Написано Ф. Энгельсом в мая 1839 г. Печатается по тексту газеты

Zeitung» M 127, 9 мая 1839 г.

* — «Telegraph für Deutschland». Ред. " — «кто уводит туда, где вечный стон». Ред.

НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ

Разве не является большой похвалой для книги то, что она — народная книга, немецкая народная книга? Однако именно поэтому мы вправе желать большего от подобной книги, именно поэтому она должна удовлетворять всем разумным требованиям и быть во всех отношениях безукоризненной. Народная книга призвана развлечь крестьянина, когда он, утомленный, воз­вращается вечером со своей тяжелой работы, позабавить его, оживить, заставить его позабыть свой тягостный труд, превра­тить его каменистое поле в благоухающий сад; она призвана обратить мастерскую ремесленника и жалкий чердак измучен­ного ученика в мир поэзии, в золотой дворец, а его дюжую кра­сотку представить в виде прекрасной принцессы; но она также призвана, наряду с библией, прояснить его нравственное чув­ство, заставить его осознать свою силу, свое праЕо, свою сво­боду, пробудить его мужество, его любовь к отечеству.

Следовательно, если можно справедливо требовать, чтобы народная книга вообще отличалась богатым поэтическим со­держанием, сочным остроумием, нравственной чистотой, а немецкая народная книга еще и здоровым, честным немецким духом, — т. е. качествами, которые во все времена остаются одинаковыми, — то мы наряду с этим вправе также потребо­вать, чтобы народная книга отвечала своему времени, иначе она перестает быть народной. В частности, если взять современ­ную нам жизнь, ту борьбу за свободу, которой проникнуты все явления современности, — развивающийся конституционализм, сопротивление гнету аристократии, борьбу мысли с пиетизмом ⁹, жизнерадостности с остатками угрюмого аскетизма, то я не вижу,

Ф. ЭНГЕЛЬС

почему мы не вправе были бы требовать от народной книги, чтобы она в этом отношении пришла на помощь малообразован­ному человеку, показала ему, хотя, конечно, не путем непосред­ственной дедукции, истинность и разумность этих стремле­ний, — но ни в коем случае не потворствовала бы лицемерию, низкопоклонству перед знатью и пиетизму. Само собой ра­зумеется, однако, что народной книге должны быть чужды те обычаи прежних времен, которые являются теперь бессмыс­лицей или даже несправедливостью.

Мы вправе и обязаны рассматривать согласно этим прин­ципам и те книги, которые являются теперь действительно немецкими народными книгами и обычно объединяются под этим названием. Отчасти они продукт средневековой немецкой или романской поэзии, отчасти — народного суеверия. Прежде они служили для высших сословий предметом презрения и насмешек, потом, как известно, романтики разыскали их, обработали, больше того — прославили. Но романтики инте­ресовались только их поэтическим содержанием; насколько они были неспособны понять их значение как народных книг, пока­зывает Гёррес в своем сочинении ¹², посвященном этому пред­мету. Относительно Гёрреса мы еще совсем недавно могли убе­диться, что вообще все его суждения — плод фантазии. Однако обычное мнение об этих книгах все еще основывается на его книге, и Марбах в объявлении о своем издании опирается все еще на это мнение. В связи с тремя новыми обработками этих книг, Марбахом в прозе, Зимроком в прозе и стихах, — из которых две предназначаются опять-таки для народа, — воз­никает потребность еще раз точно проверить предмет этих обработок с точки зрения его значения для народа ¹³.

Пока поэзия средневековья вообще оценивается так раз­лично, суждение о поэтических достоинствах этих книг должно быть предоставлено каждому в отдельности; но никто, конечно, не станет отрицать, что они действительно по-настоящему по­этичны. Поэтому, если они и не добьются признания в качестве народных книг, то во всей своей силе должна сохраниться их поэтическая ценность; более того, согласно словам Шиллера:

Что живет бессмертпо в песнопенье, В жизни гибель обретет *,

иной поэт, может быть, даже найдет лишний повод сохранить для поэзии путем обработки то, что не может удержаться в народе.

* Из стихотворения Шиллера «Боги Греции». Ред,

НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ

Между повествованиями германского и романского происхо­ждения наблюдается очень характерное различие: германские — подлинные народные сказания — выставляют на первый план активно действующего мужчину; романские выдвигают жен­щину — или просто как страдающее существо (Геновефа) или как существо любящее, следовательно, тоже пассивное по отношению к страсти. Исключением являются только «Дети Хей-мона» и «Фортунат» — два романских сказания, но также отно­сящиеся к народным, между тем как «Октавиан», «Мелюзина» и т. д. являются продуктом приднорной поэзии и лишь впослед­ствии распространились в народе is результате прозаической обработки. — Из комических произведений тоже только одно не прямо германского происхождения — «Соломон и Морольф», между тем как «Уленшпигель», «Шильдбюргеры» и т. д., бесспор­но, являются нашими.

Если рассматривать все эти книги в целом и оценивать их согласно высказанным вначале принципам, то ясно, что они с одной лишь стороны удовлетворяют этим требованиям: в них много поэзии и остроумия, к тому же в форме, is общем вполне доступной даже самым необразованным людям; но, с другой стороны, книги эти совсем но удовлетворяют нас. Некоторые из них обнаруживают свойства, противоречащие нашим требованиям, другие удовлетворяют им только отчасти. Поскольку они являются продуктами средневековья, им, есте­ственно, совершенно чужды те особые цели, которые может ставить перед ними наше время. Поэтому, несмотря на внешнее богатство этой области литературы и несмотря на декламации Тика и Гёрреса, они оставляют желать еще очень многого; но будет ли когда-нибудь заполнен этот пробел — другой вопрос, на который я не берусь ответить.

Переходя теперь к отдельным произведениям, можно сказать, что, бесспорно, важнейшее из них— это «История о неуязвимом Зигфриде». — Эта книга мне нравится, это — рассказ, остав­ляющий желать немногого; он полон превосходной поэзии, по­данной то с величайшей наивностью, то с прекраснейшим юмористическим пафосом; книга брызжет остроумием — кто не знает великолепного эпизода, изображающего борьбу двух трусов? Здесь есть характер, дерзкое, юношески-свежее чувство, которое может послужить примером для любого странствую­щего подмастерья, хотя ему и не приходится теперь бороться с драконами и великанами. И если бы только устранить опе­чатки, которых особенно много в лежащем передо мной (кёльн­ском) издании ¹⁴, и расставить правильно знаки препинания, то переработки Шваба ¹⁶ и Марбаха померкнут перед этим образцом

2 М. и Э„ т. 41

Ф. Энгельс

подлинно народного стиля. Но и народ, со своей стороны, также оказался благодарным: ни одну из народных книг я не встречал так часто, как эту.

«Герцог Генрих Лев». — Мне, к сожалению, не удалось раз­добыть старого экземпляра этой книги; по-видимому, новое из­дание, напечатанное в Эйнбеке¹⁰, совершенно вытеснило старое. Вначале помещена генеалогия брауншвейгского дома, дове­денная до 1735 г., затем следует биография герцога Генриха согласно истории, а потом народное сказание. К этому присо­единены еще рассказ, повествующий о Готфриде Бульонском то же самое, что народное сказание приписывает Генриху Льву, история о рабе Андронике, принадлежащая, как предпола­гают, палестинскому настоятелю Геразими, и конце значительно измененная, и одно стихотворение новейшей романтической школы, автора которого я не могу припомнить, где снова пере­дается сказание о Льве. 13 результате этого само сказание, ле­жащее в основе народной книги, совершенно исчезает под гру­зом всяких привесков, которыми снабдила ее щедрость мудрого издателя. Само сказание прекрасно, остальное же неинтересно,— что за дело швабам до брауншвейгской истории? И какой смысл давать современную многословную балладу после простого стиля народной книги? По и стиль этот исчез; гениальный автор обработки, которым, на мой взгляд, был какой-нибудь священник или школьный учитель конца прошлого века, пишет следующим образом:

«Итак, цель путешествия была достигнута, обетованная земля ле­жала перед глазами, можно было ступить на землю, с которой связаны самые значительные воспоминания религиозной истории! Благочестивое простодушие, взиравшее на нее с вожделением, претворилось здесь в пла­менное благоговение, нашло здесь полное умиротворенно и стало живейшей радостью в господе».

Пусть восстановят древний язык сказания; пусть прибавят к нему, чтобы заполнить книгу, другие подлинные народные сказания и в таком виде распространят его в народе, тогда оно сохранит поэтический дух; но в нынешней своей форме оно недостойно того, чтобы обращаться в народе.

«Герцог Эрнст». — Автор этой книги не был особенно круп­ным поэтом: все поэтические элементы он нашел в восточной сказке. Но книга хорошо написана и представляет собой весьма занимательное чтение для народа; этим, однако, все и ограни­чивается. Так как ни один человек не поверит уже в реальность встречающихся в ней фантастических образов, то ее можно оставить в руках народа без изменений.

НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ

Я перехожу теперь к двум сказаниям, созданным немецким народом и получившим в его творчестве дальнейшее развитие, сказаниям, принадлежащим к самым глубоким творениям на­родной поэзии всех народов. Я имею в виду сказания о Фаусте и о Вечном жиде. Они неисчерпаемы; каждая эпоха может, не изменяя их существа, присвоить их себе; и хотя обработки сказания о Фаусте после Гёте то же самое, что обработки «Илиады» post Homerum *, все же в них открываются каж­дый раз новые стороны, не говоря уже о важности сказания об Агасфере для новейшей поэзии. Но в каком виде приводятся эти сказания в народных книгах! Они представлены там отнюдь не как произведения свободной фантазии, нет, а как творения рабского суеверия: книга о Вечном жиде требует от нас даже религиозной веры в ее содержание, которую она пытается оправ­дать библией и рядом нелепых легенд; от сказания в ней оста­лась лишь самая внешняя оболочка, зато она содержит в себе очень длинное и скучное христианское назидание о жиде Ага­сфере. Сказание о Фаусте низведено до уровня банальной истории о ведьмах, прикрашенной обычными анекдотами о волшебстве; даже та крупица поэзии, которая сохранилась в народной комедии, почти совершенно исчезла. Обе эти книги не только не способны доставить поэтическое наслаждение, но в современном своем виде могут лишь снова укрепить и обно­вить старое суеверие; да и чего другого можно ожидать от подобной чертовщины? Понимание сказания и его содержания, по-видимому, исчезло совершенно и в народе. Фауст рассмат­ривается как обыкновенный колдун, а Агасфер — как величай­ший злодей после Иуды Искариота. Но разве невозможно было бы спасти оба эти сказания для немецкого народа, восстановить их в своей первоначальной чистоте и выразить их сущность так ясно, чтобы их глубокий смысл стал более доступным и менее образованным людям? Марбах и Зимрок еще не добра­лись до обработки этих сказаний; пожелаем им в этом' деле руководствоваться мудрой критикой!

Перед нами лежит другой ряд народных книг — это шуточ­ные: «Уленшпигель», «Соломон и Морольф», «Поп из Кален-берга», «Семь швабов», «Шильдбюргеры». У немногих народов можно встретить такую коллекцию. Это остроумие, эта есте­ственность замысла и исполнения, добродушный юмор, всегда сопровождающий едкую насмешку, чтобы она не стала слиш­ком злой, поразительная комичность положений — все это, по правде сказать, могло бы заткнуть за пояс значительную

* — после Гомера, Рвд, 2-

«Дети Хеймона» и «Фортунат», где мы снова видим в цен­тре действия мужчину, — опять-таки две настоящие народные книги. В «Фортунате» нас привлекает исключительно веселый юмор, с которым сын фортуны совершает все свои похожде­ния; в «Детях Хеймона» — дерзкое своенравие, неукротимый дух оппозиции, который с юношеской силой противостоит абсолютной, тиранической власти Карла Великого и не боится отомстить собственной рукой, даже на глазах государя, за на­несенные оскорбления. В народных книгах должен царить

* — считаю, что Карфаген должен быть разрушен. Ред.

Ф. ЭНГЕЛЬС

подобный юношеский дух, и ради него можно не обращать вни­мания на многие недостатки. Но где найти его в «Гризельде» и родственных ей произведениях?

И, наконец, самые замечательные вещи — гениальный «Сто­летний календарь», сверхмудрый «Сонник», никогда не обманы­вающее «Колесо счастья» и тому подобные бессмысленные по­рождения пагубного суеверия. Всякий, заглянувший хоть раз в книгу Гёрреса, знает, какими жалкими софизмами он оправдывал всю эту чепуху. Все эти ничтожные книги прус­ская цензура удостоила своей печатью. Они, конечно, ни ре­волюционны, как письма Берне ²⁰, ни безнравственны, как это утверждают в отношении «Вали» ²¹. Мы видим, сколь ложны обвинения, будто прусская цензура исключительно строга. Мне, разумеется, нет необходимости больше доказывать, что подобная чепуха не должна распространяться в народе.

О прочих народных книгах нечего сказать: истории о Пон-тусе, Фьерабрасе и т. п. уже давно забыты и, следовательно, не заслуживают больше этого названия. Но мне кажется, что уже в этих немногих замечаниях я показал, как неудовлетвори­тельна эта литература, если рассматривать ее с точки зрения интересов народа, а не интересов поэзии. Она нуждается в об­работке после строгого отбора, причем без необходимости не сле­дует отклоняться от старинных выражений, должна быть хо­рошо издана и тогда может распространяться среди народа. Было бы нелегко и неблагоразумно насильственно уничтожить те из книг, которые не выдерживают требований критики; только такой книге, которая действительно распространяет суеверия, цензура могла бы отказать в разрешении. Прочие исчезают сами собой; «Гризельда» встречается редко, а «Три­стана» почти совсем нельзя встретить. В некоторых местностях, как, например, в Вуппертале, невозможно найти ни одного экземпляра; в других же, как, например, в Кёльне, Бремене и т. д., почти каждый лавочник выставляет в окнах экземпляры этих книг для приезжающих крестьян.

Но неужели ради немецкого народа не стоило бы издать лучшие из этих книг в разумной обработке? Конечно, не всякий способен выполнить такую обработку; я знаю только двух авторов, обладающих достаточной критической проницатель­ностью и вкусом для правильного отбора и умением пользо­ваться при изложении старинным стилем, — это братья Гримм; но найдется ли у них охота и досуг для этой работы? Обработка Марбаха совершенно не годится для народа. Да и на что тут рассчитывать, если он сразу начинает с «Гризельды»? Он не только лишен всякого критического чутья, но и позволил себе

НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ

делать такие пропуски, в которых вовсе не было никакой необ­ходимости; к тому же он сделал стиль этих произведений со­вершенно тусклым и бесцветным — достаточно сравнить на­родную книгу о «Неуязвимом Зигфриде» или какую-нибудь другую книгу с его обработкой. У него встречаешь только не связанные друг с другом предложения, перестановки слов, для которых не было другого повода, кроме мании г-на Марбаха, за отсутствием самостоятельности иного рода, казаться самостоя­тельным хоть здесь. Что же другое, как не это, побудило его изменить прекраснейшие места в народной книге и расставить там свои ненужные знаки препинания? Для того, кто не знает народной книги, рассказы Марбаха вполне хороши, но доста­точно сравнить то и другое, чтобы убедиться, что вся заслуга Марбаха сводится к исправлению опечаток. Его гравюры весьма различного достоинства. Обработка Зимрока не подви­нулась еще настолько вперед, чтобы можно было высказать о ней суждение; но я гораздо больше доверяю Зимроку, чем его сопернику. Гравюры его тоже, как правило, лучше, чем марба-ховские.

Необычайной поэтической прелестью обладают для меня эти старые народные книги, с их старинной речью, с их опе­чатками и плохими гравюрами. Они уносят меня от наших запутанных современных «порядков, неурядиц и утонченных взаимоотношений» в мир, который гораздо ближе к природе. Но об этом здесь не может быть речи. Главный аргумент Тика заключался именно в этой поэтической прелести, но что зна­чит авторитет Тика, Гёрреса и всех прочих романтиков, когда разум говорит против него и когда дело идет о немецком народе?

Написано Ф. Энгельсом осенью 1839 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале Перевод с немецкого

tTelegravh für Deutschland» MM 186, 188, 189, 190 U 191; ноябрь 18.39 г.

Подпись: Фридрих Освальд

20 ]

КАРЛ БЕК

Я — дикий, необузданный султан, Гро;ша моих железных песен сила; Мне вкруг чела страданье положило С таинственными складками тюрбан *.

С такими высокопарными словами г-н Пек, добиваясь при­знания, вступил в ряды немецких поэтов; во взоре — гордое чувство своего призвания; вокруг уст — столь модная в наше время складка мировой скорби. Так протянул он руку за лавровым венком. С тех пор прошло два года; покрыл ли при­миряюще венок «таинственные складки» на его челе?

Первый сборник его стихов был полон дерзаний. «Железные песни», «Новая библия», «Юная Палестина» ²² — двадцатилет­ний поэт со школьной скамьи устремился прямо в небеса! Это был огонь, который пылал, как никогда; правда, огонь этот силь­но дымил, так как горело совершенно зеленое, свежее дерево.

Молодая литература развивалась так быстро и блестяще, что ее противники поняли: высокомерным непризнанием или осуждением можно больше потерять, чем выиграть. Настало время изучить ее и напасть на ее действительно слабые места. Но уже тем самым молодая литература была, конечно, признана равноправной. Скоро было найдено изрядное количество таких слабых сторон, — действительных или кажущихся, — это для нас здесь безразлично; но громче всего утверждали, что преж­няя «Молодая Германия» ⁶ хочет уничтожить лирику. Действи-

* Из стихотворения Карла Бека«Султан», вошедшего в сборник его стихов«Ночи. Железные песни». Ред.

КАРЛ БЕК

тельно, Гейне сражался со швабами²³; Винбарг едко критиковал шаблонную лирику и ее вечно повторяющиеся перепевы; Мундт отвергал всякую лирику как несвоевременную и пророчил при­шествие литературного мессии прозы; это было уже слишком. Мы, немцы, искони гордились своими песнями; если французы хвалились завоеванной ими хартией и осмеивали нашу цензуру, то мы гордо указывали на философию от Канта до Гегеля и на ряд песен, начиная с «Песни о Людовике» ²⁴ и вплоть до Нико-лауса Лснау. Неужели эта сокровищница лирики должна была теперь для нас погибнуть? И вот появляется лирика «молодой литературы» с Францем Дингельштедтом, Эрнстом фон дер Хайде, Теодором Крейценахом и Карлом Иском.

Незадолго до стихотворений Фрейлиграта²⁵- появились «Ночи» Пека. Известно, какое внимание обратили па себя оба эти сборника стихов. Появилось два юных лирика, рядом с ко­торыми нельзя было тогда поставить никого из молодых. Кюне со свойственной его «Характерам» манерой провел в «Elegante Zeitung» * параллель между Пеком и Фрсйлигратом ²⁶. К этой критике я хотел бы применить слова Винбарга, сказанные им по поводу Г. Пфицера ²⁷.

«Ночи» — это хаос. Все пестро и беспорядочно перепутано. Картины часто смелые, словно причудливые очертания скал; зародыши грядущей жизни, которые тонут в море фраз; кое-где начинает пробиваться цветок, появляются островки, образуется кристаллический слой. Но во всем еще царит сумятица и беспо-' рядок. Не к Вёрне, а к самому Веку подходят слова:

Как дико мчатся образы, сверкая,

В моем разгневанном, горячечном мозгу **.

Образ, который дает нам Бек в первом его опыте о Вёрне, по­разительно искажен и неверен; при этом нельзя не узнать влия­ния Кюне. Не говоря уже о том, что Вёрне никогда в жизни не произносил бы таких фраз, ему была также несвойственна вся эта отчаянная мировая скорбь, которую ему приписывает Бек. Неужели это светлый Берне, сильный, несокрушимый харак­тер, любовь которого согревала, но не сжигала, и менее всего его самого? Нот, это не Берне, это лишь неясный идеал совре­менного поэта, сотканный из гейневского кокетства и мундтов-ской риторики, идеал, от осуществления которого упаси нас, боже.В голове Берне никогда «не мчались дико образы, сверкая», никогда не проклинал он «со вздыбленными кудрями» неба;

* — «Zeitung für die elegante Welt». Ред. •• К. Бек. «Ночи. Железные песни. Двадцать вторая ночь». Ред,

Ф. ЭНГЕЛЬС

в сердце его никогда не наступала полночь, а всегда было утро; небо его было не кроваво-красное, а всегда голубое. К счастью, Берне не был так чудовищно полон отчаяния, чтобы написать «Восемнадцатую ночь». Если бы Бек не болтал так много о крови сердца, которой пишет его Берне, я подумал бы, что он не читал «Французоеда» ²⁸. Пусть Бек возьмет самую скорбную страницу из «Французоеда», и она окажется светлым днем по сравнению с его аффектированным «бурнонощным» отчаянием. Разве Берне недостаточно поэтичен сам по себе и его нужно еще приправлять этой новомодной мировой скорбью? Новомодной, говорю я, ибо никогда не поверю, что эта скорбь свойственна настоящей современной поэзии. Ведь в том-то и заключается ве­личие Берне, что он был выше жалкой риторики и излюбленных словечек узкого литературного круга наших дней.

Еще раньше, чем могло сложиться законченное суждение о его «Ночах», Бек уже выступил с рядом новых стихотворений; «Странствующий поэт» ²⁰ показал нам ого с другой стороны-Буря утихла, хаос начал приходить в порядок. Нельзя было ожидать таких превосходных описаний, какие даны в первой и второй песнях; нельзя было поверить, чтобы Шиллер и Гёте, попавшие в когти нашей педантической эстетики, могли предо­ставить материал для столь поэтического сопоставления, ка­кое было дано в третьей песне; чтобы поэтическая рефлексия Бека так спокойно и почти по-филистерски парила над Варт-бургом, как это было в действительности.

Со своим «Странствующим поэтом» Бек по всей форме всту­пил в литературу. Бек возвестил о выходе «Тихих песен», а в прессе появилось сообщение, что он-де работает над траге­дией «Погибшие души».

Прошел год. Кроме отдельных стихотворений, Бек ничем не давал о себе знать. «Тихие песни» не появлялись и о «Погибших душах» нельзя было узнать ничего определенного *. Наконец, «Elegante» ** преподнесла «Новеллу в эскизах», принадлежавшую его перу ³⁰. Опыт такого автора в области прозы мог, во всяком случае, претендовать на внимание. Сомневаюсь, однако, чтобы этот опыт удовлетворил даже какого-нибудь друга бековской музы. По некоторым образам можно было узнать прежнего Бека; при более тщательной отделке стиль был бы недурен; но этим и исчерпывается все хорошее, что можно сказать об этом маленьком рассказе. Ни глубокими мыслями, ни поэтическим взлетом он не поднимается выше уровня вульгарной занима-

* См. настоящий том, стр. 24. Ред. *• ~» «Zeitung für die elegante Welt». Рев.

КАРЛ ВЕК

тельной беллетристики; выдумка довольно шаблонная и даже неяркая, выполнение заурядное.

На одном концерте приятель мне сказал, что «Тихие песни» Бека будто бы появились ^S1. В этот момент как раз послышались звуки адажио бетховенской симфонии. Таковы, подумал я, будут эти песни; но я обманулся; в них было мало Бетховена и много беллиниевских ламентаций. Когда я взял в руки малень­кую книжку, я ужаснулся. Первая же песнь так бесконечно тривиальна, написана в такой дешевой манере, лишь своими изысканными оборотами речи она якобы оригинальна!

Эти песни напоминают «Ночи» только своей безмерной ме­чтательностью. Что по ночам многое могло присниться, было простительно; к «Странствующему поэту» были снисходительны, но и теперь еще г-н Бек никак не может проснуться. Уже на тре­тьей странице он грезит, на страницах 4,8,9,15,16, 23, 31, 33, 34, 35, 40 и т. д. — повсюду грезы. Затем идет еще целый ряд сно­видений. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Надежды на оригинальность не оправдались, если не считать нескольких новых стихотворных размеров; за это нас должны вознаградить отзвуки из Гейне и безграничная детская наив­ность, которой отличаются почти все эти песни и которая произ­водит в высшей степени отталкивающее впечатление. Этим осо­бенно страдает первый отдел «Песни любви. Ее дневник». От ярко горящего пламени, от сильного благородного духа, каким хочет быть Бек, такой пресной, противной каши я не ожидал бы. Только две или три песни сносны. «Его дневник» чуть лучше; в нем все же иногда попадается настоящая песня, которая мо­жет нас вознаградить за великое множество нелепостей и по­шлостей. Величайшая из пошлостей в «Его дневнике» — «Слеза». Известно, что дал уже Бек раньше в области поэзии слез. Тогда у него: «Горе, грубый, кровавый корсар, тихое море слезы бо­роздило»*, и в этом море плескалась «тоска, немая, холодная рыба»; теперь он пускает еще больше слезы:

Слеза моя, недаром

Кипишь ты, как волна!

Моей всей жизни жаром

Ты до краев полна (!) Любовь и лирный глас мои Погружены в твои струи.

Слеза моя, недаром

Кипишь ты, как волна! **

* К. Бек. «Ночи. Железные песни». Из стихотворения «Султан». Ред. ** К. Бек. «Тихие песни». Из стихотворения «Слева». Ред.

Ф. ЭНГЕЛЬС

Как все это нелепо! «Сновидения» содержат еще лучшее из всей книжки, и среди них отдельные песни, по меньшей мере, искрен­ни. В особенности «Доброй ночи!», которая, судя по времени ее первого опубликования в «Elegante», должна принадлежать к более ранним из этих песен^Я2. Заключительное стихотво­рение — одно из лучших, но и оно немного фразисто и закан­чивается опять «слезой, крепким щитом мирового духа» *.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: