Странный комендант города

Я был прикомандирован к коменданту города в Унне. Даже командиры частей

должны были следовать его указаниям. Однако на самом деле они едва замечали

этого человека, который вел себя, как командир на поле боя. В любом случае

мне пришлось ему представиться. Командный пункт находился на военном

полигоне к западу от дороги местного значения 233 и к югу от рурской

магистрали. Наконец, я нашел вход в бункер. Тридцать ступенек вели в

глубокий подвал, который, вероятно, первоначально был оборудован в качестве

бомбоубежища. Снаружи стоял "салага" часовой, который очень

серьезно относился к своим обязанностям. Сначала он не хотел давать никакой

информации. Но наконец все-таки подтвердил, что штаб находится здесь. Вниз

по лестнице мне пришлось идти по темному проходу, где часовой привел меня к

[262] "начальнику". Когда открыли дверь, я не мог поверить своим

глазам.

Вокруг огромного, заваленного картами стола сидело множество эсэсовских

офицеров в эффектной, с иголочки, чистой форменной одежде. Перед каждым из

этих господ стоял стакан со спиртным. Короче говоря, уникальная

разновидность командного пункта!

Я доложил и сообщил о своем боевом составе. С интонациями опытного

мастера церемоний комендант объяснил мне ситуацию. Показал на карте, где,

предположительно, были заняты позиции вокруг Унны, сколько людей под его

командованием, как великолепно укреплена Унна и как она была неприступна.

Конечно, мои семь "ягдтигров" также были немедленно обозначены на

карте. Я не знал, смеяться или плакать. С определенных для меня позиций я не

мог ни сделать ни одного выстрела, ни видеть ничего на расстоянии пятидесяти

метров, поскольку они находились за железнодорожной насыпью. Перед этим я

уже объехал район и подыскал для себя позицию. На мои возражения

"главнокомандующий" весело отвечал:

-- Мой дорогой друг! Я думаю, ты скоро вполне освоишься. На данный

момент наибольшую опасность представляет атака с востока и северо-востока.

Мы скоро покажем этим американцам!

Я сказал почтительно: "Так точно!" -- и стал пробираться

наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Когда открыл дверь, молодой часовой

подбежал в сильном волнении и доложил следующее:

-- Артиллерия наносит удар в секторе XV по карте.

Я спросил часового о его обязанностях. По его словам, он должен

докладывать о месте каждого нанесения артиллерийского или бомбового удара

немедленно. "Фюрер" никогда не поднимался вверх, даже для того,

чтобы принять ванну. Все организовывалось комфортно по телефону. Насколько

это отличалось от того, как вели себя эсэсовские части, которые мы видели на

востоке! По крайней мере, в тот момент я знал, что мы могли вести там войну

так, как нам больше подходило. Мне только [263] оставалось удостовериваться,

что наша странная "птичка" не вылетала из своего гнезда незаметно

для меня.

Я установил самоходные артиллерийские установки для прикрытия рурской

магистрали, а остальные на северных окраинах Унны, в направлении Камена. Мой

командный пункт находился в комнате жилого дома возле второй группы. В

городе уже почти не оставалось гражданских. В занимаемом нами доме еще жила

маленькая пожилая женщина, которая хорошо о нас заботилась. Я всегда был в

разъездах, контролируя ситуацию, с тем чтобы мы не оказались в ловушке.

На следующий день вражеские танки уже стреляли по городу, хотя и с

очень большого расстояния. Я отъехал со своего командного пункта в гарнизон,

чтобы узнать о настроениях в "штабе гарнизона в Унне".

Расстроенный "Наполеон" немедленно вызвал меня:

-- Неслыханную наглость проявляют эти янки! Они просто стреляют по

городу из своих танков. С моего наблюдательного поста на зенитной башне мне

докладывают, что эти ребята выехали на открытое место на своих танках и

двигаются рядами!

Он также посоветовал мне слазить разок на зенитную башню и

"заглянуть им в карты". Ему самому трудно лазить по лестницам

из-за костного перелома, и он поэтому ходит с палкой.

Танки янки меня, конечно, интересовали, поэтому я взобрался на зенитную

башню. Оттуда я сразу увидел около двадцати танков противника, выстроившихся

в аккуратный небольшой ряд на расстоянии примерно двух с половиной

километров. Они то и дело давали залп по городу. Я подумал про себя, что нам

стоило бы показать этим ребятам разок, что и у нас осталось немного

боеприпасов. Если уж они переправились через Большой канал и им пришлось

встретиться со столькими ненужными страхами, то им следовало бы предоставить

возможность рассказать хотя бы об одном настоящем снаряде, после того как

они вернутся домой. Вот такие мы, немцы, подлые люди!

Однако я хотел, чтобы наш "Наполеон" поучаствовал в нашей

операции. В конце концов, костные переломы не [264] будут его беспокоить в

моем танке. Поэтому я вернулся на командный пункт и передал ему свое

приглашение. Он, конечно, не мог сказать нет! С двумя

"ягдтиграми", которые я снял с рурской магистрали, мы поехали на

небольшой подъем восточнее полигона. Оттуда нам открывался великолепный вид

на противника. К сожалению, открывая огонь, я заметил, что янки вообще-то

были от нас по крайней мере в добрых трех километрах. Так что у нас ушло

слишком много времени на то, чтобы как следует пристреляться. Тем временем

вражеские танки заползли в небольшой лесной участок. Они, конечно, быстро

затребовали поддержки, противостоя этой "превосходящей силе".

Противник не заставил себя долго ждать и открыл огонь снарядами очень

неприятного для нас калибра по нашей высоте. Собственно говоря, у меня там

не было больше дел, но, как гостеприимный хозяин, я хотел дать коменданту

города пережить хотя бы несколько близких разрывов снарядов. Опасность

прямого попадания была, конечно, невелика, потому что янки стреляли из

дальнобойных орудий. Однако психологический эффект от их залпов был сильнее,

чем ожидалось. Наш "фюрер" и великий стратег помчался обратно в

свой бункер, забыв про свою палку

Я оставил две машины там и установил их на кладбище южнее поста, чтобы

осуществлять прикрытие с востока. Экипажи старательно маскировали свои

машины, а я призывал их поторапливаться с этой работой, потому что

"утка-хромоножка" с артиллерийским наблюдателем жужжала в небе,

совершая облет. В настоящей войне такой летательный аппарат, который походил

на наш "физелер шторх", был бы немедленно уничтожен. В ситуации

же, где у нас не было ни самолетов, ни зениток, они могли летать вокруг без

риска и с большой точностью корректировать огонь своих батарей. Как только

наши солдаты начинали стрелять вверх из пулеметов, янки тут же исчезали.

Я видел два или три самолета, сбитых таким манером в бою в

"рурском мешке", но это были чисто случайные попадания. В

действительности любые вылеты самолетов противника в завершающие недели

войны были [265] совершенно безопасны. "Утка-хромоножка"

обнаружила нас, и вскоре последовал выстрел со стороны янки. Снаряд

разорвался примерно в 150 метрах позади нас.

"Быстро все по машинам!" -- прокричал я, но молодые парни

не слышали. У них просто не было опыта, и они не верили в грозившую им

опасность. Второй выстрел пришелся, наверное, в 80 метрах перед нами. Вслед

за этим сразу же последовал огонь всей батареи противника. Тяжелый снаряд

попал в середину нашей группы. Я находился всего в нескольких метрах от

взрыва, но чудесным образом в меня попал лишь маленький осколок. Теперь уже,

конечно, все, кто еще мог ходить, в один миг исчезли в своих самоходках.

Однако три солдата остались на земле и ужасно кричали. Они получили тяжелые

ранения. Осколком разорвало всю спину моему заряжающему и задело

позвоночник. Я погрузил всех троих в свой легковой автомобиль и велел

водителю ехать прямо в госпиталь в Изерлоне, где у меня были знакомые врачи.

Несмотря на их усилия, один из раненых вскоре умер. Все это было

исключительно следствием недостаточной подготовки.

Когда я вернулся в "штаб" и уже собирался спуститься по

лестнице, то услышал поблизости выстрелы из пулемета. Мой фельдфебель и я

сразу же взялись расследовать, в чем дело. Сразу за границей полигона мы

увидели солдата из неизвестной части. Он был поражен, что обнаружил все еще

находившихся тут немецких солдат. Он принадлежал к одной из разбитых частей,

остатки которой пробивались к своим самостоятельно. Они нарвались на

разведотряд противника, в результате чего и началась стрельба, которую мы

слышали. Следует заметить, что никто из солдат не видел ничего похожего на

занятые позиции.

Это меня весьма позабавило в связи с докладами о ситуации нашему

"командиру". Я вернулся в бункер. Так или иначе, нам нечего было

беспокоиться по поводу того, что янки продвинутся дальше вперед в течение

ночи.

Я застал всю группу в обычном составе и в веселом расположении духа. Я

спросил о последних донесениях с [266] фронта. Полный гордости, комендант

города кратко проинформировал меня:

-- Наша крепость держится, как железное кольцо. К настоящему

моменту только подразделения на севере на дороге на Камен вошли в боевой

контакт с противником.

Я ответил немного менее самодовольно, но столь же по существу:

-- Если вы немедленно не поднимете ваши резервные роты в гарнизоне,

то будете захвачены, прежде чем янки даже удосужатся позвонить вам по

телефону!

Его ответ был классическим:

-- Только не надо раньше времени нервничать, мой молодой друг!

Вот с какого типа людьми приходилось иметь дело американцам! Этот

человек думал, что ему нужно было меня успокоить. Я выразил на прощание свои

"самые искренние" пожелания и собрался как можно скорее ехать в

автомобиле на командный пункт. Я хотел отвести назад оба самоходных орудия

от дороги на Камен и отдать распоряжения тем, что стояли на рурской

магистрали, немедленно двигаться из Унны в случае, если янки попытаются

окружить их. Я поехал по автобану 233 на север. Примерно в пятидесяти метрах

до пересечения этой дороги с рурской магистралью я был ошеломлен. Я нажал на

тормоза. Прямо перед нами машины двигались с востока на запад. Мы только

могли различить тени и поэтому, спешившись, подкрались поближе. Наши

подозрения быстро подтвердились.

Американские колесные и полугусеничные машины двигались неспешно мимо

Унны на Дортмунд. Они абсолютно не имели понятия, что тут в округе еще были

немецкие солдаты. Ни единая душа не воспрепятствовала их намерениям. Вот

каким "крепким" было кольцо вокруг Унны! Мои "ягдтигры"

еще не открывали огонь. Вероятно, они не хотели себя раскрывать. Я поехал

назад и вытащил "фюрера" из его бункера, чтобы показать ему этот

странный спектакль.

Мы только что вернулись на прежнюю позицию близ пересечения дорог,

когда я услышал, как открыла огонь [267] моя самоходная артиллерийская

установка. Движение сразу же было прервано, и несколько джипов беспорядочно

сновали взад-вперед перед нашими глазами. Далее я поехал в город без своего

коменданта, потому что тот предпочел возвращаться пешком. Он был и в самом

деле напуган, потому что я ехал на одном из джипов, захваченном в Зигене. На

нем красовалась звезда янки! И хотя мой фельдфебель успокаивал его, заметив,

что американцы, конечно, скорее оскорбятся за свою военную форму, чем за

джип, комендант не дал себя уговорить ехать с нами. Мой джип уже несколько

раз сослужил мне хорошую службу, когда я хотел занять командные пункты,

определенные для меня корпусом, и не мог установить присутствие американцев

до тех пор, пока лично не побывал в конкретном месте.

После беспорядочной стрельбы янки на своих машинах оттянулись в

утренние часы назад к восточной окраине города. Нерешительность американцев

опять отсрочила падение "крепости Унна". "Храбрость"

коменданта и его гарнизона не имела в этом большого значения.

Сегодня я часто удивляюсь, почему мы просто не позволяли себе сдаться.

Очевидно, что все было потеряно, и солдаты едва ли могли продолжать

оказывать сопротивление. Но мы не хотели и не могли верить, что все наши

жертвы были напрасны. Если бы наши противники проявили хотя бы немного

больше отваги, мы, вероятно, капитулировали бы гораздо быстрее. По крайней

мере, мы бы могли надеяться на достойное обращение. Однако ни один настоящий

фронтовик в глубине души не хотел бы допустить того, чтобы позволить себе

раньше времени быть захваченным этими "недоучками", в то время как

наши товарищи на Восточном фронте все еще храбро сдерживали русских.

Из штаба корпуса я быстро поехал назад в Унну, чтобы добраться до

города до рассвета. Сразу перед рурской магистралью мигал красный свет.

Неужели это янки? Мы все же слишком их переоценили. Мы, наконец, увидели

эсэсовца, который энергично размахивал фонариком. Он сказал: [268]

-- Вы уже больше не проедете в город. Все противотанковые

заграждения поставлены. Унна будет защищаться до последнего солдата!

Со словами "Без меня!" я проехал мимо удивленного молодого

человека. Вскоре мы достигли первого противотанкового заграждения. Любой

автомобиль мог с легкостью объехать его слева или справа от дороги. Я

приехал в гарнизон без контакта с противником. Отставший от своей части

сообщил мне хорошую новость, что "комендант" уехал. Прежде чем это

сделать, он направил радиодонесение в ставку фюрера: "Унна окружена.

Держимся до последнего солдата! Да здравствует фюрер!" Согласно

последнему приказу, гарнизон Унны должен был собраться в Изерлоне.

Я нашел свои "ягдтигры" и повел их на юге к следующей

деревне. Вскоре мы заметили, что война все еще шла. Американский танк стал

доставлять беспокойство. Я быстро вывел "ягдтигр" на позицию на

восточном краю деревни, а сам загнал автомобиль на небольшой возвышенный

участок, чтобы занять господствующий пункт. Противник уже достиг автобана

233, а пять танков стояли прямо у нас на виду под деревьями. Расстояние было

не более 600 метров. Я быстро взял одну из своих самоходок, чтобы дать

противнику пищу для размышлений.

Командир "ягдтигра", не имевший фронтового опыта

штабс-фельдфебель, хотел взяться за дело сам. Подойдя с безопасной стороны,

я сначала провел его пешком на высоту. Я показал ему противника и сообщил

расстояние, так что вообще-то никакой ошибки не должно было быть. Это было

как на полигоне. Затем штабс-фельдфебель пошел к своей машине, а я остался

наблюдать.

Неудачник затем совершил роковую ошибку. Он не опускал пушку вниз,

чтобы придать ей правильное положение, до тех пор пока почти не въехал на

возвышенность. Американцы, конечно, услышали шум мотора и отреагировали

соответственно. Два танка ушли, но три других открыли огонь. Самоходка

штабс-фельдфебеля вскоре получила попадание в лобовую броню, а сама

выстрелить не успела. Вместо того чтобы, наконец, [269] выстрелить,

ненормальный повернулся вокруг на высоте, когда он просто мог откатиться

назад. Когда перед янки во всей красе предстал "ягдтигр", они

задали жару нашей машине. Ее сразу же охватило пламя. Последовали другие

попадания, и ни один из шести человек экипажа не смог спастись, вероятно,

потому что все мешали друг другу. Этот пример наглядно показывает, что самое

лучшее оружие и самый большой энтузиазм бесполезны, если не проводилась

упорная базовая подготовка.

Конец близок

С нашей позиции нам было видно, как ополченцы фольксштурма покидали

свои позиции и потоком устремлялись обратно в город. Война для этих людей

окончилась. Американцы без боя продвигались вперед длинными колоннами по

рурской магистрали к Дортмунду. В бинокль мне было видно, как женщины и

девушки махали "освободителям". Повсюду вдруг стали развеваться

белые флаги. Город, совсем недавно спокойный как кладбище, снова оживился.

На ум вдруг пришла строчка из "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес"

("Германия, Германия превыше всего... "): "Немецкие женщины,

немецкая верность... "

Какое нам, солдатам, было дело до других, поднявших белый флаг! Мы не

хотели нарушать свою клятву, быть такими же отвратительными подлецами.

Мне пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы добыть еще топлива.

Демонстрируя немецкую аккуратность, дежурный фельдфебель на бензохранилище

сослался на свои "предписания". Я наорал на него:

-- Тогда дайте, пожалуйста, мне взглянуть на вашу учетную книгу! Я

доложу фельдмаршалу Моделю, который отвечает за то, чтобы я имел возможность

отправить свои остальные машины.

Я сразу же получил топливо в избытке. У меня его было так много, что я

не смог бы израсходовать все, до того как, наконец, будет ликвидирован

"рурский мешок". Несмотря на самолеты, мы смогли вернуться в [270]

свою часть в один прием. Затем мы продолжили "наступление в тыл".

К тому времени "мешок" был настолько мал, что, по крайней

мере, связь работала хорошо. В предыдущие несколько недель почти не было

связи между Моделем и его дивизиями.

Я устроил свой предпоследний командный пункт в доме по соседству с

линией железной дороги. Мы спали на полу. Только я начал клевать носом, как

ужасный взрыв потряс воздух. Мы, конечно, сразу решили, что это вражеские

бомбардировщики, но это оказалась немецкая железнодорожная артиллерийская

установка, которая посылала свои последние приветствия через наши головы на

север. Мы ретировались, до того как появились бомбардировщики, особенно

поскольку установка исчезла в туннеле.

Во время своего последнего боевого контакта с противником я впервые

должен был сдать деревню в связи с перемирием и всем прочим, что ему

сопутствует. Я знал об этом только по слухам. Такой расклад для тех, кто

воевал только на Восточном фронте, просто не укладывался в голове.

Мы прикрывали большую деревню. У меня был приказ удерживать ее любой

ценой как можно дольше, потому что "рурский мешок" развалился бы

после сдачи этого важного пункта.

Американцы, как видно, не ожидали дальнейшего сопротивления и

приближались по дороге на своих танках. После того как мы подбили несколько

первых из них, другие уже не показывались. После этого из деревни приехал

главный врач госпиталя. Он гневно упрекнул меня за то, что мы вздумали

открывать огонь. Госпиталь был переполнен. Даже частные дома были забиты

ранеными. Главный врач сказал, что вся деревня как большой полевой

госпиталь. Тогда мне стало абсолютно ясно, что нам придется убраться без

боя, хотя я знал, что "мешок" развалится со сдачей этой позиции.

Несмотря на это, я решил договориться с американцами. Когда отправился

к противнику со своим [271] фельдфебелем, у меня засвербило под ложечкой.

Это был пережиток от того времени, когда я находился в России. Что тут

значил Красный Крест? Однако здесь пушки молчали, потому что обе стороны

занимались своими ранеными.

Да и с моим фельдфебелем дело шло далеко не лучшим образом. Он боялся

за меня и все время об этом говорил. Но все пошло хорошо. Американцы вылезли

из своих танков, вероятно, чтобы мы ничего не опасались. Меня принял

командир танкового подразделения, с которым был еврей-переводчик. Первым

вопросом, конечно, был: "Вы из СС?" Я смог успокоить доброго

человека. Скорее всего, он считал, что кровожадные негодяи скрываются за

формой каждого, кто принадлежит к боевым частям СС. Я уверил его, что мы,

танкисты, уже носили "мертвую голову" на своей форме задолго до

частей СС.

Затем я высказал свои пожелания, и американский лейтенант поехал со

мной в наш корпус в качестве посредника. Во время поездки он не сказал ни

слова. Когда я спросил его, принадлежит ли он к такому-то и такому-то

бронетанковому полку, потому что этот номер был вышит на его рукаве, он

лаконично ответил, что не спрашивал меня о номере нашего полка. Вероятно,

его ответ был вполне резонным. Однако я только был удивлен, что американцы

шли в бой с номером на униформе. Замечу, что наши знаки различия во время

войны не носили.

Все было обсуждено в корпусе, и эвакуация была одобрена. Зачем нам

продолжать неразумно ставить под угрозу раненых? Следует заметить, что

американцы не взяли сигарету у нашего генерала, не говоря уже о напитках!

Неужели они нас так боялись?

Затем было точно спланировано, как американцы займут город, когда мы

его оставим. Время перемирия было точно установлено. Я чувствовал себя так,

будто был на футбольном поле во время перерыва между таймами!

Я отвез лейтенанта обратно и распрощался с командиром американского

бронетанкового передового отряда. Он хотел предложить мне чашку кофе и был

очень удивлен, когда я отказался. Затем он спросил меня, почему [272] мы

вообще продолжали сражаться. В ответ я сказал ему: как воину и офицеру,

пожалуй, мне нет нужды давать объяснение по этому поводу. Он посоветовал мне

беречь своих людей, поскольку нам скоро понадобится каждый солдат для

выполнения совместных задач. Это замечание опять дало мне некоторую надежду.

В конце концов, это могло касаться совместной кампании против русских.

Наверное, благоразумие возобладает над ненавистью между западными

соперниками. Может быть, также с учетом ситуации, сложившейся между боевыми

отрядами противника. К сожалению, последнее слово было за политиками.

Едва я только выехал из деревни со своими танками, когда русские,

бывшие заключенные лагерей, начали грабить население и как звери нападать на

гражданское население. Мне пришлось снова обратиться к американцам с

просьбой навести порядок. Они навели порядок так, как я и не мечтал. Русские

вскоре снова оказались за колючей проволокой. Эти безжалостные меры

заставили меня еще больше поверить в то, что западные державы выступят

против восточных стран после нашей капитуляции.

После еще двух дней я остановился в деревне, где находился в госпитале.

Все выглядело совершенно иначе, чем тогда. Это место выглядело как армейский

лагерь, потому что все, кого еще не взяли в плен, направлялись туда. Никто

уже больше не думал об организации обороны. Мы были на небольшом пятачке

леса; наш ремонтный взвод занимался нашим последним "ягдтигром".

Затем пришла новость, что американцы в деревне. Мы взорвали стволы наших

самоходных орудий. Моя рота собиралась в последний раз. Не могу передать

словами, что я чувствовал в этом последнем подразделении и какими предстали

передо мной лица солдат, когда мы прощались. Некоторые все же хотели

прорваться, но все мы потом опять встречались друг с другом в лагерях.

Фельдмаршал Модель избежал плена, совершив самоубийство в лесу близ

Дуйсберга. Как жаль этого прекрасного войскового командира! Даже он был не в

состоянии [273] предотвратить поражение. Меня утешало то, что этот

образцовый воин избежал выдачи русским, совершив самоубийство. Это, конечно,

произошло бы после его взятия в плен. Он не хотел жить и видеть крушение

своей родины.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: