Десятое правило волшебника, или Призрак 10 глава

— Нет, не вышло. — Джебра беспокойно вертела прядь своих волос. — Цирилла была в ярости. Она вызвала королевскую стражу. Когда те вбежали через двойные двери, высокие, голубые с позолотой, она ткнула в мою сторону пальцем и объявила, что я предательница. Она приказала бросить меня в темницу. Королева кричала, приказывая страже, когда те схватили меня, что если я произнесу хоть одно слово об этих видениях — это мое богохульство, как она называла их, — то им придется отрезать мне язык.

У нее вырвался короткий смешок, никак не сообразный с дрожащим подбородком и нахмуренными бровями. Ее слова прозвучали как слабое и жалкое извинение.

— Я очень не хотела, чтобы мне отрезали язык.

Зедд, постепенно приблизившийся к ней, успокаивающе положил руку сзади на ее плечо.

— Конечно, нет, моя дорогая, конечно, нет. Это не привело бы ни к чему хорошему. Никто не ожидал от тебя, что ты сделаешь больше того, что уже сделала; подобное было бы наивным. Ты сделала все, что могла; ты показала ей правду. Она же сделала осознанный выбор — не видеть этой правды.

Нервно перебирая пальцами, Джебра кивнула.

— Полагаю, безумие на самом деле никогда и не покидало ее.

— Даже далекие от безумия зачастую поступают весьма неразумным образом. Не стоит извинять подобные сознательные и преднамеренные действия столь удобным объяснением, как безумие. — Когда она озадаченно взглянула на него, Зедд развел руками, изображая жест бессилия перед старой дилеммой, с которой сталкивался очень часто. — Люди, которые сильно хотят верить во что-то, зачастую склонны не видеть правду, даже если она очевидна. Таков их выбор.

— Думаю, что так, — сказал Джебра.

— Похоже, что вместо того чтобы видеть правду, она, напротив, верила в ложь, в то, во что хотела верить, — сказал Ричард, припоминая Первое правило волшебника, которому научил его дед.

— Это верно. — Зедд широко повел рукой в мрачной пародии на волшебника, дарующего исполнение желаний. — Сначала она заметила, что случилось именно то, чего она хотела, и потому решила, что реальность подчиняется ее желаниям. — Его рука опустилась. — Реальность же не потворствует желаниям.

— Итак, королева Цирилла очень разгневалась на Джебру за произнесенную вслух правду, открывшуюся там, где пропустить ее, не заметив, было крайне сложно, — сказала Кара. — А затем наказала ее за это.

Зедд кивнул, осторожно поглаживая пальцами плечо Джебры. От его прикосновения она устало прикрыла глаза.

— Люди, не желающие по каким-то причинам видеть правду, бывают чересчур враждебны к ней и беспрестанно осуждают ее. Зачастую они обращают свою злобу на любого, кто осмелится указать на эту самую правду.

— Но вряд ли это заставит правду исчезнуть, — сказал Ричард.

Зедд пожал плечами, показывая, что видит в этом только тривиальность.

— Для тех, кто ищет правду, это прежде всего вопрос простого рационального эгоизма — постоянно следить, какова реальность. Ведь, в конце концов, правда коренится в реальности, а не в воображении.

Ричард оперся рукой на вырезанную из пекана рукоятку ножа, висевшего у него на поясе. Он лишился меча, который привык ощущать под рукой, но променял его на сведения, которые, в конечном счете, привели его к книге «Огненная Цепь» и к правде о том, что случилось с Кэлен, так что оно того стоило. И все же меча ему было жаль, и теперь он беспокоился, как воспользуется им Самюэль.

Размышляя о Мече Истины, задумавшись над тем, где он мог теперь быть, Ричард смотрел куда-то вдаль.

— Кажется очень трудным постичь, как люди могут отвернуться от того, что, в их собственных интересах, им необходимо увидеть.

— Тем не менее они не видят. — Голос Зедда изменился, переходя от тона легкой беседы к вот этому тонкому, пронзительному, подсказавшему Ричарду, что на уме у него что-то большее. — Разница — она в сердце.

Глянув в его сторону, Ричард обнаружил, что пристальный взгляд Зедда обращен именно к нему.

— Упрямо не признавать правду означает предавать самого себя.

Шота, остановившись и сложив руки, уставилась на Зедда.

— Это что, очередное Правило волшебника?

Зедд выгнул бровь.

— Десятое, если быть точным.

Шота перевела многозначительный взгляд на Ричарда.

— Мудрый совет. — Продержав его неприлично долгое время под прицелом этого железного взгляда, она продолжила хождение по залу.

Ричард решил, что она считает, что он сам тоже игнорирует правду — ту самую правду о вторжении армии Имперского Ордена. Он ни в малейшей степени не игнорировал правду, он просто не знал, каких поступков от него ожидают, чтобы остановить врага. Если бы сами желания претворялись в действие, захватчики давным-давно уже были бы выдворены в Древний мир. Знай он, что надо сделать, чтобы остановить их, давно сделал бы это, — но он не знал. Было невыносимо осознавать весь этот приближающийся ужас и чувствовать полную беспомощность в том, чтобы остановить его. Но его приводило в ярость, что, похоже, Шота полагала, что он, просто из-за чистого упрямства, не желает ничего делать с этим — будто решение было у него в руках.

Он бросил взгляд на лестницу, откуда за ним наблюдала похожая на изваяние женщина. Даже в розовой ночной рубашке она выглядела величественной и мудрой. В то время как Ричард вырос в окружении людей, поощрявших его иметь дело с вещами такими, каковы они в реальности, ее наставниками были приверженцы учения Ордена. Только уникальная личность могла после продолжительного воздействия этого учения сохранить желание увидеть правду.

Он долгую минуту вглядывался в ее голубые глаза, размышляя, обладает ли ее мужеством — мужеством осознать суть и величину тех ошибок, что совершила, мужеством воспринять правду и перемены. Очень немногие люди обладали мужеством такого сорта.

Ричард размышлял и о том, не думает ли и она, что он игнорирует вторжение Имперского Ордена по своим неразумным и эгоистичным причинам? Не думает ли и она, что он не делает чего-то крайне необходимого, что спасло бы невинных людей от ужасных страданий? И горячо надеялся, что нет. Было время, когда казалось, что только поддержка Никки давала ему силы двигаться дальше.

И еще он размышлял о том, не ожидала ли она, что он откажется от поисков Кэлен, чтобы полностью сосредоточиться на попытках спасти многие и многие жизни вместо одной, не важно, насколько ценной. Сердце его стиснуло болью: он знал, что сама Кэлен потребовала бы именно этого. И хотя она страстно любила его — еще тогда, когда помнила, кто она, — Кэлен ни за что не захотела бы, чтобы он занимался ее поисками, если это означает, что он пренебрегает возможностью спасти многих и многих людей, находящихся в смертельной опасности.

И один момент неожиданно поразил его: когда помнила, кто она… кем она была. Кэлен больше не могла его любить, поскольку не знала, кем она была, и не знала, кем был он. Он почувствовал слабость в коленях.

— Вот как я увидела это, — сказала Джебра, открывая глаза, и, казалось, приходя в себя, едва Зедд убрал свое успокаивающее прикосновение, — и я сделала все, что могла, чтобы показать ей правду. Но мне не понравилось в этой темнице. Не понравилось, нисколько.

— Так что же случилось потом? — Зедд почесывал впадину на щеке. — Как долго ты просидела в том подземелье?

— Я потеряла счет дням. Там не было окон, так что зачастую я даже не знала, день сейчас или ночь. Я не знала, когда менялись времена года, но явно была там достаточно долго, чтобы они могли сменяться. Да, постепенно я начала терять надежду.

Меня кормили… не досыта, но вполне достаточно, чтобы поддерживать мою жизнь. Время от времени, с большими перерывами, они оставляли горящую свечу в грязной и пыльной центральной комнате, куда выходили железные двери камер. Стража не была преднамеренно жестока со мной, но как это ужасно — оказаться запертой в темноте в такой маленькой каменной комнате. Я была не настолько глупа, чтобы жаловаться. Когда другие узники жаловались, или посылали проклятья, или поднимали гвалт, их предупреждали, чтобы они утихли, и иногда, если узник не подчинялся этим приказам, я могла слышать, как стража выполняла свои угрозы. Некоторые узники сидели там очень недолго — прежде чем их уведут на казнь. Время от времени приводили новых. Из того, что я могла видеть, выглядывая украдкой в маленькое оконце на двери, люди, которых туда приводили, были в высшей степени буйные и опасные. Их грязная ругань, раздававшаяся в непроглядной тьме, иногда будила меня и вызывала кошмары, когда я вновь пыталась уснуть.

Все это время я с благоговейным ужасом ждала видений, которые откроют мне мою окончательную судьбу, но видения так и не приходили. Хотя едва ли мне требовались видения, чтобы догадаться, что меня ожидает в будущем. Я знала, что когда захватчики подтянутся ближе, то Цирилла предпочтет решить, что в этом моя вина. Я провела с видениями бок о бок всю жизнь. Люди, не желавшие знать, что случится с ними, часто обвиняли меня в том, о чем я им рассказывала. Вместо того чтобы использовать эту информацию и сделать с этим хоть что-то, им куда легче было вымещать неудовольствие на мне. Зачастую они верили, что это я вызываю все их беды, рассказывая им о том, что видела, словно бы эти видения были моим злым умыслом, и мстили мне за это.

Быть запертой в той темной камере было почти за пределами переносимого, но мне ничего не оставалось, как пережить все это. Поскольку сидела я там безумно долго, то смогла понять, как, оказавшись брошенной в яму, Цирилла сошла с ума. По крайней мере со мной не было тупых и гнусных тварей, от которых приходилось бы защищаться, — людей такого типа, как запертые в других камерах. Но все равно мне казалось, что я наверняка умру там, всеми брошенная и забытая. Я потеряла счет, как долго была заперта, отрезанная от мира, от света, от всего живого.

Все это время у меня больше не было никаких видений. Тогда я еще не знала, что больше не увижу их.

Однажды королева прислала слугу, спросить, не отказалась ли я от своих видений. Я сказала тому человеку, который пришел повидать меня, что буду рада сказать королеве любую ложь, какую ей только угодно, лишь бы она выпустила меня отсюда. Должно быть, не это она хотела услышать, потому что я больше никогда не видела этого слугу, и никто не приходил, чтобы освободить меня.

Ричард поднял глаза и заметил, что Шота наблюдает за ним. В ее глазах он читал молчаливое обвинение в том, что он поступал точно так же — хотел, чтобы она рассказала ему что-то другое, а не то, что она видела и что ожидало мир. Он ощутил укол вины.

Джебра подняла глаза, пристально вглядываясь в небесный свет высоко над их головами, как будто впитывая простое чудо этого света.

— Однажды ночью — я лишь позже узнала, что это была ночь, — к маленькому оконцу в железной двери, ведущей в мою тесную комнату, подошел стражник. Он шепотом сообщил мне, что войска Имперского Ордена приблизились к городу. И еще сказал, что наконец-то началось сражение.

Его голос звучал так, будто он был рад, что наконец кончилась агония ожидания и что реальность происходящего освобождает всех от необходимости притворяться перед их королевой. Это походило на то, будто жестокая правда о происходящем почему-то делала их вероломными предателями, поскольку именно предательство по отношению к желаниям королевы теперь трансформировалось в реальность. Увы, это была лишь часть иллюзий королевы, слишком очевидная, чтобы ее можно было игнорировать.

Я прошептала в ответ, что боюсь за жителей города. Он усмехнулся и сказал, что я просто рехнулась, что я не видела армии Галеи и не видела, как сражаются ее солдаты. Он прямо и откровенно заявил мне, что армия Галеи, сила, включающая больше ста тысяч храбрых мужчин, разобьет захватчиков и прогонит их, точно так, как сказала королева.

Я промолчала. Не осмелилась выступать против столь желаемых иллюзий королевы относительно непобедимости ее армии, не посмела сказать, что знаю, что та громада войск Ордена, которую показали мне видения, легко сокрушит армию защитников, и что этот город падет. А я, запертая в камере, не могу даже сбежать.

И затем я услышала тот самый странный зловещий звук из моих видений. Он пробирал меня до костей, вызывая дрожь. По моей коже побежали мурашки. И наконец я поняла, что это было: завывание многих тысяч вражеских боевых горнов. Этот звук напоминал вой демонов, вырвавшихся из преисподней, чтобы пожирать все живое. Даже толстые каменные стены не могли задержать этот ужасный, пронизывающий вой. Это был звук, объявляющий приближение смерти, звук, вызвавший бы благосклонную улыбку самого Владетеля мертвых.

Глава 13

Джебра провела по своим плечам руками, будто одно лишь воспоминание о надрывном призыве боевых горнов вновь вызвало мурашками. Она глубоко вдохнула, чтобы восстановить самообладание, прежде чем взглянула на Ричарда и продолжила свой рассказ.

— Вся стража побежала к городским оборонительным укреплениям, оставив темницу без охраны. Разумеется, железных дверей, которые они заперли за собой, было более чем достаточно, чтобы помешать кому-либо совершить побег. После их ухода некоторые из узников начали выкрикивать одобрительные приветствия приближающемуся Имперскому Ордену и надвигающемуся падению Галеи, потому что верили, что приближается их освобождение. Но и они тоже затихли, когда к нам начали проникать отдаленные крики и вопли. Тишина поселилась в мрачных темницах дворца.

Вскоре я услышала лязг оружия, сливающиеся крики множества людей, втянутых в смертельную схватку, и все это приближалось и приближалось. Крики боя смешивались с ужасающими воплями раненых. И те и другие становились все громче, по мере того как защитники отступали. А затем враг был уже во дворце. Некоторое время я сама жила там, и поэтому знала многих из тех людей, кому пришлось это пережить…

Джебра замолчала, чтобы вытереть текущие по щекам слезы.

— Прошу прощения, — пробормотала она, вытаскивая из рукава платок и прикладывая его к носу, затем откашлялась и продолжила: — Не знаю, как долго бушевало это сражение, но спустя какое-то время я услышала нарастающий звук ударов боевого тарана по железным дверям наверху. Каждый такой удар отдавался в каменных стенах. Когда внешняя дверь не выдержала, звуки переместились ближе, затем и следующая дверь, оказавшаяся под тараном, тоже была снесена.

А затем толпы солдат с боевыми криками рассыпались по лестницам, часть из них оказалась в темнице. У них с собой были факелы, наполнявшие помещение перед моей камерой резким неприятным светом. Видимо, они искали сокровища и прочую добычу. Вместо этого нашли лишь грязное неприятное место, совершенно пустое. И они все бросились вверх по лестницам, оставив нас в темноте, в безмолвном, разрывающем сердце страхе.

Я думала, что больше не увижу их, но прошло совсем немного времени, и солдаты вернулись. На этот раз они привели с собой надрывно кричащих женщин — из обслуги дворца. Очевидно, эти солдаты хотели спокойно насладиться своей свежей добычей, хотели оказаться подальше от прочих мужчин, способных украсть или отобрать силой столь ценную живую добычу.

То, что мне пришлось слышать, заставило забиться в самый дальний угол моей камеры, но это никак не избавляло от окружающего; я по-прежнему могла слышать весь творившийся там ужас. И я не могла и представить, что бывают люди такого типа, которые смеялись и оживленно радовались тем ужасным поступкам, что они совершали. Те несчастные женщины… никто не мог помочь им, и не было никакой надежды на освобождение.

Одна из молодых женщин, похоже, вырвалась из рук державшего ее мужчины и в дикой панике понеслась к лестнице. Я слышала голоса, выкрикивавшие ей вслед, чтобы другие солдаты схватили ее. Она, похоже, была ловкой и сильной, но солдаты все же поймали ее и притащили обратно. Я узнала ее голос, как она умоляла сохранить ей жизнь, выкрикивая: «Пожалуйста, нет, нет, пожалуйста». Пока один из солдат держал ее, второй поставил сапог ей на колено и выкручивал ее ногу, пока я не услышала, как колено хрустнуло. Она закричала от боли и ужаса, а он проделал то же самое с другой ногой. Мужчины смеялись и объясняли ей, что теперь она больше не убежит, и потому ей следует задуматься о своих новых обязанностях. А затем они все занялись ей. Я никогда прежде не слышала таких ужасных криков.

Не знаю, сколько именно мужчин побывало в темнице, но они приходили и уходили, сменяя друг друга. И так продолжалось час за часом. Некоторые женщины продолжали кричать и стенать все время, пока подвергались насилию. Подобные «проявления несдержанности» приводили к взрывам неуемного смеха со стороны мужчин. Впрочем, это были не мужчины, а чудовища без совести и без малейшей сдержанности.

Один из солдат нашел связку ключей и прошелся по темнице, открывая все двери. Он смеялся и посвистывал, распахивая очередную дверь, объявляя заключенным об освобождении и приглашая узников принять участие в мести злобным нечестивцам, притеснявшим и угнетавшим их. Девушка, которой сломали колени — кажется, ее звали Элизабет, — за всю свою недолгую жизнь никого не угнетала и не притесняла. Она постоянно всем улыбалась, потому что была счастлива получить работу во дворце и потому что сильно увлекалась молодым подмастерьем плотника, который также работал там. Узники покидали свои камеры, стремясь скорее присоединиться к захватчикам.

— Почему они не выпустили тебя? — спросил Ричард.

Прежде чем продолжить, Джебра несколько раз судорожно глотнула воздух.

— Когда дверь моей камеры открылась, я прижалась в самом дальнем темном углу. Не было никаких сомнений в том, что случится со мной, если я выйду оттуда или буду обнаружена. Из-за общей суматохи, женских криков, воплей, смеха солдат и драк за места в очереди они, вероятно, не поняли, что я спряталась в темном углу. Ведь в этом подземелье почти не было света. Должно быть, решили, что эта маленькая комната пуста, как оказались пусты некоторые другие, и никто не удосужился взять факел и ткнуть им в темноту, чтобы взглянуть… В конце концов, остальные узники были мужчинами, все преступники, и все только и хотели выйти отсюда. Я никогда не пыталась заговаривать с ними, поэтому они вряд ли знали, что рядом с ними в темнице была и женщина, иначе точно пришли бы за мной. Кроме того, они все были… очень заняты.

Лицо Джебры исказилось от страданий и спряталось в ладонях.

— Не могу пересказать все те ужасы, что творились с женщинами почти рядом со мной. Наверное, остаток жизни меня будут преследовать кошмары обо всем этом. Изнасилование было только начальной целью этих мужчин. Их настоящей страстью было жесточайшее насилие, свирепое желание унижать и причинять страдания беззащитным, держать в своих руках их жизнь и смерть.

Когда женщины перестали сопротивляться, кричать и дышать, мужчины решили отправиться поискать выпивку и закуску, чтобы отпраздновать победу, а затем поймать новых женщин. Как лучшие друзья на пикнике, они давали друг другу клятвы, что не успокоятся до тех пор, пока в Новом мире не останется ни одной женщины, которой бы они не овладели.

Джебра обеими руками откинула волосы с лица.

— После того, как они все разошлись, в темнице стало спокойно и тихо. Я так и осталась, забившись в самый угол своей камеры, вцепившись зубами в кайму своего платья, стараясь не издавать ни звука, способного выдать меня, невольно вздрагивающая и сотрясающаяся в рыданиях. Мои ноздри наполнял ужасный запах крови и всего прочего. Странно, но с течением времени ваш нос становится нечувствительным к запахам, которые в первый момент вызывают приступ тошноты.

Но мне никак не удавалось остановить дрожь… не удавалось после того, как я слышала все эти страшные вещи, что проделывали с этими женщинами. Я боялась, что и меня могут найти и проделать то же самое. Пока я пряталась в камере, опасаясь издать хоть звук, опасаясь выйти оттуда, я смогла понять, как, при подобном обращении, сошла с ума Цирилла.

И все это время я слышала звуки, доносившиеся сверху, звуки все еще продолжавшейся бойни, звуки боли и ужаса, крики и стоны умирающих людей. До меня доходил запах маслянистого дыма. Казалось, эти сражения и эти убийства будут продолжаться бесконечно. Хотя женщины, лежавшие по ту сторону от моей открытой двери, уже не издавали ни звука, и я знала, почему. Я знала, что все они по ту сторону от забот и тревог этого мира. И молилась, чтобы они оказались теперь в заботливых руках добрых духов.

Я была истощена и теряла последние силы из-за состояния постоянного страха, но не могла спать — не смогла отважиться уснуть. Ночь кончалась, и наконец я увидела свет, просачивавшийся с лестничного проема; железных дверей, перекрывавших вход в темницу, больше не было и больше ничто не отгораживало находящийся наверху мир. Но я по-прежнему опасалась выходить туда. Я опасалась даже двигаться. И оставалась там, где была, весь день, пока в помещение вновь не спустилась ночная тьма. Неистовство и грабеж наверху продолжались без перерыва. Сражение заканчивалось, переходя в пьяный разгул и празднование победы. И рассвет не принес наступления тишины.

Тут я поняла, что больше не способна оставаться в этом месте; зловоние и смрад от мертвых женщин становились невыносимыми, как невыносимой была и сама мысль о том, чтобы находиться в этой темной норе, среди разлагающихся трупов людей, которых я когда-то знала. И тем не менее мой страх был так велик, что я оставалась там еще день, а затем и целую ночь.

Я так хотела пить и испытывала такой голод, что стала видеть на полу кубки с водой рядом с ломтями хлеба. Ощущала запах теплого хлеба всего лишь в нескольких шагах от себя. Но когда подходила туда — все исчезало.

Не помню точно, как это получилось, но наступило время, когда я настолько жаждала конца этого постоянного парализующего ужаса, что с радостью приняла бы смерть. Я слишком хорошо знала все, что ожидает меня впереди, но рассудила: с муками этого ужаса должно быть покончено. Я так хотела, чтобы все это кончилось. Я знала, что мне придется перенести страдания, унижение и боль, но знала и то, что, как и женщин, что лежали мертвыми неподалеку от меня, смерть от всего этого избавит, и я больше не буду страдать.

Итак, наконец я отважилась сделать шаг из темноты моей камеры. Первое, что я увидела, были мертвые глаза Элизабет, уставившиеся прямо на меня, как будто она всматривалась, поджидая, когда я выйду, чтобы увидеть, что сделали с ней. Ее вид, казалось, воплощал молчаливую мольбу ко мне быть свидетелем во имя правосудия. Но свидетельствовать было не перед кем, как не было и правосудия, а лишь мое молчаливое созерцание ее несчастного конца.

То, как выглядела она и другие женщины, заставило меня отступить назад. Видя характер издевательств, которым их подвергали, я наконец-то оказалась в состоянии связать эти жестокости и зверства с воспоминаниями об их криках. Это заставило меня безудержно зарыдать. Я съежилась от страха, представив, как и меня подвергнут подобным вещам.

А затем, в приступе слепой паники, я прикрыла нос от ужасного запаха краем платья и побежала сквозь путаницу выкрученных обнаженных конечностей и тел. Я стрелой пронеслась вверх по ступеням, не осознавая, куда бегу, и помня только о том, от чего бежала. И пока бежала, все время молилась о милосердии быстрой смерти.

Вновь увидеть дворец было тяжелым ударом. Это было прекраснейшее место, совсем недавно тщательно восстановленное после предыдущих нападений, происшедших несколько лет назад. Теперь же это были не просто развалины. Невозможно понять, почему люди пытались разрушать именно так, как они это делали, и какое наслаждение они находили в столь утомительных актах вандализма. Величественные двери были сорваны с петель и разломаны на куски. Мраморные колонны повалены. Повсюду валялись части расколоченной мебели. Пол покрыт мусором из осколков и частей от некогда великолепных изделий: черепки керамики с изумительной глазурью; уши, носы, крошечные пальцы и прочие фрагменты фарфоровых статуэток; расщепленная на кусочки деревянная резьба, когда-то покрытая позолотой; картины, располосованные или затоптанные грубыми сапогами. Окна были совсем разбиты, портьеры сорваны и затоптаны, статуи обезображены или разбиты. Стены в одних местах пробиты насквозь, в других забрызганы кровью, искусно отделанные комнаты загажены испражнениями, фекалии использованы, чтобы написать на стенах гнусные слова, наряду с клятвами предать смерти всех северных противников Ордена.

И повсюду были солдаты, подбиравшие брошенное другими такими же солдатами, обиравшие мертвых, грабившие все, что только удавалось, с абсолютным презрением разбивая вдребезги изящные украшения, подшучивавшие, стоя в очереди у комнат с плененными женщинами. Я застыла в изумлении среди разрушенного дворца, ожидая, что сейчас тоже буду схвачена и водворена в одну их этих комнат. Я знала, что такой судьбы мне не избежать.

Никогда прежде я не встречала людей, подобных этим. Это были существа, внушавшие неимоверный ужас. Огромные, неуклюжие, немытые мужчины в кожаных одеждах, покрытых рубцами и кровью. Большинство из них носили цепи у пояса и украшенные заклепками ремни. У многих были бритые головы, что делало их на вид более мощными и грозными. Другие поглядывали из-под спутанных переплетений длинных прядей сальных волос. Они все выглядели дикарями, и едва ли походили на людей. Их лица были черны от копоти костров и с полосками от струек пота. Их говор был громкий, грубый и отвратительно наглый.

Наличие этих людей в роскошных, в пастельных, розовых или голубых тонах комнатах дворца казалось почти комичным, но не было ничего комичного в окровавленных топорах за поясами, мечах, перепачканных запекшейся кровью, или цепах, ножах и дубинах с железными наконечниками, висевших под рукой, на поясе.

Но что наиболее поражало в них, так это глаза. У них, абсолютно у всех, были глаза не просто смирившихся с грязной работой, скажем, на скотобойне… а имевших похотливое расположение к ней. Каждое живое существо, попадавшееся им на глаза, они оценивали только с позиции: следует ли это убить? Но эти глаза принимали еще более жестокий оттенок при виде любой из захваченных женщин, передававшихся с рук на руки. От такого взгляда у женщин останавливалось дыхание, если не сердце.

Эти люди отвергали любые цивилизованные отношения. Они не совершали сделок, не обменивались товарами, как это принято у нормальных людей. Они брали то, что хотели, и дрались друг с другом из-за наиболее ценной добычи. Они крушили, разбивали и убивали по прихоти, без цели и без раздумий. Это были люди за рамками морали. Дикие, сорвавшиеся с цепи звери, оказавшиеся среди невинных и простодушных людей.

Глава 14

— Если солдаты были повсюду, почему они не схватили тебя и не утащили с собой? — спросила Кара с небрежной, но тем не менее подчеркнутой прямотой, на которую с такой легкостью могли быть способны только морд-ситы, как будто само понятие об общих правилах поведения вне досягаемости для нее.

Этот же вопрос пришел и в голову Ричарду, но в ту минуту ему не удалось совладать с собственным голосом.

— Они решили, что она определена в прислугу, — сказала Никки спокойным, рассудительным голосом. — Поскольку она бродила без тени паники и достаточно долго после начала грабежа и насилия, мужчины предполагали, что у нее есть на то основания, что кто-то из начальников вменил ей другие обязанности.

Джебра кивнула.

— Да, это так. Заметивший меня офицер тут же потащил меня в комнату, где были другие мужчины, собравшиеся вокруг разложенных на столах карт. Эта комната не была разгромлена и разграблена, как большинство других. Они начали требовать от меня ответа, почему им до сих пор не принесли еду, как будто я обязана была это знать.

Они выглядели точно такими же свирепыми и дикими, как и все остальные, и в первый момент я не поняла, что они были офицерами. Разница была лишь в почтении, которое проявляли по отношению к ним сновавшие туда-сюда с докладами другие солдаты. Некоторые из этих офицеров были более старшего возраста, их взгляд был более тяжелым, чем у обычных солдат, старавшихся не попадаться им на глаза. Увидев этот взгляд, я поняла, что это люди, привыкшие к немедленным ответам.

У меня сперло дыхание от слабого проблеска надежды — что смогу выжить, если удастся подыгрывать им, оттягивая время. Я поклонилась, начала извиняться и сказала, что немедленно отправлюсь за едой. Они лишь указали, чтобы я поспешила, очевидно, больше заинтересованные в еде, чем в раздаче наказаний. Я бросилась на кухню, стараясь идти целеустремленно, ни в коем случае не бежать, сдерживая себя из страха, что если эти люди увидят бегущую женщину, то будут реагировать как волки на вырвавшегося из укрытия молодого оленя.

На кухне были сотни работающих, в основном старшего возраста, и мужчины и женщины. Я узнала многих из них, так как они давно служили во дворце. Среди них были и молодые, более крепкие мужчины, необходимые для работы, слишком тяжелой для поварят или стариков, например, для разделки туш или поворота гигантских вертелов. Они все неистово трудились посреди ревущего огня и изрыгающих пар котлов, как будто от этого зависела сама их жизнь — что, разумеется, так и было.

Когда я появилась на кухне, люди там едва обратили на меня внимание, поскольку все метались из угла в угол, занятые самыми разными делами. Видя, что все работают в крайнем возбуждении, я схватила большое блюдо с мясом и предложила отнести его тем мужчинам. Люди на кухне были только рады, что появился кто-то, выразивший желание отправиться к солдатам.

Когда я вернулась с едой, офицеры, пославшие меня на кухню, отложили свои дела. Они вскочили с диванов и стульев и прямо грязными руками принялись хватать все, что лежало на подносе. Когда я поставила этот большой и тяжелый поднос на стол, один из офицеров уставился на меня, продолжая жевать, и с набитым ртом спросил, почему у меня нет кольца на губе. Я же не поняла, о чем он.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: