Психологическая безопасность

Собеседник сказал, что очень тщательно вник в данный вопрос, настолько глубоко, насколько смог, изучив все, что было написано о предмете. Он был убежден, что в различных частях мира существова­ли определенные мастера. Они не проявляли себя физически, кроме как их особым ученикам, но были в контакте с людьми иными способами. Они оказы­вали благотворное влияние и вели лидеров всемир­ной мысли и дел, хотя сами лидеры не осознавали этого. Они творили революцию и мир. Наш спут­ник был убежден, что у каждого материка есть груп­па мастеров, формирующая их судьбу и дающая им свое благословение. Он знал нескольких учеников этих мастеров, по крайней мере, они сказали ему, что существуют, добавил он сдержанно. Он был пол­ностью серьезен и желал знать больше об этих ма­стерах. Было ли возможно получить опыт напря­мую, вступить в контакт с ними? Как тиха была река! Две блестящие небольшие королевские рыбки плавали вверх и вниз, близко к берегу, прямо у поверхности. Летало несколько пчел, собирая воду для своих ульев, и рыбацкая лодка стояла посередине русла реки. Деревья вдоль реки были богаты листвой и отбрасывали обильные и тем­ные тени. В полях недавно посаженный рис ярко зеленел, и кричала рисовая птичка. Это был очень умиротворяющий пейзаж, и жаль было обсуждать наши мелкие, незначительные проблемы. Вечернее небо было голубого цвета. Шумные города остались далеко. Через реку стояла деревня, и вьющаяся до­рожка тянулась, извиваясь, вдоль берега. Какой-то мальчик пел чистым, высоким голосом, который не нарушал спокойствия места.

Мы — странные люди, блуждаем в поиске чего-то в отдаленных местах, когда это все так близко к нам. Красота всегда где-то там и никогда не здесь. Истина никогда не находится в наших домах, а на­ходится в каком-то отдаленном месте. Мы отправ­ляемся на другую сторону планеты, чтобы найти мастера, господина, и забываем о слуге. Мы не по­нимаем обычные вещи в нашей жизни, каждоднев­ную борьбу и радость, все же пытаемся уловить та­инственное и скрытое. Мы не знаем себя, но жела­ем служить тому или следовать за тем, кто обещает вознаграждение, надежду, утопию. Пока мы запу­танны, то, что мы выбираем, также запутанно. Мы не можем видеть ясно, пока остаемся полуслепыми, и если мы что-то видим, то оно неполное и нереальное. Мы знаем все это, но все-таки наши желания, стремления настолько сильны, что ведут нас к ил­люзиям и бесконечным страданиям.

Вера в мастера создает мастера, а опыт форми­руется верой. Вера в особый образец взаимодействия, или в идеологию, действительно дает то, чего очень хочется, но какой ценой и в каком страдании! Если индивидуум способный, то вера становится мощью в его руках, оружием куда более опасным, чем ру­жье. Для большинства из нас вера имеет большее значение, чем действительность. Понимание того, что есть, не требует веры. Наоборот, вера, идея, предубеждение являются определенной помехой для понимания. Но мы предпочитаем наши верования, наши догмы, они согревают нас, обещают, вдохнов­ляют. Если бы мы поняли суть наших верований и почему мы цепляемся за них, одна из главных при­чин антагонизма исчезла бы.

Желание извлекать пользу, личную или для об­щества, ведет к невежеству и иллюзии, к разруше­нию и страданию. Это желание не только все боль­шего и большего физического комфорта, но и влас­ти: власти денег, знаний, отождествления. Тяга к большему — это начало конфликта и страдания. Мы пытаемся спастись от этого страдания через любою форму самообмана, через подавление, под­мену и возвеличивание. Но тяга продолжается, воз­можно, на ином уровне. На любом уровне эта тяга есть конфликт и боль. Одно из наиболее легких спа­сений — это гуру, мастер. Некоторые спасаются через политическую идеологию с ее деятельностью, другие — с помощью ощущений от ритуалов и дисциплины, третьи — через мастера. Тогда способ спасения становится существенным, а страхи и уп­рямство стоят на страже этого способа. Тогда не­важно, кто вы_у важен только мастер. Вы важны толь­ко как слуга, неважно, какой, или как ученик. Что­бы стать одним из них, вы должны выполнять опре­деленные вещи, соответствовать определенным ус­ловиям, пройти через определенные трудности. Вы охотно делаете все это, так как отождествление да­рит удовольствие и силу. Именем мастера удоволь­ствие и сила стали уважаемыми. Вы больше не оди­ноки, не смущены и растеряны, вы принадлежите ему, партии, идее. Вы в безопасности.

В конце концов, именно этого большинство из нас хочет быть в безопасности, быть защищенным. Быть в растерянности вместе со многими — это форма пси­хологической безопасности, быть отождествленным с группой или с идеей, светской или духовной, зна­чит чувствовать себя в безопасности. Именно поэто­му большинство из нас примыкают к националис­там, даже притом, что это увеличивает разрушение ^и страдание, именно поэтому организованная рели­гия так сильно удерживает людей, даже если это вызывает разногласия и взращивает антагонизм. Тяга ^к личной или групповой безопасности навлекает раз­рушение, а безопасность в психологическом отноше­нии порождает иллюзию. Наша жизнь — это иллю­зия и страдание, с редкими минутами просветления ^и Радости, поэтому все, что обещает нам рай, мы с Удовольствием принимаем. Некоторые видят тщетность политических утопий и поэтому переключаются на религиозность, что, опять же, для того что­бы найти безопасность и надежду в мастерах, в дог­мах, в идеях. Поскольку вера формирует опыт, мас­тера становятся неизбежной действительностью. Еди­ножды испытав удовольствие от отождествления, ум твердо убежден, и ничто не сможет его поколебать, поскольку его критерий — это опыт.

Но опыт — это не действительность. Действи­тельность не может быть пережита. Она есть. Если переживающий думает, что он переживает действи­тельность, то он знает только иллюзию. Все знание действительности — это иллюзия. Знание или опыт должны прекратиться, чтобы существовала действи­тельность. Опыт не может встретиться с действи­тельностью. Опыт формирует знание, а знание об­ращается к опыту. Они оба должны умолкнуть для того, чтобы настала действительность.

Искренность

Был виден небольшой участок зеленой лужайки с великолепными цветами. Она была заботливо ухо­жена. Поскольку солнце прилагало все усилия, что­бы сжечь лужайку и высушить цветы, было видно, что ей уделялось большое внимание. За этим вос­хитительным садом, в стороне от домов, начина­лось синее море, искрящееся на солнце, и с белею­щим вдали парусом. Из окна комнаты были видны сад, здания и вершины деревьев. Ранним утром и вечером открывался красивый вид из окна на море. В течение дня вода в нем становилась яркой и жес­ткой, но даже в жаркий полдень там всегда виднел­ся парус. Скоро солнце опустится в море, создавая ярко-огненную дорожку, и сумерек не будет. Ве­черняя звезда будет парить над горизонтом и исчез­нет. Узкую полоску молодой луны подхватит вечер, но и она также исчезнет в беспокойном море, и тем­нота воцарится над водой.

Наш спутник говорил о Боге, о его утренних и вечерних молитвах, постах, клятвах, горячих жела­ниях. Он выражался очень ясно и определенно, не было никакого сомнения в выборе правильного сло­ва. Его ум был хорошо натренирован, поскольку его профессия требовала это. Этот человек был ясног­лазым и настороженным мужчиной, хотя в нем при­сутствовала некоторая жесткость. То, как он дер­жал осанку, показывало упорство в цели и отсут­ствие гибкости. Им, очевидно, двигала необычно мощная воля, и, хотя он непринужденно улыбался, его воля была всегда начеку, осторожная и господ­ствующая. Он был очень правилен в повседневной жизни, и ломал установившиеся привычки лишь приказом воли. Без воли, по его мнению, не могло быть никакой добродетели. Воля необходима, чтобы сразить зло. Сражение между добром и злом было извечным, и одна воля подавляла зло. В нем при­сутствовала нежность, глядя на лужайку, на краси­вые цветы он улыбался, но никогда не позволял сво­ему уму блуждать вне пределов воли и ее воздей­ствия. Хотя он усердно избегал резких слов, гнева и любого проявления нетерпения, его воля сделала его по-странному жестоким. Если красота вписывалась в рамки его цели, он принимал ее. Но в нем всегда скрывался страх чувственности, боль от которой он пробовал сдерживать. Он был хорошо начитан и учтив, но его воля следовала за ним, подобно тени.

Искренность никогда не может быть проста. Ис­кренность — это нерестилище воли, а воля не мо­жет раскрыть пути своего «я». Самопознание — не плод воли, самопознание возникает благодаря по­ниманию, мгновения за мгновением, посылов дви­жения жизни. Воля отключает эти спонтанные по­сылы, единственно которые показывают строение «я». Воля — это сама суть желания, и для понима­ния желания она становится помехой. Воля в любой ее форме, высший ли это разум или глубоко укоре­нившиеся желания, никогда не может быть пассив­ной. А только в пассивности, во внимательном мол­чании может явиться истина. Конфликт происходит всегда между желаниями, на каком бы уровне они ни находились. Усиление одного желания в проти­вопоставлении другому только благоприятствует дальнейшему сопротивлению, а это сопротивление есть воля. Понимание никогда не сможет проник­нуть через сопротивление. Что является важным — это понять желание, а не преодолевать одно жела­ние с помощью другого.

Желание достигать, извлекать пользу лежит в основе искренности, и это побуждение, поверхно­стное или глубокое не имеет значения, приводит к желанию приспособиться, которое является нача­лом страха. Страх ограничивает самопознание пережитым, так что нет никакой возможности пойти выше пережитого. Таким образом, ограниченное самопознание только искусственно культивирует сильнее и глубже самосознание, «я», увеличиваю­щееся все больше и больше на различных уровнях и в различные периоды. Поэтому противоречие и боль продолжаются. Вы можете преднамеренно за­быться или уйти с головой в какую-нибудь дея­тельность, вырастить сад или поддерживать идео­логию, разжечь в целом народе пылающий жар вой­ны. Но теперь вы — это страна, идея, деятельность, Бог. Чем больше отождествления, тем больше они укрывают ваши конфликты и боль, и так происхо­дит постоянная борьба за отождествление с чем-то. Это желание быть единым с избранным объектом порождает конфликт искренности, который совер­шенно отрицает простоту. Вы можете сыпать пепел на свою голову или носить простую одежду, или бродить как нищий, но это не простота.

Простота и искренность никогда не смогут быть компаньонами. Тот, кто отождествил себя на любом уровне с чем-то, может быть искренним, но он не прост. Воля быть — противопоставление простоте. Простота возникает со свободой от жадного про­буждения желания достигнуть. Достижение есть отождествление, а отождествление есть воля. Про­стота — это живое, пассивное осознание, в котором переживающий не запоминает переживание. Само­анализ предотвращает это пассивное осознание. У анализа всегда есть мотив: быть свободным, пони­мать, извлекать пользу — и это желание только подчеркивает самосознание. Аналогично собствен­ные умозаключения сковывают самопознание.

Полное удовлетворение

Она была замужем, но не имела детей. В жи­тейском отношении была счастлива. Деньги, ма­шины, дорогие гостиницы, путешествия — не были проблемой. Ее муж был успешным деловым чело­веком, главный интерес которого состоял в том, чтобы ублажать свою жену, создавать ей комфорт и удовлетворять все ее желания. Они оба были весь­ма молоды и жизнерадостны. Она интересовалась наукой, искусством и баловалась религией. Но те­перь, она поняла, частички душевного отодвигали все остальное на задний план. Она была знакома с учением различных религий, но будучи неудовлет­воренной их устоявшейся умелой спланированностью, их ритуалами и догмами, она хотела серьезно заняться поиском реальных вещей. Она была сильно недовольна, побывала у учителей в различных ча­стях мира, но ничто не принесло ей длительного удовлетворения. Ее недовольство, сказала она, не являлось результатом того, что у нее не было де­тей. Она довольно тщательно вникала во все, что ее интересовало. И при этом недовольство не было вызвано никакими социальными расстройствами. Она потратила свое время на одного из видных ана­литиков, но эта внутренняя боль и пустота все еще оставались. Искать удовлетворения означает впустить рас­стройство. Нет никакого удовлетворения «я», но только укрепление «я» через обладание тем, что оно жаждет. Владение, на любом уровне, дает «я» по­чувствовать себя мощным, богатым, активным, и это ощущение называют удовлетворенностью, но, как это происходит со всеми ощущениями, оно скоро исчезает или заменяется на еще одно удовлетворе­ние. Все мы знакомы с этим процессом замены или замещения, и это игра, которой довольны большин­ство из нас. Хотя некоторые, однако, хотят более длительного удовлетворения, такого, которое будет длиться всю нашу жизнь, и, найдя его, они надеют­ся, что их покой никогда не нарушится снова. Но существует постоянный, подсознательный страх ли­шения, и тогда создаются искусные формы сопро­тивления, в которых ум находит убежище, но страх смерти неизбежен. Удовлетворенность и страх смер­ти — это две стороны одного процесса: укрепление «я». В конце концов, полное удовлетворение — это отождествление с чем-либо: с детьми, с собственно­стью, с идеями. Дети и собственность довольно опас­ны, идеи же предлагают большую безопасность и сохранность. Слова, которые являются идеями и вос­поминаниями, вместе с их ощущениями становятся важны, и тогда удовлетворенность или чувство пол­ноты превращаются в слово.

Нет никакой самореализации, есть только само-увековечивание, с его постоянно усиливающимися конфликтами, антагонизмом и бедствиями. Искать Длительное удовлетворение на любом уровне наше го существа означает вызвать беспорядок и горе, поскольку удовлетворение никогда не может быть постоянным. Вы можете вспомнить опыт, который доставил вам удовольствие, но опыт мертв, только память о нем остается. Память сама по себе не име­ет никакой жизни, а жизнь ей придается благодаря вашей неадекватной реакции на настоящее. Вы живете мертвым, как делает большинство из нас. Незнание возможностей «я» ведет к иллюзии, и, бу­дучи когда-либо пойманным в сети иллюзии, чрез­вычайно трудно вырваться из них, трудно узнать иллюзию, поскольку, создав ее, ум не может осоз­нать ее. К ней нужно приближаться пассивно, кос­венно. Пока возможности «я» не поняты, иллюзия неизбежна. Понимание приходит не благодаря при­менению воли, но только когда ум молчит. Ум нельзя заставить замолчать, так как сам заставляющий есть результат ума, желания. Должно быть осозна­ние этого целостного процесса, — осознание, не ос­нованное на выборе. Тогда только есть возможность не увеличивать количество иллюзий. Иллюзия очень удовлетворяет, отсюда и наша привязанность к ней, иллюзия может принести боль, но эта самая боль показывает нашу неполноту и заставляет нас быть полностью отождествленными с иллюзией. Таким образом, иллюзия имеет очень большое значение в наших жизнях. Она помогает скрывать то, что есть, не внешнее, а внутреннее. Это внутреннее игнори­рование того, что есть, ведет к неправильной ин­терпретации внешнего того, что есть, что вызыва­ет разрушение и страдание. Укрытие того, что есть, вызвано страхом. Страх никогда нельзя преодолеть силой воли, поскольку воля — это результат сопро­тивления. Только через пассивное, но все же на­блюдательное понимание приобретается свобода.

Одиночество

У этой женщины недавно умер сын, и она сказа­ла, что не знает, что ей делать теперь. У нее появи­лось так много свободного времени, ей было так скучно, тоскливо и печально, что она была готова умереть. Она воспитала его с любовью и заботой. Он ходил в одну из лучших школ и колледжей. Мать не баловала сына, хотя он имел все необходимое. Она вложила в него всю свою веру и надежду и отдала ему всю свою любовь. У нее не было больше никого, кому она могла ее дать, поскольку давно развелась со своим мужем. Ее сын умер из-за не­правильного диагноза и операции, хотя, добавила она, улыбаясь, доктора сказали, что операция про­шла «успешно». Теперь несчастная женщина оста­лась одна, и жизнь казалась такой пустой и бес­смысленной. Она рыдала, когда он умер, но слезы выплаканы, осталась только тоскливая и томящая пустота. У нее были планы относительно их обоих, а теперь она была совершенно в растерянности.

С моря дул бриз, прохладный и свежий, и под Деревом было спокойствие. Горы играли яркими красками, и синие сойки казались очень шумными. Брела корова, за ней — ее теленок, а белка носилась по дереву, издавая громкие звуки. Она сидела на ветке и трещала, и это трещание продолжалось в течение долгого времени, а ее хвост подпрыгивал то вверх, то вниз. У нее были искрящиеся, яркие глаза и острые когти. Ящерица выползла погреться на солнышке и поймала муху. Вершины деревьев мягко колебались, а усохшее дерево на фоне неба смотрелось прямо и красиво. Оно побелело от солн­ца. Рядом с ним было еще одно мертвое дерево, по­темневшее и искореженное, недавно сгнившее. Не­сколько тучек покоились на далеких горах.

Какая странная штука одиночество, и как оно пугает! Мы никогда не позволяем себе приближать­ся близко к нему. И если случайно так происходит, мы быстро убегаем от него. Мы сделаем все что угод­но, лишь бы избежать одиночества, чтобы спрятаться от него. Наша сознательная и подсознательная за­бота, кажется, состоит в том, чтобы избежать или преодолеть его.

Побег от одиночества и преодоление его одинако­во бесполезны. Даже подавленная или забытая боль или проблема находится все еще в вас. Вы можете затеряться в толпе и все же быть совершенно одино­ким. Вы можете быть чрезмерно деятельны, но оди­ночество будет потихоньку надвигаться на вас. От­ложите книгу, и оно тут как тут. Одиночество нельзя утопить в выпивке или с помощью развлечений. Вы можете на время уклониться от него, но когда смех и воздействие алкоголя закончатся, страх одиночества возвратится. Вы можете быть честолюбивы и успеш­ны, у вас может быть огромная власть над другими, вы можете быть богаты знаниями, поклоняться и забываться в глупости ритуалов — делайте все что угодно, но боль одиночества продолжится. Вы може­те существовать только ради вашего сына, ради ма­стера, ради проявления вашего таланта, но одиноче­ство наступает на вас, подобно темноте. Вы можете любить или ненавидеть, убегать от него в соответ­ствии с особенностями вашего характера и психоло­гическими потребностями. Но одиночество уже здесь, ждущее и наблюдающее, отступающее только затем, чтобы приблизиться снова.

Одиночество — это осознание полной изоляции. А разве наши действия не самоогораживающие? Хотя наши мысли и эмоции направлены наружу, явля­ются ли они не исключающими и разделяющими? Разве мы не ищем господства в наших отношениях, в наших правах и владениях, таким образом созда­вая сопротивление? Разве мы не расцениваем дело как «ваше» и «мое»? Разве мы не отождествляемся с коллективным, с целой страной или с каким-ни­будь меньшинством? Разве не все наше намерение состоит в том, чтобы изолировать себя, отделить и отделиться? Сама деятельность «я» на любом уров­не является способом изоляции. Одиночество есть осознание себя без какой-либо деятельности. Дея­тельность, физическая или психологическая, стано­вится средством самопроявления, и когда нет ника­кой деятельности, появляется осознание пустоты «я». Именно эту пустоту мы стремимся заполнить, и в заполнении ее мы проводим нашу жизнь благород­ным или позорным образом. Может показаться, что в заполнении этой пустоты благородным образом нет никакого социального вреда, но иллюзия по­рождает невыразимое страдание и разрушение, ко­торое не сразу проявится. Жажда заполнить эту пу­стоту или сбежать от нее, что в принципе одно и то же, не может быть возвеличена или подавлена. Так что же это за объект, который нужно подавить или возвысить? Разве этот объект — не иная форма этого влечения? Объекты влечения могут меняться, но разве не все увлечения похожи? Можно поменять объект вашего увлечения с выпивки на воображе­ние, но без понимания процесса увлечения этим иллюзия неизбежна.

Нет никакого объекта, отделенного от увлечения им. Есть только увлечение, нет того, кто увлечен. В разные времена и в зависимости от интересов страс­тное увлечение наряжается в различные маски. Па­мять об этих меняющихся интересах сталкивается с новым, что вызывает конфликт. Таким образом, рож­дается тот, кто выбирает, укрепляя себя как субъект, отделенный и отличный от его увлечения. Но субъект не отличается от своих свойств. Субъект, который пытается заполнить себя или убежать от своей пус­тоты, ущербности, одиночества, не отличается от того, чего он избегает, он и есть это. Он не может убе­жать от себя самого, все, что он может сделать, — это понять себя. Он есть его собственное одиноче­ство, его пустота. И пока данный субъект расцени­вает это как что-то отдельное от себя, он будет пре­бывать в иллюзии и бесконечном противоречии. Когда он непосредственно прочувствует, что он и есть его собственное одиночество, тогда только может воз­никнуть свобода от страха. Страх существует только во взаимоотношениях с идеей, а идея — это отклик памяти в виде мысли. Мысль — это результат опы­та, и хотя она может обдумывать пустоту, иметь ощу­щения по отношению к ней, она не может познать пустоту напрямую. Слово «одиночество» с его вос­поминаниями о боли и страхе мешает пережить это состояние заново. Слово — это память, и когда сло­во больше не имеет значения, тогда взаимоотноше­ния между переживающим и переживаемым совер­шенно другие. Тогда эти взаимоотношения являют­ся прямыми, а не через слово, через память. Тогда переживающий и есть переживаемое и так освобож­дается от страха.

Любовь и пустота не могут пребывать вместе. Когда есть чувство одиночества, нет любви. Вы мо­жете скрыть пустоту под словом «любовь», но когда объекта вашей любви больше нет или он не реаги­рует на вас, тогда вы осознаете пустоту, расстраи­ваетесь. Мы используем слово «любовь» как сред­ство побега от нас самих, от нашей собственной ущербности. Мы цепляемся за то, что любим, мы ревнуем, тоскуем без этого, когда оно отсутствует, мы совершенно потерянны, когда оно умирает. А затем мы ищем утешение в какой-нибудь другой форме, в некой вере, в некой замене. Разве все это любовь? Любовь — это не идея, не результат ассо­циации, любовь — не то, что можно использовать как спасение от наших собственных несчастий. И когда мы действительно так используем ее, мы создаем проблемы, которые не имеют решений. Любовь — не абстракция, но ее суть может быть пережита только тогда, когда идея, ум больше не являются наивысшими факторами.

Стимулирование

«Горы заставили меня замолчать, — призналась она. — Я взбиралась на Ингадайн, и ее красота сде­лала меня совершенно молчаливой. Я безмолвно сто­яла, любуясь чудом всего этого. Это было велико­лепное переживание. Жаль, что я не могу удержать эту тишину, это проживание, яркую, движущуюся тишину. Когда вы говорите о тишине, я предпола­гаю, что вы подразумеваете этот необычайный опыт, который я пережила. Я действительно хотела бы знать, ссылаетесь ли вы на эти же самые свойства тишины, какие я испытала. Впечатление от этой тишины длилось в течение долгого периода, и те­перь я возвращаюсь к нему, я пробую вновь уло­вить ее и прожить в ней».

Вас сделала молчаливой Ингадайн, кого-нибудь другого — красивые человеческие формы, а третье­го — мастер, книга или выпивка. Из-за внешнего побуждения личность сжимается до ощущения, ко­торое называют тишиной и которое чрезвычайно радостно. Задача красоты и великолепия состоит в том, чтобы отогнать ежедневные проблемы и проти­воречия, быть отдушиной. Из-за внешнего влияния временно ум заставляют замолчать. Это возможно благодаря новому переживанию, новому восхищению, а ум потом возвращается к нему как к воспомина­нию, когда он больше не испытывает это. Остаться в горах, естественно, невозможно, поскольку нужно вернуться на работу. Но искать то состояние покоя действительно можно в некой иной форме стиму­лирования, в выпивке, в человеке или в идее, что и делает большинство из нас. Эти различные формы возбуждения — это средства, благодаря которым ум заставляют замолчать. Так что средства становятся существенными, важными, и мы привязываемся к ним. Поскольку средства дают нам наслаждение ти­шиной, они становятся доминирующими в наших жизнях, они — наш приобретенный интерес, психо­логическая потребность, которую мы защищаем и ради которой, если необходимо, мы уничтожаем друг друга. Средства занимают место переживания, кото­рое теперь является только воспоминанием.

Стимуляторы могут варьироваться, каждый при­обретает значимость согласно состоянию человека. Но есть схожесть во всех стимуляторах: желание убежать от того, что есть, от нашей повседневной Рутины, от взаимоотношений, которые уже изжили себя, и от знаний, которые всегда застаиваются. Вы выбираете один вид спасения, а я — другой, и мой особый метод всегда принимается за более разумный, чем ваш. Но любое бегство в виде идеала, кино или церкви является вредным, приводящим к ил­люзии и обману. Психологическое бегство гораздо более вредно, чем открытое, будучи более изощренным и запутанным и поэтому более трудным для обнаружения. Тишина, которая вызвана стимули­рованием, которая выпестована дисциплиной, кон­тролем, противлением, активным или пассивным, является результатом, следствием, и поэтому она не творческая. Она мертвая.

Существует тишина, которая не является реак­цией, откликом, тишина, которая не есть результат стимулирования, ощущения, тишина, которая не вос­создана из памяти, не есть умозаключение. Она воз­никает, когда понят процесс мышления. Мысль — это отклик памяти, определенных выводов, осознан­ных или бессознательных. Такая память диктует по­ступки в зависимости от получаемых удовольствия или боли. Таким образом, действие управляется иде­ями, и, следовательно, между действием и идеей су­ществует конфликт. Этот конфликт всегда внутри нас, как только он усиливается, появляется побуж­дение избавиться от него. Но до тех пор пока этот конфликт не понят и не разрешен, любая попытка освободиться от него есть бегство. Пока действие приближено к идее, конфликт неизбежен. Только когда действие свободно от идеи, противоречия пре­кращаются по-настоящему.

«Но как действие вообще может когда-либо быть свободно от идеи? Конечно же, не может быть ни­какого действия, не возникни оно вначале в вообра­жении. Действие следует за идеей, и я никак не могу представить себе действие, которое не являет­ся результатом идеи».

Идея — это плод памяти. Идея — это вербальное оформление памяти. Идея — это неадекватная реакция на брошенный вызов, на жизнь. Адекватный от­вет на жизнь — это действие, а не воображение. Мы отвечаем в воображении, чтобы оградить нас от дей­ствия. Идеи ограничивают действие. В пространстве идей есть безопасность, а в действии — нет, поэтому действие сделалось подвластным идее. Идея — это самозащитный ограничитель для действия. При ост­ром переломном моменте, кризисе проявляется пря­мое действие, освобожденное от идеи. Именно про­тив этого спонтанного действия ум держит себя в строгости. И так как у большинства из нас ум явля­ется доминирующим, идеи выступают как тормоз для действия, и, следовательно, существует трение меж­ду действием и воображением.

«Я обнаруживаю, что мой ум витает где-то в том счастливом переживании на Ингадайн. Действитель­но ли это побег, чтобы вновь пережить тот опыт в памяти?»

Конечно. Настоящая ваша жизнь — в настоя­щем: эта переполненная улица, ваше дело, ваши теперешние отношения. Если бы они были приятны и давали удовлетворение, Ингадайн исчезла бы. Но поскольку реальное является запутанным и болез­ненным, вы обращаетесь к переживанию, которое является завершенным и мертвым. Вы можете по­мнить тот опыт, но он окончен. Вы возвращаете ему жизнь только через память. Это похоже на накачивание жизни в мертвое существо. Как только на­стоящее становится унылым, бессмысленным, мы обращаемся к прошлому или вглядываемся в само­спроецированное будущее. Это бегство от настоя- щего неизбежно ведет к иллюзии. Увидеть настоя­щее, каким оно фактически является, без осужде­ния или оправдания, означает понять то, что есть, и тогда появляется действие, которое вызывает пре­образование в том, что есть.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: