Любовь во взаимоотношениях

УДК 1(091) ББК 87.3(0) КТК 0001 К 82

Серия «Путь мастера» основана в 2004 году

Кришнамурти Дж. К 82 Беседы с Кришнамурти/Дж. Кришнамурти; худож.-оформ. А. Киричёк. — Ростов н/Д: Феникс, 2006. — 400 с. — (Пусть мастера).

ISBN 5-222-08964-9

Джидду Кришнамурти (1895—1986) — философ и духов­ный учитель, почитаемый во всем мире миллионами людей.

Он никогда не искал учеников и последователей, а просто приглашал своих слушателей присоединиться к нему в поис­ке истины и духовного пути.

Избранные лекции Дж. Кришнамурти, представленные в этой книге, дают возможность расширить границы личнос­ти, прикоснуться к духовности и избавиться от иллюзий.

УДК 1(091) ББК 87.3(0)

© Krishnamurti Foundation
of America, 2005
ISBN 5-222-08964-9 © Оформление.

OOO «Феникс», 2006

Отождествление

Почему вы отождествляете себя с другими, с об­ществом, со страной? Почему вы называете себя хри­стианином, хинду, буддистом или почему вы являе­тесь членом одной из многочисленных сект? Рели­гиозно или политически человек отождествляет себя с той или иной группой по традиции или по при­вычке, по внутреннему побуждению или предубеж­дениям, подражая кому-то или из-за лени. Такое отождествление прекращает всякое творческое по­нимание, и тогда человек становится простым ин­струментом в руках партийного босса, начальника, священника или духовного лидера.

На днях один человек сказал, что он «кришнамуртиец», хотя состоял в это время в другом обще­стве. Когда он так говорил, это было совершенно бессознательное применение такого отождествления. Ни в коей мере его нельзя было назвать глупцом, напротив, он был хорошо начитан и образован. Не был он ни эмоционален, ни сентиментален в этом вопросе, наоборот, он был четок и понятен.

Почему он вдруг стал последователем Кришна­мурти? До этого он являлся членом иных обществ и организаций, и тут вдруг выяснилось, что он «кришнамуртиец». Из того, что он рассказал, казалось, что его искания окончились. Вот здесь, в итоге, он остановился.

Свой выбор он сделал, и ничто не могло поколе­бать его. Теперь он спокойно осядет и будет следо­вать всему, что было сказано и что будет сказано.

Когда мы отождествляем себя с кем-то другим, является ли это отождествлением из-за любви? Разве отождествление означает переживание и не влечет за собой угасание любви переживания? Отождеств­ление — это овладение чем-то, утверждение в чем-то, отстаивание права собственности, а собствен­ность отрицает любовь, не так ли? Владеть — зна­чит быть в безопасности, обладание — это защита, неуязвимость. В отождествлении также есть доля грубого сопротивления, либо утонченного. А разве любовь является способом самозащиты? Присутству­ет ли любовь там, где есть защита?

Любовь — ранимая, мягкая, уступчивая. Она представляет собой высшую форму чувствительно­сти, а отождествление приводит к бесчувственнос­ти. Отождествление и любовь не могут быть рядом, так как первое уничтожает вторую. Отождествле­ние — это в основном умственный процесс, с помо­щью которого ум оберегает себя. В процессе отож­дествления с кем-то он должен сопротивляться и защищаться, он должен обладать и избавляться. В этом процессе становления ум или «я» делается выносливее и способнее. Но это не любовь. Отож­дествление уничтожает свободу, а наивысшая фор­ма чувствительности рождается только в свободе.

Чтобы переживать, нужно ли отождествление? Разве сам акт отождествления — не конец исследо­вания и открытия? Счастье истины не бывает без переживания в процессе самопознания. Отождеств­ление препятствует открытию. Это все лишь еще один вид лени. Отождествление — следование опыту другого человека, следовательно, это абсолютно искусственный опыт.

Чтобы переживать, надо отбросить все отожде­ствления. Чтобы переживать, нельзя бояться. Страх мешает познанию. Из-за страха мы прибегаем к отож­дествлению с другими, с сообществом, с идеологией и тому подобным. Страх должен препятствовать и сдерживать. Можно ли отважиться на путешествие по морю, не отмеченному на карте, если вы ожидае­те нападения? Истину или счастье нельзя постичь без путешествия по дорогам собственного «я». Вы не уплывете далеко, если бросили якорь. Отождествле­ние — это убежище. Убежище нуждается в защите. А то, что требует защиты, рано или поздно будет разрушено. Отождествление несет в себе разруше­ние, отсюда возникают постоянные конфликты.

Чем больше мы сражаемся за или против отож­дествления, тем сильнее противодействие понима­нию. Если человек осознал весь процесс отождеств­ления, внешний и внутренний, если он понял, что внешнее выражение отражает внутреннюю потреб­ность, тогда открывается возможность для позна­ния и счастья. Тот, кто отождествил себя с кем-то или чем-то, никогда не познает свободы, в которой только и существует полная истина.

Домыслы и тревоги

Как забавно схожи домысел и тревога. Оба они являются продуктом деятельности неустанного раз мышления. У неугомонного ума должен быть арсе­нал чередующихся выражений и поступков. Он дол­жен занимать себя постоянно нагнетающимися чув­ствами и меняющимися интересами. Все это состав­ляющие домыслов.

Домысел — это полное противопоставление яс­ности и искренности. Распространять слухи озна­чает убегать от себя, а бегство от реальности — причина беспокойства. По своей сути уход от дей­ствительности — это и есть беспокойство. Озабо­ченность делами других кажется естественной для большинства людей, что проявляется в массовом чте­нии газетных и журнальных статей, распространя­ющих слухи об убийствах, разводах и т. п. Как нам интересно, что другие думают о нас, так и нам хо­чется знать все о других. Отсюда возникает неяв­ная, едва заметная, вкрадчивая форма цинизма и поклонения авторитету. Таким образом, мы стано­вимся все более и более подвержены влиянию вне­шних факторов, а внутри опустошаемся. Чем боль­ше внимания мы уделяем внешнему миру, тем боль­ше чувств и увлечений у нас появляется. Все это играет на руку уму, не знающему покоя, который не способен на глубокий поиск и открытие.

Домысел — это проявление беспокойного ума. Если вы молчите, это еще не означает спокойствие ума. Спокойствие не возникает вместе с воздержа­нием или ограничением, оно возникает в результа­те понимания того, что есть. Чтобы понять то, что есть, необходимо быстрое осознание, так как то, что есть, не является неподвижным. Если бы не беспокойство, большинство из нас, наверное, не чувствовали бы себя живыми. Быть снедаемым какой-то проблемой для большинства из нас показатель существования. Мы не можем пред­ставить жизнь без проблем. Чем сильнее мы загру­жаем свои умы проблемами, тем более бдительны­ми, как нам кажется, мы становимся. Постоянное напряжение из-за проблем, созданных самой же мыслью, только оглупляет ум, делая его невоспри­имчивым и истощенным.

Тогда зачем же эта непрекращающаяся погло­щенность мыслей проблемами? Разве тревога ре­шит проблему? Или все-таки решение проблемы придет, когда наш ум успокоится? Но для большин­ства людей спокойный ум — что-то пугающее. Они боятся спокойствия, потому что одному Богу извес­тно, что они могут обнаружить внутри себя, а бес­покойство избавляет от этого. Ум, который вечно боится открытий, вынужден защищаться, а тревога и есть защита.

Из-за постоянного напряжения в силу привычки и влияния внешних факторов часть нашего созна­ния стала возбужденной и беспокойной. Современ­ная жизнь поддерживает в нас такое состояние. Она отвлекает наше внимание, что является лишь спо­собом самозащиты. Защита — это сопротивление, мешающее пониманию.

Тревога, как и домысел, имеет сходство с напря­жением и важностью, но если присмотреться, то можно понять, что тревога берет свое начало в ув­лечении, а не искренности. Увлечения постоянно меняются, поэтому объекты тревоги и домыслов тоже изменчивы. Перемена — это всего лишь видоизме­ненное продолжение. Волнениям и домыслам мож­но положить конец только тогда, когда вы осознае­те причину беспокойства вашего ума. Простое воз­держание, контроль или дисциплина не приносят спокойствия, а только отупляют ум, делают его не­чувствительным и ограниченным.

Любопытство — это не путь к пониманию. По­нимание приходит с самопознанием. Тот, кто стра­дает, не любопытен, но простое любопытство с его ярким оттенком предположения является помехой к самопознанию. Предположение, как и любопытство, есть показатель беспокойства ума, и каким бы ге­ниальным он ни был, он разрушает понимание и счастье.

Мысль и любовь

Мысль с ее эмоциональным и чувственным со­держанием, не является любовью. Мысль постоян­но отрицает любовь. Мысль основана на воспоми­наниях, а любовь — это не воспоминание. Когда вы думаете о том, кого вы любите, ваша мысль не яв­ляется любовью. Вы можете вспомнить привычки вашего друга, его поведение, черты характера, вспомнить приятные и неприятные моменты в ва­ших взаимоотношениях. Но возникающие картин­ки и мысли не есть любовь. По своей природе мысль разделяющая. Ощущение времени и пространства, разлуки и скорби порождаются в процессе мышле­ния, а любовь возникает только тогда, когда про­цесс мышления останавливается.

Мысль неизбежно взращивает чувство собствен­ности. Чувство собственности, сознательное или нео­сознанное, культивирует ревность. Там, где ревность, нет любви, это очевидно. И все-таки большинство людей воспринимают ревность как показатель люб­ви. Ревность — это продукт мысли, это ее отклик эмоционального содержания. Когда чувство владе­ния или того, что вами владеют блокируется, воз­никает такая пустота, что зависть уступает место любви. Все трудности и горести возникают оттого, что мысль играет роль любви.

Если бы вы не думали о ком-то, вы бы сказали, что не любите этого человека. Но разве это любовь, когда все же вы думаете о нем? Если бы вы пере­стали думать о любимом человеке, то это, скорее всего, испугало вас, не так ли? Если бы вы переста­ли думать о друге, который умер, вы бы считали себя предавшим его, не любящим. Вы будете вос­принимать такое состояние как бессердечное, рав­нодушное и, таким образом вы станете думать о нем. У вас в руках или в вашей голове появятся фото­графии или картинки. Но если вот так заполнять свое сердце воспоминаниями ума, то не останется места для любви. Когда вы рядом с вашим другом, ^ВЬ1 не думаете о нем. Только в его отсутствие мысль начинает воссоздавать сцены и переживания, кото­рые уже мертвы. И это возрождение прошлого на­зывают любовью. Поэтому для большинства из нас любовь есть смерть, отрицание жизни. Мы живем с прошлым, с мертвецами, поэтому мы сами мертвы, хотя называем это любовью.

Процесс мышления извечно отрицает любовь. Это мысль эмоционально запутанна. Мысль — величай­шая помеха любви. Мысль создает разделение меж­ду тем, что есть, и тем, что должно быть, на этом разделении основана этика (нравственный закон). Но ни моральное, ни аморальное не знают любви. Структура морали, созданная умом, чтобы укрепить социальные взаимоотношения, не является любо­вью, а всего лишь скрепляющим веществом, похо­жим на цементный раствор. Мысль не ведет к люб­ви, не взращивает ее, потому что любовь нельзя вырастить в саду, как растение. Само желание куль­тивировать любовь — результат работы мысли.

Если вы полностью это осознали, то поняли всю важность роли мысли в нашей жизни. У мысли есть определенные задачи, но они никоим образом не свя­заны с любовью. То, что связано с мыслью, может быть понято ею, а то, что не связано, ум не может уловить. Вы спросите, что же такое любовь? Лю­бовь — состояние бытия, где нет мысли. Но сама попытка дать определение любви является мысли­тельным процессом, и значит, это уже не любовь.

Нам необходимо понять саму мысль, а не пы­таться уловить любовь посредством мысли. Отри­цание мысли не приведет к любви. Освобождение от мысли приходит только после полного осознания ее глубинного значения, а для этого необходимо очень тщательное самопознание, а не показное, по- верхностное суждение. Погружение в себя, а не по­вторение, осознание, а не определение, открывают пути мысли. Без осознания и понимания путей мысли не может быть любви.

Одиночество и уединение

Солнце село, и на фоне темнеющего неба дере­вья стали черными, с четкими формами. Широкая могучая река была тихой и спокойной. Луна только что появилась над горизонтом. Еще не создавая те­ней, она поднималась между двумя большими дере­вьями.

Мы шли вдоль крутого берега реки и вышли на дорогу, огибавшую зеленевшие пшеничные поля. Эта дорога была очень древней: по ней прошли тысячи людей. Блуждая среди полей и манговых де­ревьев, тамариндов и брошенных могил, она была знаменита преданиями и тишиной. Вдоль нее рас-пологались сады, поля, и сладкий запах гороха ап­петитно наполнял воздух ароматом. Птицы умолк­ли, усаживаясь на ветках деревьев, готовились к ночи, а в большом пруду уже отражались первые звезды. Сад погрузился в вечернюю тишину. На велосипедах проехали несколько жителей деревни, оживленно о чем-то разговаривающих, и снова на­ступила глубокая тишина.

Такое уединение — не болезненное, пугающее одиночество. Это состояние полноты и насыщенно­сти, когда ты наедине с собой. У тамариндового дерева нет иного существования, кроме как быть со­бой. Это и есть уединение. Каждый становится сам собой, как огонь, как цветок. Мы не осознаем чис­тоту этого состояния, его необъятность. Общаться по-настоящему можно только тогда, когда ты сам с собой. Быть самому в себе не означает отреченье или замкнутость. Быть самому в себе означает очи­щение от всех побуждений, повседневных дел и це­лей. Уединение — это не желаемая цель ума. Нельзя пожелать уединения. Такое желание — это лишь побег от боли из-за неспособности к общению.

Одиночество со страхами и болью — это отстра­нение, неизбежный поступок вашего «я». Причина отстранения, неважно какого масштаба, берет свое начало в смущении, конфликте, горе. Отстранение не может породить уединение. Нужно избавиться от первого, чтобы позволить второму быть. Уедине­ние — неделимое, а одиночество — это отделение себя. Тот, кто уединился, восприимчив, поэтому легко переносит все. Только уединившийся может общаться с тем, что беспричинно и безмерно. Для уединившегося жизнь вечна, для уединившегося нет смерти. Уединившийся никогда не прекратит свое существование.

Луна только всходила над вершинами деревьев, и тени были четкими и черными. Когда мы минова­ли маленькую деревушку и возвращались назад вдоль реки, залаяла собака. Река была тихой, в ее воде, как в зеркале отражались звезды и огни длин­ного моста. Высоко на берегу слышался смех детей, и плач маленького ребенка. Рыбаки приводили в по- рядок сети. Тихо пролетела ночная птица. На про­тивоположном берегу реки звучала песня, и ее сло­ва были понятными и трогательными. И снова ох­ватившее все вокруг уединение жизни.

Знание

Мы ждали поезд, а он опаздывал. Платформа была заполнена многолюдной толпой ожидающих, шумной и грязной, а воздух — едким. Плакали дети, мать кормила грудью малыша, торговцы реклами­ровали громко свой товар, продавались чай и кофе — в общем, это было беспокойное и оживленное место. Мы прохаживались вдоль платформы, наблю­дая за жизнью вокруг нас. К нам подошел мужчина приятной внешности, с выразительными глазами и доброй улыбкой. Он заговорил на английском с ак­центом. Сказал, что мы вызвали симпатию, и ему захотелось побеседовать с нами. В ходе беседы он рассказал, что он необразованный рикша, но решил вести правильную жизнь и с этого момента больше не курить.

Через некоторое время подошел поезд. В вагоне нам представился попутчик: мужчина в возрасте, был известным лингвистом, владел многими языка­ми и свободно общался на них. Много знал, был состоятелен и амбициозен. Рассказывал о медита­ции, но создавалось впечатление, что он не основы­вается на собственном опыте. Его Бог — книги. У него было традиционное и устоявшееся отношение к жизни, верил в ранний и заранее спланированный брак и в строгие нормы жизни. Он чувствовал при­надлежность к своей касте или классу и осознавал разницу интеллектуальных способностей каст. Его переполняла гордость за свои знания и положение.

Садилось солнце, поезд мчался по прекрасной сельской местности. Домашние животные, под­нимая клубы золотистой пыли, возвращались с пастбищ домой. На горизонте виднелись огром­ные черные тучи, а вдалеке слышались раскаты грома. Сколько радости вмещает в себя зеленый луг, и как мила эта деревня в обрамлении гор! Наступала ночь. Грациозный олень пасся на лугу, и даже не поднял голову, когда поезд прогрохо­тал мимо.

Знание — это вспышка света в промежутках меж­ду тьмой. Но знание не может подняться над тьмой или выйти за ее пределы. Знание имеет значение для техники, как топливо для машины, но оно не может проникнуть за пределы неизвестного. Неиз­вестное нельзя поймать в сеть известного. Знание нужно отодвинуть в сторону, чтобы возникло неиз­вестное, но как же это трудно сделать!

У нас есть память о нашем прошлом, наши мыс­ли основаны на прошлом. Прошлое — это извест­ное, отголосок прошлого вечно отбрасывает тень на настоящее, на неизвестное. Неизвестное относится не к будущему, а к настоящему. Будущее есть ре­зультат того, как прошлое прокладывает свой путь сквозь неясное настоящее. Этот промежуток, этот интервал наполнен скачкообразными вспышками знаний, прикрывающих пустоту настоящего. Но в этой пустоте содержится чудо жизни.

Привязанность к знаниям схожа с любой другой привязанностью. Она предлагает уход от страха пе­ред пустотой, одиночеством, разочарованием, стра­хом быть ничем. Свет знаний — это покрывало, под которым темнота, непостижимая для ума. Ум боится неизвестного, поэтому он прибегает к знаниям, тео­риям, надеждам, воображению. Все эти знания — препятствие для понимания неизвестного. Избавиться от знаний означает впустить страх, а не отречься от ума, который является единственным инструментом восприятия у человека, означает стать уязвимым для грусти и радости. Но отстраниться от знаний непро­сто. Быть невеждой — не означает быть свободным от знаний. Невежество — это нехватка знаний о себе самом, неосведомленность. А знание — это невеже­ство из-за отсутствия понимания путей, проходимых собственным «я». Понимание своего «я» — это ключ к свободе от знания.

Свобода от знаний возникает тогда, когда понят процесс собирания информации и желания вобрать в себя информацию. Желание накопить ее есть же­лание безопасности, уверенности. Такое желание оп­ределенности через отождествление, через осужде­ние и оправдание — это причина страха, разруша­ющего общность. Когда есть общность, нет необхо­димости накопления. Накопление — это замкнутое в себе противостояние, усиленное знаниями. Пре­клонение перед знаниями — лишь способ идоло­поклонства, оно не избавит от страдания и противоречий в жизни. Покров знаний скрывает, но ни­когда не избавляет нас от усиливающихся сомне­ний и печали. Пути ума не приведут к истине и счастью. Знать значит отрицать неизвестное.

Уважение

Этот человек утверждал, что не жаден, что до­вольствуется малым и что жизнь была благосклонна к нему, хотя и на его долю выпадали обыкновенные человеческие страдания. Он отличался скромностью, спокойствием и надеялся, что его ничто не потрево­жит на жизненном пути. Он сказал, что не был чес­толюбив, в своих молитвах благодарил Бога за все, что есть в его жизни: за семью, уклад его жизни, что не погряз в конфликтах и проблемах, как его друзья и родственники. Очень быстро он стал уважаем и был счастлив, что был одним из «избранных». Его не влекло к другим женщинам, так как у него была ти­хая, спокойная семейная жизнь. Не было у него и особых пороков, он много молился и восхвалял Бога. «Что со мной не так, — спросил он, — у меня же нет проблем?» Не дожидаясь ответа, он довольно улыб­нулся, но как-то мрачно продолжил рассказ о своем прошлом: чем он занимался, какое образование он дал своим детям, что не был расточителен, экономил вмеру. Он был уверен: чтобы занять свое место под солнцем, нужно бороться.

Уважение — это проклятие, разъедающее ум и сердце. Оно подкрадывается незаметно и разруша ет любовь. Быть уважаемым — значит уметь успех, обеспечить себе положение в этом мире, выстроить вокруг себя стену одобрения, той уверенности, ко­торая приходит с деньгами, властью, успехом, воз­можностями. Эта исключительная уверенность взра­щивает в обществе ненависть и противостояние че­ловеческих отношений. Уважаемые — всегда слив­ки общества, поэтому и являются причиной споров и несчастий. Уважаемые, как и презираемые, все­гда в зависимости от милости обстоятельств. Для них очень важно влияние окружающего мира и име­ют значение традиции, поскольку они скрывают их внутреннюю бедность. Уважаемые всегда боятся, по­дозрительны и готовы защищаться. В их сердцах страх, а в их добродетели злость. Их благие дела и набожность — это их защита. Они словно бараба­ны, пустые внутри, но звонкие, если по ним уда­рить. Уважаемые, как и презираемые, никогда не в состоянии открыться реальности, они замкнулись в уверенности в собственном совершенстве. Им не дано счастье, так как они избегают истины.

«Быть неалчным» и «быть нерасточительным» — в этом есть тесная взаимосвязь. Оба эти процесса предполагают замкнутость в себе, сконцентрирован­ность на себе с отрицательной частицей «не». Что­бы быть жадным, нужно быть активным. Направ­лять свою деятельность вовне. Вы должны бороть­ся, соперничать, быть агрессивным. Если у вас нет такого побуждения, это не означает, что вы свобод­ны от алчности, просто она у вас спрятана внутри. Ваша внешняя деятельность — это расстройство, болезненная борьба. Проще скрыть это в себе, при­крывшись словом «неалчный». Быть щедрым на руку — это одно, но быть щедрым от сердца — другое. Щедрость от руки ясна и проста и зависит от условий культурного достижения. А вот щед­рость от сердца имеет гораздо более широкое и глу­бокое значение, требуя расширенного осознания и понимания. Быть нерасточительным — опять же приятно, но это слепая замкнутость в себе, вне­шняя бездеятельность. В этом состоянии поглоще­ния собой есть внутренняя деятельность, как у спя­щего, но она никогда не пробудит вас. Процесс про­буждения болезненный, поэтому, молоды вы или стары, вы предпочитаете быть наедине с собой, чтобы стать уважаемым, чтобы умереть.

Как и щедрость сердца, щедрость руки — это поступок, направленный вовне, но часто он болез­ненный, обманчивый, саморазоблачающий. Щед­рость руки легко доступна, а щедрость сердца не­просто взрастить, это свобода от накопления. Что­бы простить, должна быть нанесена обида, чтобы оказаться обиженным, надо скопить в себе горды­ню. Щедрость сердца отсутствует, пока память тихо шепчет «мне» и «мое».

Добродетель

Море было синим, а на белом песке едва видне­лась зыбь. Вдоль широкого залива, к северу, стоял город, а к югу, почти у самой воды, росли пальмы. Едва видимые за горизонтом, появились первые аку­лы, за ними — рыбачьи лодки, представлявшие со­бой несколько бревен, связанных вместе канатом. Они направлялись южнее пальм в маленькую де­ревню. Закат был великолепен, но не там, где его ожидали, а на востоке. Это был закат наоборот. Тучи, массивные и объемные, были залиты всеми цветами радуги. В реальности это выглядело весьма фантас­тически, и переживалось почти болезненно. Вода поймала яркие краски и соткала из них путь из све­та к горизонту.

Из деревни в город возвращались несколько ры­баков, и пляж был почти пуст и тих. Над облаками появилась единственная звезда. На обратном пути к нам присоединилась женщина и заговорила о се­рьезных вопросах. Она сказала, что состоит в ка­ком-то обществе, члены которого медитируют и ис­поведуют важные добродетели. Каждый месяц вы­биралась одна добродетель, и в течение последую­щих дней ее придерживались и практиковали. Из речи и манер нашей спутницы было видно, что она была строга к себе и была нетерпима к тем, кто не разделял ее настрой и цели.

Добродетель исходит от сердца, а не от ума. Раз­витие добродетели означает хитрый расчет, самоза­щиту, умное приспособление к окружающему миру. Самосовершенствование — это отрицание доброде­тели. Откуда же взяться добродетели, если есть страх? Страх от ума, а не от сердца. Страх скрывается под различными видами: добродетель, уважение, приспособленность, служение и т. п. Страх всегда будет существовать во взаимоотношениях и де­ятельности ума. Ум неотделим от своей деятельно­сти, но он обособляется, таким образом наделяя себя продолжением и постоянством. Как ребенок играет на пианино, так и ум искусно играет на добродете­ли, чтобы стать более сильным и главенствующим во встрече с жизнью, чтобы достичь наивысшего в его понимании. Во встрече с жизнью должна при­сутствовать чуткость, а не почетная стена замкну­той в себе добродетели. Высшего нельзя достичь, к нему нет пути, нет математической прогрессии. Истина должна прийти, вы не можете пойти к ней, и ваша искусственная добродетель не приведет вас к ней. То, чего вы достигнете, — не истина, а вами же выдуманное желание. А счастье только в исти­не.

Искусное умение ума приспосабливаться в соб­ственном увековечивании поддерживает страх. Нуж­но глубоко осмыслить именно этот страх, а не то, как стать добродетельным. Мелочный ум учится добродетели, но остается мелочным. Добродетель становится уходом от его собственной мелочности, а сама добродетель превращается в мелочную. Если не понять эту мелочность, как можно переживать реальность? Как может мелочный, но добродетель­ный ум быть открытым для неизмеримого?

Добродетель возникает при понимании умствен­ного процесса, своего «я». Добродетель — это не накопленное сопротивление, это спонтанное осоз­нание и понимание того, что есть. Ум не может понять, он может перевести в действие то, что пoнято, но он не способен к пониманию. Чтобы по­нять, должна быть теплота, мягкость познания и принятия, которую может дать только сердце, когда ум замолкает. Но молчание ума — это не хитрый расчет. Желание этого молчания есть проклятие достижения с его бесконечными противоречиями и болью. Стремление быть хорошим или плохим — это отрицание добродетели сердца. Добродетель — это не противоречие и достижение, повторяющееся упражнение и результат, а состояние бытия, не яв­ляющееся результатом проекции желания. Там нет бытия, где идет борьба за него. В борьбе за бытие присутствует сопротивление и отрицание, умерщв­ление и отречение, но преодоление этого — не доб­родетель. Добродетель — это спокойствие и свобо­да от жажды быть, спокойствие от сердца, не от ума. Посредством упражнения, принуждения, сопро­тивления ум может успокоить себя. Но такая дис­циплина разрушает добродетель сердца, без кото­рой нет мира, нет благословения, ибо добродетель сердца — это понимание.

Любовь во взаимоотношениях

Тропинка, петляющая через лес, по которой хо­дили олени и другие дикие животные, оставлявшие свои следы в мягкой земле, проходила мимо чистой и ухоженной фермы и поднималась на склон, отку­да открывался вид на здания, где находились коровы с телятами, лошади, цыплята, и множество сельхозтехники. В тихие минуты с фермы доносились голоса, смех и песни. Иногда слышались громкие голоса, ругающие непослушных детей. Вдруг из дома вышла женщина, резко хлопнув дверью. Она вош­ла в хлев и стала бить корову палкой.

Как легко уничтожать то, что мы любим! Как быстро между нами возникает барьер — одно сло­во, жест, улыбка! Здоровье, хорошее настроение и желание отбрасывают свои тени, и то, что было ярко, становится тусклым и обременительным. Из-за ис­пользования мы изнашиваемся, и тот, кто был по­нятен и ясен, становится утомленным и запутан­ным. Из-за постоянного трения, из-за надежды и расстройств тот, кто был прекрасен и прост, стано­вится напуганным и выжидающим. Взаимоотноше­ния сложны и трудны, и немногие могут выйти из них без ущерба для себя. Хотя нам бы хотелось, чтобы они были постоянными, длящимися вечно, непрерывными, но взаимоотношения — это движе­ние, процесс, который должен быть глубоко и пол­ностью понят, а не превращен в соответствие внут­реннему или внешнему образцу. Соответствие, яв­ляющееся составляющей социальной структурой, теряет свое значение и власть только тогда, когда есть любовь. Любовь во взаимоотношениях — это процесс очищения, поскольку она раскрывает пути для нашего «я». Без этого раскрытия отношения име­ют малое значение.

Но как мы боремся против этого раскрытия! Борь­ба имеет множество форм: господство или подчине­ние, страх или надежда, ревность или принятие и так далее. Трудность состоит в том, что мы не любим, а если мы действительно любим, то хотим, чтобы это происходило специфическим способом, мы не даем этому свободу. Мы любим нашими умами, а не сердцами. Ум может изменяться, но любовь не может. Ум может делать себя неуязвимым, но лю­бовь не может; ум может всегда отступать, быть исключительным, индивидуализироваться или обез­личиваться. Любовь нельзя сравнивать, нельзя от нее отгородиться. Наша трудность скрывается не в том, что мы называем любовью, а в том, что в дей­ствительности исходит от ума. Мы заполняем наши сердца твореньями ума и поэтому держим наши сер­дца вечно пустыми и выжидающими. Это ум, кото­рый цепляется, завидует, удерживает и уничтожа­ет. Наша жизнь — во власти материальных основ и ума. Сами мы не любим, и это нас устраивает, но жаждем быть любимыми. Мы даем, чтобы получить, что является щедростью ума, а не сердца. Ум вечно ищет уверенность, безопасность. А можно ли с по­мощью ума сделать любовь безопасной? Может ли ум, чья сущность временна, уловить любовь, кото­рая является самой вечностью?

Но даже любовь сердца имеет свои собственные уловки из-за того, что мы так сильно развратили наши сердца, что они колеблются и запутываются. Вот это и делает жизнь настолько болезненной и Утомительной. В одно мгновение мы думаем, что испытываем любовь, а в следующий миг она уходит. И вот возникает неведомая сила, не исходящая 0т ума, запасы которого не могут быть поняты. Эта сила снова разрушается умом, поскольку в этом сражении ум кажется неизменным победителем. Этот конфликт внутри нас нельзя решить с помощью хитрого ума или колеблющегося сердца. Нет ника­кого средства, никакого способа положить конец этому конфликту. Сам поиск средства — еще одно убеждение ума, что он хозяин, что он избавляет нас от противоречия, чтобы быть умиротворенными, иметь любовь, стать кем-то.

Наша самая большая трудная задача состоит в том, чтобы ясно и глубоко осознать, что нет сред­ства для любви, как ни желал бы того ум. Когда мы поймем это по-настоящему и глубоко, тогда есть возможность получить что-то свыше. Без контакта с этим высшим делайте что хотите, а никакого дли­тельного счастья в отношениях не может быть. Если вы получили это благословение, а я нет, естествен­но, вы и я окажемся в противоречивом положении. Вы можете не быть в конфликте, но я буду, и из-за своей боли и горя. Горе так же разлучает, как и удовольствие, и пока существует та любовь, кото­рая не является моим собственным творением, от­ношения приносят боль. Если есть благословение той любви, вам ничего не остается, как любить меня, кем бы я ни был, так как тогда вы не измеряете любовь согласно моему поведению. Неважно, какие уловки ум может применить, вы и я разделены. Хотя мы можем соприкасаться друг с другом в некоторых точках, объединение происходит не с вами, а внут­ри меня самого. Такое объединение не порождается в любое время умом, оно возникает только тогда, когда ум совершенно замолкает, достигнув конца его собственной развязки. Только тогда отношения не причиняют никакой боли.

Известное и неизвестное

Длинные вечерние тени ложились на неподвиж­ные воды, река к концу дня успокаивалась. Играла мелкая рыба — выпрыгивая над водой. Птицы при­летали на ночлег, усаживаясь на ветвях деревьев. На серебристо-синем небе не было ни облачка. По реке плыла лодка, с поющими людьми. Вдалеке мы­чала корова. В вечернем воздухе стоял аромат. Гир­лянда из ноготков, искрясь в лучах заходящего сол­нца, плыла по воде. Все было прекрасно: река, пти­цы, деревья и сельские жители.

Мы сидели под деревом, любуясь рекой. Среди деревьев стоял маленький, чистенький храм, в ок­ружении ухоженных, политых, цветущих кустарни­ков. Какой-то человек пел вечерние молитвы, и его голос был печален. Освещенная последними луча­ми солнца вода имела оттенок только что распус­тившихся цветов. Прохожий присел к нам и начал говорить о своей жизни. Он рассказал, что посвя­тил много лет жизни поиску Бога, жил строго и от­казался от многих вещей, которые были ему дороги. Оказал значительную помощь в социальной работе, постройке школы и так далее. Он интересовался мно­гими вещами, но его всепоглощающим стремлени­ем было найти Бога, и теперь, после многих лет, он услышал его голос и руководствовался им как в мелких, так и в значимых делах. У него не было собственной воли, он следовал внутреннему голосу Бога. Он никогда не подводил его, хотя его смысл часто искажался. Его молитва всегда была молит­вой за очищение сосуда.

Может ли быть найдено кем-то, что неизмери­мо? Может то, что не имеет времени, быть найден­ным тем твореньем, которое соткано из времени? Может ли старательная строгость к себе привести нас к неизвестному? Есть ли средство достижения того, что не имеет ни начала, ни конца? Может ли та действительность быть поймана в сети наших же­ланий? То, что мы можем ухватить, — это проек­ция известного. Но неизвестное не может быть пой­мано известным. То, что имеет название, — это не то, что нельзя назвать, а, называя, мы только про­буждаем обусловленные отклики. Эти отклики, хотя благородные и приятные, не имеют отношения к ре­альности. Мы реагируем на раздражители, но дей­ствительность не предполагает никакого раздражи­теля — она просто есть.

Ум перемещается от известного к известному, и он не может дотянуться до неизвестного. Вы не мо­жете думать о том, чего вы не знаете, это невоз­можно. То, о чем вы думаете, выходит из известно­го, прошлого, пусть это давнее прошлое или минув­шая секунда. Это прошлое одумывается, сформиро­вывается и поддается многим влияниям, изменяясь согласно обстоятельствам и оказываемому давлению, но вечно оставаясь процессом времени. Мысль мо жет только отрицать или утверждать, она не спо­собна обнаружить или найти новое. Мысль не мо­жет натолкнуться на новое, но когда мысль затиха­ет, тогда может появиться новое, которое немед­ленно преобразовывается мыслью в старое, в пере­житое. Согласно образцу опыта, мысль вечно фор­мирует, изменяет, окрашивает. Функция мысли — связывать одно с другим, но не находиться в состо­янии переживания. Когда переживание прекраща­ется, тогда мысль принимает это и дает ему назва­ние в пределах категории известного. Мысль не может проникнуть в неизвестное, поэтому она ни­когда не сможет обнаруживать или переживать дей­ствительность.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: