ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРИМИТИВИЗАЦИЯ: ЧТО ЭТО ТАКОЕ И КАК ОНА РАБОТАЕТ

Идея прогресса в том виде, в каком она родилась во времена Возрождения, несет в себе возможность и обратного явления — регресса. Собственно говоря, идея Возрождения, т. е. нового рождения, зародилась при взгляде на овец, пасущихся среди развалин Древнего Рима, и при чтении давно забытых древних текстов. Подъем считался неразрывно связанным со спадом. Прогресс и модернизация, как в 1960-е годы называли развития, направленные в обратную сторону, — это регресс и примитивизация. Экономическая деятельность, технологии и целые экономические системы временами возвращаются к давно забытым технологиям и способам производства. Для работы систем, основанных на возрастающей отдаче и синергических и системных эффектах, необходим определенный критический уровень производительности. Необходимость в крупном масштабе и объеме производства задает минимальный размер, которого необходимо достигнуть, чтобы система была эффективной. Когда процесс роста запускается в обратную сторону и необходимый масштаб исчезает, система рушится. После 1980 года экономики стран, подвергнутых шоковой терапии, обрушились примерно так же, как обанкротилась бы авиакомпания, за ночь потерявшая половину клиентов. Внезапное падение производства, к которому привела шоковая терапия, уничтожила виды деятельности, в которых присутствовала экономия на масштабах. Выжили только виды деятельности, для которых была характерна либо постоянная, либо убывающая отдача, — сектор традиционных услуг и сельское хозяйство. Все экономические факторы тесно связаны между собой, поэтому экономисты-традиционалисты— от Джеймса Стюарта (1713–1780) до Фридриха Листа — так настаивали на постепенном вводе свободной торговли.

10 лет назад я был приглашенным экзаменатором на защите крайне интересной диссертации о примитивизации. Из-за снижения популяции рыб в Юго-Восточной Азии местным жителям становится невыгодно использовать такую современную технологию, как подвесной лодочный мотор. Рыбаки вернулись к менее затратным примитивным методам. Экономическая примитивизация в своей нормальной форме привязана к убывающей отдаче: к видам экономической деятельности, в которых один из факторов производства имеет природное происхождение и доступен в постоянно уменьшающемся количестве и ухудшающемся качестве. При таких условиях многие технологии современной экономики становятся невыгодными, и стремительно беднеющие люди, если у них нет другого выбора, обращаются к примитивным инструментам, надеясь восстановить падающую производительность. Сегодня шахтеры в боливийском городе Потоси, когда-то втором по величине городе мира (после Лондона), кирками пытаются добыть руду из породы, которая уже как минимум однажды была переплавлена.

Немецкий экономист Иоганн Генрих фон Тюнен (1783–1850) изобразил цивилизованное общество в виде четырех концентрических кругов вокруг города — основного источника возрастающей отдачи. Чем дальше от города располагается круг, тем меньшую роль в нем играет капитал и тем большую — природа. Вблизи городов производятся самые скоропортящиеся продукты; молочные продукты, овощи и фрукты, зерно для выпечки хлеба производятся чуть дальше, а совсем далеко люди охотятся за дичью. Сегодня экономисты вновь открыли для себя схему фон Тюнена, однако они упускают его главную мысль: для функционирования системы необходимо защищать городские виды деятельности, для которых характерна возрастающая отдача, тарифами.

Фон Тюнен изобразил теорию стадий экономического роста на карте. Самый современный сектор экономики — обрабатывающая промышленность — находился в центре города, а самый отсталый — охота и собирательство — на периферии; чем дальше вид деятельности находился от города, тем большую роль в нем играла природа и тем меньшую — капитал. Только в самом городе встречалась настоящая возрастающая отдача, не зависящая от капризной природы, которая поставляет производителю то хорошие, то плохие ресурсы. Чем дальше от города, тем меньше сравнительное преимущество зависело от самого человека и тем больше — от прихотей природы.

Примитивизация происходит тогда, когда на рынке труда не остается городских видов экономической деятельности и люди вынуждены возвращаться к деятельности с убывающей отдачей. Вскоре они, выражаясь языком Джона Стюарта Милля, сталкиваются с «гибкой стеной» убывающей отдачи. Убывающую отдачу он сравнивает с «весьма эластичной и растяжимой лентой, которую вряд ли когда-либо растягивали настолько сильно, чтобы ее нельзя было растянуть еще, но сжимающее действие которой ощущается все же задолго до того, как достигнут окончательный предел ее растяжения, и ощущается тем сильнее, чем ближе подходит к этому пределу».

По мере того как вымирает обрабатывающая промышленность, системные эффекты сходят на нет. В исследовании, посвященном национальной инновационной системе Мексики, Марио Чимоли демонстрирует результаты интеграции мексиканской и американской экономик в единую североамериканскую зону свободной торговли. Из относительно независимой страны Мексика превратилась в периферийный район в системе, где действовали североамериканские собственники и мексиканские филиалы. Вспоминаются теории о зависимости периферии от центра, разработанные авторами классической экономики развития. Уничтожить ядро системы фон Тюнена (городские виды деятельности) — значит примитивизировать всю систему. Фон Тюнен и его современники из континентальной Европы и США это понимали. Рикардо и его последователи отказались от подобной логики в своих теоретических построениях. Поэтому Всемирный банк и МВФ и смогли сделать в Монголии то, что сделали.

УТРАТА ВОЗРАСТАЮЩЕЙ ОТДАЧИ И ПАДЕНИЕ УРОВНЯ РЕАЛЬНОЙ ЗАРПЛАТЫ:

ПРИМЕР МОНГОЛИИ

Обстановка в столице Монголии Улан-Баторе в марте 2000 года была ужасающей. Я был единственным европейским участником встречи в монгольском парламенте, целью которой было наметить стратегический курс развития экономики страны. В ходе холодной войны промышленный сектор Монголии, когда-то хорошо развитый, был практически искоренен. Статистические данные показывали, как одна за другой, начиная с самой продвинутой, исчезали все отрасли промышленности страны. Даже в областях, в которых импортные товары не вытеснили местные, производство резко сократилось. Производство хлеба снизилось на 71 %, а книг и газет — на 79 %, и это при том, что население страны не уменьшилось. Иными словами, монголы стали есть и читать меньше, чем раньше. Всего за несколько лет реальные зарплаты сократились почти вполовину, повсюду царила безработица. Стоимость импортируемых в страну товаров превышала стоимость экспортируемых в 2 раза, а реальная ставка процента с учетом инфляции составляла 35 %.

Секторов, которые, согласно данным национальной промышленной статистики, продолжали расти, было два: производство алкоголя, в котором наблюдался минимальный рост, и сбор птичьего пуха (в некоторой степени это занятие можно считать обрабатывающей промышленностью), производство которого выросло с момента падения Берлинской стены более чем в 2 раза. В стране были закрыты сталелитейные заводы и газеты, а ее население собирало птичий пух; эту ситуацию нельзя назвать иначе, кроме как примитивизацией экономики. В следующие несколько месяцев я усердно изучал Монголию, и чем дольше, тем яснее мне становилось, что эта страна, подавленная холодной войной, была на деле подвергнута действию Плана Моргентау.

В течение 50 лет, предшествовавших реформам 1991 года, Монголия медленно, но верно отстраивала диверсифицированный промышленный сектор. Доля сельскохозяйственного производства в структуре ВВП стабильно снижалась, сократившись с 60 % в 1940 году до 16 % в середине 1980-х годов. Однако следование Плану Моргентау сумело успешно деиндустриализовать Монголию. Полвека усилий на строительство промышленности было уничтожено всего за четыре года, с 1991 по 1995. Почти во всех промышленных секторах физический объем производства упал на 90 % после того, как в 1991 году страна открылась для свободной международной торговли.

Вернемся в март 2000 года. В Монголии погибли или погибали от голода 2–3 млн голов скота. Мировая пресса писала, что в смерти животных виновато глобальное потепление. Однако, глядя на полученные данные, я понимал, что убило этих животных не потепление, а глобальная экономика. То, как Монголия была интегрирована в глобальную экономику, привело в действие древний экономический механизм — закон убывающей отдачи от использования природных ресурсов. Еще много лет назад, когда я преподавал экономику студентам американских университетов, этот закон был одной из первых тем, изучавшихся первокурсниками.

Деиндустриализация и развал государства породили в Монголии высокий уровень безработицы. Многим людям пришлось вернуться к образу жизни своих предков — кочевому пастушеству. Места для этого было достаточно: площадь Монголии больше Франции, Великобритании и Австрии вместе взятых, в ней всего 2,5 млн жителей. Однако климат в Монголии субарктический, а природа хрупкая: след, оставленный трактором, может сохраняться сотни лет. Единственный месяц в году без заморозков — это июль. Многочисленные стада животных питаются в основном кочками мерзлой травы. В 1990 году, до падения Берлинской стены, в Монголии был 21 млн овец, коров, коз и верблюдов. Однако лишившись работы в промышленности и на государственной службе, многие монголы вернулись к выпасу скота. Как следствие, количество стадных животных в стране выросло за 10 лет в 12 раз и достигло 33 млн. После нескольких мягких зим пришли суровые морозы, и 2–3 млн животных, которые погибли в тот год, составляли только небольшую часть прироста популяции. Таким образом, вступая в XXI век, Монголия столкнулась с механизмом, который упоминается еще в Книге Бытия, но уже давно не работает в индустриальной части мира: «И непоместительна была земля для них, чтобы жить вместе».

Еще не осела пыль, поднявшаяся при падении Берлинской стены, а Монголия стала лучшей «ученицей» Всемирного банка среди бывших коммунистических стран. Она полностью открыла экономику чуть ли не за один день и следовала всем советам Всемирного банка и МВФ: минимизировала роль государства и предоставила рынку возможность позаботиться обо всем остальном. Предполагалось, что Монголия займет место в глобальной экономике, специализируясь в области, где у нее есть сравнительное преимущество. Однако будучи промышленной страной, она деградировала до уровня пастушеской. Оказалось, что кочевничество не может прокормить население, и произошла одновременная экологическая, экономическая и человеческая катастрофа.

О возможности регресса нас предупреждала не только Библия, но и забытые труды неканонических экономистов. Самые страшные предостережения звучали из уст тех самых английских экономистов, которых теперь называют предками экономистов, дающих ценные советы монголам. Как мы уже видели, Джон Стюарт Милль и Альфред Маршалл были прекрасно осведомлены о том, как важны растущая и убывающая отдача для понимания экономических механизмов, которые двигают цивилизацию.

Во время заседания парламента в Улан-Баторе специалисты Всемирного банка представили три возможных сценария развития Монголии. По их мнению, экономика страны могла расти на 3-5-7% в год. 7 %-й прогноз был, разумеется, чрезвычайно оптимистичным. Однако речь шла о гипотетическом росте; никто не пытался объяснить, как остановить стремительный упадок экономики и можно ли развить промышленность при процентной ставке 35 %. Вместо этого местные представители Агентства международного развития США (USIAD) пожаловались, что в Монголии низкая культура предпринимательства. Я помню, каким абсурдным показался мне этот аргумент, ведь немногие предприниматели способны зарабатывать деньги при процентной ставке 35 %. Процентная ставка поддерживается на высоком уровне для того, чтобы избежать повторения финансового кризиса в Азии, и как обычно, реальная экономика была принесена в жертву банкам и финансовому сектору.

Заседание становилось все более сюрреалистичным. Высокооплачиваемые консультанты из Всемирного банка представляли документы и модели, не связанные с Монголией и ее реалиями. Это были стандарты, которые предлагались всем развивающимся странам, независимо от конкретных обстоятельств. Впоследствии западные коллеги, приближенные к Всемирному банку, объяснили мне схему его работы. Все страны получают стандартные презентации, которые отличаются друг от друга только названием страны. Поскольку стандарт не чувствителен к контексту, это вполне логичное решение. Проблема возникает только тогда, когда представитель Всемирного банка забывает изменить название страны там, где оно встречается в тексте, и потом в презентации вместо «Монголия» где-то вдруг попадается «Эквадор». Тогда сконфуженным представителям государства приходится игнорировать неверное название своей страны в докладе, посвященном развитию этой страны. Если бы члены монгольского парламента понимали, что происходит, ситуация могла бы оказаться нелепой, но они этого не понимали.

Происходящее напоминало «Процесс» Франца Кафки. Как и главный герой и жертва в романе, монголы были ошеломлены решениями, принятыми на основании реальности, которая к ним не имела никакого отношения. Если только они откроют свои границы для глобальной экономики, в их стране автоматически начнется рост экономики на 3-5-7% в год. Однако «суд», в данном случае представленный Всемирным банком, не может даже собственные теории применять правильно, и становится не чем иным, как предлогом для бессмысленной идеологии. Согласно этой идеологии Билл Гейтс вполне мог бы сколотить свое состояние, будучи пастухом овец в Монголии. Если предположить, что виды экономической деятельности качественно различаются как носители экономического развития, то стандартная экономическая наука рассыпается, как карточный домик.

Через несколько месяцев сюрреализм вырос. Американский экономист Джеффри Д. Сакс, один из ответственных за экономическую политику, которая вдвое снизила уровень реальной зарплаты в Монголии, предложил на страницах журнала «The Economist» Монголии специализироваться на производстве компьютерных программ. Поскольку теории Всемирного банка счастливо обитают в царстве, где контекст не имеет значения, Сакс предложил эту стратегию из самых лучших побуждений. Однако он упустил одну деталь: не считая столицы, только у 4 % жителей Монголии было дома электричество. У этих людей не было денег ни на компьютеры, ни на учителей, которые научили бы их с ними работать.

Только кочевые пастухи яков из странного мира учебника по экономике, у которых нет ни телефонов, ни электричества, могут конкурировать с Силиконовой долиной. Только в экономической науке вырастить дерево можно так же быстро, как и срубить его, а именно за одну наносекунду. Выдуманная история о том, как Мария-Антуанетта якобы спросила, почему люди не едят пирожные, если у них нет хлеба, когда-то стала предметом насмешек и топливом, которое разожгло пламя самой мощной революции в современной истории человечества. Сегодняшняя история о том, как Сакс спросил , почему монголы не специализируются на продвинутых технологиях, в то время как у них нет даже базовой инфраструктуры и промышленности, к сожалению, совершенно реальна. Одна из причин этой кажущейся абсурдности встроена в структуру экономической науки в том виде, в каком она существует в большинстве учебных заведений и научных институтов. Чтобы заработать профессиональный статус и престиж, современные экономисты должны публиковать статьи в журналах, которые рецензируются их же единомышленниками, а не изучать реальный мир. Как в «Процессе» Кафки, не существует связи между реальностью, о которой докладывается властям, и той, которую можно увидеть в действительности. Как и главный герой Кафки, экономика Монголии была уничтожена силами, которые людям не дано было понять. Промышленная статистика, которой пользуются Всемирный банк и МВФ, описывает период после уничтожения большей части промышленности страны. При этом данные, которые у них все-таки имеются, совпадают с тем, что мне предъявили в Монголии, так что проблема не в нехватке данных. Вот она, последняя черта, которая завершает сходство с «Процессом» Кафки, — стратегическое вымарывание исторических фактов. Согласно официальной статистике Всемирного банка и МВФ, в Монголии никогда и не было промышленности. «Министерство правды» Оруэлла уже не за горами.

Судьба Монголии напомнила мне, что еще в конце 1970-х годов, когда я жил в Лиме, плачевные результаты той политики, которую проповедуют Всемирный банк и МВФ, были видны невооруженным глазом. Слишком поспешное введение свободной торговли убивало промышленность, при этом погибали все виды экономической деятельности, которые имели возрастающую отдачу. Массовая безработица, падение реальной зарплаты (см. илл. 12) и все большее недоедание — все это шло рука об руку со слепой верой в то, что именовалось «свободная торговля» и «силы рынка». На деле они сводились к управляемой свободной торговле (вдумайтесь в этот оксюморон), которая приносила людям только бедность и страдания. Происходящее ничего общего не имело с созидательным разрушением Шумпетера, в ходе которого новые, лучшие возможности должны были прийти на смену старым.

В Перу тонны свежего молока выливали в реки, в то время как молоко куда худшего качества, произведенное из субсидированного европейского порошка, заполняло полки магазинов в Лиме, ухудшая и без того нарушенный торговый баланс. Европейские крестьяне вытеснили крестьян Перу с их рынков, и случилось это по воле не свободного рынка, а политиков, которые устанавливали цены на порошковое молоко и транспортировку свежего молока, причем они были чрезвычайно далеки от цен, которые установились бы на свободном рынке. Европа экспортировала избытки молока, произведенного крестьянами, которые не могли конкурировать на мировом рынке, в такие страны, как Перу, по субсидированным ценам. Эти поставки, вероятно, были приняты Перу в качестве гуманитарной помощи, как и продукты из США. Одновременно с этим Всемирный банк и МВФ вынудили Перу поднять цену на бензин. Перу запретили использовать внутреннюю цену на бензин, произведенный из собственной нефти. Во имя рынка национальные производители молока в Перу были вытеснены европейскими благодаря навязанным стране искусственно завышенным ценам на молоко и искусственно заниженным ценам на бензин. При этом европейцы хвалили себя за то, что помогают голодающим детям.

В те годы происходящее казалось единичным абсурдным случаем: силовая политика имела непредвиденные последствия, от которых пострадали развивающиеся страны. Но единичный случай был частью схемы по торможению развития и модернизации и пуску их в обратном направлении. Как заметил Джеймс К. Гэлбрейт, возможно, самое невероятное в этой истории то, что экономисты, которые несут ответственность за провальную экономическую политику в странах третьего мира, не потеряли ни грамма профессионального авторитета. Мы все равно что поручили гунну Атилле руководить восстановлением Рима. Результат предсказуем. Никто не спрашивает, как Рим оказался разрушен и как это можно было предотвратить. Один из таких «гуннов», Джеффри Сакс, стал известным защитником паллиативной экономической теории и теперь работает над тем, чтобы облегчить бедность и страдания людей, которые стали заложниками его экономической политики.

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: ПЛАН МОРГЕНТАУ ДЛЯ СТРАН ТРЕТЬЕГО МИРА

В конце 1940-х годов было поставлено два важных экономических эксперимента, в ходе которых мир многому научился, — планы Моргентау и Маршалла. И американцы, и остальной мир убедились не только в том, что Рузвельт был прав в своем неприятии имперской экономической политики Англии, но что последствия деиндустриализации настолько разрушительны для страны, настолько масштабны и опустошительны, что эксперимент пришлось прекратить всего через два года после его начала. Однако сегодня мы вновь забываем о так тяжело доставшихся нам уроках — и Плане Моргентау, и Плане Маршалла.

Сегодняшние политики извращают смысл Плана Маршалла, когда называют так любой крупный денежный перевод бедным странам. Суть плана заключалась в реиндустриализации ; капитал как таковой играл второстепенную роль, главной стратегией было развить промышленную жизнь страны. Для внедрения плана была введена тарифная защита национальной промышленности, а также строгие правила в отношении валютных сделок. Было признано, что рабочие места нуждаются в долгосрочной защите, а также что зарубежная валюта — ценный и редкий ресурс. В моей родной Норвегии, например, План Маршалла привел к полному запрету на импорт одежды вплоть до 1956 года, а также к жестким ограничениям на денежные переводы за рубеж. Ввозить в страну автомобили для частного пользования было запрещено вплоть до 1960 года.

Я считаю, что процесс глобализации, начавшийся в середине 1980-х годов и ставший особенно активным с момента падения Берлинской стены, принял форму Плана Моргентау. Страны «второго» и третьего мира с их слабой, еще развивающейся промышленностью были подвергнуты шоковой терапии, когда согласились на введение неограниченной свободной торговли. В Монголии 90 % промышленности было уничтожено всего за 2–3 года, в России и Перу в первые безумные годы после введения свободной торговли была сокращена половина рабочих мест в промышленности, а уровень реальной зарплаты упал вдвое. Между потерей рабочих мест и падением заработной платы, разумеется, существует связь. Глобализация стала современной колонизацией стран, и помогает ей в этом План Моргентау: сегодня колония, как и 5 веков назад, — это страна, которой позволено производить только сырьевые товары.

Сегодня, однако, мы сталкиваемся с тем, что реиндустриализацию стало труднее проводить, чем раньше. Рано или поздно даже самые убежденные идеологи будут вынуждены признать страшные экономические преступления, которые творятся на экономической периферии мира под флагом глобализации. Однако запустить обратный процесс будет гораздо трудней, чем в 1947 году. В XX веке бедным странам удавалось нагнать богатые при помощи технологии воспроизведения, или инженерного анализа: они могли, к примеру, разобрать на части американскую машину и создать на ее основе свою, немного отличающуюся модель. Теперь все больше наукоемких отраслей защищены патентами, воспроизведение стало почти невозможным. Кроме того, отрасли промышленности становятся все более невесомыми, их все труднее налаживать на новом месте. Одновременно с этим роль промышленности исполняет новый сектор продвинутых услуг, в котором информационно технологические центры больше напоминают традиционные производственные предприятия. Однако этот сектор зависит от спроса, создаваемого старой промышленностью. Он просто не возникает в странах, где население пасет коз, потому что у него нет покупательной способности. В то же время эти отрасли промышленности тяжело защищать, поскольку они, как мы уже сказали, не привязаны к конкретному месту. Как всегда, за развитием и недоразвитостью стоит кумулятивная каузальность, которая создает либо порочный круг бедности, либо спираль богатства.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: