|
Система изложения психических явлений 13 глава
______________________
* Рид также отличает привычку, приобретаемую нами в искусствах и ремеслах, от привычки как принципа действий, ибо привычка в этом виде "не только дает легкость действию, но порождает наклонность или побуждение к нему" (Works of Read. V. II. P. 550).
______________________
6. Образование наклонности из привычки объясняется свойством нашей души, о котором мы подробнее скажем дальше, но на которое можем уже указать и здесь. Душа наша требует постоянной деятельности и в то же время избегает препятствий, а следовательно, требует деятельности легкой: вот почему самая легкость для нас той деятельности, к которой привыкли нервы, устанавливает наклонность к этой деятельности. Правда, сознание и воля всегда остаются при нас, и, как бы сильно ни было влечение нашего нервного организма в каком-нибудь направлении, мы всегда можем противодействовать ему; но дело в том, что, тогда как сознание наше и воля действуют почти моментально, урывками, нервный организм со своими наклонностями и привычками влияет на нас постоянно; и тогда как идти вслед за наклонностями нервов для нас легко и приятно - противодействовать им тем труднее и неприятнее, чем более вкоренилось в них противоположное направление. Как только воля наша ослабеет на мгновение или сознание займется другим предметом, так нервы и начинают подталкивать нас на тот образ действий, к которому они привыкли, и "мы, - по выражению Рида, - увлекаемся привычкою, как потоком, когда плывем, не сопротивляясь течению" *. Человеку, привыкшему к курению, вовсе нетрудно не курить: это и не потребность, и не такое большое удовольствие, от которого было бы тяжело отказаться; но тяжело и неприятно целые годы, каждый час и почти каждую минуту держать настороже нашу волю против привычки, которая ежеминутно подталкивает нас к сигаре!
______________________
* The Works of Read. V. II. P. 550.
______________________
7. Чем моложе организм, тем быстрее укореняются в нем привычки. Дитя усваивает привычку гораздо быстрее и вернее, чем старик. Младенец, жизнь которого считается днями, привыкает к какому-нибудь действию после двух-трех раз его повторения, так что матери, например, которые откладывают приучать ребенка к правильному кормлению грудью, пока он окрепнет, через несколько же дней бывают принуждены бороться с укоренившеюся уже привычкой. Пеленка свернутая, подушка, положенная так или иначе два, три раза сряду, уже устанавливают в младенце привычку, противодействие которой сопровождается криком. Вот почему у беспорядочных матерей и дети беспокойны, тогда как у матери с определенным образом действий дети не кричат понапрасну. Нервы человека, так сказать, жаждут навыка и привычки, и первые привычки и навыки усваиваются, быть может, с первого же раза; но чем более накопляется привычек и навыков у человека, тем труднее вкореняются новые, встречая сопротивление в прежних: дитя приучается в несколько месяцев так говорить на иностранном языке, как не может приучиться взрослый человек и в несколько лет. Если же у старика привычки выступают яснее, чем у молодого человека, то это потому, что часто старик так же устает держать настороже свое сознание и волю, как поддерживать свое тело в прямом положении: такой старик опускается в привычку, как опускается в покойное кресло. Но мы не совсем согласны с теми, которые, как, например, Бэкон *, думают, что привычки детства труднее искореняются. Это справедливо только в том отношении, что чем старее привычка, тем она крепче, так как она укореняется именно повторением. Но если дитя, например, скоро выучивается иностранному языку, то оно точно так же скоро и забывает его, если перестает в нем упражняться. Словом, чем моложе человек, тем скорее в нем укореняется привычка и тем скорее искореняется; и чем старее сами привычки, тем труднее их искоренить.
______________________
* Oeuvres de Bacon, 1845. Т. II. P. 342.
______________________
8. Область привычки и навыка гораздо обширнее, чем обыкновенно думают. Немедленно же по рождении начинает дитя делать различные опыты и приноравливания, которые потом обращаются у него в бессознательные навыки и привычки. Мы уже видели выше, что многие из способностей зрения вовсе не простые прирожденные способности, а весьма сложные выводы, сделанные человеком в беспамятном младенчестве из множества наблюдений, сравнений, опытов, приспособлений, аналогий и умозаключений, обратившихся потом в бессознательно выполняемый навык, которым мы пользуемся впоследствии как прирожденным даром. Так, ребенок уже на третьем или на четвертом месяце после рождения навыкает верно схватывать ручонкой подаваемый ему предмет. Но если мы проанализируем это действие и сравним его с теми условиями, которые врождены органам зрения и осязания, то увидим, что только посредством множества наблюдений, аналогий и умозаключений мог достигнуть ребенок до этого, по-видимому, столь простого действия. Чтобы протянуть свою ручонку к предмету, младенец должен: 1) навыкнуть знать свою руку своею, потому что все впечатления осязания отражаются у нас ощущением не там, где предмет прикасается к коже, а в мозгу, так что если мы, прикасаясь пальцами к предмету, получаем ощущение осязания в пальцах, то это не более, как бессознательный навык, укореняющийся в младенчестве так сильно, что потом взрослый человек, у которого отрезали руку, долго еще продолжает чувствовать, как чешутся или болят у него пальцы отрезанной руки; 2) ребенок должен был навыкнуть отличать свое тело и, следовательно, свою руку от всех посторонних предметов, точно так же отражающихся в его мозгу посредством акта зрения; 3) ребенок должен был навыкнуть по своему желанию направлять руку, распускать и сжимать пальцы - тоже акт весьма сложный, выходящий из комбинации деятельности трех чувств: зрения, осязания и мускульного чувства; 4) кроме того, множеством наблюдений, аналогий и умозаключений ребенок должен был усвоить понятие о перспективе, и так усвоить, чтобы действительно видеть предметы в перспективе, а это - один из самых сложных человеческих навыков. Все предметы отражаются на нашей сетчатой оболочке глаза в одной плоскости, без всякой перспективы, а только свет и тень, знание относительной величины предметов и мгновенное сравнение предметов разной величины дают нам возможность видеть их в перспективе. Если же ребенок верно схватывает подаваемый ему предмет, то значит, что он уже видит его в перспективе. И все это громадное и сложное изучение пройдено ребенком в какие-нибудь три-четыре месяца его жизни! Так деятельно работает психическая жизнь в ребенке, в то время когда на глаза взрослых он почти не человек.
К таким же навыкам, укореняющимся в младенчестве, которыми мы потом пользуемся, не помня совершенно их трудной истории, принадлежат в нас: навык видеть двумя глазами один предмет, т. е. превращать два отражения в одно ощущение; навык видеть одноцветные предметы одноцветными, тогда как по устройству глазной сетки это должно бы быть иначе; навык при движении головы и глаз не считать неподвижные предметы движущимися; навык брать себя за больное место и чесать то, которое чешется. (Младенец, не приобретший этого навыка и у которого чешется, положим, рука, будет метаться и кричать, не зная, чем помочь себе, потому что это ощущение отражается у него только общим ощущением в мозгу.) К таким же бессознательным навыкам относятся: комбинация слуха и зрения, когда мы направляем глаза в ту сторону, откуда исходит звук; комбинация ощущений мускульных, осязательных с движениями при ходьбе; комбинация ощущений слуховых, мускульных и движений при произношении слов и пр.
9. Новейшая физиология глубоко разъяснила эти бессознательные, не врожденные, а выработанные нами деятельности наших чувств, и психологии остается воспользоваться этими результатами. В этом последнем отношении сочинение Вундта как психолога и физиолога имеет весьма важное значение. Нам кажется только ошибочным тот вывод, который Вундт делает из этих анализов: он не только говорит об ощущениях, которых мы не замечаем, но говорит о бессознательных опытах, наблюдениях, сравнениях, умозаключениях, словом, о бессознательной жизни души, беспрестанно в нас совершающейся, из которой будто бы беспрестанно входят в сознание уже готовые результаты, принимаемые сознанием за простые опыты и только наукою разлагаемые в сложные умозаключения. Но вместо того чтобы прибегать к таким неестественным умозаключениям и признавать какую-то бессознательную работу сознания, не гораздо ли проще будет принять, что все эти сложные и не врожденные нам деятельности наших чувств, открытые физиологиею, суть не что иное, как навыки, сделанные нами в самом раннем детстве, сделанные сознательно, точно так же, как множество навыков, которые мы делаем впоследствии, но самый акт выработки которых позабыт нами, как и все, что относится к бессловесному периоду нашей жизни.
К такому объяснению приводят нас многие убедительные причины. Во-первых *, мы не можем, как сказали уже выше, не противореча логике, принять бессознательные ощущения, опыты и умозаключения, потому что все эти акты суть акты сознания и без него немыслимы. Во-вторых, прямые наблюдения над младенцем показывают нам, что один, например из сложнейших бессознательных навыков, над объяснением которого много потрудилась и физиология и психология, а именно навык, приобретаемый младенцем на пятом или шестом месяце жизни, схватывать верно подаваемый ему предмет приобретается видимыми для нас попытками ребенка, сначала весьма неудачными, а потом более и более верными. В-третьих, и в зрелом возрасте мы нередко, приобретши какой-нибудь навык, должны потом употребить иногда значительное усилие памяти, чтобы вспомнить, как и когда приобрели его: что же удивительного, если мы забываем совершенно процесс приобретения навыков и привычек, усвоенных нами в младенческом возрасте, так что считаем их за врожденную способность и наклонность души, как думали прежде, или за бессознательный душевный акт, как хочет думать Вундт? **
______________________
* Vorles. uber die Menschen- und Thierselle, von Wundt. B. I. S. 113 и др.
** Джон Стюарт Милль думает, что подобным способом, на который мы здесь указали, приобретены нами даже наши уверенности в геометрические аксиомы. Эти уверенности мы приобретаем из опытов, говорит Милль, но из опытов, делаемых в такое раннее время жизни, что "мы не можем припомнить истории интеллектуальных операций этого периода" (Mill's Logic, 1862. V. I. P. 263).
______________________
10. Чтобы понять вполне данное нами объяснение этих сложных бессознательных актов души, в которых мы видим не что иное, как навыки и привычки, сделанные в младенчестве, должно несколько уяснить себе состояние детской памяти. Память младенца очень свежа и восприимчива; но в ней недостает именно того, что связывает отрывочные впечатления в один стройный ряд и дает нам потом возможность вызывать из души нашей впечатление за впечатлением, недостает дара слова. Дар слова совершенно необходим для того, чтобы мы могли сохранить воспоминание истории нашей душевной деятельности, и имеет громадное значение для способности памяти *. Если привычка сделана нами хотя и сознательно, но в тот период нашей жизни, когда мы не обладали еще даром слова, то, без сомнения, мы не можем припомнить, как мы сделали ее, хотя она в нас остается. В том же, что у бессловесного младенца действует уже память, не может быть ни малейшего сомнения: множество наблюдений показывают это очень ясно. Младенец помнит лица, образы, впечатления, хотя и не обладает еще тем могучим средством, которое одно может связать наши душевные акты в стройную систему, - не обладает словом.
_______________________
* Значение слова для памяти очень хорошо развито Вайтцем (Lehrbuch der Psychologie als Naturwissenschaft, von Theodor Waitz, 1849. S. 115, 119).
_______________________
11. Но, заметят нам, не слишком ли много приписываем мы бессловесному младенцу, говоря, что он наблюдает, делает опыты, сравнивает, умозаключает? Однако же, если наука открыла, что человек уже при выходе из младенчества обладает множеством приобретенных способностей, приобретение которых обусловливается наблюдением, опытом и умозаключением, то нам остается одно из двух: или приписать возможность делать опыты, наблюдения и умозаключения бессознательной природе, как делает это Вундт, т. е. придать сознание тому, что в то же время признается нами бессознательным, или приписать эту возможность такому все же сознательному существу, каким является нам ребенок, - и мы выбираем последнее *.
______________________
* Многие новые ученые в своем стремлении удовлетворить реалистическому направлению века впадают в странное противоречие, желая, с одной стороны, слишком возвысить природу, а с другой - слишком понизить человека. Так, в новейшей науке совершенно уже укоренилась мысль, что степень развития сознательности в животном царстве идет рядом со степенью развития нервного организма вообще и в частности с развитием головного мозга сравнительно со спинным. В то же самое время во множестве новых ученых сочинений, принявших эту мысль за аксиому, когда дело доходит до объяснения деятельности насекомых, объясняемой прежде непонятным инстинктом, приписывается этим животным способность сознательно наблюдать, делать опыты, выводить умозаключения и вводить эти умозаключения в принципы своей деятельности. Это странное противоречие найдем мы у Вундта, Фогта и других, а также во многих энтомологиях. Но нервный организм насекомого часто даже при полном отсутствии головного мозга весь состоит из нескольких нервных узелков и во всяком случае гораздо менее развит, чем нервный организм даже однонедельного утробного младенца. Если бы эти ученые были последовательны, то невольно бы остановились, приписывая пчеле и муравью более ума, чем приписывают его большим млекопитающим животным с совершенно развитым нервным организмом, и должны были бы принять одно из двух: или что аксиома их - о зависимости ума от мозгового организма - вовсе не аксиома, или что ум у насекомых не ум, а нечто другое, непонятное. Во всяком случае, признавая за насекомыми сознание, способное делать наблюдения, опыты и умозаключения, нет никакой причины не признать такого же сознания за бессловесным младенцем, нервный организм которого, во всяком случае, несравненно больше развит, чем у насекомого. Признав же важное значение мускульного чувства, сообщающего сознанию ощущения движений, мы с большей вероятностью можем предположить, что история души начинается с первых движений младенца, следовательно, еще до рождения его на свет.
______________________
12. Открывая и разъясняя эти сложные процессы душевной жизни младенца, наука удовлетворяет не одной любознательности, но приносит вместе с тем значительную практическую пользу, ибо для родителей и воспитателей чрезвычайно важно сознавать ясно, что ребенок и в первый год своей жизни живет не одною физическою жизнью, но что в душе его и в его нервной системе подготовляются основные элементы всей будущей психической деятельности: вырабатываются те силы и те основные приемы, с которыми он впоследствии будет относиться и к природе и к людям. Усвоив такой взгляд на младенца, родители и воспитатели подумают не об одном его физическом здоровье, но и об его духовном развитии. Конечно, этот период слишком закрыт от нас, чтобы мы могли внести в него наше положительное вмешательство; но мы можем действовать на него благодетельно, удаляя от ребенка в этом возрасте все, что могло бы помешать его правильному развитию - физическому и духовному. Так, мы можем внести порядок в его жизнь, позаботиться о спокойствии его нервной системы, об удалении от него всего раздражающего, грязного и уродливого не в одном только физическом смысле. Существует, например, убеждение, кажущееся для многих предрассудком, что злая кормилица вскормит и злого ребенка; но это не совсем предрассудок. Конечно, злость не может быть передана через молоко, хотя молоко раздраженной женщины портит желудок ребенка; но злая женщина обращается зло с младенцем и своим обращением, а не молоком сеет в нем семена злости или трусости. Не должно забывать, что первое понятие о человеке, которое впоследствии закрепится словом, образуется в ребенке в бессловесный период его жизни и что на образование этого понятия имеют решительное влияние те первые человеческие личности, которые отразятся в душе ребенка и лягут в основу его будущих отношений к людям. И счастливо дитя, если первое человеческое лицо, отразившееся в нем, есть полное любви и ласки лицо матери! В отношении разных людей к другим людям мы замечаем величайшее разнообразие и много бессознательного, как бы прирожденного; но конечно, многое здесь не врождено, а идет из периода бессловесного младенчества.
13. Из всего обширного процесса психической жизни младенца мы видим ясно только отрывки, указывающие на целый период развития; вот ребенок стал следить глазами за движущимися предметами, вот протягивает к ним ручонки, вот стал улыбаться, узнавать мать, отца, няню; а все это такие сложные душевные выводы, над которыми много поработал младенец, и когда он произнесет первое слово, то душа его уже представляет такой сложный и богатый организм, такое собрание наблюдений и опытов, такую высоту, до которой не мог достигнуть весь мир животных во всем своем последовательном развитии. Вместе со словом, закрепляющим образы и понятия, быстро начинает развиваться память, которая со временем свяжет всю жизнь человека в одно целое; тогда от бессловесного периода останутся одни результаты в форме бессознательных привычек и наклонностей, не только приводящих в изумление и физиолога и психолога, но и оказывающих огромное влияние на способности, характер и всю жизнь человека.
ГЛАВА XIV Наследственность привычек и развитие инстинктов
Отношение привычек и инстинктов (1 - 4). - Наследственность привычек и наследственность характеров (5 - 10)
1. Особенное значение придается привычке возможностью ее наследственной передачи. "Привычка или особенность, - говорит Льюис, - приобретенная и удержанная так долго, что она, так сказать, организовалась в особи и что организм этой последней приладился к ней, будет иметь такие же шансы передаться, как массивность мышц и костей" *. Тот же физиолог несколько далее говорит: "Как бы это ни было трудно объяснить, но нет факта более несомненного, чем тот, что привычки, твердо установившиеся, могут быть переданы в той же мере, как и всякая нормальная наклонность". Всех, кто мог бы еще сомневаться в наследственной передаче привычек, мы отсылаем к сочинению Льюиса, у которого приведено столько фактов этой наследственности и в людях и в животных, что сомнение становится невозможным. Еще более фактов подобного рода приводит Дарвин в своем сочинении, получившем известность и между русскими читателями **. Дарвин проводит эту наследственность, быть может, уже слишком далеко и старается объяснить ею вполне даже инстинкты насекомых ***, хотя и сам сознает невозможность полного доказательства этой мысли.
______________________
* Физиология обыденной жизни. С. 666.
** О происхождении видов: Соч. Ч. Дарвина. Пер. Рачинского.
*** Ibid. P. 170.
______________________
2. Непроизвольные и чисто бессознательные действия наши под влиянием глубоко вкоренившейся в нас привычки имеют так много сходного с действиями животных под влиянием инстинкта, что Рид вправе был сказать: "Привычка отличается от инстинкта не по своей сущности, а только по своему происхождению: первая приобретается, второй дается от природы" *. Но если мы примем во внимание, что и привычка может передаваться наследственно, тогда уничтожается и эта последняя возможность отличать привычку от инстинкта. Здесь само собою рождается мысль: нельзя ли все инстинкты - этот камень преткновения для физиологии и психологии - объяснить наследственностью привычек? По крайней мере, при нынешнем состоянии науки нам кажется это совершенно невозможным. Что привычка, укоренившись в наследственную особенность, сливается с природным инстинктом, видоизменяет его и служит к его дальнейшему развитию - это после Дарвина можно считать доказанным фактом. Из книги мы выносим полное убеждение, что под влиянием образа жизни, обращающегося в привычку, инстинкты животных могут действительно видоизменяться мало-помалу, в течение многих поколений, все более и более приспособляясь к новым условиям жизни, но и только. Утверждать же вместе с Дарвином, или, лучше, с поклонниками его новой системы, идущими иногда дальше самого автора, что все инстинкты образовались из этих наследственно передаваемых приспособлений и привычек, мы не имеем никакого права, не выходя из области науки, основанной на фактах, в область фантазий, основанных на отдаленных догадках. Признавая существование привычек у животных, признавая возможность наследственности этих привычек и видоизменения инстинктов под их влиянием, мы тем не менее не видим в настоящее время никакой возможности обойтись без прежней гипотезы о врожденности первоначальных инстинктов, точно так же как и без гипотезы о независимом происхождении первоначальных родов животных **.
_____________________
* Works of Read. V. I. P. 550.
** Дарвин, как и всякий другой проповедник новой мысли, увлекается ею, как кажется, слишком далеко; но то, что высказывается Дарвином только как отдаленная догадка, нередко принимается его последователями, как доказанная истина. Конечно, Дарвин, видимо, желал бы доказать, что все роды и виды животных происходят от одного какого-то прародителя; но сам же он во многих местах своей книги говорит, что это только указание, в каком направлении могла бы плодовито работать наука, а вовсе не доказанная истина, на которой могло бы строиться наше миросозерцание. Нам же кажется, что в самой догадке есть уже логическая ошибка. В самом деле, если наш земной шар, как предполагает наука, находился когда-нибудь в таком состоянии, что мог производить живые организмы (предположение это не противоречит и библейскому сказанию о произведении животных землею по Слову Божию: "И рече Бог: да изведет земля душу живу по роду" (Кн. Бытия. Гл. 1. С. 24), то, без сомнения, земля столько же могла вызвать к жизни и различные организмы с различными условиями развития, сколько и один организм с возможностью развития в бесконечное разнообразие. Первое же предположение, согласное с библейскими словами "по роду", гораздо вероятнее второго и по простой логике, потому что, если было когда-нибудь на земном шаре то время, когда организмы сами собой возникали из неорганических материй и растительные организмы сами собой преобразовались в животные, чему мы не видим и следа при нынешнем состоянии природы, то, без сомнения, земной шар и в то время представлял на своей поверхности и в различных средах своих уже по своему астрономическому положению достаточно разнообразных условий, чтобы на разных местностях его могли возникнуть различные организмы. Все, что мы можем извлечь из теории Дарвина, так это только то совершенно верное мнение, что после периода создания первых организмов они беспрестанно видоизменялись и что множество видов произошло вследствие этих видоизменений, а вместе с тем через посредство наследственности привычек, тесно связанных с изменением самих органов, изменялись и развивались инстинкты животных.
_____________________
3. Мы уже говорили о невозможности признать инстинктивные действия животных за проявления сознательного умственного процесса, что совершенно противоречило бы положению, доказанному теми же естественными науками, что умственное развитие находится в тесной связи с развитием нервного организма. Инстинкт же имеет ту особенность, что он наиболее проявляется там, где он наиболее нужен, где нервная организация беднее, а вследствие того и умственное развитие слабее. У человека мы замечаем так мало инстинктов, что, может быть, одно только сосание груди младенцем и глотание следует признать вполне инстинктивными и сложными действиями *. У млекопитающих животных, и особенно у высших пород, замечательных инстинктов также немного; тогда как у насекомых при всей бедности их нервной организации замечаются именно самые изумительные проявления инстинкта **.
______________________
* "Сосание и глотание" - очень сложные операции. Анатомы описывают до тридцати пар мускулов, которые должны быть приведены в действие при каждом глотке. Действие этих мускулов не одновременно, а один действует за другим, и этот порядок так же необходим, как и самое действие" (Works of Read. V. II. P. 545).
** "У животных число инстинктивных действий возрастает по мере неспособности их выполнять цель вида душевными актами" (Manuel de Physiologie. Т. II. P. 97).
______________________
4. Вглядевшись в жизнь муравьев и пчел, нельзя не быть пораженным необыкновенно умными и целесообразными, глубоко математически рассчитанными действиями этих крошечных существ. Поразительное геометрическое устройство сотов, математически достигающее возможно меньшей траты воску при возможно большей вместимости для меду *; дивная ткань паутины; необыкновенно целесообразное устройство коконов; непостижимый расчет бабочки для сохранения своих яичек, расчет, простирающийся на всю долгую жизнь гусеницы, которой мать, живущая несколько часов, никогда не увидит, - все это такие действия, для которых, если бы они были произведением ума, потребовались бы необыкновенно развитые умственные способности, а следовательно, и необыкновенно развитая нервная организация. Общественная жизнь муравьев, их войны с целью награбить чужих яичек и вывести из них рабов для своего племени или содержание муравьями тли в виде домашнего скота, причем маленькие мудрецы, пользуясь умеренно соком податливых насекомых, отпускают их до нового удоя, - все эти действия так похожи на действия человека, что если бы мы признали их за проявление ума, то должны были бы удивляться, почему, например, медведь с гораздо обширнейшею нервной организацией, в продолжение веков лакомящийся сотами, не сделался пчеловодом, или расчетливая хозяйка-лиса не займется разведением цыплят. Гораздо рациональнее будет признать эти удивительные умения прирожденными инстинктами, которые развились и усложнились накоплением привычек. Гораздо легче представить себе, что насекомое при всей бедности своей нервной организации обладает способностью передавать свою крошечную опытность в виде наследственной привычки потомкам и потому успело в течение своей многовековой родовой жизни накопить такое множество этих крошечных привычек, что они все вместе составляют тот сложный и умный инстинкт, который в настоящее время поражает нас изумлением. Так, если позволительно такое сравнение, крошечный коралловый полип, работая громадным обществом и многие века и передавая начатую работу потомкам, ее продолжающим, выдвигает на поверхность моря обширный остров.
______________________
* Пчелы в устройстве сотов решают проблему из высшей математики, которую называют проблемой maxima и minima (Read. V. II. P. 546).
______________________
5. Только наследственностью нервных привычек мы и можем сколько-нибудь уяснить себе наследственность человеческих характеров - факт, который кажется нам совершенно несомненным, хотя, к сожалению, и малоисследованным *. Но если наследственность наклонностей у животных уже окончательно принята наукой, то наследственность в человеческих характерах, имеющая то же основание, слишком очевидна, чтобы ее нужно было доказывать: она ожидает только ближайшего изучения и разъяснения. Если под именем характера разуметь индивидуальную особенность (habitus) в мыслях, наклонностях, желаниях и поступках человека, то, конечно, одни явления в характере человека будут продуктами его собственной жизни и жизни той среды, в которой он вращался, а другие - продуктами наследственных наклонностей и особенностей. Взяв же только эти последние явления, мы необходимо должны будем признать,, что наследственная передача этих особенностей и наклонностей могла совершиться не иначе, как через унаследование детьми нервной системы родителей со многими ее как наследственными, так и приобретенными посредством привычки наклонностями. Нервные болезни чаще передаются от родителей к детям, чем болезни других систем организма. Печальный факт наследственного помешательства едва ли может быть подвержен сомнению; а само сумасшествие есть, конечно, не более, как особое состояние нервного организма, такое же особое состояние, какое дается, без сомнения, и укоренившеюся привычкою **. Но что же передается в такой наследственной привычке?
_____________________
* Нельзя не удивляться, что такой проницательный писатель, как Бокль, выразил сомнение в столь очевидном факте, и это мы можем объяснить себе только тем, что факт этот противоречил его, все же односторонней, теории.
** Наследственность болезней признается патологиею за факт, столько же несомненный, сколько неизъяснимый, особенно наследственность от отца (Elements de pathologie, par Chomel. 4 ed. Paris, 1861. P. 102).
_____________________
Этот вопрос заслуживает исследования.
6. Для того чтобы по возможности подсмотреть, в чем состоит наследственная передача привычки, мы обратим внимание читателя на явление, без сомнения, ему знакомое: на наследственную передачу тех мелких, но тем не менее характеристических движений личных мускулов, которые составляют нашу личную мимику. Если сын или дочь вообще очень похожи на отца или мать, то сходство мелких мимических движений теряется в общем сходстве. Но часто случается так, что, например, сын, вообще похожий на мать, наследует от отца только одну какую-нибудь мимическую черту, как, например, улыбку, движение бровей и т. п.; тогда эта наследственная черта выставляется необыкновенно ярко на чуждом ей фоне лица, напоминающего мать во всем остальном. Случается и так, что какая-нибудь мимическая черта отца или матери, не замечаемая в сыне в детском возрасте, начинает проявляться в юношеском, а иногда даже под старость. Бывает и так, что этих вновь пробивающихся черт в течение времени набирается так много, что дитя, походившее в детстве, положим, на мать, становится потом все больше похожим на отца. Наконец, бывает и так, что мимические черты лица деда или бабки, как бы миновав сына или дочь, отражаются во внуке или внучке. Этот же самый факт проявляется и в том виде, что дитя, мало похожее на мать, бывает резко похоже на дядю, брата матери, как будто в сестре таинственно сохранились наследственные черты, выразившиеся в брате. Эти любопытные факты и заслуживают подробного исследования *.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|