Батарея социально-психологических методик, необходимых для создания социально-психологического портрета реально функционирующей контактной группы 37 глава

Согласно представлениям Г. Олпорта, предрасположенность к толерантности, либо к интолерантности формируется в раннем детстве: «Нам представляется, что толерантные дети вырастают в семьях с принимающей атмосферой. Их любят и принимают вне зависимости от того, что и как они делают. Наказания в таких семьях не бывают слишком суровыми или непоследовательными, и ребенок не вынужден каждую минуту подавлять свои импульсы во избежание родительского гнева... В прошлом предубежденных детей, в отличие от толерантных, как правило, обнаруживается “угрожающая обстановка”. Лейтмотивом жизни толерантных детей оказывается безопасность, а не угроза. В процессе самоосознования ребенок приучается сопоставлять свою тягу к удовольствию с требованиями наличной ситуации и своим потенциалом развития. Он получает достаточно удовольствия без подавления других и чувства вины и не проецирует чувство вины на окружающих»².

Совершенно очевидна схожесть описанной Г. Олпортом ситуации развития с содержанием первого психосоциального кризиса в концепции Э. Эриксона. Не менее явные параллели напрашиваются и в том, что касается социально-психологических последствий результатов развития на данной стадии. Так, например, именно выраженно интолерантные субъекты в наибольшей степени предрасположены к экстремистским и, более того, террористическим акциям, при этом в наиболее опасной совершенно иррациональной, психопатической форме. Наглядным подтверждением справедливости данного утверждения служит террористический акт осуществленный на Черкизовском рынке в Москве молодыми людьми, исповедовавшими крайние националистические взгляды: ими не выдвигалось никаких требований, а в результате взрыва пострадало множество совершенно случайных людей самых разных национальностей.

Еще одним существенным фактором, характеризующим толерантную личность, по мнению Г. Олпорта, является то, «...что она не приемлет дихотомической логики. Такой человек едва ли согласится с тем, что есть только два типа людей — “сильные и слабые”, или что “есть только один правильный способ делать что-либо”. Он не разделяет окружающую действительность на “правильную” и “неправильную”. Для него существуют оттенки серого... Устойчивость к фрустрации у таких людей относительно велика. Сталкиваясь с ограничениями, они не впадают в панику. Они чувствуют себя комфортно внутри своего эго и не испытывают потребности в экстернализации (проекции) конфликта вовне. Если все идет не так, нет необходимости обвинять других: можно нести ответственность самому, не впадая при этом в

322

панику»¹. Здесь мы имеем дело с отчетливым описанием проявлений в социальной жизни и мировосприятии индивида сформированной позитивной идентичности. Другими словами, анализируя взгляды Г. Олпорта, можно вполне обоснованно утверждать, что толерантность либо интолерантность личности напрямую зависят от особенностей ее психосоциального развития в детстве и отрочестве.

Необходимо заметить, что Г. Олпорт выделял три вида толерантности: толерантность как систему установок, связанных с этническими и расовыми различиями, конформную толерантность и толерантность как черту характера.

С точки зрения этнических установок, толерантный индивид, согласно Г. Олпорту, исходит из того, что «все люди равны: групповая принадлежность в большинстве случаев не имеет значения. Люди, не имеющие предубеждения против евреев, часто не могут отличить еврея от нееврея по внешним признакам, в отличие от предубежденных людей, для которых этот вопрос имеет значение... Толерантность как черта характера означает уважительное отношение ее носителя к людям самим по себе. Такое уважение приложимо к самым разным стилям жизни. Некоторые люди несут заряд любви и доброй воли. Другие ценят групповые различия с эстетической точки зрения и находят их интересными и стимулирующими. У третьих толерантность оказывается составной частью политического либерализма и прогрессивной философии. Для четвертых важнее всего чувство справедливости. У остальных отношение к разным группам связано с понятием интернациональной дружбы. Они сознают, что мирные отношения между представителями всех рас невозможны, пока к цветным по-разному относятся на их родине. Короче говоря, толерантность как черта характера вплетена в позитивный взгляд на мир»².

При сопоставлении этих двух видов толерантности, как они описаны Г. Олпортом, предпочтительнее выглядит именно толерантность как черта характера, поскольку, во-первых, она не замыкается на расовых и межэтнических проблемах, охватывая гораздо более широкий круг социально-психологических явлений и, во-вторых, позволяет строить взаимодействие представителей различных культур, рас, наций с отчетливой рефлексией имеющихся между ними различий. Между тем, без учета последних в целом ряде случаев установление подлинно партнерских отношений попросту невозможно. Так, в примере, приведенном Г. Олпортом, различия между евреем и неевреем действительно не имеют никакого значения, с точки зрения социального взаимодействия, если речь идет о людях, принадлежащих к одной культурной традиции. Однако, совершенно очевидно, что для религиозного еврея приглашение на деловую встречу в субботу, сделанное «толерантным» партнером, последовательно игнорирующим подобные различия, не только неприемлемо, но и может быть воспринято как откровенно оскорбительное.

Что касается так называемой, конформной толерантности, то она, строго говоря, вообще не является толерантностью. Речь, скорее, идет о проявлении конформности в контексте этнических проблем. На это указывает и сам Г. Олпорт: «В обществе, где этнические проблемы не поднимаются или они подчинены принципам толерантности, мы можем ожидать, что люди примут во внимание идею равенства. Такие люди исходят из групповых норм и являются конформистами»³.

Ряд социологических исследований, проведенных в середине прошлого века в Южной Африке и США, показали, что уровень толерантности индивида отчетливо

323

коррелирует с уровнем его образования. Как вполне обоснованно считает Г. Олпорт, это связано, прежде всего, с тем, «...что повышение уровня образования связано со снижением страха и беспокойства», а также с тем, «...что образованность позволяет видеть общество в целом и понимать, что благоденствие одной группы связано с благоденствием всех остальных»¹. Также в ряде уже социально-психологических исследований был зафиксирован существенно более высокий уровень эмпатии и адекватности межличностного восприятия у толерантных личностей по сравнению с интолерантными. Так, «в одном эксперименте ... студент, набравший высокий балл по шкале авторитаризма, оказался в паре со студентом того же пола и возраста, набравшим низкий балл по этой шкале. В течение 20 минут студенты обменивались информацией о своих любимых теле- и радиопередачах и фильмах. Каждый получил впечатление о другом, как если бы они случайно где-то познакомились. ... После беседы каждый из участников в отдельной комнате должен был заполнить анкету от лица другого. В эксперименте участвовало 27 пар студентов.

Полученный результат показывает, что предубежденные студенты проецируют свои установки на партнера; они заполняют тест в авторитарной манере (хотя партнер не склонен к этому). Неавторитарные студенты, напротив, оценивают установки других более точно... и более корректно отвечают на вопросы о личности другого. Короче говоря, толерантные студенты лучше понимают других людей, чем интолерантные»².

Проблема толерантности является одной из наиболее актуальных в современной России. Не случайно именно отечественными учеными в последние годы выполнен большой объем исследований по данной проблематике (А. Г. Асмолов, М. С. Мириманова, Г. В. Солдатова и др.), разработан целый ряд тренинговых программ, направленных на формирование толерантности, существуют многочисленные государственные программы по данной тематике. При этом, однако, наблюдается отчетливый «крен» именно в сторону межэтнических отношений. Между тем, при всей значимости данной тематики, проблема толерантности, как уже сказано выше, является существенно более многоплановой и ни в коем случае не должна сводиться к задачам преодолоения негативного восприятия «лиц кавказской национальности» обывательским сознанием.

В этой связи практический социальный психолог в качестве одной из своих чисто профессиональных задач должен видеть формирование как межличностной, так и межгрупповой толерантности, что достижимо лишь при продуманном индивидуально-специфическом и функционально-ролевом его воздействии с целью формирования толерантности как устойчивой стержневой личностной характеристики каждого отдельного члена курируемой группы или организации.

Толпа — во многом лишенная структуры большая группа людей, объединенная между собой эмоциональным настроем или предметом внимания, но при этом, как правило, не объединенных четко осознаваемыми общими намерениями и планами, а тем более единой целью и отчетливыми представлениями, каким образом она может быть достигнута. В современной психологии больших групп существует следующая, по сути дела, общепринятая классификация — типология различных видов толпы как специфического сообщества людей: окказиональная, конвенциональная, экспрессивная, действующая. Если говорить об окказиональной толпе, то решающим фактором формирования подобного типа сообщества оказывается некая «оказия», случай,

324

в связи с которым люди собираются вместе в логике сторонних наблюдателей, объединенных неожиданно возникшим поводом к любопытству, интересом и желанием узнать о каком-то социальном явлении больше, чем знают те, которые находятся за чертой очевидцев происходящих событий. Что касается конвенциональной толпы, то подобный тип сообщества зарождается в связи с некоей информацией о каком-то предстоящем массовом мероприятии (например, ключевой футбольный матч, заранее анонсированный концерт и т. п.). По сути дела, эта общность недолгое время своего существования реализует свою жизнедеятельность по схеме достаточно не устоявшейся конвенции по поводу столь же жестко не определенных норм поведения, обусловленных самими общими представлениями о тех правилах, согласно которым принято себя вести людям, оказавшихся участниками мероприятий, имеющих конкретную социальную специфику. Под экспрессивной толпой традиционно представляют себе такую большую группу, которая характеризуется тем, что проявляет общее, по сути дела, единое отношение к какому-то событию, явлению и на пике выражения этого отношения превращается в толпу экстатическую, то есть толпу, находящуюся в состоянии массового экстаза (подобное состояние нередко возникает в условиях ритмически поддерживаемого возбуждения — концерты, например, ансамблей «тяжелого рока», массовые религиозные ритуалы, массовые сеансы якобы целебного гипноза и т. д.). Наконец, действующая толпа, отличительным свойством которой выступает какое-либо совместное действие, своего рода деятельный и при этом необузданный порыв, отчетливо проявляемая ее членами общая активность. При этом те исследователи, которые предпринимали попытку дать содержательно исчерпывающую типологию различных типов толпы, подчеркивали, что «действующая толпа ... в свою очередь, включает следующие подвиды — а) агрессивная толпа, объединенная слепой ненавистью к некоторому объекту (суд Линча, избиение религиозных, политических противников и т. д.); б) паническая толпа, стихийно спасающаяся от реального или воображаемого источника опасности; в) стяжательная толпа, вступающая в неупорядоченный непосредственный конфликт за обладание какими-либо ценностями (деньгами, местами в отходящем транспорте и т. д.); г) повстанческая толпа, в которой людей связывает общее справедливое возмущение действиями властей, она нередко составляет атрибут революционных потрясений, и своевременное внесение в нее организующего начала способно возвысить стихийное массовое выступление до сознательного акта политической борьбы» (А. П. Назаретян, Ю. А. Ширковин). Помимо того, что, по сути дела, бесструктурность такой разновидности сообщества, как толпа, и, как правило, достаточная размытость изначальных целей подобного объединения людей, приводят к легкой смене типов толпы, нельзя не заметить и того, что выше изложенная и при этом практически общепринятая классификация видов толпы очевидно несовершенна. Прежде всего, подобный вывод базируется на том, что здесь не прослеживается единое классификационное основание и потому, например, конвенциональная и действующая толпа могут быть одновременно и толпой экспрессивной, а, скажем, окказиальная толпа одновременно может являться и толпой панической (одна из разновидностей толпы действующей) и т. д.

Французский исследователь Г. Лебон выделил ряд закономерностей, характерных практически для любой толпы и обусловливающих поведение ее членов.

Прежде всего, в толпе отчетливо наблюдается эффект деперсонификации и ослабление контроля эго: «...каковы бы ни были индивиды, составляющие ее, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей

325

их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности. ...

Нетрудно заметить, насколько изолированный индивид отличается от индивида в толпе, но гораздо труднее определить причины этой разницы. Для того, чтобы хоть несколько разъяснить себе эти причины, мы должны вспомнить одно из положений современной психологии, а именно то, что явления бессознательного играют выдающуюся роль не только в органической жизни, но и в отправлениях ума. Наши сознательные поступки вытекают из субстрата бессознательного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные остатки, составляющие собственно души расы. ...

Эти общие качества характера, управляемые бессознательным и существующие почти в одинаковой степени у большинства нормальных индивидов расы, соединяются вместе в толпе. В коллективной душе интеллектуальные способности индивидов и, следовательно, их индивидуальность исчезают; ... и берут верх бессознательные качества.

Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области разных специальностей, мало все-таки отличается от решений, принятых собранием глупцов, так как в том и в другом случае соединяются не какие-нибудь выдающиеся качества, а только заурядные, встречающиеся у всех. В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума»¹.

При том, что Г. Лебон весьма упрощенно трактует проблему индивидуального и коллективного бессознательного и его взгляды подвержены сильному влиянию биологического детерминизма, в целом его выводы как о практически неизбежной деперсонификации и деперсонализации личности в толпе, так и о деструктивности толпы в целом совершенно справедливы. Более того, как показывает, в частности, практика организационной психологии, даже высокоструктурированные большие группы профессионалов, строго говоря, не являющихся толпой, часто оказываются совершенно неэффективны при решении задач, требующих творческого и новаторского подхода. Не случайно техники практической социально-психологической работы с такого рода сообществами, как правило, строятся на их дефрагментации по тому или иному принципу с последующим поиском решения в сформированных таким образом малых группах.

Г. Лебон также отчетливо выделил ряд социально-психологических механизмов, опосредствующих поведение индивида в толпе: «Появление этих новых специальных черт, характерных для толпы и притом не встречающихся у отдельных индивидов, входящих в ее состав, обусловливается различными причинами. Первая из них заключается в том, что индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. В толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа анонимна и не несет на себе ответственности»². По сути дела, речь идет о деиндивидуализации, под которой в современной социальной психологии понимается, как правило, потеря испуга перед внешней оценкой и, как минимум, снижение уровня самосознания. Как показали многочисленные исследования, степень деиндивидуализации отчетливо

326

коррелирует с анонимностью, обусловленной, в частности, размерами толпы. Так, например, «проведя анализ 21 случая, когда кто-то в присутствии толпы угрожал спрыгнуть с небоскреба или с моста, Леон Манн обнаружил, что когда толпа была маленькой и освещалась дневным светом, то, как правило, попыток спровоцировать самоубийство не делалось. Но когда размер толпы или ночной мрак обеспечивали анонимность, люди обычно подначивали самоубийцу, всячески издеваясь над ним. Брайан Маллен сообщает о подобных эффектах в шайках линчивателей: чем больше шайка, тем больше ее члены утрачивают чувство самоосознования и тем с большей готовностью соглашаются пойти на зверства, такие как сожжение, растерзание или расчленение жертвы. Для каждого из приведенных примеров ... характерно то, что боязнь оценки резко падает. Поскольку «так делали все», то и свое поведение они объясняют сложившейся ситуацией, а не собственным свободным выбором»¹.

Вторая причина, на которую указывает Г. Лебон, — «заразительность или зараза — также способствует образованию в толпе специальных свойств и определяет их направление... В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному»². В современной социальной психологии под социальным заражением понимается «...процесс передачи эмоционального состояния от одного индивида к другому на психофизиологическом уровне контакта, помимо собственно смыслового взаимодействия или дополнительно к нему». При этом нередко «...заражение приводит к распаду формальных и неформальных нормативно-ролевых структур и вырождению организованно взаимодействующей группы в ту или иную разновидность толпы»³. Классическим примером подобного рода может служить превращение в толпу под воздействием паники такой жестко организованной группы, как воинское подразделение. Механизм заражения активно используется в рамках так называемых «грязных политтехнологий» во время массовых мероприятий, когда группы подставных провокаторов сознательно толкают толпу на те или иные действия от скандирования определенных лозунгов до массовых погромов.

Третья, самая главная, с точки зрения Г. Лебона, причина, «...обусловливающая появление у индивидов в толпе таких специальных свойств, которые могут не встречаться у них в изолированном положении, — это восприимчивость к внушению. ... Он уже не осознает своих поступков, и у него, как у загипнотизированного, одни способности исчезают, другие же доходят до крайней степени напряжения. Под влиянием внушения такой субъект будет совершать известные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта неудержимая стремительность проявляется с еще большей силой, так как влияние внушения, одинаковое для всех, увеличивается путем взаимности»⁴. Данный эффект «в чистом виде» часто наблюдается и целенаправленно используется в практике религиозных сект, всевозможных «целителей», «чудотворцев», «экстрасенсов» и т. п.

Г. Лебон особо подчеркивал свойственную толпе склонность к нетерпимости и авторитаризму. С его точки зрения, «толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или отвергает целиком и относится к ним или как к абсолютным истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. ...

327

Толпа выражает такую же авторитарность в своих суждениях, как и нетерпимость. Индивид может перенести противоречие и оспаривание, толпа же никогда их не переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со стороны какого-нибудь оратора немедленно вызывает яростные крики и бурные ругательства в толпе, за которыми следуют действия и изгнание оратора, если он будет настаивать на своем»¹. Хотя Г. Лебон употребляет слово «авторитетность», совершенно очевидно, что в психологическом плане речь идет именно об авторитарности.

К этому следует добавить, что при всей свойственной ей непредсказуемости толпа, в силу всех перечисленных особенностей, склонна почти исключительно к деструктивным и разрушительным действиям. Как известно, поводом к массовым беспорядкам и погромам, имевшим место в центре Москвы летом 2002 года, послужил проигрыш сборной России в матче со сборной Японии на чемпионате мира по футболу. Однако трудно себе представить, что при благоприятном для российской сборной исходе этого матча, пьяная толпа бритоголовых «патриотов» устроила бы на радостях веселый карнавал, по завершении которого мирно разъехалась бы по домам. Почти наверняка можно утверждать, что массовые беспорядки все равно имели бы место, правда, быть может, не в столь воинствующей форме. История самых разных эпох и обществ убедительно свидетельствует: любые попытки заигрывания с толпой и ее использование для достижения политических, идеологических и иных целей практически неизбежно приводят к трагическим и часто необратимым последствиям. Доведение этой идеи до сознания субъектов социального управления всех уровней является прямой профессиональной обязанностью практического социального психолога.

Вместе с тем, поскольку толпа того или иного типа является объективным фактором жизни современного общества, проблемы взаимодействия с ней и воздействия на нее никоим образом не могут игнорироваться в социально-психологической практике.

Практический социальный психолог, профессионально ориентированный на работу с толпой, во-первых, должен психологически грамотно определять тип толпы, ее направленность, степень активности, потенциальных или уже выдвинутых лидеров, а во-вторых, должен владеть и уметь реализовывать наиболее эффективные технологии конструктивного манипулирования при работе со стихийно складывающимися большими сообществами людей.

Тревога — личностно напрягающее, иногда личностно травмирующее, порой личностно разрушающее эмоциональное состояние субъекта, оказавшегося в обстоятельствах, оцениваемых им как неопределенно угрожающие и формирующие у него представление о возможных негативных для него последствиях в ближайшем или отдаленном будущем. Если сравнивать тревогу с достаточно родственным ей эмоциональным состоянием — страхом, то, в отличие от него как реакции на реально существующую конкретную опасность, тревога, как правило, не обусловлена непосредственной, по сути дела, объективной угрозой, а связана с субъективным ощущением возможности ее появления и острым переживанием по поводу тех сложностей, которые помешают справиться с ней и ее избежать.

Как отмечает К. Хорни, говоря о различиях между тревожностью и тревогой, с одной стороны, и страхом, с другой, «во-первых, тревожность, как и страх, является эмоциональной реакцией на опасность. В отличие от страха тревожность характеризуется,

328

прежде всего, расплывчатостью и неопределенностью. Даже если имеется конкретная опасность, как при землетрясении, тревожность связана с ужасом перед неизвестным. То же самое качество присутствует в невротической тревоге, независимо от того, является ли опасность неопределенной или же она воплощена в чем-то конкретном, например, в страхе высоты. Во-вторых, тревога, ... вызывается такой опасностью, которая угрожает самой сущности или ядру личности. Так как различные индивиды считают своими жизненно важными ценностями совершенно разные вещи, можно обнаружить самые разнообразные вариации и в том, что они переживают как смертельную угрозу. Хотя определенные ценности чуть ли не повсеместно воспринимаются как жизненно важные, например, жизнь, свобода, дети, — однако лишь от условий жизни данного человека и от структуры его личности зависит, что станет для него высшей ценностью: тело, собственность, репутация, убеждения, работа, любовные отношения. ... В-третьих, ... тревога, в противоположность страху, характеризуется чувством беспомощности перед надвигающейся опасностью. Беспомощность может быть обусловлена внешними факторами, как в случае землетрясения, или внутренними, такими как слабость, трусость, безинициативность. Таким образом, одна и та же ситуация может вызывать либо страх, либо тревогу, в зависимости от способности или готовности индивида бороться с опасностью»¹.

Наиболее детально, как в концептуальном, так и в практическом плане, тревога и тревожность изучались в рамках классического психоанализа, а также социокультурной теории личности К. Хорни. Изначально З. Фрейд рассматривал тревогу как однозначно негативное, патологическое явление, являющееся следствием невротической блокировки разрядки энергии либидо. Однако впоследствии, «...он пересмотрел свою теорию и пришел к выводу: тревога является функцией эго и назначение ее состоит в том, чтобы предупреждать человека о надвигающейся угрозе, которую надо встретить или избежать. Тревога как таковая дает возможность личности реагировать в угрожающих ситуациях адекватным способом». (Заметим, что критикуя З. Фрейда, в частности, обвиняя его в механистичности подхода, К. Хорни почему-то аппелирует именно к его раннему пониманию природы и сущности тревоги). Совершенно очевидно, что в данной трактовке тревога выступает в качестве защитного механизма не только полезного, но и необходимого для обеспечения как психологической, так и физической целостности индивида. Причем, в отличие от специфических психологических защит, данный механизм является универсальным и начинает формироваться уже в момент появления ребенка на свет: «Так как младенцы не способны контролировать свой новый мир, их переполняет диффузное чувство надвигающейся опасности. Эта ситуация вызывает травмирующее состояние, известное как первичная тревога, примером которой может служить сам процесс рождения. С точки зрения Фрейда, переживание биологического отъединения от матери является травмирующим, и поэтому последующие стадии разъединения (например, ребенок остается один; он покинут в темноте или обнаружил незнакомого человека там, где ожидал найти мать) вызывают реакцию сильной тревоги»².

В отличие от З. Фрейда, К. Хорни не считала тревогу ни универсальным, ни полезным свойством психики. С ее точки зрения, сама по себе ситуация рождения не является однозначно травматичной. При полноценном контакте с матерью ребенок с самых первых дней жизни будет воспринимать мир как вполне комфортный и безопасный (в этой части взгляды К. Хорни близки к пердставлениям о первой

329

стадии психосоциального развития Э. Эриксона). В идеале при сохранении позитивных отношений с родителями формируется личность, которой тревога в принципе не свойственна. Если же имеет место материнская депривация в той или иной форме, то у ребенка формируется так называемая базальная тревожность — устойчивое переживание чувства беспомощности в потенциально враждебном мире. По мнению К. Хорни, «концепция базальной тревоги является более объемлющей, чем концепция “актуального” страха (страха перед внешним наказанием за попытку следовать инстинктивным влечениям — В. И., М. К.) Фрейда. Она утверждает, что окружающая среда вообще страшна, потому что воспринимается как ненадежная, лживая, непонятная, несправедливая, нечестная, завистливая и беспощадная. Соответственно этой концепции, ребенок страшится наказания или покинутости не только вследствие запретных влечений, но воспринимает окружающую среду как угрозу для всего своего развития и для своих вполне законных желаний и стремлений. Он опасается, что его индивидуальность будет уничтожена, свобода отнята, счастье нарушено. В отличие от страха кастрации, данный страх не является фантазией (заметим, что вообще-то страх кастрации, если не воспринимать его совершенно буквально, также далеко не всегда является фантазией — В. И., М. К.), он основан на реальности. Окружающая среда, в которой развивается базальная тревога, лишает ребенка права свободно распоряжаться своей энергией, подрывает его самооценку и уверенность в себе, угрозы и изоляция вселяют в него чувство страха, его экспансивность деформируется вследствие жестокости, подчинения стандартам или сверхопекающей “любви”»¹. При том, что взгляды К. Хорни на природу тревоги (как и многие другие ее взгляды) представляются несколько умозрительными и чересчур категоричными, ее соображения о внешних детерминантах тревоги и тревожности безусловно основательны.

Если же вернуться к трактовке тревожности в рамках классического психоанализа, то необходимо отметить, что в зависимости от источника реальной или воображаемой угрозы для эго (внешняя среда, ид, суперэго) различают три вида тревоги: реалистическую, невротическую и моральную.

Под реалистической тревогой понимается «эмоциональный ответ на угрозу и/или понимание опасностей внешнего мира... Она в основном является синонимом страха и может ослаблять способность человека эффективно справляться с источником опасности. Реалистическая тревога стихает, как только исчезает сама угроза. В целом, реалистическая тревога помогает обеспечить самосохранение»². Заметим, что для реалистической тревоги, в отличие от страха, характерна достаточно высокая степень неопределенности. Так, если накануне экзамена плохо подготовленный студент совершенно определенно и обоснованно боится «провала», то студент, тщательно подготовившийся, более того, в принципе уверенный в успехе, тем не менее также может испытывать напряжение и дискомфорт, обусловленные тревогой, связанной с предстоящим экзаменом. При этом он, как правило, оказывается не в состоянии дать сколько-нибудь конкретный ответ на вопрос, что именно его беспокоит.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: