|
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВАМ XV И XVI 15 глава
1 Срп. н. припов., 13.
2 Сказ. Грим., 181.
3 Терещ., VI, 127.
4 Ibid., 133.
5 Омут от мутить, мутный; черта называют смутник.
6 «Аби болото, а черти будуть».
дить»; «гдзе балота, туды-й черт»; «черт без балота ня будець, а балота без черта»1; «айдзе привык, черце? — а в болоце»2; «черт богато грошей мае, а в болоте сидить»; «ганя, як черт по болоту»; «в тихом омуте черти водятся» («у тихому болоти чорти плодяцця»); «из омута в ад как рукой подать!» — «все беси в воду и пузырья вверх!» — «ты черта крести, а черт в воду глядит»; «где черт ни был, а на устье реки поспел»; «мутит, як бис пид гриблею»3. Дедушка-водяной (водяник, водовик, vodnik, wodny muz = немец, wassermann) живет в омутах, котловинах и водоворотах рек, прудов или озер, живет и в болотах — и тогда называется болотняник4; особенно же любит он селиться под водяною мельницею, возле самого колеса. Выше (т. I, 147—151) было объяснено, что мельница принималась за поэтическое обозначение громоносной тучи и что именно в этом представлении кроется основа мифической связи водяного с мельницами. На каждую мельницу полагают по одному водяному, и даже более — если она имеет два и три постава: всякой водовик заведует своим колесом, или, как выражаются белорусы: «всякий черт на свое коло воду цягнет». В то время, когда колесо бывает в ходу и вертится с неуловимой быстротою, водяной сидит наверху его и брызжет водою. Мельник непременно должен быть колдун и водить дружбу с нечистыми; иначе дело не пойдет на лад. Если он сумеет задобрить водяного, то мельница будет всегда в исправности и станет приносить большие барыши; напротив, если не поладит с ним, то мельница будет беспрерывно останавливаться: водяной то оберет у шестерного колеса пальцы, то прососет дыру у самых вешников — и вода уйдет из пруда прежде, нежели мельник заметит эту проказу, то нагонит повод и затопит колеса5. Один мужик построил мельницу, не спросясь водяного, и за то последний вздул весною воды с такою силою, что совсем разорил постройку: рассказ, сходный с преданием о мельнице, которую разорили Ильмень-озеро и Черный ручей6. Водяной относительно мельницы является с тем же значением, с каким домовой относительно жилого дома; как ни одно жилье не может стоять без охраны усопших предков, почему и закладка его совершается на чью-либо голову, так точно со всякой новой мельницы водяной (по народному поверью) берет подать, т. е. увлекает в омут человека7. При постройке мельницы достаточно положить зарок на живую тварь: свинью, корову, овцу (намёк на древние жертвы) или человека, а уж водяник рано или поздно найдет свое посулённое и утопит в воде8; большая мельница строится не менее как на десять голов (Тамбов. губ. ). Народ представляет водяного голым стариком, с большим одутловатым брюхом и опухшим лицом9, что вполне соответствует его стихийному характеру. Вместе с этим, как все облачные духи, он — горький пьяница. Вино и мед были самыми употребительными метафорами дождя; припадая к тучам, бог Индра жадно тянул из них опьяняющий напиток (сому) и поглощал его в свое огромное
1 «В болоти не без черта».
2 «Де ти, черте, звик? — а в болоти».
3 Номис, 49, 58, 60, 62, 104; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852, 33-34; 1853 г., 177, 191; Послов. Даля, 12; Архив ист.-юрид. свед., П, ст. Бусл., 79, 86, 102; Собрание 4291 послов., 21, 175. В заговоре, напечатанном у Сахарова (I, 33), читаем: «побегу я в темный лес на большо озерищо, в том озерище плывет челнище, в том челнище сидит черт с чертищей».
4 Доп. обл. сл., 11.
5 Совр. 1856, XI, смесь, 16-17; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852, 36—37; Терещ., VI, 11-12.
6 Сын Отеч. 1839, т. VIII, 81.
7 Послов. Даля, 1041.
8 Совр. 1856, XI, смесь, 25.
9 Ibidem, 16.
брюхо; античные сатиры и силены и родственные им лешие и черти отличаются теми же признаками. Водяные и нечистые духи любят собираться в шинках и проводить время в попойках, играя в кости1 и карты2. Уподобление дождя меду заставило признать водяного покровителем пчеловодства; исстари принято первый отроившийся рой собирать в мешок и, привязав к нему камень, топить в реке или пруду — в жертву водяному; кто так сделает, у того разведется много пчел3. В день св. Зосимы и Савватия пасечник, желающий иметь изобилие в меде, вынимает из улья сот и в двенадцать часов ночи отправляется к мельнице и погружает его в воду, произнося заклятие (см. т. I, 194—5). Так как урожаи зависят от дождящего Перуна, то (по мнению лужичан) появление водяного дает предвестие о будущих ценах на хлеб; одетый в балахон, края которого всегда мокры, он показывается на рынках и торгует рожь: если покупка состоится по высокой цене, то надо ожидать дороговизны (неурожая), а если по низкой, то хлеб будет дешев4.
Водяные живут полными домохозяевами; в омутах, среди тростников и осоки, у них построены большие каменные палаты; у них есть свои стада лошадей, коров, овец и свиней, которых по ночам выгоняют они из вод и пасут на смежных лугах. Такие же стада находим у бога-громовника и великанов: это — знакомые нам зооморфические олицетворения облаков и туч. Водовики почти всегда женаты и имеют по многу детей; женятся они на водяных девах, известных у славян под разными названиями (моряны, водяницы, wodny zony, дунавки, русалки и пр. — см. гл. XXIII); вступают в связи и с людским миром, женясь на утопленницах и на тех несчастных девушках, которые были прокляты отцом или матерью и вследствие этого проклятия уведены нечистою силою в подводные селения. Погружаясь на дно рек и озер и задыхаясь в глубоких водах, смертные девы переходят в царство усопших душ и смешиваются с толпами стихийных существ, становятся эльфами и русалками (см. гл. XXIV) и потому делаются доступными любви водяного5. Когда в полноводие, от весеннего таянья снегов или от долгих проливных дождей, выступит река из своих берегов и стремительным напором волн поломает мосты, плотины и мельницы; то крестьяне думают, что все эти беды произошли от того, что водяные подпили на свадьбе, предались буйному веселью и пляскам и в своем разгульном поезде разрушили все встречные преграды6. Свадебное торжество, которое созерцал древний человек в грозовой буре, было перенесено им на весенние разливы рек; связь этого поверья с преданием о пляске Морского Царя, когда он выдавал свою дочь замуж за богатого гостя Садка, очевидна и не требует пояснений. Когда у
1 Игра в кости означает то же самое, чтб и выше объясненная игра шарами — см. т. I, 534; изобретателем ее был Вуотан. — D. Myth., 958.
2 Описан. Олонец. губ. Дашкова, 217—8; Терещ., VI, 135.
3 Рус. Бес. 1860, 1, 82.
4 D. Myth., 460.
5 Н. Р. Ск., VIII, 19 и стр. 453; О. 3. 1848, IV, 144—5: утонула одна девушка и несколько лет жила с водяным. Раз в ясный день подплыла она к берегу, увидала красное солнце, зеленые рощи и поля, услыхала жужжание насекомых и отдаленные звуки колоколов; тоска по прежней земной жизни обуяла ее — и она не устояла против искушения: вышла из воды и пустилась в родное село. Но там не узнали ее ни родные, ни знакомые. Грустная шла она вечером по берегу и была снова захвачена водяным; через два дня валялся на песку ее обезображенный труп, а река шумела и волновалась — то мстительный водяной оплакивал свою невозвратную потерю.
6 Совр. 1856, XI, смесь, 19, 26-27; Сын Отеч. 1839, т. VIII, 82; О. 3. 1848, IV, 144; Volkslieder der Wenden, II, 267.
водяного должна родить жена, он принимает вид обыкновенного человека, является в город или деревню и приглашает с собой повивальную бабку, ведет ее в свои подводные владения и щедро награждает за труд серебром и золотом1. Рассказывают, что однажды рыбаки вытащили в сетях ребенка, который резвился и играл, когда его опускали в воду, и томился, грустил и плакал, когда приносили в избу. Ребенок оказался детищем водяного; рыбаки отпустили его к отцу — с условием, чтобы он нагонял в их сети как можно более рыбы, и условие это было им свято соблюдаемо2.
Вода составляет существенное свойство, необходимую природу водяного: появится ли он в деревне — его легко узнают, потому что с левой полы его постоянно капает вода; где бы он ни сел, то место всегда оказывается мокрым. В своей родной стихии водяной непреодолим, а на земле сила его слабеет3. Хозяин известных вод, он на всем их пространстве обладает рыбами и другими животными, какие только там водятся; все, что ни случается на реках, прудах или озерах, — творится по его воле: он бережет пловца в бурную погоду, дает рыбаку счастливый улов, смотрит за его неводами и бреднями и в то же время, согласно с разрушительными свойствами олицетворяемой им стихии, склонен к злым проказам. Все беды на воде бывают от него: он заманивает пловцов в опасные места, перевертывает лодки, размывает гребли и плотины, портит рыболовные снасти и пугает скотину на водопое. Случается, что рыбаки, подымая невод, вытаскивают вместе с рыбою и водяного деда, который тотчас же разрывает сеть, ныряет в воду и вслед за собою выпускает всю пойманную рыбу. Один рыбак, завидя, что по реке плывет тело утопленника, взял его в лодку, но, к ужасу его, мертвец вдруг ожил: вскочил, захохотал и бросился в омут. Так подшутил над ним водяной4. Обыкновенно водяник ездит на соме, и в некоторых местностях рыбу эту не советуют употреблять в пищу, потому что это — чертов конь; пойманного сома не следует бранить, чтобы не услыхал водяной и не вздумал отомстить за него 5. Если же водяному придет охота оседлать крестьянского коня, быка или корову, то бедное животное под ним подламывается, вязнет в тине и издыхает. Чтобы охранить от этой беды своих лошадей и коров, во время переправы их через реку, поселяне чертят на воде крест ножом или косою (= эмблемы Перунова оружия). Об утопленниках думают, что их увлекает водяной, и если бы не он — то, по мнению простонародья, никто бы и не тонул. Труп утопленника потому и бывает раздутым, посинелым, что его давил водяной. Раз охотник полез в воду доставать застреленную утку; тут ухватил его кто-то за шею и потащил на дно; насилу топором отбился, а шея-то вся в синяках — так и знать, следы, где были пальцы водяного! В Малороссии дети — прежде, нежели станут купаться, причитывают нараспев:
Черток, черток!
Не ломай кистóк;
Ти з' воды, а я в воду.
Задавивши человека, водяной отрешает душу от тела и берет ее в свою службу (т. е. присоединяет к эльфам), тело же бросает, и потому оно всплывает наверх6.
1 Записки Авдеев., 147.
2 О. 3. 1848, IV, 145.
3 Памяти. кн. Архангел. губ. на 1864 г., 73; Громанн, 11—12.
4 Рус. Бес. 1856, III, ст. Максимов., 82; Ворон. Г. В. 1850, 10.
5 Иллюстр. 1846, 247, 333.
6 Совр. 1856, XI, 26; Рус. Бес. 1856, III, 82; Сын Отеч. 1839, IV, 80.
Темные омуты и водовороты, где живут водяные, считаются самыми опасными местами; кто решается переплыть их, тот рискует на верную гибель. Не следует купаться без шейного креста и после солнечного заката: крест — верная защита от демонского наваждения, а ночь — время усиленной деятельности водяного. «Какое теперь купанье, — говорят крестьяне после захождения солнца, — теперь водяной зажил!» Точно так же, проснувшись ночью, не должно пить воду: «как пить ночью, коли водяной зажил! того и смотри — водяная хворь привяжется». О страдающих этою болезнью говорят: «верно, выпил не благословясь!» Это поверье о наслании водяным болезни служит новым доказательством связи его с эльфами (см. гл. XXII). Заживает водяной ночью, т. е. по первоначальному значению мифа — во мраке дожденосных туч, заволакивающих небо и претворяющих светлый день в темную ночь. Наравне с ночным временем, и вся неделя, в которую приходится праздник Ильи-пророка, признается опасною для купанья; в эти дни, посвященные громовнику, Перун производит грозы, а водяной ищет себе жертв. При дневном свете водяной большею частию скрывается в глубине1, а в ночном сумраке выплывает наверх и даже выходит на берег расчесывать гребнем свои волосы.
В лунные ночи он хлопает по воде ладонью — и звучные удары его далеко слышны по плесу, или ныряет с неуловимою для глаз быстротою: среди совершенной тишины вдруг где-нибудь заклубится, запенится вода, из нее выскочит водяное чудо и в тот же миг скроется, а в полверсте от этого места снова клубится и пенится вода и снова выставляется голова водяного2. В ночную же пору дерутся водяные с лешими, отчего идет по лесу грохот и треск падающих деревьев и громко раздается во все стороны шум плещущих волн3: поверье, намекающее на битвы грозовых духов; грохот и треск в лесу и звучные удары по воде соответствуют громовым раскатам, от которых сокрушаются темные дебри облаков и льются дождевые потоки.
Чехи убеждены, что над теми людьми, которым судьба определила утонуть, водяной получает таинственную власть, которую ничем нельзя отклонить. Доныне в Богемии рыбаки неохотно соглашаются подать помощь утопающему; они боятся, чтобы водяной не лишил их за это счастия в рыбной ловле и не утопил бы их самих при первом удобном случае. Здесь рассказывают, что водяной нередко сидит на берегу, с дубинкою в руках, на которой развеваются разноцветные ленты. Эти ленты оказываются вблизи водяными порослями и травами; ими он приманивает детей, и как скоро это удается ему — схватывает их и безжалостно топит в воде4. На Руси видали его плавающим на чурбане или коряге: он сидит на ней голый, весь в тине, имея на голове высокую боярскую шапку, свитую из зеленой куги, и вокруг тела зеленый пояс из той же травы5. Олицетворяя источники и реки в живых человеческих образах, фантазия растущие в их водах и по берегам травы обратила в уборы созданных ею мифических существ. Лужичане цветовую или семенную почку тро-
1 Только во время дождя, идущего при солнечном сиянии, он выходит из воды и греется, сидя на берегу. — Громанн, 233.
2 О. 3. 1848, IV, смесь, 145—6; V, 24; Абев., 68; Иллюстр. 1845, 298.
3 Терещ., VI, 135; Сын Отеч. 1839, IV, 81.
4 Громанн, 11—12.
5 Иллюстр. 1845, 298.
стника называют wodneho muža porsty, potacžky, lohszy1. Но как вообще травы и растения уподоблялись волосам матери-земли и орошающих ее вод (I, 72), то метафора эта в применении к водяным духам и девам породила сказание о зеленых волосах и бороде деда-водяника и зеленых косах русалок2. Немецкие сказания также нередко дают никсам зеленые волоса, зеленую одежду и зеленые шляпы3.
Подобно домовому, который все тащит из соседских кладовых и амбаров в свой собственный дом, — водяной ухитряется перезывать к себе рыбу из чужих рек и озер4. Так объясняют простолюдины умаление и совершенное исчезание рыбы в тех или других водах. Объясняют это и несколько иначе, уверяя, что один водяной проиграл все свое добро другому. Так о водяниках Кончозерском и Пертозерском рассказывают, что они, как соседи, играли в карты (позднейшая замена старинной игры в шары), и первый выиграл у последнего всю ряпушку; с тех пор рыба эта перестала ловиться в Пертозере5.
Летом водяной бодрствует, а зимою спит; ибо зимние холода запирают дожди и застилают воды льдами. С началом весны (в апреле), когда зачинается новая жизнь, когда домовой меняет свою шкуру и обнаруживает бешеную страсть все ломать и портить, водяной пробуждается от зимней спячки — голодный и сердитый; с досады он ломает лед, вздымает волны, разгоняет рыбу в разные стороны, а мелкую и совсем замучивает. В этом предании прекрасно выражена мысль о пробуждении вод от зимнего сна: с полным разгулом несется проснувшаяся река, сбрасывая с себя ледяные покровы и напором полой воды и льдин снося мосты, гати, мельничные снасти и прибрежные склады и строения. В Архангельской губ. о прибывающей воде говорят, что она заживает6. Около этого времени гневного водяного ублажают жертвами. Крестьяне покупают миром лошадь, не торгуясь в цене; три дня откармливают ее хлебом и конопляными жмыхами; потом спутывают ей ноги веревкою, на шею надевают два жернова, голову обмазывают медом, в гриву вплетают красные ленты и в полночь опускают в прорубь (если стоит еще лед) или топят среди реки (если лед прошел). Три дня дожидается водяной этого гостинца, выражая свое нетерпение колыханием воды и глухим стоном. Задобренный приношением, он смиряется (см. т. I, 324). С своей стороны рыболовы чествуют водяного жертвенным возлиянием; старший из них выливает в реку масло, приговаривая: «вот тебе, дедушка, гостинцу на новоселье! люби да жалуй нашу семью»7. Мельники, чтобы водяной не разорвал плотины, однажды в год приносят ему в дар откормленную черную свинью; кто этого не делает, того он замучивает во время сна (сравни с поверьями о домовых марах), а плотину наверно размоет8. Как петух, служивший символом огня, был посвящен домовому и считался лучшею для него жертвенною яствою, так гусь, представитель водной стихии, посвящался водяному. Ес-
1 D. Myth., 455—7. Зелень, плавающую на поверхности пруда, чехи считают кожею убитого водяного. — Громанн, 233.
2 Терещ., VI, 124; Сын Отеч., IV, 80.
3 Beiträge zur D. Myth., II, 281—2.
4 Сахаров., II, 81.
5 Сын Отеч. 1839, IV, 81; Терещ., VI, 135.
6 Обл. Сл., 62.
7 Сахаров., II, 21; Послов. Даля, 978.
8 Терещ., VI, 11-12.
ли выкинет из трубы, то с целию предохранить дом от пожара опускают в нее живого гуся: средство это, по народному поверью, так же спасительно, как и вода, заливающая огонь. Гуси и утки все лето живут на реках, озерах и прудах, под надзором и охраною дедушки водяного1; а на зиму покидают оцепенелые воды. В половине сентября, когда становится ощутительно приближение зимы, водяному приносят гуся, как прощальный дар — в благодарность за то, что сторожил домашних гусей и уток в продолжение лета2.
В мифических сказаниях древности облака и тучи были уподобляемы рыбам, плавающим в воздушном океане. Это представление сочеталось и с теми человеческими образами, в каких фантазия олицетворяла небесные и земные источники. Водяные духи и девы то совершенно превращаются в рыб, то являются с смешанными формами человека и рыбы. Так греческие сирены, немецкие никсы, славянские моряны и русалки с головы по пояс представляются юными девами чудной, обольстительной красоты, а ниже пояса имеют рыбий хвост. Выставляя из вод свои прекрасные головы, белоснежные плечи и груди, они поют чарующие песни и манят к себе неосторожных юношей, которые, будучи не в силах противиться страстному наитию любви, бросаются в волны и тонут в предательской стихииз. Народные русские сказки говорят о вещих («мудрых») девах, которые плавают в морских и речных водах то белыми лебедями, то златоперыми рыбками; пойманная на удочку и кинутая наземь, рыбка эта оборачивается красной девицей, выходит замуж за сказочного героя, всех пленяет красотою и всех превосходит силою чародейного ведения4. В польской редакции той же самой сказки герой закидывает в воды уду-самоловку с серебряной волосенью, с золотым поплавком и ловит русалку — полудеву, полурыбу, одаренную дивною красотою и очаровательным голосом5. По древнепоэтическим воззрениям, в весенней грозе бог-громовник выступал на ловлю рыбы-тучи и закидывал для того в небесные воды уду-молнию, или он преследовал легконогую облачную нимфу, и как скоро настигал ее — делил с нею любовь. Оба эти представления фантазия соединила вместе: рыба, пойманная сказочным героем, превращается в вещую деву, с которою он и вступает в брачный союз. Ходит еще на Руси следующий интересный рассказ: один молодой промышленник каждый вечер играл на гуслях в своей гальёте, и как только заиграет — слышно было, что кто-то пляшет перед ним. Захотелось ему узнать, что бы это значило? и вот он спрятал под черепком зажженную свечу, и когда вдруг осветил ею гальёту — перед ним стояла бледнолицая красавица с русыми косами: то была русалка, или по другому варианту — проклятая отцом девица, которая проживала у нечистых в морской глубине6. Подобный же рассказ находим в хорутанских приповедках, где героинею является девица, которая еще ребенком была похищена и унесена в море; там ее вскормили морские девы, научили пляскам и белое тело ее об-
1 Иллюстр. 1846, 247. Наряду с петухом и гусь дает предвещание о будущих свадьбах. Девушки завязывают гусаку глаза и пускают его в избу, к какой из них подойдет он и клюнет, та в скором времени будет замужем. — Маяк, XVI; Херсон. Г. В. 1846, 10.
2 Сахаров., II, 57.
3 Beitäge zur D. Myth., II, 282; D. Myth., 459; Громанн, 11.
4 H. P. Ск., VII, 22.
5 Глинск., IV, 31-57; I, 237-8.
6 H. P. Ck., VIII, 19; Пассек., Ill, 191-5.
лекли рыбьей чешуею1. На Украйне существует поверье, что когда играет (= волнуется, шумит) море — на поверхность его выплывают морские люди — «що половина чоловика, а половина риби» и поют песни; чумаки приходят тогда к морю, слушают и научаются тем славным песням, которые потом распевают по городам и селам?. В других местах этих «морских людей» называют фараонами, смешивая старинное предание о морянах с библейским сказанием о Фараоновом воинстве, потонувшем в волнах Чермного моря. Рассказывают, что люди эти — с рыбьими хвостами и что они обладают способностью предсказывать будущее. В суеверно настроенном воображении крестьян Саратовской и других губерний омуты населены нечистыми духами-оборотнями, принимающими на себя образы различных рыб; большая опасность угрожает тому рыбаку, который ударил бы в такую рыбу острогою. По народным рассказам, известным в северо-восточной России, водяной часто оборачивается рыбою и по преимуществу — щукою3.
1 Сб. Валявца, 241—2. К разряду этих мифических танцовщиц должны быть отнесены и те сказочные царевны, которые так были пристрастны к танцам, что каждую ночь уходили в подземное царство (= в страну темных туч), предавались там неистовым пляскам и всякий раз изнашивали по паре новых башмаков. — Н. Р. Ск., VI, 56; VIII, стр. 525—6; Матер, для изуч. нар. слов., 36—37; Кульда, I, 86; Сказ. Грим., 133.
2 Москв. 1846, XI-XII, 154; Кулиш, II, 36.
3 Совр. 1856, XI, смесь, 22—24; Владим. Г. В. 1844, 52; С.-Петерб. Ведом. 1865, 65; Дух Христиан. 1861—2, XII, 275. Греки представляли Тритона (водяного бога) с длинным рыбьим хвостом.
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВАМ XV И XVI
I. О жертвоприношениях у славян находим следующие свидетельства: Прокопий говорит, что славяне, поклоняясь верховному богу-громовержцу, приносили ему в жертву быков и иных священных животных; «они поклонялись также рекам и нимфам и некоторым другим божествам, всем им приносили жертвы и при этих жертвоприношениях гадали». По его показанию, славяне, отправляясь в бой или будучи удручены болезнью, давали обеты принести жертву за спасение своей жизни. Константин Порфироррдный упоминает о приношениях в жертву хлеба, мяса и птиц1. Ибн-Фоцлан2 рассказывает о русских купцах, что, приезжая с товарами, они приносили идолам хлеб, мясо, лук, молоко и опьяняющий напиток, с просьбою послать им хороших покупщиков, причем смиренно кланялись (сличи с выражениями Краледворской рукописи: klanieti bohu, se bid w čelo predi bohy). Когда же выгодно сбывали свои товары, то говорили: «владыка помог мне, и я должен заплатить ему!» и убивали несколько быков и овец; часть мяса раздавали бедным, другую клали перед истуканами, а головы жертвенных животных тут же настромляли на колья, вбитые в землю. Если мясо было съедаемо ночью собаками, купцы говорили: «владыка благоволит ко мне — он вкусил мой дар!» О жертвах у славян упоминают также Масуди, Нестор и старинный переводчик слова Григория Назианзина. Последний допустил в свой перевод следующую любопытную вставку: «ов требу сетвори на стоуденьци... нес щим богом жьреть и Бога створыпего небо и земл раздражает; ов рекж богинж нарицает, и зверь живжщь в ней яко бога нарицая, треб творить; ов Дыю жьреть, а другыи Дивии»3. У Нестора читаем: «и постави кумиры (Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Сима, Регла и Мокоши). Жряху им, наричюще ябогы; привожаху сыны своя и дщери, и жряху бесом, оскверняху землю тере-
1 Макуш., 70, 101.
2 Стр. 7—9. Приводим это свидетельство единственно для полноты, так как еще не решено, кого именно следует разуметь под руссами Ибн-Фоцлана: норманнов или славян.
3 Изв. Ак. Н., IV, 310.
бами своими, и осквернися кровьми земля руска и холм от»1. В слове некоего христолюбца сказано: «веруют в Перуна... (исчисляются имена богов) и в вилы, ихже числом тридевять сестрениць глаголють невегласи и мнят богинями, и так(о) покладывахуть им теребы (в другом списке прибавлено: и короваи им молят), и куры им режют и огневе молятся». Подобные упреки повторяются и в других поучениях: «и приступиша к идолом, и начаша жрети молнии и грому, и солнцю и луне, а друзии Пере(у)ну, Хоурсу, вилам и Мокоши, упирем и берегыням, ихже нарицають тридевять сестриниць, а инии в Сварожитца верують и в Артемиду, имже невеглаши человечи молятся, и куры им режють... и инеми в водах потопляеми суть. А друзии к кладязем приходяще моляться и в воду мечють... жертву приносяще, а друзии огневи и камению, и рекам, и источником, и берегыням, и в дрова — не токмо же преже в поганьстве, но мнози и ныне то творят»2. Здесь же встречаем известия о жертвенных приношениях Роду и рожаницам, о чем см. в главе XXV. У поляков, по свидетельству Длугоша, во время народных празднеств закалались в жертву быки и овцы. Любопытные сведения сохранили нам песни Краледворской рукописи: Воймир, одержавши победу, в том же месте и в тот же час хотел «obiet wzdati bohom»; но, по совету Честмира, отложил это священное дело, решился гнать за неприятелем и воскликнул:
Neziarte sie bozi svèmu sluze,
Ez ne pàli obiet w dniesniem slunei!3
За нами обет! — прибавил Честмир, — понесемся туда в дубраву, где возвышается любимая богами скала (skàla bohom zmilenà); на ее вершине сотворим обет богам-спасам за победу свершившуюся, за победу грядущую; пусть войско идет туда, где obiet tvoi povieie w slúpech dýmu. 4
И Воймир явился на указанное место:
Na wrsie skály zanieti obiet
Bohóm svym spasám;
Iim obietowa kravicu buinu,
Srst cervená po niei sie lskiese...
Plápolase obiet i blizise sie voi.
Prokny, ida kol obieti, bohóm slavu hlásase,
I zacházeie zezwuce nemeskase5.
Телица сожжена не вся: плечи ее и жирные лопатки достались воинам. О балтийских славянах Гельмольд замечает: «жрец посредством жребия определял празднества богам, и тогда сходились мужи и жены с детьми и приносили в жертву быков и овец», после чего начиналось общественное пиршество. На этих пирах пили во имя богов круговую чашу. При описании осеннего празднества Святовиту Саксон-грамматик говорит, что жители острова Руяны, собравшись перед храмом,
1 П. С. Р. Л., 1, 34.
2Лет. рус. лит., т. IV, 89, 92, 97, 107—8; в рукописном требнике 1601 г. (в собрании Царского) в чине исповеди упоминается о чествовании Перуна, Хорса и Мокоши яствами и питьем. — Моск. Ведом. 1853, 91.
3 Перевод: Не гневайтесь, боги, на слугу своего, что не возжигает он обета в этот час!
4 ... где твой обет (твоя жертва) повеет в столпах дыма.
5 На вершине скалы возжег обет богам своим — спасам, принес им в жертву кравицу бодрую — червонная (рыжая) шерсть на ней лоснилась... Пылала жертва, и приближались воины; каждый, проходя мимо жертвы, возглашал богам славу и звучал оружием. — Ж. М. Н. П. 1840, XII, 125-7.
приносили в жертву этому богу животных и учреждали пиршество1. Как с одной стороны божество огня участвовало в семейной трапезе человека (прежде, нежели приступали к этой трапезе, домовладыка обязан был уделить от изготовленных яств и напитков дар возжженному на очаге огню), так с другой стороны самый человек принимал участие в тех «законных обедах», которые предназначались богам. Вкушая от жертвенных яств и напитков, он сопричитался бессмертным и подобно им становился недоступным злым чарам и нечистой силе. Мало-помалу религиозные празднества обратились в шумные оргии и попойки. Поучительные слова, направленные против языческих преданий и обрядов, резко осуждают тех, которые «кумирьскую жертву ядять... верують в Стрибога, Дажьбога и Переплута (?), иже вертячеся ему пиють в розех» (пьют из рогов)2. Обычай пить во славу богов в христианскую эпоху был применен к новому вероучению; Феодосии Печерский, восставая против пьянства, советует не петь тропарей за застольными чашами: можно только в начале обеда одну чашу выпить во славу Христа, да другую при конце — во славу Богородицы3. Точно так у германцев древнее обыкновение пить во имя Тора, Одина и Фреи — так называемые minni (слово, по мнению филологов, родственное с славянским мню и потому равнозначащее нашему: память или поминки) впоследствии сменились кубками в честь архангела Михаила, Спасителя и Пречистой Девы4. Осушая эти чаши, предки наши обращались к богам, как подателям всяких благ, и молили даровать им самим, друзьям их и родичам здоровье и счастие; так возникли заздравные тосты. Обрядовый характер сербских «здравиц» прямо указывает на их древнерелигиозное происхождение.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|