Предательство на производственной линии

Мы отклонились от маршрута из Мюнхена в Берлин у съезда с автодороги в

Халле и совершили небольшую поездку на промышленный комплекс по производству

синтетического масла в Лойне. Офицеры СС встретились там с главными

инженерами завода. Если мне не изменяет память, разговор касался переноса

под землю определенных производственных отделов, которые все еще испытывали

трудности технического характера.

Визит на комплекс в Лойне был мне очень интересен. Как всем прекрасно

известно и вполне понятно, заводы по производству топлива всегда были

объектами авианалетов противника. Однако это не оправдывает того, что бомбы

сбрасывались произвольно и бездумно среди жилых кварталов городов во время

карательных рейдов. Разговаривая с директорами в Лойне, я узнал, что атаки

ожидались только тогда, когда возобновлялось частичное производство. Если

завод бездействовал, то враг выжидал. Они ждали, пока часть предприятия

будет в достаточной мере восстановлена неутомимыми женщинами и мужчинами,

работавшими денно и нощно до тех пор, пока вновь не станет возможным

производственный процесс. Тогда они рассчитывали разбомбить вдребезги

производственные мощности сразу вечером первого рабочего дня. Так как

противник не мог каждый раз узнавать точное время окончания работ по

реконструкции из воздуха, было ясно как божий день, что на их собственном

заводе засели предатели. Но, [245] несмотря на все меры предосторожности и

расследования, их так и не смогли обнаружить.

Аэростаты заграждения висели в небе над всей территорией завода,

которая тянулась далеко-далеко. Но американцы обычно летали так высоко, что

от аэростатов совсем не было толку. Зенитки также действовали

малоэффективно. Большая высота, на которой приближался строй противника,

также была ему на руку, потому что вероятность сбить самолет значительно

снижалась. К сожалению, американцы даже были информированы об эффективности

своих рейдов. Они продолжали совершать налеты на свои цели до тех пор, пока

их бомбардировки были успешными.

Производство только что вновь возобновилось в день нашего посещения.

Поэтому директор советовал нам постараться покинуть территорию до

наступления темноты. Несмотря на это, мы пробыли там дольше, чем

планировали. Мы едва успели доехать до автодороги, как появились

бомбардировщики противника. Мы хотели понаблюдать, верно ли то, что нам

говорили. Остановились на ближайшей эстакаде, чтобы увидеть своими глазами,

что американцы были проинформированы и в тот день. Зрелище оказалось

ужасающим. К сожалению, наши рабочие были совершенно правы. Бомбардировщики

сбросили весь свой груз на завод, и у нас создалось впечатление, что теперь

уже им больше не понадобится совершать новые боевые вылеты. Они, несомненно,

славно поработали. Наши рабочие продолжали как пчелки трудиться по

частичному восстановлению предприятия, несмотря ни на что. Но эта

добросовестность и усердие сами по себе бесполезны. Среди них были

предатели, так же как и в других местах, и враг мог за несколько минут

уничтожить плоды всего этого кропотливого труда.

Катастрофа разрастается

Поездка в Берлин прошла без происшествий. Я остановился на квартире у

эсэсовского офицера, который подвез меня на своей машине. Первое, что я

сделал на [246] следующее утро, это пошел в управление личного состава

вооруженных сил. Я собирался добыть там приказ об откомандировании меня в

старую роту. Несмотря на то что я оставил за дверью свою стариковскую

трость, так же как я делал это при визите к Гиммлеру, мне не удалось

добиться своего немедленного перевода в свою прежнюю часть на фронте. Я

хотел перехитрить запасной батальон, но штабные офицеры были неумолимы. Они

вежливо, но твердо спровадили меня.

Я сел в поезд, следовавший обратно в Вестфалию. Я организовал перевод в

госпиталь в том районе, где мой дядя был главным хирургом. Я надеялся, что

там смогу добиться большего. В то же время я был практически в кругу семьи.

Мне сказали, чтобы я послал телеграмму перед своим прибытием, но они меня

плохо знали, если надеялись, что я и в самом деле сделаю это. Сестра,

работавшая на кухне, испекла мне трехслойный пирог, и мы отпраздновали мое

прибытие в дружеской атмосфере. Во время своего пребывания в обоих

госпиталях я узнал, какие продукты поставляли монахини. Должен сказать, что

все раненые были в восторге от рациона. Например, даже на Рождество в 1944

году каждый больной в госпитале получил по полкурицы. Ручаюсь за свои слова!

Каждый раненый, а не только офицеры, как любят утверждать злопыхатели.

Чудесные сестры совершали сверхчеловеческие подвиги. Госпиталь, как можно

себе представить, был переполнен. Мой дядя оперировал сутками напролет.

Партийные функционеры в этом районе настаивали на организации

официального чествования меня на церемонии в здании кинотеатра. Они

намеревались пригласить туда общественность. Я сразу сказал им, что такие

мероприятия меня совсем не интересуют, не следовало рассчитывать на мое

появление. Так что "церемония чествования героя" была проведена не

масштабно, а в смежной комнате отеля. Присутствовали только мои товарищи по

оружию из госпиталя и друзья моего дяди. Глава местной администрации также

появился со своим окружением, но потихоньку покинул кампанию после того, как

я [247] завершил благодарственную речь. Надо сказать, что в своей речи я

сделал обзор ситуации со своей точки зрения.

Тем временем враг все ближе и ближе подходил к западным границам рейха.

К декабрю мы могли наблюдать в Вестфалии битком набитые вагоны,

предположительно прибывшие с фронта. Люди обычно взволнованно говорили о

том, что, как полагают, американцы уже всего в нескольких километрах. У нас,

конечно, были свои соображения на этот счет. К чему все это могло привести?

Если все воюющие на Западном фронте отступили так далеко, то союзники скоро

достигнут Рейна. Между тем западные области уже были эвакуированы. Я

воспользовался благоприятной возможностью, чтобы снова ненадолго повидаться

с матерью после Рождества, и помог ей увезти из дома для сохранности

кое-какие вещи.

На обратном пути я заехал в Берлин. Я справлялся о том, была ли

возможность добраться до Восточной Пруссии. Между тем там остановилась моя

старая рота. Я написал своим боевым товарищам, что опять могу довольно

хорошо ходить и чувствую в себе достаточно сил, чтобы как-нибудь попасть на

фронт, но не смог этого сделать с запасным батальоном. 2 декабря я получил

следующий ответ: "Господин лейтенант, с вашим ранением вы вполне можете

считать, что вам повезло, что вы все еще в числе живых, и вам не следует

быть исключенным из этого числа в следующий раз. Когда снова увидим вас в

роте? Нечего и говорить о том, что это было бы огромным рождественским

подарком для роты". Я, конечно, думал так же, как и мои потрясающие

товарищи.

Я расстроился, когда управление личного состава вооруженных сил

информировало меня, что уже нет возможности добраться до Восточной Пруссии.

Войска отводились, так что было полной бессмыслицей отправлять меня туда.

Вместо этого я должен был прибыть в Падерборн. В выведенных подразделениях

не хватало офицеров с фронтовым опытом. Я бы нашел там подходящее себе

применение.

Конечно, я был очень разочарован и сразу приехал к своему брату,

который учился на офицерских курсах в [248] Крампнице. Когда я туда прибыл,

там царила атмосфера всеобщего возбуждения. Все курсанты готовились занять

позиции вокруг Берлина. Мне повезло, потому что, прибудь я днем позже, уже и

не повидал бы брата. Следует заметить, что русские уже показывались

несколько дней назад у Кюстрина. Гауптман Фромме быстро собрал батальон из

всех имевшихся под рукой учебных танков. Если бы я появился днем ранее, то

смог бы взять под командование роту немедленно, потому что не было ни одного

подходящего офицера. Гауптман Фромме был волевым испытанным воякой, которого

я знал по прежним временам. Говорили, что он был разжалован в мирное время,

потому что ударил командира, с которым повздорил, будучи нетрезвым. Этот

старый энергичный воин вновь стал офицером во время войны, начиная с самых

низов. К 1941 году он уже получил Рыцарский крест. Фромме показал русским у

Кюстрина, что дорога на Берлин пока что не была все время такой гладкой. Он

расстрелял передовой отряд русских и тем самым не дал им с ходу овладеть

переправой через Одер.

В госпитале я быстро собрал свой чемодан и уехал, как было приказано, в

Падерборн.

Командир запасного батальона в Падерборне хотел сразу же спихнуть мне

учебную роту. Я сказал ему, что не чувствую себя достаточно уверенно для

того, чтобы подготавливать роту из 300 человек. Я хотел, чтобы меня перевели

в формировавшуюся боевую часть. Это ему не понравилось. Я вспомнил о письме,

которое дал мне Гиммлер, и, когда представил его комбату, он отказался от

своих намерений. Но теперь мне пришлось ожидать в бездействии, пока не

найдется что-нибудь подходящее.

3-я рота 502-го батальона под командованием гауптмана Леонардта была

выведена из России и расположилась в Зеннелагере. Рота получила новый

"королевский тигр" и готовилась к сражениям. Я нашел там свою все

ту же команду вместе с обер-фельдфебелем Дельцайтом, который продолжал

руководить ей с прежней энергичностью. Я также увидел прежние знакомые лица

в боевых подразделениях. Обер-фельдфебель Цветти был там командиром [249]

танка, а лейтенант Рувидель -- командиром взвода. Как же я был бы

счастлив, если бы был переведен в свою старую команду, потому что еще была

надежда, что эта рота будет отправлена обратно с батальоном на Восточный

фронт. Однако командир запасного батальона похоронил эти планы. Он уже был

сыт мной по горло.

К вечеру все пошло совершенно наперекосяк. Все в батальоне жили,

руководствуясь сомнительным лозунгом: "Воюйте в свое удовольствие! Мир

будет ужасен!"

Такая безнравственность и все бессмысленные сборища по принципу

"После нас хоть потоп" были мне в высшей степени отвратительны. Я

не единственный так думал о том, как проводились эти сборища, но наш круг

был относительно невелик. Во всяком случае, мне было ясно, что я долго не

задержусь в Падерборне. Надвигалась мрачная тень катастрофы.

"Рурский котел"

Гауптман Шерр был командиром 512-го истребительного батальона

"ягдтигров". Я был благодарен ему за то, что он принял меня в

качестве командира роты. Мне пришлось разочаровать раненых из своей старой

роты. Хотя эти люди и лежали, ничего не делая, их перевод на фронт был

категорически запрещен командиром батальона пополнения. Я сожалел, что не

имел возможности оставить у себя этих людей, верных и испытанных в боях. В

результате предпринятых мной неимоверных усилий, наконец, удалось взять

Лустига в качестве личного шофера.

Ситуация с нашим оснащением была довольно сложной. "Тигры"

для батальона прибыли с базы Гинденбург в Сан-Валентине, неподалеку от

Линца, в то время как пушки доставлены из Бреслау. Однако русские уже

продвинулись дальше этого места, поэтому мы смогли оснастить пушками

тридцать "ягдтигров". Каждая рота получила только 10 машин. В

конечном счете этого оказалось достаточно, поскольку мы все равно не смогли

найти экипажи для большего количества танков. Боеприпасы [250] подвезли из

Магдебурга. Команда подвозчиков боеприпасов имела радиосвязь, чтобы

докладывать о каждой остановке. Настолько важным для Верховного командования

было наше участие в боевых действиях! Танки перевозились по железной дороге

до Падеборна. Роты сосредотачивались в Зеннелагере. У нас создавалось

впечатление, что нас считали секретным оружием, которое все еще могло спасти

Германию.

Поскольку детали машин складировались в Деллерсхайме неподалеку от

Вены, мне приходилось совершать регулярные поездки за тысячу километров

между Падерборном и Веной. В этом было мало приятного в темноте и при

постоянных налетах авиации. И хотя я ехал с выключенными фарами, у нас была

масса проблем с гражданским населением, которое было напугано. Но как бы я

мог покрывать это расстояние, если бы я останавливался при каждом авианалете

и ожидал отбоя тревоги?

В Касселе мне опять крупно повезло во время такой поездки. Мы были в

центре города, когда вдруг загудели сирены. Все побежали в бомбоубежище. Мой

гауптфельдфебель, который, к сожалению, совсем не был похож на

гауптфельдфебеля Ригера, хотел во что бы то ни стало вылезти из машины и

укрыться в бункере. Я не дал ему убедить себя и нажал на газ, чтобы поскорее

добраться до окраины города. Мы едва успели миновать железнодорожный

переезд, когда воздух стали рассекать бомбы наших "освободителей".

К счастью, ковровая бомбардировка последовала поодаль и справа от нас. Вся

часть города, где гауптфельдфебель хотел вылезти, лежала в руинах. Опять у

меня сработало шестое чувство, и я почувствовал огромное облегчение, что не

обратил внимания на просьбы своего гауптфельдфебеля.

Когда в Зеннелагере производилось опробование самоходных орудий, мы

потерпели первую неудачу. Несмотря на свои восемьдесят две тонны, наш

"ягдтигр" не желал вести себя так, как мы этого хотели. Только его

броня была удовлетворительной; его маневренность оставляла желать намного

лучшего. К тому же это было самоходное орудие. Не было вращающейся башни, а

был просто закрытый [251] бронированный кожух. Любой значительный поворот

орудия приходилось осуществлять поворотом всей машины. По этой причине

передачи и дифференциалы быстро выходили из строя. И такое чудище пришлось

сконструировать не когда-нибудь, а в финальной фазе войны! Лучшая

конструкция стопора по-походному для 8-метровой пушки нашего

"ягдтигра" также была абсолютно необходима. Стопор приходилось

отключать снаружи во время боевого контакта с противником!

Фиксировать ствол на марше по дороге было, конечно, необходимо. В

противном случае держатели лафета изнашивались бы слишком быстро, и точный

прицел был бы невозможен. Ко всем этим проблемам примешивался и тот факт,

что танкист не мог чувствовать себя комфортно в самоходной установке. Нам

хотелось иметь возможность поворачивать орудие на 360 градусов. Когда же

этого не было, у нас не было чувства безопасности или превосходства, а

скорее что кто-то нам дышит в спину.

Во время пристрелки штабс-ефрейтор Зепп Мозер установил цели на

местности за городом. Родом из Пассау, он был человеком с крепким телом и

золотым сердцем. Он служил во взводе технического обслуживания, который был

выведен из России с 3-й ротой нашего батальона и реорганизован в Падерборне.

Как только Зепп брался за дело, оно спорилось.

Мозер водил тягач. В то время как в мирное время он водил грузовик с

пивом. Его жена занималась его перепиской, лаконично замечая, что если он

будет это делать сам, то авторучка сломается в его руках. Я слышал от одного

товарища, который снова встретил Зеппа в Пассау после войны, что тот был

доволен. Он с гордостью отмечал, что каждую неделю получает 30 литров пива

бесплатно. Тогда товарищ спросил его в изумлении, что же он делает с таким

количеством пива. Ответ на этот вопрос был классическим: "Ну, когда мне

не хватает, то, конечно, сверх этого приходится себе покупать!" Зепп

Мозер отдавал себя целиком работе во время пристрелки самоходных орудий.

Мы все время мазали, так что нам это скоро до чертиков надоело.

Наконец, техник [252] артиллерийско-технической службы проверил, в чем дело,

и тогда все пошло лучше. Мы обнаружили, что орудие из-за своей неимоверной

длины настолько разбалтывалось в результате даже короткой езды вне дороги,

что его регулировка уже не согласовывалась с оптикой. Это обещало много

курьезных моментов -- техника отказывала даже еще до встречи с

противником!

Моя рота должна была грузиться первой. Перед прошлой ночью я дал своим

солдатам увольнение на вечер и был поражен и весьма обрадован, что никто не

отсутствовал утром. Нашей целью была железнодорожная станция в Зигбурге.

Почти паническая спешка была понятной. Мы знали, что американцы уже перешли

через Рейн у Ремагена, после того как мост оказался у них в руках

неповрежденным. Несмотря на полный хаос, который уже тогда преобладал, у нас

все было в целости и сохранности. Это уже было достижением!

Были подготовлены три эшелона. Погрузка шла по плану, потому что

самолеты противника не трогали железнодорожную станцию в Зеннелагере по

неким непонятным причинам, несмотря на то что там были сосредоточены все

наши самоходные орудия. Я предпочитал ехать в своей машине, чтобы

ознакомиться с новым оперативным районом до подхода моей роты. Из-за

низколетящих самолетов перевозки осуществлялись только ночью. На легковом

автомобиле мне приходилось постоянно ездить взад-вперед вдоль линии железной

дороги, следя за тем, чтобы поезда не задерживались слишком долго. Их

следованию по путям часто препятствовали истребители-бомбардировщики,

которые доставляли много неприятностей. Противовоздушной обороны уже почти

не существовало. Кроме того, преобладала странная точка зрения. Ее можно

было свести к следующему: "Делай что угодно, но не стреляй! Летчики

могут обнаружить наши позиции!" Легкость, с которой вражеские

истребители летали над нами среди бела дня, приводила меня в бешенство.

Однако мы никак не могли защитить себя от них. Превосходство противника в

воздухе было просто подавляющим. [253]

По этой причине в дневное время наши поезда стояли в туннелях или под

защитой скатов, где они не были в полной безопасности. Полевая кухня все не

появлялась, поэтому мне приходилось быть мастером на все руки --

водителем, курьером, начальником транспортной службы и ротным командиром, в

зависимости от ситуации. Иногда мне даже приходилось подогревать пищу для

своих подчиненных. Топливо и продукты имелись в наличии на складах. Они либо

попали в руки американцев, либо были бессмысленно уничтожены.

Когда я, наконец, знал наверняка, что первый грузовой эшелон прибудет в

Зигбург утром, я поехал вперед. Я узнал, что янки уже достреливали до

погрузочного пандуса. Это означало, что будет жарко!

В Зигбурге после долгих поисков я нашел бывшего командира 502-го

батальона майора Шмидта. Он командовал "штабом связи бронетанковых

войск на западе" и был несколько удивлен при виде меня тут. Я просто не

устоял на ногах, когда майор Шмидт сказал мне, что понятия не имеет, что

делать с нами и где мы должны быть задействованы. Потом произошли даже еще

большие несуразности. Например, появился один из моих посыльных

мотоциклистов и с гордым видом сообщил мне, что наш первый поезд загружается

в Дуйсбурге. Предполагалось, что он прибудет в Зигбург, а он загружается в

Дуйсбурге! Происходило что-то странное! Я приказал посыльному, чтобы он

выжал из своей машины все возможное, но добрался бы до района Зигбурга на

следующую ночь.

Тем временем майор Шмидт собрал всевозможные части и штабы. Даже

командующий группой армий "Б" генерал-фельдмаршал Модель не знал о

нашем предполагаемом использовании в боевых действиях в его районе. Мне

приказали доложить ему после прибытии моих машин.

В ожидании этого я хотел, наконец, немного соснуть. В конце концов, кто

знает, когда еще мне удастся снова побыть в тишине и покое. Я просто лежал

на своей деревянной кровати, когда появился караульный и доложил, [254] что

меня спрашивает обер-лейтенант Хельд. Вот тебе и поспал! Хельд был моим

комвзвода, когда я был еще новобранцем. Я не виделся с ним с 1941 года. Я

был просто счастлив возможности отвести душу со старым знакомым. Мы

проговорили всю ночь.

Мы не смогли погрузиться в Зигбурге из-за интенсивного обстрела.

Поэтому мы оставили первый эшелон в туннеле до наступления темноты, а ночью

подтянули машины. Ни одна колесная машина не была на ходу. Все шины были

прострелены, и потребовались дни, чтобы наполовину привести в порядок

грузовики снабжения.

Вмешательство у Ремагена уже не представлялось возможным, потому что

американцы, наступая, уже перешли автостраду. Янки, должно быть, были весьма

благодарны Гитлеру за создание этих высококлассных дорог. Если бы только

такие дороги нам попадались во время нашего наступления в России! Мы бы

тогда достигли Москвы, а не завязли по пути в грязи.

В этот момент я был придан генералу Байерлейну. Мой первый взвод занял

позиции на небольшом лесном пятачке сразу за линией фронта. Сам я уже больше

почти не садился в боевую машину, потому что отдельные самоходные орудия

были разбросаны по всему участку корпуса. Я постоянно ездил от одного взвода

к другому, от "ягдтигра" к "ягдтигру" и от одного полка

к другому, чтобы направлять боевые действия. Вскоре эти расстояния уже не

были очень большими, потому что "рурский мешок" все больше и

больше затягивался.

Произошел случай, который доказал мне, насколько сильно упал боевой дух

среди солдат и офицеров. Мой начальник штаба был в боевом охранении на моем

"ягдтигре" в уже упомянутом лесном пятачке. Он взял с собой и мой

экипаж. Вдруг мой водитель Лустиг пришел ко мне пешком на полпути от линии

фронта. У меня уже было дурное предчувствие. Добрый малый совсем запыхался и

перевел дух только перед тем, как доложить мне, что произошло. "Я

только что чуть было не ударил своего танкового командира! Если бы мы еще

были в России, [255] он бы уже был мертв!" Потом он объяснил мне, что

произошло. Его машина вместе с еще одним "ягдтигром" находилась на

линии леса и была хорошо замаскирована. Длинная колонна танков противника

двигалась через линию фронта на расстоянии примерно в полтора километра. И

Лустиг считал само собой разумеющимся, что командир даст команду открыть

огонь. Для чего же еще находились там наши самоходные установки. Однако тот

отказывался сделать хотя бы один выстрел. Среди членов экипажа возник

горячий спор. Странный офицер оправдывал свой отказ стрелять тем, что

раскроет свое присутствие, если откроет огонь и тем самым привлечет внимание

истребителей-бомбардировщиков

Короче говоря, не было сделано ни единого выстрела, хотя дистанция была

практически идеальной для наших орудий. У противника не было бы ни малейшей

возможности угрожать нашим "ягдтиграм".

Однако мало того что этот странный офицер не открывал огонь. Он также

приказал вскоре после этого подать назад свою машину из леса. Именно тем

самым он и выдал свое местонахождение. На его счастье, в небе в это время не

было самолетов. Он отступил в тыл, совершенно не ставя об этом в известность

командира второго "ягдтигра". Этот командир тут же последовал за

ним, и оба они понеслись, как будто за ними гнался дьявол. Конечно, нигде

вокруг не было видно противника! Из-за небрежного вождения совершенно

неопытным экипажем вторая машина сразу же вышла из строя.

"Бесстрашного" обер-лейтенанта совсем не волновала машина.

Напротив, он упрямо продолжал двигаться, пока его машина тоже не встала. По

крайней мере, обер-фельдфебель во второй самоходке взорвал свою собственную

машину.

Тогда Лустиг ушел пешком и настаивал на том, чтобы я передал его

донесение в батальон. Однако на этом этапе войны это уже не имело смысла.

Каждый должен был сам решать, встретить ли конец достойно или как жалкий

трус. Сотни бойцов самых различных родов войск залегли в лесу и ожидали

конца. Их моральный дух совершенно иссяк. [256]

В Зигене я отправился в штаб своего батальона, чтобы доложить о

ситуации командиру. Когда я пришел на командный пункт, меня приветствовали

со всех сторон. Прошел слух, будто мои парни подбили около сорока танков

противника. Я их урезонил, когда сообщил, что мы не подбили ни одного янки,

а наоборот, у нас совершенно вышли из строя две боевые машины. Были бы со

мной два или три командира танков и экипажи из моей роты, воевавшей в

России, то этот слух вполне мог бы оказаться правдой. Все мои товарищи не

преминули бы обстрелять тех янки, которые шли "парадным строем". В

конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать

американцев. Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на

западе.

Между тем нам стало ясно, что мы полностью окружены. "Рурский

мешок" был завязан.

Фельдмаршал Модель хотел прорваться всеми своими силами у Марбурга и

вырваться из окружения, пока еще было время. Это было бы совсем не трудно.

Однако Верховное командование придерживалось другого мнения и приказало нам

продержаться в мешке как можно дольше! Маршрут нашего прорыва шел вдоль реки

Зиг через Айторф -- Бецдорф -- Кирхен. Первой целью был Зиген,

который предполагалось долго удерживать. Несколько самоходных орудий уже

вышли из строя во время движения по дороге. Несмотря на все старания,

неопытные водители не смогли справиться с ситуацией в гористой местности.

Люди действительно старались, но у них не было ни опыта вождения тяжелых

машин, ни достаточной подготовки.

Хаос нарастает

Мы встречались с хаосом повсюду. Дороги были полностью забиты, и машины

становились легкой добычей вражеских самолетов, которые имели полное

превосходство в небе. Рассылая оповещения гражданскому населению, наше

руководство просило его покинуть свои дома [257] и отходить вместе с

войсками. Лишь незначительный процент жителей последовал этой просьбе.

Нам намекали, что наша армия намеревалась использовать табун, новый

газ, который моментально парализовывал нервную систему. Вероятно, высшее

командование дистанцировалось от его применения, потому что было бы

истреблено наше собственное гражданское население и даже это оружие не

изменило бы ход войны. Большинство мирных жителей оставались дома и ожидали

прихода американцев. Конечно, лишь немногие из них верили в глупую волшебную

сказку об "освободителях", которая уже давно была опровергнута

развалинами от бомбардировок. Но все желали неизбежного конца угрозам и

страхам. В конце концов, на западе не нужно было опасаться русских, от

которых несчастные люди восточных районов бежали в паническом страхе по

снегу и льду.

Двигаясь сутками напролет, постоянно преследуемые истребителями и

бомбардировщиками, так мы добрались до Зигена. Хотя мы днем и прятали

самоходные орудия в сараях или в стогах, еще два из них были выведены из

строя истребителями, и их пришлось взорвать. Как я завидовал тем товарищам,

которым не довелось пережить эту безнадежную борьбу в последние несколько

недель на Западном фронте!

В Зигене я нашел великолепную позицию на возвышенности, где

расположились боевые позиции. Оттуда у нас был большой сектор обстрела через

просеку на дорогу, ведущую в долину на противоположной стороне реки Зиг. В

этом месте мы поджидали американцев, но и тут нам не суждено было никого

подбить, несмотря на то что я оставался в своей самоходке, чтобы избежать

новой неудачи. Это происходило потому, что у американцев в нашей среде были

союзники. Гражданские, которые засели в окопах на противоположном склоне,

остановили американские машины, до того как они попали в наше поле зрения. Я

до сих пор удивляюсь, возможно ли такое у других наций.

Тогда я вывел свою роту к Вайденау и установил там противотанковые

заграждения. Я устроил свой [258] командный пункт в бомбоубежище завода. Я

узнал от одного гражданского, что часть гражданского населения сотрудничает

с врагом, другая часть -- с нами. Мне не составляло труда понять, что

люди там чувствовали апатию и устали от войны, но что они выдадут врагу

своих же соотечественников -- в это я сначала не хотел верить. Вначале

мы тоже позволяли людям бегать к янки, если они хотели чем-нибудь от них

разжиться. Мы не проверяли никого, кто приходил назад. Однако вскоре я

заметил, что американцы всегда стреляют туда, где находилась моя самоходная

установка, даже если им совсем не была видна цель. После этого мы,

естественно, прекратили хождение к врагу.

Практически все наши легковые автомобили "кюбель" были

выведены из строя. Поэтому мы решили однажды вечером пополнить свой автопарк

за счет американского. Никому и в голову не приходило считать это

героическим поступком! Янки ночью спали в домах, как и полагалось

"фронтовикам". В конце концов, кто бы захотел нарушить их покой!

Снаружи в лучшем случае был один часовой, но только если была хорошая

погода. Война начиналась по вечерам, только если наши войска отходили назад,

а они их преследовали. Если случайно вдруг открывал огонь немецкий пулемет,

то просили поддержки у военно-воздушных сил, но только на следующий день.

Около полуночи мы отправились с четырьмя солдатами и вернулись довольно

скоро с двумя джипами. Было удобно, что для них не требовалось ключей.

Стоило только включить небольшой тумблер, и машина была готова ехать. Только

когда мы уже вернулись на свои позиции, янки открыли беспорядочный огонь в

воздух, вероятно чтобы успокоить свои нервы. Если бы ночь была достаточно

длинной, мы легко могли бы доехать до Парижа.

На следующий день была запланирована небольшая атака прямо к востоку от

Вайденау. Ее целью было захватить высоту, с которой противнику наши позиции

были видны как на ладони. Пехота мне не придавалась, хотя

"пехотинцы" лежали повсюду в избытке. Что мы могли [259] поделать

с людьми, боевой дух которых совершенно подавлен! Вражеская пропаганда

действовала с огромным успехом. Кроме того, было еще кое-что.

Эти части долгое время были размещены во Франции, и страх перед этим

врагом и боязнь быть взятым в плен, по сравнению со страхом, который

испытывали на востоке, были минимальны. Каждый думал, что имело значение

только одно: просто создавать видимость "преодоления расстояния".

Позднее, когда нас все плотнее и плотнее загоняли в "мешок", мы

встречали толпы бывших германских солдат, которые, согласно их документам,

были, как положено, уволены из вермахта. Ушлый комендант города решил, что

американцы клюнут на эту уловку. Однако на данный момент враг все равно

хватал всех гражданских, от школьников до стариков. Они считали, что каждый

немец преступник. В действительности ненависть к Германии была гораздо более

жестокой, чем когда бы то ни было преподносилось нашей пропагандой. Даже

нынешние рассказы о жестокостях не могут умалить этот факт.

Мы сосредоточились для своей "небольшой" операции с нашими

самоходными орудиями. Даже несмотря на то что я едва ли мог рассчитывать на

успех, я намеревался, во всяком случае, показать янки, что война еще не

кончена. Об этом свидетельствовали только развалины, которыми они, наверное,

все еще гордились! Мы привыкли к противнику такому, как русские; мы были

поражены контрастом. За всю войну я никогда не видел, чтобы солдаты

разбегались так, что только пятки сверкали, хотя даже, по существу, ничего

особенного не происходило. В конце концов, чего мы могли добиться сами по

себе? Мы продвинулись на несколько сотен метров к югу и достигли своей цели.

Я, наконец, увидел один вражеский танк, который беспорядочно метался за

домом, пока не исчез. Я хотел в первый раз испытать нашу 128-мм пушку. Я

улучил момент и выстрелил в дом снарядом со взрывателями замедленного

действия. Результат продемонстрировал нам чудовищную пробивную силу нашего

орудия. После второго выстрела американский танк загорелся. Но какая [260]

польза была от самого лучшего оружия на этом этапе войны! Янки теперь,

конечно, оживились, потому что кто-то и в самом деле в них стрелял! Мы

вскоре оказались в центре интенсивного артиллерийского обстрела, и появились

бомбардировщики, чтобы "наказать" нас. К счастью, обошлось без

жертв. С наступлением темноты мы отошли назад на наши прежние позиции,

потому что никто из пехотинцев не собирался занимать новый рубеж. Одна из

моих самоходок оказалась выведенной из строя, после того как попала в

воронку от бомбы.

На следующий день поступил приказ отвести самоходные орудия несколько

севернее и установить их на более выгодной позиции, чтобы прикрывать дорогу.

К полуночи моя рота двинулась, а я последовал позднее за ней на своем

автомобиле. Как раз когда я собирался миновать колонну, ужасный взрыв потряс

воздух. Все встали, и я увидел, что горит самоходное орудие. Члены экипажа

разбежались по округе, потому что подумали, что это прорвались американцы. У

меня сразу возникли сомнения. Американцы ночью против танков! И пешим ходом!

Нет, это было исключено!

Все были настороже, оружие -- наготове. Затем показались фигуры, и

я узнал германские каски, некоторые из них были времен Первой мировой войны.

Эти храбрецы осторожно пробирались вперед, пока я не разрушил чары и не

окликнул их по-немецки. Оказалось, что перед нами был "последний

резерв", фольксштурм (народное ополчение)! Эти люди, конечно, никогда

прежде не видели германских самоходных орудий и были твердо убеждены, что

перед ними -- "плохие парни". У одного из них, наконец, не

выдержали нервы, и он выстрелил фаустпатроном. Обе стороны легко отделались.

Наконец, генерал-фельдмаршал Модель обрадовал меня приказом перебросить

мои "ягдтигры" к Унну. Я до сих пор все жаловался на неэффективные

секторы обстрела и надеялся найти таковые на открытой равнине между Унной и

Верлем.

Мы еще были в процессе погрузки в Гуммерсбахе, когда американцы

прорвались у Вайденау. Нам было очень [261] трудно уйти. По железной дороге

эшелону беспрестанно препятствовали истребители-бомбардировщики, а персонал,

обслуживавший поезда, отказывался брать на себя ответственность за их

следование. Так что нашим людям пришлось самим обслуживать паровозы.

Используя маневренный локомотив, передовой отряд поехал по рельсам, чтобы

проверить, нет ли разрывов путей. Состояние рельсового пути могло измениться

с каждым часом.

Русские никогда бы не дали нам так много времени! Но как же много его

потребовалось американцам, чтобы ликвидировать "мешок", в котором

и речи быть не могло о сколь-нибудь серьезном сопротивлении. Хорошо

вооруженная группировка немецкой армии с легкостью ликвидировала бы снаружи

весь "рурский мешок" в течение недели.

Я быстро двигался с разведывательным взводом к Унне, чтобы обследовать

район и оперативные возможности. К сожалению, не много осталось удобных

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: