был непреднамеренным последствием налогов, что в свое время ввел еще Эдуард III — с целью, разумеется, получения доходов. Уже второй раз то, что изначально было непреднамеренными последствиями, становилось основной целью политики. В самом деле, тот счастливый факт, что налоги играют двойную роль — пополняют казну и помогают строить промышленность, веками был чрезвычайно важным фактором развития. Им пользовались Соединенные Штаты, им и сейчас продолжают пользоваться многие (особенно небольшие) страны.

В начале XX века экономисты континентальной Европы продолжали считать, что экономическое развитие бывает непреднамеренным последствием намерений, которые никак нельзя назвать благородными. Даже в XVI веке инновации и технологический прогресс были востребованы государством в двух сферах: войне (изобретение пороха, металла для мечей и пушек, военных кораблей и их оснащения) и роскоши (шелк, фарфор, стекло, бумага). В 1913 году Вернер Зомбарт издал две книги (см. главу II), в которых описал эти элементы как движущую силу капитализма, — «Война и капитализм» и «Роскошь и капитализм». Вторая книга, впрочем, была впоследствии переименована в «Любовь, роскошь и капитализм», как автор и хотел назвать ее изначально. Король Дании и Норвегии Кристиан V (1670–1699), например, описал свои главные страсти вполне в духе схемы Зомбарта: «охота, дела любовные, военное дело и мореходство». Благоразумие в денежных вопросах отступало, когда речь шла о войне и любовницах.

Если капитализм понимать как систему несовершенной конкуренции и непреднамеренных последствий, а не как систему совершенных рынков, можно построить мудрую экономическую политику. Ближе к концу XV века (когда Колумб доплыл до Америки) венецианцы, осознавшие, что прогресс — это побочный продукт войн и государственных расходов, создали новый институт — патенты. У изобретателей появился 7-летний период монополии на свои изобретения — стандартный срок для прохождения обучения у мастера. Они смогли воспользоваться преимуществами новых знаний, которые раньше считались побочным продуктом крупных статей государственных расходов. Прогресс создавала динамическая несовершенная конкуренция. Примерно в то же время был основан родственный патентам институт тарифной протекции, придуманный для того, чтобы изобретения могли проникать в новые географические области.

Механизм создания общественного блага за счет частных пороков может работать и в обратную сторону — из общественных пороков создавать частное благо. Пороки правительства — чрезмерный национализм и стремление к войне — часто кос венно приводят в долгосрочной перспективе к благу отдельных людей. Изобретения, полезные в гражданской жизни, которые были рождены как побочные продукты войны: консервы (война с Наполеоном), массовое производство по стандартизованным ценам (производство оружия во время гражданской войны в США), шариковая ручка (ВВС США во время Второй мировой), охранная сигнализация (война во Вьетнаме) и мобильная спутниковая связь (американская программа «Звездные войны»). Осознав это, можно идти к экономическому прогрессу напрямую, а не обходными путями. Если главный фактор экономического развития — это затратная деятельность на грани технологических возможностей, то можно направлять деньги непосредственно в развитие, допустим, медицины, в обход войны.

Возможен и третий сценарий — превращение общественных добродетелей в частные пороки; то, что на первый взгляд кажется общественными добродетелями, на деле может развиться в системные частные пороки. Как мы увидим в следующей главе, систематическая денежная помощь может обернуться благотворительным колониализмом, при котором происходит дистанционное управление. Создается очень тонкая, незаметная и прочная форма неоколониального контроля над страной, которой оказывается помощь. Пример такого сценария — как раз проект целей тысячелетия. Начинается все с благого намерения оказать щедрую поддержку слабой стране. Однако когда правительство страны-получателя оказывается в немилости, как это случилось с Эфиопией, страны-доноры вольны решать, прекратить им поток гуманитарного продовольствия или нет. Преднамеренно или нет, но такая помощь бедным, которая не дала им построить индустриальный капитализм, создала систему, благотворную для развития коррупции и милитаризма. Благотворительный колониализм лишает страну независимости при помощи благонамеренной, щедрой, но, к сожалению, этически неверной политики. Он создает парализующую зависимость периферийной страны от центральной. Центр осуществляет контроль над периферией, поставив ее в положение полной экономической зависимости, что исключает политическую мобилизацию и автономию.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: