Постижение причин в явлениях природы

19. Слово причина так злоупотреблялось, что оно кажется нам чем-то таинственным, тогда как психическое происхождение этого понятия очень просто. Собственно говоря, мы постигаем вполне причину только тех явлений, которых причиною мы сами являемся. Книга была на одном столе и очутилась на другом, и причину этого явления я вполне постигаю, потому что я сам переложил книгу. Это единственная причина, которую человек вполне постигает. Видя же, например, что за нагреванием тела следует его расширение, я тут ровно ничего не постигаю, а только замечаю последовательность явлений и явление предшествующее называю причиной, а явление последующее - следствием, когда замечаю, что они постоянно идут вместе и именно в том же порядке. Будут ли всегда они следовать в том же порядке - этого мы не знаем, а только верим, что, должно быть, будут, верим до того сильно, что если, например, замечаем, что вода, охладившись до 4 градусов и продолжая охлаждаться далее, не сжимается уже в объеме, а, напротив, расширяется, то думаем, что это зависит от каких-нибудь особенных обстоятельств, может быть, от кристаллизации частиц воды, но не хотим признать, что тело, охлаждаясь, может увеличиваться в объеме, а нагреваясь - может уменьшаться. Мы говорим, что причина, по которой все тела падают на Землю, есть тяготение; но сказать это - значит сказать только, что все тела падают на Землю и что все тела, близкие к Солнцу, упали бы на Солнце, а близкие к Сатурну упали бы на Сатурн. Это не более как расширение наших опытов, из которого вытекает убеждение, что они всегда и везде будут так же совершаться. Причины, почему тела увеличиваются в объеме от нагревания и почему тела взаимно притягиваются, мы по-прежнему не постигаем, а только убедились в том, что при всех обстоятельствах, какие нам доступны, эти явления совершаются так, а не иначе и что если кожа от нагревания сжимается, то это потому, что в ней есть влага, испаряющаяся от тепла, и если облака не падают на Землю, а известные газы рвутся вверх, то причиною этого является воздух, мешающий этим телам подчиниться притяжению Земли.

20. Как при изучении предмета мы отделяем более постоянные признаки от менее постоянных и не можем никогда с уверенностью добраться до признака неизменного, т. е. субстанции предмета, точно так же и, изучая причину явлений, мы отделяем обстоятельства, только сопровождающие явления, от тех, которые, по нашему мнению, составляют необходимое его условие; но точно также, как не можем мы добраться до субстанции предмета, не можем мы добраться и до причины явлений. Произведя сами известное условие, мы вызываем всегда одно и то же явление, т. е., произведя сами какое-нибудь явление и видя, что всякий раз за ним следует другое, мы говорим, что мы знаем причину явлений, но собственно мы вовсе ее не знаем. Деревенский знахарь, дающий больному какой-нибудь корешок с причитыванием и пришептыванием, приписывает явление, происходящее затем в больном, отчасти корешку, а больше своим пришептываниям и причитываниям. Но медик, дающий хинин против лихорадки, знает ли причину прекращения лихорадки? В коре хинного дерева разве нет множества элементов, которые так же не нужны для прекращения лихорадки, как и причитания знахаря? Положим, однако, что химии наконец удалось выделить из хинной корки именно тот элемент, который прекращает лихорадку, но уверена ли химия в простоте своих простых элементов? Может ли быть она вполне уверена в том, что в элементе, выделенном ею из хинной корки и прекращающем лихорадку, все необходимо для произведения этого действия? Таким образом, собственно говоря, мы не можем ни одного условия явлений природы так уединить, чтобы быть убежденным, что в этом условии нет ничего лишнего, ничего такого, что не было бы необходимо для проведения известного явления. Если же мы не можем этого сделать, то не можем и указать настоящей причины явления, а не только уже постичь, почему и как эта причина вызывает известное следствие.

21. Мы знаем только одну простую причину явлений - это нашу собственную волю и переносим чувство этой причины в изучение причин явлений природы, ищем и там такую же простую, понятную для нас причину, но не находим ее точно так же, как не находим и субстанции вещей. Идея причины и идея субстанции берутся нами из внутреннего, душевного опыта, или, вернее сказать, из чувства, присущего каждому из нас, что мы существуем и по нашей воле можем производить те или другие изменения в предметах природы. Из нашего внутреннего опыта мы вносим идею субстанции и причины во внешний для нас мир, ищем там их упорно и не находим. Но мы скажем об этом переносе подробнее в особой главе.

Законы явлений

22. Если мы замечаем такое отношение между двумя явлениями - предшествующим и последующим, т. е. между причиною и следствием, что можем выразить это отношение в математической формуле, то называем эту формулу законом явления. Наблюдая, например, что каждое тело падает на Землю, и вычисляя, с какою скоростью оно падает, мы отвлекаем это явление от всех несущественных обстоятельств, которые могли бы помешать телу упасть или замедлить скорость его падения. Выразив же эту скорость в математической формуле, мы называем ее законом падения тел. Мы говорим: скорость падения тел пропорциональна квадратам их расстояний от Земли; но это есть не более как описание явления, отвлеченное от всех несущественных обстоятельств, которые могли бы изменить его. Сравнив расстояние тела от Земли и скорость падения тела, мы выразили отношение между двумя этими представлениями в математической формуле: вот все, что мы сделали.

23. Таким образом, мы видим, что постижение предметов природы, постижение ее явлений, их законов и причин доставляет нам все тот же рассудочный процесс, который мы изучили уже в образовании понятий. Понять предмет природы, или явление, или закон этого явления, или его причину - значит все то же, что составить понятие о предмете. Но мы видим также, что в этом процессе принимают деятельное и существенное участие какие-то предубеждения с нашей стороны, предрассудки, если можно так выразиться, вникая в этимологию слова. Не испытывая субстанции нигде во внешнем мире, мы ищем ее в вещах; не зная причины ничему, что не сделано нами, мы везде ее предполагаем как необходимую. Мы вносим понятие субстанции и причины как нечто уже готовое в тот рассудочный процесс, которым мы постигаем предметы природы и ее явления. Эти убеждения, следовательно, предшествуют рассудочному процессу, и вот почему мы можем их назвать предрассудками, если только не убедимся, что они вытекли из того же самого рассудочного процесса. К таким предрассудкам относится не одна идея, или, лучше сказать, не одно чувство субстанции и причины, но также понятие времени, пространства, материи и силы. Вот почему, не продолжая далее изучения рассудочного процесса, мы должны прежде всего задать себе вопрос: откуда и каким образом входят в него эти убеждения, по-видимому, не вытекающие из опыта, но тем не менее предшествующие всякому опыту; откуда появляются в нашем рассудочном процессе эти предрассудки, без которых не может, однако, совершаться сам рассудочный процесс?

ГЛАВА XXXV
Образования понятий времени, пространства и числа

Различие во взглядах на образование понятий пространства и времени (1 - 2). - Участие мускульного чувства в образовании этих понятий (3 - 10). - Образование понятия времени. Чувство усилия (11 - 13). - Образование понятия пространства (14 - 17). - Образование понятия числа (18 - 21)

1. Вопрос об образовании в нас понятий времени и пространства всегда был одним из труднейших в метафизике и психологии. Трудность здесь в том, что все предметы внешнего для нас мира и все его явления представляются нам не иначе, как уже размещенными в пространстве и совершающимися во времени, из чего само собою выходит, что понятия о пространстве и времени должны были образоваться в нас прежде всех других представлений. Из каких же представлений могли образоваться эти понятия, если в каждом нашем представлении они уже являются готовыми? Получить их из непосредственных ощущений, этих простых элементов каждого представления, мы также не могли: все ощущения наши вызываются в нас влияниями материальных предметов внешнего мира на нашу нервную систему; но такого материального предмета, как время, или такого, как пространство, во внешнем мире нет. Одно ощущаем мы нервами зрения, другое - нервами слуха, третье - нервами осязания; но какими же нервами ощущаем мы время или пространство?

2. Такое положение понятий времени и пространства заставило многих мыслителей признать идеи пространства и времени уже врожденными душе. Локк, вооружавшийся вообще против всякой врожденности идей, доказывает, конечно, и эмпирическое происхождение наших понятий о пространстве и времени *. Кант, знакомый с доказательствами Локка, однако, не удовольствовался ими и признал понятие пространства и времени понятиями априорными, т. е. не выведенными из опыта. "Пространство, - говорит Кант, - не есть эмпирическое понятие, выведенное из какого-нибудь внешнего опыта. Ибо при внешнем опыте те или другие ощущения относятся к чему-то вне меня, и для того, чтобы я мог представить их вне меня и одно подле другого, не только различными, но и в различных местах, в основе должно уже находиться представление пространства". "Представление пространства, - говорит Кант далее, - не может быть извлечено из отношений внешних явлений посредством опытов, ибо сам внешний опыт возможен только при представлении пространства". Эти основания заставили Канта назвать пространство "необходимым представлением apriori, лежащим в основе всех наших внешних созерцаний". Но так как в то же время он не признавал его и вообще за понятие, то и назвал его "чистым созерцанием" **, т. е., другими словами, тою же врожденною идеей. То же самое и почти в тех же словах высказал Кант и о времени. "Время, - говорит он, - не есть эмпирическое понятие, выведенное из какого-нибудь опыта, ибо современность или последовательность (явлений) не могли бы быть восприняты нами, если бы представление времени apriori не лежало уже в основании. Следовательно, время есть необходимое представление, которое лежит в основе всех созерцаний" ***. Не забудем, что, отправляясь от этих положений, Кант приходил к очень важным выводам: так, например, признавал геометрию "наукою, определяющею свойство пространства синтетически и apriori", и вообще называл "время и пространство двумя источниками знания, из которых apriori могут почерпаться различные синтетические познания, как это блестящим образом доказала чистая математика в отношении постижения пространства и его отношений" ****. В настоящее время защитники опыта в психологии, как, например, Бэн, Вундт и другие, без сомнения, продолжают доказывать опытное происхождение этих основных понятий человеческого мышления, а защитники самостоятельности душевной жизни, как, например, Лотце, принимают, наоборот, что идеи пространства и времени несомненно врождены душе и что самое существование пространства и времени во внешнем мире не может быть доказано. "Может быть, - говорит Лотце, - внешний мир и размещен в пространстве; может быть, события действительно протекают во времени, и в таком случае наше сознание, выражаясь своим собственным языком, вместе с тем угадало и язык вещей. Но через это деятельность сознания не изменилась и не сделалась менее принадлежащею сознанию" *****.

______________________

* Locke's Works. Of hum. Underst. В. II. Ch. II. § 2, 3; Ch. XIII und XIV.

** Krit. der Rein. Vern. Edit. Hartenstein. S. 62, 63.

*** Ibid. S. 69.

**** Ibid. S. 75. He Кант первый указал на невозможность вывести из деятельности внешних чувств идеи пространства и времени. Эта мысль встречается уже у Аристотеля; она очень ясно высказана Гетчесоном; около нее ходит и Рид; но Гамильтон, толкователь Рида, имел полное право сказать, что "первый Кант высказал великое учение, что время есть основное условие, форма или категория мысли" (Read. V. I. P. 124. Прим. 2 Гамильтона). Можно быть уверенным, что Гамильтон, отлично знавший и Канта, и Рида, и Локка, не отзывался бы с таким глубоким уважением о Канте, если бы видел в нем человека, бесцеремонно заимствующего свои мысли у английских мыслителей да еще и превращающего их в "чепуху", как высказано было недавно в нашей литературе.

***** Microkosmos v. Lotze, 1856. В. I. S. 251. Замечательно, как по этому же поводу выражается Рид: "Есть философы (Беркли и Юм), которые утверждают, что тело есть только собрание того, что мы называем ощущаемыми качествами... Для меня же ничто не кажется более нелепым, как признать, что может быть протяжение без чего-нибудь протяженного или движение без чего-нибудь движимого; но я не могу дать доказательства моего мнения, потому что оно кажется само собою очевидным и непосредственным изречением моей природы" (Read. V. I. P. 322). Неужели же это похоже на то, что высказал Кант?

______________________

3. Мы считаем бесполезным входить здесь в разбор различных мнений, высказанных по этому поводу *; но скажем прямо, что отчетливая постройка Кантом категорий пространства и времени и полное выделение чувства мускульных движений из внешних чувств, сделанное английскими психологами, начиная с Броуна **, даст нам теперь возможность уяснить себе гораздо более прежнего происхождение в человеке понятий пространства и времени, а равно понятий числа, движения, покоя, силы и причины, которые уже Гетчесон помещал в один разряд понятий, происхождение которых не может быть объяснено вполне из действия внешних чувств.

______________________

* Есть еще одно оригинальное мнение о происхождении в нас идеи пространства, и это мнение принадлежит, кажется, Мюллеру, а именно, что душа наша ощущает свой нервный организм в протяжении. Но это мнение не выдерживает кантовского анализа, ибо нервный организм будет тогда для души тоже только внешним явлением.

** Bain. The Senses. P. 71.

______________________

4. Прежде всего обратим внимание на тот замечательный факт, что отсутствие зрения и даже отсутствие слуха и дара слова вместе не мешают образованию в человеке очень верных понятий о пространстве и времени. Слепорожденные нередко удивляют зрячих своим точным измерением пространства, или, другими словами, верностью своих движений, которая была бы невозможна, если бы слепые не имели точных ощущений быстроты или медленности своих движений и точного понятия о пределах пространства, в которых эти движения совершаются. Уже для того только, чтобы ходить взад и вперед по комнате и не натыкаться беспрестанно на стены, слепой должен верно измерять отношение между быстротой своих движений и величиною комнаты; но с какою точностью он должен представлять себе фигуру тел, чтобы вырезывать из дерева с таким совершенством, с каким иногда вырезают и лепят из воска слепорожденные? С другой стороны, если мы представим себе человека, одаренного зрением, слухом и осязанием, но лишенного возможности мускульных движений, то легко поймем, что такой человек-растение не помещал бы все ощущаемое им нигде вне самого себя, ибо он не мог бы даже узнать, что у него есть тело, отдельное от тех явлений, которые он ощущает, и занимающее место в пространстве между другими телами, а просто испытывал бы различные ощущения как различные свои состояния. Вот что побуждает нас не соглашаться с теми психологами, которые, как, например, Вундт, придают главное значение зрению в образовании понятия о пространстве *. Правда, слепые медленнее зрячих сознают различные расстояния, но тем не менее доказывают собою, что без помощи зрения могут быть не только приобретаемы очень точные понятия расстояний, но и составляемы ясные представления формы тел, тогда как легко представить, что зрение само по себе не может нам дать понятий о пространстве. Слух же вовсе не участвует в определении пространства **, хотя впоследствии, комбинируя свою деятельность с деятельностью зрения и осязания, а более всего с деятельностью памяти, может служить к распознаванию отдаленности или положения в пространстве звучащих тел.

_____________________

* Thier- und Menschenseele. Vorles. XVI. S. 262.

** Manuel de Physiologie. T. II. P. 460.

_____________________

5. Следовательно, понятие о пространстве и времени может возникнуть из двух источников: чувства мускульных движений и чувства осязания. Впрочем, легко видеть, что чувство осязания, взятое в точном смысле этого слова, само по себе не может еще дать нам понятий о пространстве и времени. Ощущение тепла или холода не ограничивается, собственно, никаким местом, а ощущение местного прикосновения какого-нибудь тела, судя по выводам физиологии, есть вначале общее ощущение, испытываемое в центральных мозговых органах, и только уже впоследствии, через посредство целой цепи опытов, приучается человек давать определенное место своим осязательным ощущениям, ориентировать их *; следовательно, осязание само нуждается еще в опытах, чтобы сделаться ощущением местным, и потому не может дать нам понятия местности.

_____________________

* См. выше, гл. XIII, п. 8.

_____________________

6. Признав, однако, чувство мускульных движений за первоначального и главного деятеля в образовании наших понятий о пространстве и времени, мы должны задаться следующим вопросом: положим, что всякому мускульному ощущению движения должно уже предшествовать произвольное движение; но не должно ли всякому произвольному движению предшествовать сознание пространства? Не нужно ли прежде, чем двинуться, сознавать, что можно двинуться, что есть пространство для движения? Такими вопросами и действительно задаются психологи-метафизики, как, например, Фортлаге; но мы, не выходя из области опытов, можем сказать, что не знаем в психических явлениях ничего, предшествующего произвольному движению. "Произвольные движения, - говорит Мюллер, - выполняются зародышем прежде, чем какой-нибудь предмет может произвести на него впечатление, прежде чем может составиться идея о том, что произойдет от таких движений; зародыш движет своими членами только потому, что может ими двигать". Предшествует ли такому движению воля, как утверждает Шопенгауэр *, или стремление (Trieb), как проводят Фортлаге ** и Браубах ***, - мы этого фактически знать не можем. Думаем, однако, что слово стремление слишком неопределенно, чтобы мы могли придать ему в этом случае какой-нибудь смысл. Стремление - к чему? Не следует ли всякому стремлению предпослать знание или, по крайней мере, чувство того, к чему оно стремится? Точно так же и воля, ничем не определенная, не есть еще воля, а только возможность воли, душевная способность, еще не проявившаяся. Скорее всего можно предположить, что нервные движения человека вызываются каким-нибудь внутренним чувством, из разряда чувств сердечных: может быть, чувством недовольства своею бездеятельностью, которое и впоследствии часто вызывает в нас движения, не имеющие никакой определенной цели, кроме удовлетворения потребности движения; а может быть, органическим чувством голода, жажды и т. п. Бэн тоже принимает движение первым фактором обнаруживания жизни ****, но хочет объяснить это явление накоплением нервной силы в центральных органах нервной системы *****. Бэн ссылается в этом случае на Мюллера, забывая, что Мюллер говорит не о движениях вообще, а о движениях произвольных, которыми физиология только и может отличать жизнь животную от жизни растительной, так как другого различающего признака покуда не найдено. Всякая же безжизненная сила, к которой, конечно, следует причислить и силу электричества, хотя бы и нервного, а равно и силу всякого тока, хотя бы тоже "нервного", какой, например, принимается Бэном, движется, конечно, по законам всякой другой жидкости и всякого другого газа, а потому может дать только механические движения, по которым физиология не могла бы признать животного.

______________________

* Die Welt als Wille und Vorstellung. Leipzig, 1819. S. 28, 29.

** System der Psychologie als empirische Wissenschaft. 1855. Vorl. S XIX

*** Psychologie des Gefuhls, 1847. S. 16.

**** The Emotion and the Will. P. 327.

***** The Senses and Intellect. P. 76.

______________________

7. Не вдаваясь, впрочем, в метафизические изыскания и просто признав физиологический факт, что произвольные движения предшествуют определенным ощущениям, для восприятия которых у зародыша, может быть, еще не развиты и органы, мы можем отправиться от этого факта далее в наших наблюдениях. Очевидно, что вместе с развитием органов, и прежде всего, конечного, органа осязания (кожи), живое существо, движущееся "безо всякой идеи", или, лучше сказать, безо всякой известной нам идеи, будет тем не менее наталкиваться на ощущения, будет ощущать последствия своих движений. "Органическая потребность движений, - говорит Гербарт, - сопровождается при выполнении ощущениями, а эти ощущения комбинируются с ощущениями двигаемых членов" *. Гербарту следовало только добавить, что эту органическую потребность движения душа испытывает прежде всех прочих ощущений; но это противоречило бы теории Гербарта, у которого душа является только лейбницевскою монадою, и притом лишенною всякой особенности.

_____________________

* Lehrbuch zur Psychologie. § 47. "Движение, - говорит Вундт, - есть средний член между двумя ощущениями: между ощущением, которое есть последствие нашего внешнего внечатления, и ощущением, возникающим из движения" (Thier- und Menschenseele. В. I. Vorl. XI. S. 224). Здесь следовало только переставить слова и сказать: движение есть средний член между ощущением, возникающим из движения, и ощущением внешнего впечатления, вызванного при столкновении движущегося существа с телом внешнего мира.

_____________________

8. Это предшествование движений ощущениям и вызов ощущений движениями проливают яркий свет на то психологическое явление, которое привело Канта и других мыслителей к одностороннему умозаключению о врожденности душе идей времени и пространства. Действительно, всякое определенное ощущение наше из внешнего мира предполагает уже готовыми понятия о пространстве и времени, но это объясняется не врожденностью этих понятий душе, а тем, что движения и ощущения движений предшествуют в самой истории развития человека всякому другому определенному ощущению. Понятия пространства и времени возникают из опыта, как и все другие понятия, но из опытов не пассивных, а активных, из опытов движений, которые дают нам разом сознание времени и пространства и какое-нибудь определенное ощущение, или, выражаясь точнее, дают нам ощущения уже в пространстве и времени. Попробуем же начертить историю опытного образования этих понятий. Хотя, конечно, первое развитие души, как удачно выразился Лотце, открыто только нашим догадкам, как и первые эпохи Земли *; но психолог имеет то преимущество перед геологом, что в каждом из нас живо чувство возможности тех или других психических событий и этим чувством мы можем поверять наши догадки.

_____________________

* Microkosmos. В. I. S. 211.

_____________________

9. Предположим, что первое движение, откуда бы ни выходил его мотив, уже совершено живым существом, лишенным еще зрения и слуха, и совершено притом в пустом Пространстве, так что чувство осязания не было затронуто. Можно ли почувствовать такое движение? Если мы, двигая руку в темной комнате, ощущаем движение, то не оттого ли эхо, что мы уже воображаем себе руку, как бы видим ее движущейся? Конечно, нет, потому что независимо от направления движений мы ощущаем то усилие, которое употребляется нами, чтобы привести в движение наши члены. Слепые очень ясно сознают направление движения своих рук и своих пальцев, если могут лепить из воска или резать из дерева, а между тем они никогда не видали ни своих движений, ни даже своей руки. Как же объяснить это явление? Оно объясняется единственно тем, что мы ощущаем усилия, употребляемые нами на движения. Если носильщику, несущему три пуда, прибавить к ним еще один, то, без сомнения, он почувствует прибавку тяжести. Но что же собственно он чувствует, как не прибавку в расходе сил? Вот почему мы имеем основание утверждать, что и движение членов, не вызывающее внешних ощущений, уже само собою порождает ощущение, и именно ощущение расхода сил на движение, или, вернее, той прибавки в усилии души, которую она ощущает, все более и более возбуждая к сокращению мускулы, все более и более тратящие силу. Поясним эту последнюю мысль, так как в ней именно лежит ключ к отгадке образования в нас идеи пространства и времени.

10. Мы не могли бы ощущать расхода сил, а равно увеличивания или уменьшения в этом расходе, если бы ощущаемое и ощущающее были в этом случае одно и то же, или, другими словами: сила расходуемая не может сама чувствовать, что она расходуется и в какой мере она расходуется. На это обстоятельство, сколько нам известно, ни один психолог и физиолог не обратили должного внимания, а оно очень важно. Положим, что какое-нибудь внешнее раздражение, действующее на нервы чувства, вызывает рефлекс в нервах движения и сокращение в мускулах. На это сокращение тратятся силы организма, заготовленные им из пищи; но откуда же здесь возьмется то чувство усилия, которое мы так ясно сознаем в себе при всяком сколько-нибудь интенсивном произвольном движении? Откуда возьмется не сила - источник силы, мы знаем, но самое усилие? Организм дал бы все, что может дать, и в той мере, которая определяется раздражением, - вот и все. Если бы что-нибудь при таком положении дела могло ощущать усилие, то это само внешнее раздражение, вызывающее силы организма на трату в мускульном движении. Но внешнее раздражение для нас внешнее, и если у него есть усилия, как у человека, который нас толкает, то это не наше усилие, и мы чувствовать его не можем. Мы видели выше *, что сокращающийся мускул тратит не только те силы, которые есть у него в запасе (да и те превращаются в силу движения уже при раздражении мускула), но тратит вообще силы организма, поглощая их из других органических процессов, чем и объясняется сверхштатная деятельность раздражаемого мускула. Но что же может вызвать такое передвижение сил в организме или их превращение из элементов, вносимых в мускул кровью, в силу движения, выражающуюся сокращением мускула? Если внешнее раздражающее влияние, то оно же должно бы и чувствовать усилие, а чувствуем его мы. И действительно, при движениях, совершенно непроизвольных, как бы они сильны ни были, например, в судорогах, доводящих иногда больного человека до совершенного истощения, сам человек не ощущает усилий, кроме тех, которые он делает (если делает), чтобы противиться невольным движениям. То же самое должно бы происходить и при всех движениях безразлично, если бы трата сил всегда вызывалась, как вызывается она в рефлексах, самим состоянием организма, а не чем-то другим, живущим в организме и заставляющим его двигаться, как вызывается она в движениях произвольных. Вот из какого ясного и каждому знакомого чувства усилия выводим мы, что если организм сам собою вырабатывает физические силы из пищи, то превращение этих сил в силу движения при сокращении мускулов происходит не само собою, а вызывается или внешним раздражением, и тогда мы не ощущаем таких усилий, как это бывает в движениях рефлективных, или воздействием души на нервы движения, и тогда мы ясно ощущаем усилие, как это бывает в движениях произвольных. Следовательно, чувство усилия принадлежит не организму, тратящему и воспроизводящему силы, а душе, заставляющей организм их тратить. Вот почему (и только поэтому) чувства усилия нет при рефлексах и вот почему чувство усилия возможно и тогда, когда у тела нет уже сил двигаться или когда движение, почему бы то ни было, невозможно. Чем меньше сил в мускуле, тем больше нужно усилий со стороны души для вызова в нем одного и того же движения, как это видно ясно из тех физиологических опытов, что для вызова движения в истощенном мускуле требуется большее раздражение, чем для того, чтобы вызвать движение такой же обширности в мускуле неистощенном. Здесь сила раздражения, так сказать, заменяет силу мускула и наоборот **. Замены тут, собственно, нет, но мускул сильным раздражением возбуждается к трате своих последних запасных сил. Кроме того, мы видели уже выше, как возможно передвижение сил и их сосредоточивание в том или другом мускуле, который мы хотим сократить. Всякое сокращение мускула предполагает уже непременно трату силы, и чем более мускул истощен, тем более требуется или внешнего раздражения, или в произвольных движениях действия нервов движения, т. е. усилия со стороны души, чтобы вызвать силы из других частей организма и сосредоточить их в мускуле, который мы хотим сократить. То же явление происходит и от внешних причин, т. е. от препятствий, представляемых внешнею природой сокращению мускула: чем тяжелее тело, тем более оно растягивает мускул, тем труднее его сократить, тем более должно в нем сосредоточиться сил, тем более должно быть чувство усилия, употребляемое душою для этого сосредоточения. Душа наша в движениях тела, с нею связанного, не только распоряжается передвижением сил, вырабатываемых вообще в растительном процессе, и их переработкою в силу движения, но и чувствует большую или меньшую трудность в этом передвижении и этой переработке. Так объясняем мы чувство усилия, столь ясно сознаваемое нами при всех произвольных движениях тела. Физиологи не имеют верного средства для отличия непроизвольных движений от произвольных и потому часто ошибаются и смешивают эти два рода движений; но каждый из нас носит в себе верное средство для такого отличия - и это средство есть чувство усилия, всегда сопровождающее движения произвольные и совершенно отсутствующее при рефлективных.

_____________________

* См. гл. XI, п. 5.

** См. выше, гл. VIII, п. 10, 11, 12, 13.

_____________________

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: