Три источника человеческих знаний 2 глава

______________________

* Fechner. Ibid. S. 118.

** Заметим для избежания недоразумений, что, выставляя невозможность выразить в ясном представлении гипотезу, на которой строятся физика и химия, мы тем не менее вполне сочувствуем Фехнеру, когда он говорит: "Если нынешняя атомистическая теория кажется философу слабою, то пусть он подарит физику другою, но не может же физика променять своего талера на пустой кошелек, который стоил бы больше талера, если бы был полон" (Fechner. S. 99). Атомистическая гипотеза выполняет свое назначение, группируя физические и химические явления в одну стройную систему. Конечно, "гипотеза, - как говорит Милль, - не имеет назначения всегда оставаться гипотезою" (Mill's Logic. T. II. Р. 14); но пока гипотеза находится в виде гипотезы, то мы считаем совершенно ложным и чрезвычайно вредным переносить ее в другие области исследования, переносить уже не как гипотезу, а как вполне доказанную истину, которая может служить точкой отправления другой науке.

______________________

9. Любопытно для нас и поучительно, как отнесся к тому же вопросу знаменитый английский логик Милль в главе "Об ошибках", и именно об ошибках, происходящих оттого, что положение, кажущееся нам очевидным a priori, мы часто переносим как необходимое требование в действительность и думаем, наоборот, что то, что мы считаем невозможным a priori, невозможно и в действительности. Как пример такой ошибки Милль приводит слова Ньютона, в которых знаменитый астроном выражает логическую необходимость, побудившую его принять гипотезу эфира. "Мне кажется, - говорит Ньютон, - такою громадною нелепостью думать, что тяготение врожденно и присуще материи, так что одно тело может действовать на другое на расстоянии, через пустое пространство, и без посредства чего-нибудь другого, через что и посредством чего действие и сила могли бы быть сообщены другому, - что я не полагаю, чтобы кто-нибудь, имеющий компетентную способность мыслить о философских предметах, мог впасть в эту ошибку". Милль видит в этих словах Ньютона только прежнее, уже пережитое человечеством предубеждение. "Теперь, - говорит Милль, - уже никто не чувствует никакой трудности думать, что тяготение, как и всякое другое свойство, присуще материи; теперь никто не находит, чтобы понимание это было сколько-нибудь облегчено предположением эфира, и вовсе не считает невероятным, что небесные тела могут действовать и действительно действуют там, где их нет (вне места, занимаемого ими) *. Теперь мы не более удивляемся тому, что тела могут действовать друг на друга без взаимного соприкосновения, как и тому, что они действуют Соприкасаясь. Мы хорошо знакомы с обоими этими фактами и находим, что они одинаково неизъяснимы и что в них одинаково легко верить (We find them equally inexplicable, but equally easy to believe)" **.

______________________

* Замечательно, что для Эйлера эфир кажется так же необходимым, как и для Ньютона, и по той же самой причине: "Мысль, что притяжение существенно всякой материи, ведет к таким несообразностям (именно к действию тела вне самого себя), что следует принять, что то, что называют притяжением, есть сила, содержащаяся в тонкой материи, наполняющей пространство, "хотя мы и не знаем каким образом" (Р. II. Lettre VII. Р. 256). Спрашивается: что же мы выиграли, признав эфир? Не лучше ли было прямо перейти к той мысли, которую высказывает под конец и Эйлер: "Должно привыкнуть сознаваться в своем незнании". Это то же, что говорит и Милль, но чистосердечнее выражено. Но должно опасаться, чтобы привычка употреблять слово "притяжение" не укоренила в нас мысли, что мы и действительно понимаем, что такое притяжение. Мы не сделали в этом отношении никакого прогресса со времени Ньютона, хотя на такой прогресс указывает Милль; а может быть, привыкли употреблять слово "тяготение" и довольствуемся словом там, где он требовал мысли.

** Mill's Logic. В. V. Ch. III. § 3. P. 313 и 315.

______________________

10. Признав, однако, за факт, не подлежащий сомнению, хотя и непостижимый, что тело может действовать на другие тела, а следовательно, и на наши органы чувств на расстоянии, без непосредственного соприкосновения, будем ли мы вправе определить тело тем, что оно занимает место в пространстве? Мы знаем тела только по их действию на наши чувства, как это утверждает сам же Милль в другом месте, а так как они действуют на расстоянии, то можем ли мы знать, что такое тело в самом себе, что оно такое там, где оно пребывает, но где оно на нас не действует и где оно нам недоступно? Всегда отделенные от материи областью ее действия, мы должны считать ее недоступною нашим чувствам. Но этого мало: если материя всегда действует на расстоянии, как это доказывает физика и как это принимает Милль в своей главе "Об ошибках", по какому же праву мы должны предположить материю там, где мы не испытываем ее действия, где она для нас недоступна, и почему мы не можем предполагать ее там, где она на нас действует? Признавая факт тяготения неизъяснимым, Милль в то же время, точно так же, как и Ньютон, старается его разъяснить, с тою только разницею, что Ньютон предлагает для этого гипотезу эфира, оказавшую большую пользу физике, а Милль - гипотезу существования материи в области, недоступной для наших чувств, гипотезу, вовсе бесполезную; но обе эти гипотезы одинаково не объясняют нам чуда тяготения. Что же касается до привычки, которую мы сделали со времени Ньютона в употреблении слова "тяготение" без всяких задних мыслей, то это действительно психический факт. Употребляя часто какое-нибудь слово, люди наконец совершенно теряют его смысл и говорят о слове, которое сами же создали, как о чем-то, вне их существующем и от них не зависящем. Но значение мыслителей именно в том и состоит, как заметил, и не ошибаемся, Карлейль, что они сбрасывают эту привычку и находят предмет недоумения или удивления в том, чему толпа давно уже перестала удивляться и что кажется ей совершенно понятным и простым.

11. Но заблуждение Милля на этом не останавливается. В число подобных же ошибок, основанных на убеждении в действительной невозможности того, что нам кажется невозможным субъективно, Милль помещает убеждения, что материя не может думать, что пространство беспредельно и что ничто не может быть сделано из ничего (Ex nihilo nihil fit). "Верны или нет эти предположения, - говорит Милль, - и могут ли эти вопросы быть разрешены умом человеческим - этого мы рассматривать здесь не будем. Но такие положения не более могут быть считаемы очевидными истинами, как и старое положение, что вещь не может действовать там, где ее нет, во что не верит теперь ни один образованный человек в Европе. Материя не может думать: почему? Потому что мы не можем представить себе мысль, соединенную с каким-нибудь расположением материальных частиц" *.

______________________

* Нет, не потому, а потому что не можем себе представить такое расположение материальных частиц, которое объяснило бы нам возможность сознания и мысли. Следовательно, сказать, что сознание рождается при известном расположении материальных частиц, значит все равно, что ничего не сказать, ибо это известное расположение частиц нам совершенно неизвестно и мы даже не можем себе сфантазировать такое расположение частиц, которым объяснилось бы появление чувства. Удивительно, как даже в науку и на всех языках (certain, gewiss) проникло это бессмысленное употребление слова известный там, где нам именно ничего неизвестно.

______________________

Пространство бесконечно потому только, что, не видев никогда части пространства, за которою не следовало бы другой части, мы не можем себе составить понятия об абсолютном пределе *. Ех nihilo nihil fit, потому что, не видев никогда физического продукта без существующего физического материала, мы не можем или думаем, что не можем, вообразить себе создание из ничего. Но сами по себе все эти вещи могут быть мыслимы, точно так же как притяжение без посредствующей среды, что Ньютон считал такою нелепостью, которую не может принять ни один человек, способный думать **.

______________________

* И опять ошибка: не часть пространства, а целое надо бы нам видеть, чтобы убедиться в его конечности.

** Mill's Logic. В. V. Ch. III. § 3. P. 315.

______________________

12. В этом месте своей книги Милль не только впадает в заблуждение, но, что гораздо хуже, в противоречие с самим собою. Приняв, что из внешнего мира мы не знаем и не можем знать ничего, кроме ощущений, которые от него испытываем; определив тело как внешнюю, и притом скрытую, причину (the hidden external cause), которой мы приписываем наши ощущения, признав тело таинственным нечто (something), возбуждающим чувство в душе, а душу таинственным нечто, что чувствуети думает*, Милль не мог уже, не впадая в противоречие с самим собою, внести в число логических ошибок мысль, что материя не может думать. Материя может думать, но тогда она не будет тою материей, какой ее определил сам Милль, ибо единственное определение, которое Милль дает материи, состоит в том, что она ощущается душою, а душе - что она ощущает материю. Следовательно, ощущающая материя не будет уже материя, а душа; а ощущаемая душа не будет уже душою, а матернею. Что-нибудь одно из двух: или определение, данное Миллем материи в начале его книги, не годится, или мысль, что материя не может думать, нелепа **. Не сам ли Милль говорит, что вне наших ощущений мы не знаем ничего, следовательно, не знаем материи, а в наших ощущениях знаем материю только как причину, вызывающую в нас ощущения, а следовательно, не тем, что ощущает. Мы можем определять материю как нам угодно; но, без сомнения, и новая логика признает правило старой, что, давши раз определение, мы должны уже остаться ему верны. Мы можем допускать неизъяснимые факты, но не имеем права допускать неизъяснимых мыслей. Мы можем указывать на противоречие в фактах, отказываясь примирять эти противоречия, но не можем допускать противоречий в наших рассуждениях; ибо все значение рассуждения состоит именно в том, что оно стремится к изгнанию противоречий.

______________________

* Ibid. В. I. Ch. III. § 7 и 8. P. 67, 68.

** Замечательно, что Локк, находя невозможным мышление в материи, полагает, однако, что Бог мог дать материи, как и всякой другой субстанции, способность чувствовать и мыслить (Of hum. Understanding. В. IV. Ch. III. § 6), на что Эйлер весьма справедливо заметил, что в таком случае будет мыслить Божество, а не материя (Euler. Lettre XII. P. 270).

______________________

13. Как же примирить все эти противоречия в определении материи? Что же такое наконец материя в существе своем? Читатель, без сомнения, не ждет, чтобы мы дали категорический ответ на этот вопрос. Следуя принятой нами методе, мы удовольствуемся тем, что начертим психическую историю понятия материи.

Как только человек, выполняя свое первое произвольное движение, встретился с внешними для него телами, которые помешали его движениям, так и должно было родиться в нем первое чувство материи. Если бы в это время человек мог выражать свои чувства, то он определил бы материю как нечто такое, что мешает произвольным движениям. Но не так ли определяют материю и те ученые, которые, как, например, Эйлер, Шнелль и другие, называют инерцию главным свойством материи, которое и делает материю для нас чувствительною *. Но эти ученые распространяют, конечно, понятие инерции как сопротивления материи не одним движениям человека, но и всяким другим движениям. Это распространение мог сделать и простой человек, но только впоследствии, по расширении своих опытов и наблюдений. Но что же такое инерция? "Инерция, - говорит Эйлер, - есть свойство, находящееся в самой природе тел, по которому они стремятся оставаться всегда в одном и том же состоянии, будет ли то покой или движение" **. Нетрудно заметить, что в этом определении инерции слово стремление употреблено только в переносном значении. Человек может ощущать стремления лишь в самом себе; если же здесь говорится о стремлении в материи, это уже злоупотребление чисто психического термина. Стремится ли к чему-нибудь материя или нет - этого мы знать не можем, а знаем только за нею фактически один отрицательный признак, а именно, что, будучи в состоянии покоя, она не может сама собою выйти из этого состояния, а приведенная в состояние движения, она не может сама собою перейти в состояние покоя" ***. Но естественно, что отрицательный признак непременно уже предполагает положительный, для которого он служит отрицанием. Положительный же признак в этом случае взят человеком из собственного своего внутреннего опыта. Определяя материю инерциею, человек только отличает ее от самого себя. "Материя, - говорил он в этом определении, переведением на простой язык, - есть то, что не может ни двинуться, когда захочет, ни перестать двигаться, как это могу сделать я и существа, мне подобные". Следовательно, в этом определении человек только противополагал материю самому себе как нечто такое, что не имеет в себе воли и что может мешать произвольным движениям человека.

______________________

* Lettres d'Euler. P. II. L. VI. P. 252.

** Странно отношение так называемой позитивной философии к вопросу об инерции тел. Льюис, излагая философию Огюста Конта, говорит: "Конт начинает (свое изложение содержания механики) с подробного рассмотрения важного и необходимого философского приема, употребляемою в механике, без которого нельзя было бы установить ни одного положения относительно абстрактных законов равновесия или движения. Это - предположение, что все тела инертны: не в силу того, чтобы они подлежали так называемому закону инерции (что совершенно другое), а в силу того, что они не могут самопроизвольно изменять действие приложенных к ним сил. В действительности это - чистое предположение, ибо каждое одушевленное или неодушевленное тело в большей или меньшей степени имеет самопроизвольную деятельность или движение" (Льюис и Милль. Огюст Конт, 1867. С. 77). Но из двух предположений, что материя инертна и что всякое неодушевленное тело имеет самопроизвольную деятельность, которой, по понятиям Льюиса же, не имеет даже и человек, без сомнения, первое вероятнее, и если Льюис называет его "осколком старинной метафизики", то второе - осколок еще более старинного фетишизма и средневековых алхимистических понятий о spiritus rector, сидящем в каждом теле.

*** Ibid. P. 250.

______________________

14. Впоследствии, при расширении наблюдении и опытов, человек должен был видоизменить это первоначальное чувство материи. Он видел, что тела, которые он признавал инертными, также движутся и останавливаются независимо от его воли. Здесь-то и начинается ряд человеческих объяснений, ряд кажущихся примирений, а вследствие того и ряд ошибок. Первое примирение состоит в том, что человек, не долго думая, одушевляет материю: влагает в нее волю, подобную своей. Это мы замечаем на детях, которые весьма заметно одушевляют свои игрушки и вообще вещи, оказывающие на них влияние; это мы замечаем над необразованными людьми во множестве предрассудков; это замечаем мы, наконец, и на целых народах, оставшихся в первобытном состоянии. Дикарь, где видит движение, там предполагает и душу, особенно если это движение для него - новость. Так, дикари, видевшие первый раз часы, принимали их за живое существо. "Дикие народы, - говорит Рид, - совершенно убеждены, сто Солнце, месяц и звезды, Земля, море и воздух, источники и озера обладают умом и волею" *. Вся шаманская религия, легшая в основу и китайской национальной религии, основана на таком одушевлении всех предметов природы, а это, за исключением, конечно, откровенной религии, без сомнения, самая древняя из религий человечества. "Все языки, - как замечает Рид, - носят на себе следы того, что они образовались в то время, когда преобладала такая уверенность". Особенно это заметно по отношению к тем телам природы, которые не мог двигать сам человек. Так, мы говорим: "Солнце садится и встает, ветер дует, день приходит, жара наступает" и т. п., из чего Рид не без основания заключает, что "эти понятия образовались тогда, когда человек верил, что неодушевленные предметы имеют и жизнь, и волю" **.

______________________

* Read. V. I. P. 392.

** Ibid. P. 393.

______________________

15. По расширении опытов и наблюдений и эта вера должна была разрушиться. Она была слишком груба, чтобы человек мог ужиться с нею. В бесчисленных опытах приобрел он множество средств управлять движениями природы и, ближе ознакомившись с вещами, не нашел в них ни чувства, ни воли. Тогда появляются у него духи, управляющие движениями, дивы, гномы и, наконец, нептуны, волнующие море, эолы, дующие ветры, юпитеры-громовержцы, кидающие молнию, драконы, проглатывающие Луну, черепахи, потрясающие Землю, и т. п. Во всех этих олицетворениях, без сомнения, был исторический прогресс, но здесь нам нет до него никакого дела. Наблюдая далее над своим собственным телом, человек, конечно, скоро пришел к убеждению, что и тело его движется не всегда по его желанию, а, напротив, часто противится и мешает тем движениям, которые он хочет в нем вызвать. Тогда окончательно должно было образоваться в человеке понятие о душе и о воле как источнике произвольных движений и о материи как о субстрате этих движений. Но как же объяснить человеку те движения, которые он замечает в материи, но причины которых не видит ни в себе, ни в существах, ему подобных, когда он уже убедился, что нептуны и эолы - создания его собственной фантазии? Здесь начинается длинный ряд отыскивания причин движений или вообще причин явлений, потому что всякое явление, как мы уже объяснили выше, представляется человеком не иначе, как в форме движения. Ближайшие из причин действительно открывались в явлениях, всегда предшествовавших тому, причина которого отыскивается, а дальнейшие опять же фантазировались; только фантазии были уже другого свойства. Но об этом отыскивании причин мы скажем в следующей главе, а теперь обратимся опять к формации понятий о материи.

16. Из стремления объяснить причины движений или явлений у человека образовались два понятия, условливающие друг друга: понятие воли как силы, вызывающей произвольные движения в его собственном теле, и силы как воли, лежащей вне души человеческой и от нее не зависящей. Материя или, вернее сказать, движения материи явились для человека причиною всех тех ощущений, которые он испытывает независимо от своего произвола. Тогда определение материи приняло другую форму: "Все, что вызывает в душе человека ощущения зрительные, слуховые, осязательные и т. д., все это материя", или, другими словами: "Материя есть все, что подлежит нашему ощущению". Но, всмотревшись и в это определение материи, мы замечаем, что и здесь_ основными идеями являются все те же первоначальные идеи: идея произвола, ощущаемого человеком в самом себе, и идея материи, в которой отрицается произвол: произвола как отрицания материи и материи как отрицания произвола. Уже гораздо позднее, когда человек начал испытывать природу научным образом и заметил, что, по крайней мере, в огромном большинстве случаев два тела являются несовместными в одном и том же месте, появилось определение материи как чего-то, занимающего место в пространстве. Это определение нашло себе поддержку в определении материи как чего-то, мешающего движению, в противоположность пустоте, не мешающей ему. К пониманию же материи как необходимой для движения человек мог дойти только уже философским путем. Он мог только философским путем дойти до убеждения, что помеха, которую оказывает материя произвольному движению, что инерция материи так же необходима для выполнения движения, как и сила, нарушающая эту инерцию.

17. Из таких-то антагонистических идей составилось обширное и неопределенное понятие материи, скорее обширное чувство, чем идея, чувство, которое наука до сих пор напрасно старается уловить и выразить в точном определении. До сих пор в основе понятия о материи лежит непосредственное ощущение ее человеком - ощущение, в котором высказываются разом и идея души, и идея материи, так что идея материи предполагает идею души и, наоборот, идея души предполагает идею материи. Все попытки разорвать это ощущение, присущее каждому человеку, какой бы теории он ни держался, разорвать на две составляющие его части, и выразить каждую из них в самостоятельном определении оказывались до сих пор тщетными. Мы не можем понять души иначе, как отрицание материи, и материи иначе, как отрицание души. Если мир материальный кажется нам понятнее мира душевного, то только потому, что мы можем представить себе мир материальный, как бы ощущая его нашим осязанием и нашим зрением, возбуждая в себе ту деятельность нервов, которую Мюллер назвал "энергиею ощущения", и забывая, что в этом случае мы определяем материальное одною его способностью быть ощущаемым, т. е. определяем материю как отрицание души.

18. Родоначальника идеалистов, Платона, упрекают в том, что он определяет душу только отрицательными признаками: "Душа нематериальна, невидима, бессмертна, беспространственна, неразделима" и т. д. *. Упрек этот совершенно справедлив. Но мы утверждаем только, что он одинаково приложим и к определению материи и что мы не можем иначе определить ее, как отрицательными признаками, какую бы положительную форму ни придавали им. Так, в определении, что материя занимает место в пространстве, есть только один смысл, а именно: что материя мешает нашим произвольным движениям. В определении материи инерцией есть только тот смысл, что материя не может сама по произволу начинать и прекращать свои движения, не есть инициатива движений в противоположность душе как инициативе произвольных движений. В определении материи как подлежащей нашим чувствам есть только тоже один смысл, а именно, что материя есть то, что ощущается душою, а душа есть то, что ощущает материю, - определение, к которому пришел и Милль в начале своей "Логики", хотя впоследствии и позабыл об этом. Таково антагонистическое понятие материи и души, присущее каждому человеку, выражающееся в словах и поступках людей, но, конечно, не всегда выражающееся в их метафизических теориях. Милль совершенно справедливо замечает, что уже Фалес и Анаксимен попробовали выйти из этого антагонизма души и материи **. Милль мог бы точно так же указать на Спинозу, Гегеля и материалистов (например, Герберта Спенсера) как на попытки примирить этот психический антагонизм и превратить весь дух в материю или всю материю в дух. Но Милль должен был показать, успели ли эти фантазии проникнуть в общие убеждения человечества и успели ли они разубедить человека в том, что в душе его есть воля, а в материи нет воли, и вышло ли из этих попыток какое-нибудь определение материи и души. Лучшим доказательством, что ни того, ни другого не было, служит сама "Логика" Милля: будучи знаком с мнениями Фалеса, Анаксимена, Мальбранша, Спинозы, Лейбница, Гегеля и материалистов, Милль не задумался положить в основу своей "Логики" тот психический антагонизм в понятии материи и души, который мы хотели выяснить. И для Милля душа есть то, что ощущает материю, а материя есть то, что ощущается душою. Он не вывел только логических последствий, необходимо вытекающих из понятия такого антагонизма, а именно, что в понятие материи не входит понятие ощущающего, а в понятие души - понятие ощущаемого. Если в понятие материи ввести признак ощущающего, а в понятие души - признак ощущаемого, то вместе с тем исчезнут и самые эти понятия, а вместе с ними рухнет и основание, на котором строится "Логика" Милля. Смешав понятие души и материи, мы уничтожим эти понятия, ибо вся сила их, все их raison d'etre, заключается в их взаимном антагонизме. С этим вместе мы подорвем основу человеческого мышления о внешнем для него мире, уничтожим единственно возможную точку опоры для какого бы то ни было миросозерцания, строящегося на опытах, а не на фантазиях, ибо всякий опыт разлагается окончательно на ощущения, а в каждом ощущении есть ощущаемое и ощущающее, которых соединить для человека невозможно.

______________________

* System der Psychologie, von Fortlage. В. I. § 28

** Mill's Logic B. III. V. Note. P. 400.

______________________

Сила

19. Уже анализируя образование понятия материи, мы выяснили и образование понятия силы, так что нам остается здесь высказать только ее определение, и мы не можем его высказать лучше, как словами знаменитого астронома Джона Гершеля. "Наше непосредственное сознание усилия, - говорит он в своем "Трактате об астрономии", - когда мы употребляем силу, чтобы привести материю в движение или чтоб воспротивиться движению и нейтрализовать силу, дает нам внутреннее убеждение силы или причинности, насколько это относится к материальному миру и побуждает нас верить, что везде, где мы замечаем переход тела из состояния покоя в состояние движения, или уклонение тела с прямого пути, или ускорение, или замедление движений, - везде это есть следствие подобного же нашему усилия, где-нибудь приложенного, хотя и не сопровождаемого нашим сознанием" *.

______________________

* Traitise on Astronomy. Ch. VII. Bain. The Will. P. 473.

______________________

20. Перенос идеи нашего собственного усилия в явления внешнего мира, зависящие от наших усилий, мог совершиться очень естественно. Употребляя свою силу, чтобы преодолеть инерцию материи и привести ее в движение, человек испытывал сопротивление этой инерции и естественно видел в этом сопротивлении силу, подобную своей. Испытав же инерцию материи и убедившись в ее неспособности к самостоятельной инициативе движения или покоя, человек объяснял замечаемое им в природе движение материи - а вследствие того и все явления, которые он понимает только как движения, - приложением к инертной материи такого же агента, какой он сам в себе испытывает, когда приводит в движение инертную материю или когда прекращает движения материи, уже раз ей данные. Так образовались в человеке две идеи: идея материи как противоположности его душе и идея силы как подобия той же душе. Это снова две антагонистические идеи, материи и силы, из которых одна есть результат непосредственного ощущения человеком материи, а другая возникает уже вследствие попытки уяснить себе те движения инертной материи, которые не вызываются волею человека. Принимая разнообразнейшие то мифологические, то научные формы, обе эти идеи живут уже в человечестве так давно, как живет и мыслит оно само, и живы до сих пор, изменяя одежду, но оставаясь в сущности теми же самыми.

21. Если мы взглянем на отношения материи к силе, то увидим, что из их взаимодействия объясняются человеком все явления природы. Но из силы самой по себе нельзя объяснить этих явлений, ни из одной материи они также не объясняются. "Чтобы мир внешних явлений мог произойти, - говорит известный германский физик Шнелль, - для этого необходимым условием является сила сопротивления, инерция" *. Другими словами, если бы не было инертной материи, сопротивляющейся движению, то не было бы и самого движения, нечему было бы двигаться. Но и наоборот, если бы не было силы, движущей материю, то не было бы движения; а следовательно, и не было бы никаких явлений, ибо человек может понять явление только в форме движений, как мы это указали выше **. Спрашивается, однако, что же здесь является причиною явления: сила или материя? В обычном представлении человек воображает материю элементом страдательным, а силу - элементом действующим. Но ясно, что это только перенос в явления внешнего мира отношений самого человека к материи. Материя настолько же является причиною явления, насколько и сила. Но этого мало; свойства материи непременно условливают самое явление ровно настолько же, насколько и свойства сил, приложенных к материи. Но если мы представляем это иначе, то только потому, что воображаем материю чем-то противоположным, а силу, наоборот, чем-то родственным нашей душе.

______________________

* Die Streitfrage des Materialismus, von К. Schnell, 1858. § 31 - 35.

** См. выше, гл. XXXVI, п. 7.

______________________

22. Чем более изучал человек явления природы, тем более убеждался, что сила, которую сначала считал он чем-то витающим между телами, олицетворяя ее в разных созданиях своего воображения, связана с матернею, составляет ее неотъемлемое свойство. Наконец он пришел к убеждению, что сила во внешней природе тогда только проявляется, когда одно тело действует на другое, что сила обнаруживается только при взаимном воздействии тел и что в этом воздействии оба тела являются столько же действующими в отношении друг друга, сколько и страдающими. Таким образом, понятие силы сделалось тождественным понятию свойства тел, которое обнаруживается тогда только, когда одно тело действует на другое. Но прежний вопрос по-прежнему же остается нерешенным, а только принимает другую форму: вместо того чтобы спрашивать, откуда берется сила, спрашивается уже: что же приводит тела в то соотношение, что они начинают действовать друг на друга, начинают обнаруживать свои свойства в силах? Тела, по этой системе, всегда в мире, всегда действуют одно на другое: откуда же начало явлений, откуда перемена их, откуда, собственно, то движение, которое мы и называем явлением?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: