ГЛАВА IV. НОВЫЕ ХОЗЯЕВА АУЛА 9 глава

В комнате повисла тишина.

Кундухов собирался с мыслями. И без того малоразговорчивый Алихан, прикрыв глаза, глядел куда-то поверх голов сидящих за столом. Сайдулла погрузился в размышления. Упрек Мусы всколыхнул ему душу и воскресил в памяти последние годы войны.

И, в частности, тот злополучный день, когда он, оставив Шамиля, перешел к русским.

…Чечня горит, охваченная пожаром. Царское правительство, не полагаясь на ум и военное мастерство своих генералов, предпочитает более варварское, бесчеловечное, но зато надежное и не раз уже испытанное средство ведения войны. Огонь становится единственным оружием царских генералов, пожар пришел на смену сражениям. Огонь был эффективнее самых мощных пушек и был неутомимее солдат. Обман, запугивание, подкуп и подстрекательство к измене приобретают самые широкие масштабы.

Начинают входить в практику войны похищения и убийства из-за угла видных деятелей Чечни. Чечню уничтожали физически и разлагали морально. Грабеж стал фактически узаконенной мерой.

Грабить разрешалось всем: и казакам, и солдатам, и отрядам перебежчиков, даже мирным горцам.

В результате покорилась Малая Чечня. Хаджи-Юсуф Сафаров из аула Алды, некогда служивший в Каире у Магомед-паши Египетского, человек во всех отношениях достаточно сведущий и грамотный, перешел к Барятинскому и выдал ему все сведения относительно укреплений имамата. По-видимому, что-то произошло между имамом и Хаджи-Юсуфом. Поговаривали, будто имам ненавидел Хаджи-Юсуфа за образованность и поэтому даже хотел умертвить его.

Три месяца подряд, не утихая, бушевал пожар в равнинной части Чечни. Горело сено в стогах на Гелдигенской поляне, горели запасы кукурузы в Курчалое, пылали хутора на Мезанской поляне.

Громадные, густые клубы дыма ветер сносил к Черным горам, и они, и без того мрачно возвышавшиеся на горизонте, выглядели еще страшнее и угрюмее, окутанные сплошной дымовой завесой,

1858 год. Теперь Барятинский действует уже в Большой Чечне.

"Не увлекайтесь сражениями, — напутствует он солдат, — гоните горцев с полей, жгите и вытаптывайте их запасы, захватывайте и режьте скот, разрушайте жилища!" За четыре месяца огонь и жестокость расчистили огромное пространство и у Гельдигена, в центре Чечни, куда лет пятнадцать не ступала нога противника, Барятинский принимал парад победы.

Женщины Чечни перестали рожать детей. Скот не успевал плодиться. Сады зарастали. Поля отвыкли от жатвы — посеянный хлеб не доживал до уборки. Чечня умирала. Умирала, но не сдавалась. Чеченцы жили от сражения до сражения, а не от урожая до урожая. Даже признанные герои гор оказывались бессильными при подобных методах борьбы перед могущественной империей. Влияли на горцев и изменения социальных отношений, которые несла с собой русская армия.

Шамиль, разъяренный, стоящий на грани краха, носился из аула в аул, призывая народ к активному сопротивлению. Он понимал, что гибель Чечни — это и его гибель, его конец, конец его славы и начало бесчестия. Поэтому он требовал, угрожал, приказывал. Потом вдруг, словно опомнившись, резко менял стиль отношений и рассылал письма чеченским наибам:

"От повелителя всех мусульманских народов Шамиля душевному другу моему наибу Талгику. Желаю тебе вечного мира! Именем Всемогущего Бога призываю вас на брань с неверными…

Действуйте против неприятеля так же хитро, как лисица, и не отступайте от обычаев наших славных предков. Положитесь на Бога, он не допустит, чтобы нанесли вам новые обиды.

Ничтожный раб Божий Шамиль".

"От имама Шамиля братьям моим Атаби, Сайдулле, Дубе, Талгику.

Желаю вам мира и предписываю собрать всю чеченскую кавалерию к будущему четвергу в Шали. Вы должны быть там с партиями до моего прибытия. Если Бог позволит, я в тот же день буду и сам в Шали".

"Душевному другу моему Талгику. Да будет милостив к тебе Всемогущий Аллах. Предлагаю тебе завтра быть на условленном месте…"

Имам менял тон. Теперь он не приказывал, а просил.

Но чеченские наибы уже мобилизовали свои последние силы. В июне закипели бои. Окружив разбросанные отряды царских войск, горцы повели энергичное наступление. 13 июня конница молодого наиба Батуко атаковала Тенгинский полк, порубила стрелковую роту и вызвала панику в авангарде всего отряда. Однако, получив тяжелую рану, Батуко приказал отступить. Бои не стихали. Чеченцев упорно продолжал теснить генерал Евдокимов.

Между тем восстали ингуши. Поручив войска Евдокимова заботам наиба Талгика, имам с отрядом чеченцев поспешил к Назрани.

Прямо с марша, без отдыха, он атаковал генерала Мищенко и ворвался в Ингушетию. Однако Шамиль упустил момент. Ингуши не выдержали огня и отступили, помешав чеченской коннице развить атаку. Потеряв в этой операции четыреста человек, Шамиль вернулся в Ведено.

Евдокимов же прорвал кольцо, проник в Шатоевскую долину и немедленно сжег несколько аулов, за всю свою историю никогда не видевших здесь русских солдат.

Тяжелое положение усугубилось начавшимися распрями между чеченцами и дагестанцами. Постепенно они переросли в открытую вражду и военные столкновения. Особенно обострились отношения после того, как Шамиль, пообещав женить сына Гази-Магому на дочери Талгика, почему-то вдруг изменил своему слову и женил его на дочери Даниэл-бека Елисуйского. Затем самого Талгика он снял с должности бессменного наиба Большой Чечни, а на его место назначил Гази-Магому, чем оскорбил и унизил всех без исключения чеченских предводителей, представлявших большую и наиболее талантливую часть командного состава войска Шамиля.

Теперь равнинные аулы один за другим прекращали военные действия и переходили на сторону противника. Тогда имам приказал своему сыну захватить аманатов[52]из всех чеченских аулов. Одновременно он сместил чеченских наибов, назначив на их место дагестанцев. После таких его шагов переход к русским принял массовый характер.

Но Шамиль все еще не терял надежды, фанатично продолжал верить в победу. Притесняя и унижая чеченцев, он в то же время не стеснялся обращаться к ним с нижайшими просьбами. Так, осенью он созвал всех чеченских военачальников и наиболее авторитетных проповедников-улемов на поляне у Шали, и обратился к ним со следующей речью:

— Не бойтесь русских! Из Ахулъго я сбежал к вам с семью товарищами и с вашей помощью стал грозным имамом. Не думайте, что я вас оставлю и скроюсь в горы! Нет, я умру здесь, на вашей земле! Храбрее и смелее вас нет народа в мире. Будьте спокойны и ничего не бойтесь. Русские тратят бесчетные деньги и губят сотни тысяч солдат, чтобы, как только будет завоевана ваша земля, брать вас в солдаты, а ваших жен заставить забыть обычаи. Они отберут у вас оружие и не позволят вам иметь даже ножи. Всех ваших почетных людей сошлют в Сибирь, и вы станете русскими мужиками. Подождите немного, и вы станете русскими мужиками. Подождите немного, и вы увидите, что будет после.

Вы жестоко раскаетесь, будете кусать себе пальцы, но ничем уже не поможешь…

Но долголетняя и изнурительная Кавказская война шла к своему неизбежному концу. Генералы действовали огнем и золотом.

В эти трудные дни шатоевский кади Суреп-Мулла явился к Евдокимову с изъявлением покорности всего Шатоевского общества. Генерал, в свою очередь, назначил его верховным правителем этого общества. А уже через день и старшина чантинцев Дуга пришел к Евдокимову с просьбой поддержать его группу против имама. Чечня разваливалась. И ее жгли теперь все, кому не лень. Сквозь огонь невиданного пожара в крепость Грозную прорвался раненый, в обгоревшей черкеске, наиб Батуко и сложил свое оружие к ногам Евдокимова. Генерал милостиво вернул ему оружие и оставил в звании наиба Шатоевского общества, а кадия Суреп-Муллу назначил судьей. Так генерал подкупил одного из способнейших чеченских командиров и поманил в свои сети остальных.

Наконец-то сбылись мечты Евдокимова. Его дипломатия — дипломатия подкупа, предательства, шпионажа и диверсии, проводимая им среди горцев, дала ожидаемые положительные результаты, а распри, возникшие между чеченцами и дагестанцами, лишь довершили дело. У Евдокимова один за другим появлялись чеченские наибы. Вслед за Батуко явился Сайдулла.

Явился не с пустыми руками. Он сам, не прибегая к помощи царского командования, поднял восстание против имама и привел к присяге более двадцати пяти аулов.

Евдокимов ликовал: самые смелые и способные чеченские наибы, включая Талгика, теперь были с ним. Он искренне почитал храбреца Сайдуллу и даже познакомил его с офицерами, которых он разбил в Урус-Мартане. Генерал поручил Сайдулле выкурить абреческую вольницу из лесов Фартанги и Ассы. Через месяц в лесах наступили спокойствие и тишина.

Обессилевшие чеченские аулы сдавались царским генералам. Но еще билось сердце этой долголетней войны: Ичкерия продолжала сражаться. Прорубая просеки, уничтожая леса и аулы, генерал Евдокимов продвигался в глубь Ичкерии.

1 апреля 1859 года после двухнедельной героической обороны пал аул Ведено — столица имамата. Барятинский объявил приказ по войскам:

"Господь Бог за великие труды и подвиги наши наградил нас победой, неодолимые доселе преграды пали. Ведено взят и завоеванная Чечня повергнута вся к стопам Великого Государя.

Слава генералу Евдокимову!

Спасибо храбрым сподвижникам его!"

В ознаменование победы над Чечней главнокомандующий приказал отсалютовать сто одним залпом из орудий Метехского замка.

Шамиль же не захотел расставаться с Чечней даже после падения Ведено и Дарго. Теперь он пригласил чеченцев в Эрсеной и в который уж раз обратился к ним с горячей речью:

— Чеченцы! Нет в мире мужественнее вас народа! Вы — светочь религии, опора мусульман! Вы восстановили ислам, после его упадка. Вы много пролили русской крови, пленили знатных гяуров. Сколько раз вы заставляли трепетать их сердца от страха. Знайте, что пока я буду жив, я ваш товарищ и постоянный гость. Ей-богу, я не уйду отсюда в горы, пока останется хоть одно дерево в Чечне!

Чеченцы же, понимая бесполезность его призывов, молча расходились. И 12 мая вся Ичкерия, за исключением лишь беноевских аулов, прекратила сопротивление.

25 августа 1859 года в три часа дня седая голова имама Шамиля склонилась перед князем Барятинским, всего лишь через пятьдесят пять дней после того, как Шамиль ушел из Чечни и укрепился в Гунибе…

…Пока шла война, Барятинский жаловал и заботливо оберегал перешедших к нему наибов. Но как только смолкли выстрелы и установился мир, его бывшие помощники превратились в никому не нужный балласт. Правда, формально они еще числились наибами, но у них уже не было ни власти, ни почета. Да и доверие к себе они утратили тоже…

— Нет, не упрекай меня, Муса, — повторил Сайдулла, все еще находясь под властью нахлынувших воспоминаний. — Видит Аллах, я не предавал свой народ, я просто не хотел лишней крови.

— Если я нечаянно обидел тебя, прошу меня простить — ответил Кундухов.

— Нет, Муса, на такие слова ты имеешь право, право победителя.

Ты — царский генерал, на твоей стороне сила и богатство. Пять тысяч чеченских семей, вместе взятые, окажутся беднее тебя одного… Ты говоришь, что я предатель… Подожди, Муса, не перебивай, дай мне сказать, что я думаю. Так вот, я согласен оставаться нищим всю оставшуюся жизнь, нежели владеть богатством, пахнущим кровью своего народа.

Алихан испуганно толкнул его в бок.

— Опомнись, Сайдулла! Мы же у него в гостях!

— На сердце каждого чеченца много ран. У меня они вот здесь,

— он ударил себя кулаком в грудь. — И нельзя каждый раз бередить эти раны. Хозяин, как никто другой, должен знать об этом.

"Да, в своих предположениях я оказался прав, — подумал Кундухов, глядя на разволновавшегося гостя. — Ему не верит его собственный народ, а власти тем более. Значит, если умно повести дело, то его можно будет склонить на свою сторону. Но лев что-то слишком разъярился. Надо его успокоить".

Он подошел к Сайдулле и обнял его за плечи.

— Не сердись и не обижайся, друг! Мы — горцы, а значит, братья. Что из того, что я генерал? Царю теперь никто из нас больше не нужен. Времена изменились. Кстати, мне верят даже меньше, чем тебе. Только и я не бесчувственное дерево, и меня по ночам преследуют кошмары из-за того, что на мне кровь ваших соотечественников. Я боюсь Божьей кары и буду искать прощения и спасения. Я люблю и уважаю ваш народ и думаю, что нет надобности объяснять это. Так вот, я готов пожертвовать собой, чтобы хоть как-то облегчить его участь. При этих словах Сайдулла резко поднял голову и в упор, долгим и внимательным взглядом посмотрел в лицо Кундухову. Муса спокойно выдержал этот пронизывающий взгляд и ничем не выдал себя.

Подозрительный Сайдулла успокоился.

— Говори, Муса, я тебя слушаю, — глухо проговорил он. — Ты был жестоким, но никогда не был трусливым.

Кундухов поднял ладонь, словно закрывая ему рот и приказывая замолчать, и жарко выдохнул:

— Поймите меня, я такой же горец, как и вы!

— А раньше?

Кундухов вздрогнул, глаза его сверкнули, но огромным усилием воли сдержал себя.

— Мужчинам не подобает горячиться. — Он взял Сайдуллу за руку.-

Успокойся. А ты, Афако, налей-ка нам всем вина… Сайдулла, Алихан, вы оба должны выслушать меня. Вопрос очень важный, и от того, какое мы примем сегодня решение, будет зависеть будущее ваших соотечественников…

Кундухов замолчал. От внутреннего напряжения на лбу его выступила испарина. Опустившись в кресло, он вытер лицо платком.

Алихан и Сайдулла молча ждали, что хозяин скажет дальше. О чем будет идти речь, они не подозревали, но по поведению генерала, по всему его виду догадывались, что им предстоит услышать что-то весьма неожиданное и важное.

— Все, что будет мною сказано, — донесся до них голос хозяина, — должно оставаться в строжайшей тайне, в противном случае меня немедленно уничтожат.

— Ты хочешь, чтобы мы поклялись на Коране?

— В этом нет надобности. Но закрепить наш союз следует. — Он поднял рог. — Да поможет нам Бог!

— Аминь!

— Аминь!

Кундухов вытер усы и перевел дыхание.

— Друзья, в ваших глазах я всего лишь царский генерал. Да, я не нуждаюсь в вашей доброте и не боюсь вашего зла. Хотя сам в силах сделать вам и то, и другое. Успокойся, Сайдулла!

Наберись терпения и выслушай меня. Я выразился подобным образом, потому что знаю все ваши тайны.

— У меня нет тайн, Муса, сын Алхаза! — вскипел Сайдулла. — Я воин и все делаю в открытую!

— А готовящееся восстание?

— Еще раз говорю: я о нем ничего не знаю! И если оно действительно готовится, то я против него, ибо кроме новых жертв оно ничего не принесет.

— Хорошо, мягко сказал Кундухов. — Верю тебе. Но речь сейчас не об этом. Мне хочется узнать и понять, на что вы надеетесь?

Вы думаете, царь даст прежние права? Или вернет вам ваши земли? Не надейтесь! Не мне вам объяснять, в каком сейчас положении находятся чеченцы…

Со двора донеслись шум, фырканье лошадей и приветственные возгласы. В комнату заглянул слуга и доложил, что прибыл офицер от Лорис-Меликова.

— Афако, пойди и побудь с ним, — сказал Кундухов, обращаясь к брату. — Ко мне его не пускай, скажи, что у меня гости.

— Говори, Муса, что еще придумал для нас русский царь? — угрюмо спросил Сайдулла, когда дверь за Афако закрылась.

— Это — государственная тайна. Открыв ее, я совершу преступление, — словно не решаясь на откровенность, тихо и медленно проговорил Кундухов. — Но и молчать я не могу, друзья мои…

Кундухов долго и подробно излагал им план Лорис-Меликова по переселению чеченцев в Малую Кабарду и заселению казаками освободившихся земель.

— Таким образом, — закончил он, — вы становитесь чужестранцами на своей же родной земле.

Алихан молчал, пораженный услышанным.

— Такого не может быть! — вскочил Сайдулла. — Значит, плохо они знают нас, если рассчитывают, что мы, подобно стаду баранов, пойдем туда, куда нас погонит пастух. Да я сам первый встану во главе восстания и докажу народу, что остался ему верен до конца.

Вот и наступил тот решающий момент, когда Мусе предстояло ринуться в атаку. Сейчас должно свершиться то, что не давало ему покоя, что заставляло метаться между Константинополем и Тифлисом.

— Ты, Сайдулла, и ты, Алихан, действительно ли вы хотите счастья для своего народа?

Оба гостя удивленно взглянули на хозяина.

— Так вот, восстание, как бы тщательно оно ни было подготовлено, ничего не даст, — твердо сказал Кундухов. — А раз так, то перед вами три пути: либо восстать и погибнуть в неравной борьбе, либо переселиться на указанную властями землю, либо… уйти в Турцию. Я не хочу и не буду принуждать к выбору. Сделайте его сами, исходя из того, что вам больше по душе.

Да, было над чем поразмыслить Алихану и Сайдулле! Алихан гладил преждевременно поседевшие усы, то и дело бросая беспомощные взгляды на Сайдуллу. "Я не могу, нет у меня сил, чтобы ответить!" — так и хотелось крикнуть ему. Не выдержав, он встал и, хромая на левую ногу, отошел к окну.

— Но мы же не имеем права вдвоем говорить от имени всего народа, — прервал затянувшееся гнетущее молчание Сайдулла.

— Если вы действительно желаете ему добра, то такое право у вас есть.

— Опять повторяю: строптивая речка не дойдет до моря. Не торопись, Муса. Прежде чем дать ответ, я должен кое с кем посоветоваться.

— Нет, Сайдулла, это уже не мужской разговор. Я открыл вам тайну, за которую меня могут повесить, а потому жду немедленного ответа. Решать вам.

Сайдулла перебирал варианты и мучительно искал выход:

"Восстание? Нет, слишком рано! В Малую Кабарду? Расселиться среди неверных? Народ совсем потеряет свое лицо. Что же остается? Турция?" Ему казалось, он задохнется. Он стремительно заходил по комнате. "Алихану легче. Он молод, а с молодого какой спрос?"

— А как бы поступил ты? — спросил он вдруг в упор, останавливаясь перед Кундуховым и глядя ему прямо в глаза.

— Ушел бы в Турцию.

— Чтобы уподобиться адыгам?! — вскричал Алихан.

Вот этого-то и боялся больше всего Кундухов. Но он предвидел, что такой вопрос ему будет задан, а потому заранее подготовил ответ.

— Адыги в Турции были незваными гостями. Они шли туда толпами, и султан лишь из жалости вынужден был принимать их. Вдобавок ко всему он и его страна не были подготовлены к приему своих единоверных братьев, поэтому адыги оказались в бедственном положении.

— А нас что, ждет там накрытый стол?

— О вас султан даже слишком наслышан. У него сложилось мнение о чеченцах, как о храбрых защитниках ислама. Я ездил в Стамбул к визирю Абдул-Межида Али-паше, к моему хорошему другу. Я встречался и говорил с султаном, поведав ему о трудном положении, в котором вы находитесь. Он очень печалился и обещал чеченцам свою помощь. "Передайте моим братьям по вере, — сказал он мне, — что я не потерплю стонов мусульман под игом гяуров". И просил передать, что если вы согласитесь переселиться в Турцию, то он примет вас с радостью, выделит хорошие земли и окажет помощь в благоустройстве.

Все это звучало слишком неправдоподобно. Да разве султан когда-нибудь помогал чеченцам? Никогда! Не доверяя ни единому слову Кундухова, гости переглянулись.

— Вижу, сомневаетесь! — сказал Кундухов, вставая. — Я понимаю вас.

Он подошел к сейфу, стоящему напротив небольшого письменного стола, и достал из него прокламацию, напечатанную по просьбе Лорис-Меликова в Тифлисе.

— Вот, — сказал он, передавая прокламацию Сайдулле, — читайте сами, что пишет вам турецкий султан.

Сайдулла долго вчитывался в арабский текст, походил по комнате в глубочайшем раздумье и еще раз перечитал прокламацию.

— Твое мнение, Алихан?

— Если верить Мусе и этой бумаге, то Турция, я думаю, явится для всех нас лучшим да и единственно возможным выходом.

— Видит Аллах, я сказал истинную правду, — пожал плечами Кундухов.

— И все же, не так-то просто уйти в Турцию, — не сдавался Сайдулла. — Во-первых, согласятся ли наши люди? А во-вторых, пойдет ли на это царское правительство?

Кундухов рассмеялся.

— Царь ночами не спит, думая о том, что с вами делать. Чеченцы для него, что кость в горле. — Генерал двумя пальцами разгладил пышные усы, что было явным признаком хорошего настроения. — А люди… Они поймут, что иного выхода для них просто не существует. Если даже усомнятся, то их нужно убедить. Пять-шесть тысяч семей все равно удалят из Чечни.

Мне, например, известно даже о решении правительства переправить Кунту-Хаджи и его мюридов из мест его нынешней ссылки в Турцию. В любом случае многим придется распрощаться с родиной. Ведь и шалинское дело еще не закончено. И не следует тешить себя надеждой, что с арестом нескольких главарей оно будет прекращено. Нет, друзья, Турция может дать нам многое. Она позволит сохранить свой язык, веру, обычаи.

Знаю я и то, что правительство уже решило всех мюридов Кунты-Хаджи и малопослушных людей вместе с семьями выселить из Чечни или в Сибирь, или в Малую Кабарду. Куда именно, еще не уточнили.

— В России наши дети станут христианами, — с горечью произнес Алихан.

— Мне почему-то кажется, что власти даже окажут вам помощь.

Ведь ваш уход в Турцию будет добровольным. И для них это будет как бы избавлением от многих забот и неприятностей. О лучшем они и мечтать не могли бы.

— Мне кажется, Сайдулла, — болезненное лицо Алихана исказилось, — что Муса действительно желает нам добра. Я согласен!

— Согласиться не трудно, — неуверенно произнес Сайдулла. — Но речь идет не об одном человеке, а о многих тысячах голодных и оборванных людей. Но поймите, это ведь только бумага! — вдруг выкрикнул Сайдулла. — Бумага! Но где настоящая гарантия тому, что нам здесь обещано? Где?

— Такая гарантия есть.

— Где она, я спрашиваю?

— Разве лично я, Муса Кундухов, не достаточная гарантия для всех вас?

— Ты?

— Да, я!

— Не понимаю. Объясни…

— Я беру на себя личную ответственность за судьбы тех, кто твердо решит переселиться в Турцию. Всех сразу, конечно, переправить мы не сможем. Переправляться придется небольшими группами. Пусть люди берут с собой все имущество, весь скот.

Двигаться будем по суше, через Грузию. Конечно, я не могу защитить людей от смерти и от бед, ниспосланных Аллахом, но довести их до Турции и поселить на выделенных им землях — это в моих силах.

Еда на столе давно остыла, но к ней никто и не прикасался.

Хозяин не настаивал, а гостям было не до еды.

Кундухов продолжал вкрадчиво убеждать и даже уговаривать Сайдуллу. Нет, на легкую победу в своем замысле он не рассчитывал. Но даже сейчас, когда Кундухов пустил в ход все свое красноречие, Сайдуллу еще нельзя было считать окончательно побежденным. И крайне недоверчивый, во всем сомневающийся бывший наиб Шамиля начал уже раздражать генерала своим упрямством. Он словно читал какие-то мысли Кундухова, и они вновь и вновь заставляли его обдумывать каждое слово генерала.

Глаза их встретились.

— Муса, ты сможешь ответить на мой вопрос правдой? — негромко спросил Сайдулла.

Кундухов молча кивнул.

— Считал ли ты, сколько пролито тобой чеченской крови, скольких чеченцев по твоему приказу повесили, расстреляли и отправили в Сибирь?

— Знаю, Сайдулла, много.

— Тогда ответь мне, как мужчина мужчине, почему вдруг ты стал проявлять такую трогательную заботу о нас?

"Тот же самый вопрос задавал мне сначала Лорис-Меликов, теперь и этот. Но отвечать на него мне надо".

— Вы оба вправе задать мне этот вопрос, — с не свойственной его голосу искренностью заговорил Кундухов. Лицо его стало грустным. — Да, на войне я действительно был жесток и на моей совести действительно немало крови многих ваших соотечественников. Вы знаете об этом даже лучше, чем я.

Нетрудно догадаться, что руководило тогда мною: молодость, честолюбие, жажда славы. И было у меня вполне объяснимое оправдание. Поступали приказы, и я их исполнял, и ослушаться их не мог. Но все дело-то в другом. Верите или нет, но я не думал тогда о Боге. Я не простирал рук к Аллаху. Я ни в его, ни в чьей-либо помощи тогда вообще не нуждался. Но годы, годы берут свое. Мертвые стали преследовать меня по ночам. Крики женщин, плач детей и кровь, кровь… Нескончаемые потоки крови. Я стал вскакивать среди ночи и зажигать свет. Я стал бояться темноты, ибо она походила на мое кровавое прошлое. Как избавиться от всего этого наваждения, от воспоминаний? Как искупить свою вину перед Богом и своими соотечественниками?

И тогда пришло решение помочь им избавиться от новых страданий…

Эта исповедь тронула сердце Сайдуллы. Но все же на окончательный ответ он решиться не мог. Его душу терзали сомнения. Чужой народ, чужая страна. Покинуть родину не так-то просто. Перебраться в Турцию — это не переехать из Гехи в Гойты. Разве он, Сайдулла, имеет право вести людей в неизвестность? Это все равно, что с завязанными глазами пойти по самому краю пропасти.

— Верю, Муса, что ты говорил от чистого сердца, верю, что ты искренне хочешь нам помочь, — сказал Сайдулла. — Но ни у меня, ни у Алихана в Турции нет знакомых, не знаем мы и чуждого нам языка. Пока чеченцы на родной земле, султан может говорить им самые сладкие речи. Но верить им у нас нет оснований.

— Вы поедете не одни! Вместе со всеми вами уеду и я, — генерал бросил на стол свой последний и решающий козырь. — С первой же партией переселенцев я отправлю свою семью, с последней поеду сам.

Слова его прозвучали, как гром. Всего ожидали от него гости, но о таком и думать не могли. Генерал царской армии вместе со своей семьей уезжает вместе с ними в Турцию? Было от чего прийти в изумление.

Сайдулла даже привскочил.

— Как? — почти шепотом переспросил он. — Ты тоже едешь с нами?

— Да, я решил это окончательно и бесповоротно.

— А свое богатство куда ты денешь?

— Тебя же, как преданного генерала, русские очень и очень ценят, — вставил Алихан, тоже еще не пришедший в себя от слов Кундухова.

— Ну и что? — возразил Кундухов. — Я не только в Турцию, в отшельники пойду, лишь бы искупить свою вину. Часть имущества раздам бедным, а чин — это так, пустое. Никто не спросит меня завтра, на том свете, до какого дослужился звания. Все мы одинаково будем держать ответ за земные грехи. Аллах предопределил наши судьбы… И мы поступаем так, как повелевает он… Не надо сомневаться. Я помогу вам устроиться.

Чин паши позволит мне сделать это.

Последний гвоздь в мост, ведущий к сердцу Сайдуллы, был вбит.

Сайдулла Успанов размечтался. Он снова видел себя на вороном коне и в расцвете своей славы. Разве не унизительна роль царского шута, пусть даже и в чине майора, для бывшего наиба Шамиля? Такую роль отвели ему здесь, в России. А там, в Оттоманской империи, он снова станет прославленным воином.

Острая сабля и стальное сердце вновь приведут его к счастью.

— В Турции храбрость и мужество ценятся высоко, — словно читая его мысли, разжигал честолюбие гостя Кундухов — И, возможно, когда-нибудь во главе султанских войск мы сможем прийти сюда и освободить свои горы от гяуров.

— Может, возьмем с собой в Турцию лишь несколько сотен смельчаков? А там посмотрим…

Кундухов нахмурился. Ему снова пришлось доказывать Сайдулле необходимость массового переселения. Даже с точки зрения материальной помощи со стороны султана. Иначе незачем и ехать.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: