Сделай Сам Свою Работу на 5

АРХИВЫ ОДНОГО ЦАРСТВОВАНИЯ





Едва только успел хранитель печати испустить дух, как мессир Алэн деПарейль от имени короля проник в дом Ногарэ, чтобы наложить руку наимеющиеся там документы, дела и бумаги. Он приказал вскрыть все сундуки иящики. Те столы, ключи от которых Ногарэ прятал в тайниках, были взломаны. Примерно через час Алэн де Парейль отбыл в королевский дворец, унося ссобой целую груду бумаг, пергаментных свитков и табличек, которые поуказанию камергера Юга де Бувилля были сложены посреди большого дубовогостола, занимавшего чуть ли не половину королевского кабинета. Затем сам король нанес последний визит своему хранителю печати. Недолгооставался он у гроба. Молча сотворил про себя молитву. Глаза его неотрывались от лица усопшего, будто хотел он еще о чем-то спросить того,кто вместе с ним хранил государственные тайны и так верно служил ему. Весь обратный путь во дворец Филипп Красивый проделал пешком, он шел,слегка сгорбившись, а за ним на почтительном расстоянии следовали тристража. В прозрачном утреннем воздухе раздавались пронзительные крикизазывал, которые приглашали горожан помыться в мыльне. Жизнь в Париже шласвоей чередой, и по улицам уже носилась беспечная детвора. Филипп Красивый пересек Гостиную галерею и вошел во дворец. И тут жевместе со своим личным писцом Майаром засел за разборку бумаг,доставленных от покойного Ногарэ: из-за скоропостижной кончины хранителяпечати множество дел осталось нерешенным. В семь часов в кабинет вошел Ангерран де Мариньи. Король и его первыйминистр молча обменялись понимающим взглядом, и писец незаметно удалилсяиз комнаты. - Папа, - вдруг неожиданно для собеседника произнес король. - А теперьНогарэ... Странно прозвучали эти слова, в них слышался страх, почти отчаяние.Мариньи обошел вокруг стола и сел на указанное ему королем место. Помолчавнемного, он заговорил: - Ну что ж! Это не более как случайное совпадение, государь, и только.Подобные вещи происходят каждый день, но, коль скоро мы о них не знаем,естественно, что они нас не поражают. - Мы стареем, Мариньи. Королю было сорок шесть лет, а Мариньи пятьдесят два... Лишь немногиелюди доживали в ту пору до пятидесятилетнего возраста. - Надо просмотреть все эти дела, - сказал король, указывая ка стол. И оба, не добавив ни слова, принялись разбирать бумаги - в одну стопкуони откладывали то, что подлежало сожжению, в другую то, чему полагалосьхраниться у Мариньи или перейти к другим исполнителям королевской воли. Глубокая тишина царила в кабинете, даже отдаленные крики разносчиков,трудовой шум, заполнивший улицы Парижа, не могли ее нарушить. Бледное челокороля склонилось над связками бумаг, важнейшие из которых хранились вкожаной папке с вензелем Ногарэ. Все царствование проходило перед Филиппом, все двадцать девять лет, втечение которых он держал в своих руках судьбы миллионов людей, простершисвое влияние на целую Европу. И внезапно почудилось ему, что вся эта череда удивительнейших событийне имеет никакого отношения к его собственной жизни, к его собственнойсудьбе. Все осветилось иным светом, и по-иному распределились тени. Он узнал то, что думали и писали о нем другие, впервые увидел себя состороны. Ногарэ сохранял донесения своих соглядатаев, записи допросов,письма - все плоды работы сыска. И с каждой строки вставал образ короля,которого не узнавал король, - образ человека жестокого, равнодушного клюдскому горю, не ведавшего сострадания. С неподдельным изумлением прочелон слова Бернара де Сэссэ, того самого архиепископа, по чьему наущениюначалась распря с папой Бонифацием VIII... Две страшные фразы, от которыхледенело сердце: "Пусть нет на свете никого красивее Филиппа, он умеетлишь глядеть на людей, но ему нечего сказать людям. Это не человек, неживотное даже, это просто статуя". И еще одна запись еще одного свидетеля царствования Филиппа: "Ничто не заставит его склониться: это Железный король". - Железный король, - пробормотал Филипп Красивый. - Значит, я так умелоскрывал свои слабости? Как мало знают о нас другие и как строго осудитменя потомство! Вдруг одно имя, случайно попавшееся в бумагах, вызвало в его памятипервые годы правления, когда к нему прибыл необыкновенный посол. ВоФранцию явился Раббан Комас, несторианский архиепископ из Китая, споручением от Великого ильхана Ирана, потомка Чингисхана, предложить союзи пятитысячную армию, дабы начать войну против турок. Тогда Филиппу Красивому было всего двадцать лет. Какой соблазн таиладля него, юноши, мечта, которая могла стать явью. Европа рука об руку сАзией ведет крестовый поход - деяние, поистине достойное АлександраВеликого! И однако ж в тот день он избрал другой путь: довольно крестовыхпоходов, довольно военных авантюр - отныне он будет печься о благеФранции, главной его заботой станет мир. Был ли он прав? Какого могуществадостигла бы Франция, прими он тогда союз, предложенный ильханом! Онотвоевал бы обратно христианские земли, и слава его прошла бы по всемусвету... Он вернулся к действительности и взял новую пачку пыльныхпергаментов. И вдруг плечи его опустились, как под невидимым бременем. 1305 год! Этадата напомнила ему все. Год смерти супруги Жанны, которая принесла вприданое королевству Наварру, а ему - единственную любовь во всей егожизни. Никогда не пожелал он другой женщины; с тех пор как ушла она изжизни - тому уже девять лет, - ни разу не взглянул и не взглянет надругую. Еще не утихла боль, причиненная утратой любимой жены, как началсясмутный 1306 год, когда Париж поднялся против ордонансов о золотой монетеи королю пришлось укрыться в Тампле. А еще через год он велел арестоватьтех, которые дали ему приют и защищали его. Показания тамплиеров хранилисьздесь на гигантских пергаментных свитках, скрепленных печатью Ногарэ.Король не распечатал их. А теперь? Теперь пришла очередь Ногарэ, его черты стерлись в памяти,утратили тепло жизни. Неутомимый его мозг, его воля, его страстная инепреклонная душа - все исчезло. Остались плоды его рук. Ибо жизнь Ногарэне была обычной жизнью человека, у которого за внешней официальнойоболочкой скрыто личное существование, который оставляет после себя кучуобыденных, ему одному ведомых, для него одного мучительно-милых мелочей.Для чужого взгляда они ничего... Ногарэ, тот всегда и во всем был веренсебе. Отожествил свою жизнь с жизнью королевства. И все его тайны былиздесь, вот они вписаны сюда, как свидетельство его трудов. "Сколько давно забытых событий спит здесь, - думал король. - Сколькосудов, пыток, смертей. Потоки крови... К чему? Какую почву вспоила она?"Устремив взор в одну точку, он размышлял. "К чему? - вопрошал себя король. - Ради чего? Где мои победы? Где то,что могло бы пережить меня?.." Он вдруг почувствовал всю тщету своихдеяний, почувствовал с такой ясностью, с какой думает об этом человек,охваченный мыслью о собственном конце и о предстоящем исчезновении всегосущего, как будто мир перестанет существовать с ним вместе. Не смея пошевелиться, Мариньи тревожно поглядывал на торжественноважное лицо короля. Все давалось ему легко: и возраставшее бремя трудов, изаботы, и почести; одного он не мог постичь и понять - это молчаливыхраздумий своего государя. Никогда он не знал, что скрыто за этиммолчанием. - С помощью папы Бонифация мы канонизировали короля Людовика, -внезапно сказал Филипп Красивый, понизив голос. - Но был ли ондействительно святым? - Это было полезно для королевства, государь, - отозвался Мариньи. - А надо ли было затем действовать против Бонифация силой? - Ведь он был накануне того, чтобы отлучить вас от церкви, государь, зато, что вы не проводите во Франции желательной для него политики. Вы неизменили королевскому долгу. Вы стояли там, куда вас поставил Господь, ивы заявили во всеуслышание, что ваше государство не зависит ни от кого,кроме Бога. Филипп Красивый развернул еще один пергаментный свиток: - А евреи? Разве не переусердствовали мы, посылая их на костер? Ведьони тоже создания Господни, они страдают, как и мы, и тоже смертны. На тоне было воли Божией. - Людовик Святой ненавидел их, государь, и королевству нужны были ихбогатства. Королевство, королевство, все время, по любому случаю - королевство,интересы королевства... "Так надо было ради королевства... Мы обязанысделать это..." - Людовик Святой радел о вере Христовой и славе Господней!А я-то, я о чем радел? - все так же тихо произнес Филипп Красивый. - О правосудии, - ответил Мариньи, - о том правосудии, которое являетсязалогом общественного блага и карает всех, кто не желает следовать по томупути, по которому движется мир. - В мое правление много было таких, которые не желали следовать поэтому пути, и много их еще будет, если один век похож на другой. Он приподнял бумаги, принесенные от Ногарэ, и они пачка за пачкойпадали из его рук на стол. - Горькая вещь - власть, - произнес он. - В любом величье есть своя доля желчи, - возразил Мариньи, - и ИисусХристос знал это. А ваше царствование было великим. Вспомните, что выприсоединили к короне Шартр, Божанси, Шампань, Бигоц, Ангулем, Марш, Дуэ,Монпелье, Франш-Конте, Лион и часть Гиени. Вы укрепили французские города,как того желал ваш отец Филипп III, дабы они не были беззащитны передлицом врага. Вы привели законы в соответствие с римским правом... Вы далипарламенту права, дабы он мог выносить наилучшие решения. Вы даровалимногим вашим подданным звание королевских горожан. Вы освободиликрепостных во многих провинциях и сенешальствах. Раздробленное на частигосударство вы превратили в одну страну, где начинает биться единоесердце. Филипп Красивый поднялся с кресла. Убежденный и искренний тонкоадъютора ободрил его, в словах Мариньи Филипп находил опору дляпреодоления слабости, столь не свойственной его натуре. - Быть может, то, что вы говорите, Ангерран, и верно. Но если прошедшеевас удовлетворяет, что скажете вы о сегодняшнем дне? Вчера еще на улицеСен-Мэрри лучникам пришлось усмирять народ. Прочтите-ка, что мне доносятбальи из Шампани, Лиона и Орлеана. Повсюду народ кричит, повсюду жалуютсяна вздорожание зерна и на мизерные заработки. И те, что кричат, Ангерран,так и не узнают, никогда не узнают, что не в моей власти дать им то, чегоони требуют, что зависит это от времени. Победы мои они забудут, а будутпомнить налоги, которыми я их облагал, и меня же обвинят в том, что я всвое царствование не накормил их. Мариньи тревожно слушал; слова короля смутили его еще больше, чемупорное молчание. Впервые в жизни он слышал от Филиппа такие речи, впервыеФилипп признавался ему в своих сомнениях, впервые не сумел скрытьповелитель Франции своего уныния. - Государь, - осторожно произнес Мариньи, - нам надо решить еще многонеотложных вопросов. Филипп Красивый с минуту молча смотрел на архивы своего царствования,разбросанные в беспорядке по столу. Потом он резко выпрямился, словноповинуясь внутреннему приказу: "Забудь тяготы и кровь людей, будь сновакоролем". - Ты прав, Ангерран, - сказал он, - надо!

ЛЕТО 1314 ГОДА







С кончиной Ногарэ Филипп Красивый, казалось, ушел в иной край, и никтоне мог последовать за ним туда. На земле безраздельно властвовала весна,беспечно врывалась в жилища людей, в лучах солнца блаженствовал Париж;лишь король был точно изгнанник и жил один среди леденящего оцепенениядуши. Ни на минуту не забывал он проклятия Великого магистра. Теперь он чаще наезжал в свои летние резиденции, где пышные охоты навремя отвлекали короля от навязчивых мыслей. Но из Парижа шли тревожныевести, и приходилось срочно мчаться в столицу. Условия жизни в деревнях игородах становились все хуже. Цены на съестные припасы росли,благоденствующие области не желали делиться излишком своих богатств собластями разоренными, в народе сложили даже поговорку: "Приставов целыйполк, а в брюхе - щелк". Люди отказывались платить налоги, и то там, тоздесь вспыхивали волнения против прево и сборщиков. Воспользовавшись этойнеурядицей, в Бургундии и Шампани бароны снова образовали свои лиги ипредъявляли предерзкие требования. В Артуа граф Робер, искусно играя наобщем недовольстве и скандальной истории с принцессами, усердно сеялсмуту. - Скверная весна для королевства, - как-то обмолвился король Филипп вприсутствии его высочества Валуа. - Не забывайте, что сейчас четырнадцатый год, - отозвался Валуа, - ачетырнадцатый год каждого века отмечен бедами. И он напомнил ряд прискорбных и страшных событий из прошлогоФранцузского государства: 714 год - вторжение мусульман из Испании. 814год - смерть Карла Великого. 914 год - нашествие венгров и великий глад.1114 год - потеря Бретани. 1214 год - Бувин... конечно, победа, нограничащая с катастрофой, победа, купленная слишком дорогой ценой. Одинлишь 1014 год выпадал из этой цепи драм и утрат. Филипп Красивый глядел на брата и не видел его. Рука рассеянно ласкалашею Ломбардца, гладила собаку против шерсти. - Все трудности вашего царствования, брат мой, объясняются дурнымокружением, в котором вы находитесь, - заявил Карл Валуа. - Мариньиокончательно закусил удила. Он употребляет во зло ваше к нему доверие,обманывает вас и все дальше и дальше толкает по тому пути, который выгоденему лично. Если бы вы послушали меня в деле с Фландрией... Филипп Красивый пожал плечами, как бы говоря: "Ну, тут уж я бессилен".Вопрос о Фландрии возник в этом году, как возникал он и во все предыдущиегоды с постоянством морских приливов и отливов. Непокорный Брюггерасстраивал все планы короля Филиппа: графство Фландрское, как вода изпригоршни, ускользало из чужих рук, тянувшихся к нему. Не помогало ничего:ни переговоры, ни войны, ни тайные союзы, - фландрский вопрос был иоставался язвой на теле государства Французского. Чему послужили всежертвы, принесенные при Верне и Куртрэ, чему послужила победа, одержаннаяпри Мон-ан-Певеле? И на сей раз опять приходилось прибегать к силе оружия. Но для того чтобы поднять меч, требовалось золото. И ежели начатьвоенную кампанию, бюджет, без сомнения, будет еще выше, чем в 1299 году,хотя тогда он превзошел все бюджеты предыдущих лет: 1 642 649 ливров сдефицитом в 70 тысяч ливров. А вот уже в течение нескольких лет обычныепоступления в казну составляют около 500 тысяч ливров. Где же найтинедостающую сумму? Не посчитавшись с мнением Карла Валуа, Мариньи назначил собраниенародной ассамблеи на первое августа 1314 года. Уже дважды прибегали кэтому средству, правда, в обоих случаях по поводу конфликтов с папскойвластью: в первый раз в связи с делом папы Бонифация VIII, а затем в связис делом тамплиеров. Таким образом, горожане завоевывали себе право голоса,помогая светской власти высвобождаться из пут власти церковной. А сейчас -явление совершенно новое в жизни Франции - решено было посоветоваться снародом по поводу финансовых затруднений. Мариньи готовил эту ассамблею со всем тщанием: он разослал во всегорода гонцов и писцов, сам виделся с бессчетным количеством лиц, раздавалнаправо и налево обещания и посулы. Это был настоящий дипломат, причемдипломат крупного масштаба: с каждым он умел говорить его языком. Ассамблея собралась в Гостиной галерее, где ради этого случая закрыливсе лавки. Сорок статуй королевских особ и стоявшая рядом с ними статуяМариньи, казалось, чутко прислушиваются к тому, что происходит в зале.Посредине возвели помост для короля, членов Королевского совета ивластительных баронов Франции. Первым взял слово Мариньи. Говорил он, стоя у подножия своегомраморного двойника, и голос его звучал еще более уверенно, чем обычно, ниразу не дрогнул, когда излагал он правду о делах государственных. Одет былМариньи с королевской роскошью и, как прирожденный оратор, умел щегольнутьосанкой и жестом. А там внизу, в огромном приделе с двумя арками, егословам внимало несколько сотен людей. Мариньи говорил, что ежели съестных припасов становится все меньше, аследовательно, и стоят они все дороже, то удивляться подобномуобстоятельству нечего. Мир, сохраняемый королем Филиппом, благоприятствуетросту населения. "Мы потребляем то же количество зерна, что и раньше, нонас стало больше", - заявил он. Следовательно, надо сеять больше хлеба.Вслед за этим Мариньи перешел к обвинениям: фландрские города угрожаютмиру. А ведь без мира не будет урожаев, не будет и рук для того, чтобыобрабатывать новые земли. И если уменьшатся доходы и богатства,притекающие из Фландрии, придется увеличить налоги в других провинциях.Посему Фландрия должна уступить; в противном случае ее принудят силой. Нодля этого нужны деньги, не королю лично, а королевству Французскому, и всеприсутствующие здесь должны понять, что под угрозой находятся ихсобственная безопасность и благополучие. - Кто хочет отвести от себя угрозу, - закончил он свою речь, - тотобязан помочь походу против Фландрии. В зале поднялся нестройный шум, который прорезал громовой голос ПьераБарбетта. Барбетт, парижский горожанин, уже давно прославился среди собратьевсвоими способностями в спорах с королевской властью о правах и налогах;этот богатый коммерсант, разжившийся на торговле холстом и лошадьми, былкреатурой и соратником Мариньи. Оба они и подготовили заранее этовыступление. От имени матери городов французских Барбетт обещал требуемуюпомощь. Его ораторский пыл увлек всех остальных, и посланцы сорока трех"славных городов" единогласно приветствовали и короля, и Мариньи, и своеговерного слугу Барбетта. Если ассамблею саму по себе и можно было считать победой, то в областифинансов результаты ее оказались весьма незначительными. Армия готовиласьвыступить в поход, а обещанная сумма не была еще полностью собрана. С помощью королевского войска фламандцам была продемонстрированавоенная мощь Франции, и Мариньи, стремясь как можно скорее добитьсяуспеха, спешно начал переговоры; в первых числах сентября он заключилМаркетский договор. Но как только французские войска были выведены запределы фландрской земли, Людовик Наваррский, граф Франдрский, отказалсяпризнавать договор, и снова начались смуты. Карл Валуа вместе с кланомвладетельных баронов обвинил Мариньи в том, что его подкупили фламандцы.Предстояло оплачивать счета за проведенную кампанию, королевскиевоеначальники продолжали получать, к великому неудовольствию провинций,повышенное пособие, которое стало вовсе бессмысленным при сложившихсяобстоятельствах. Государственная казна пустела, и Мариньи снова вынужденбыл прибегнуть к чрезвычайным мерам. Евреи были обобраны уже дважды: стричь снова эту овечку не имело смысла- много тут не настрижешь. Тамплиеров не существовало более, и их золотоуже давно растаяло. Следовательно, оставались ломбардцы. Уже в 1311 году они откупились от грозящего им выселения из пределовФранции. На сей раз о новом выкупе не могло быть и речи; поэтому-тоМариньи готовил исподволь захват всех их капиталов и имущества и высылкувсех ломбардцев из Франции. А за предлогом ходить было недалеко: взятьхотя бы их торговые отношения с Фландрией, равно как и финансовуюподдержку, которую они оказывали лигам недовольных сеньоров. Крупный кусок готовился проглотить Мариньи! Ломбардцы, тожеименовавшиеся королевскими горожанами, держались сплоченно: у нихсуществовала особая, сильная организация, во главе которой стоял ихкапитан. Ломбардцы были повсюду, держали в своих руках почти всю торговлю,от них зависел кредит. Их должниками были бароны, целые города, даже самкороль. И по первому требованию они аккуратно вносили столько милостыни ипожертвований, сколько полагалось. Поэтому-то Мариньи провел много ночей, подготовляя свой проект, вцелесообразности которого еще предстояло убедить короля. Жизненная необходимость оказалась самым лучшим пособником Мариньи, иуже в половине октября была полностью подготовлена крупнейшая операция,сильно напоминавшая ту, что семь лет назад возвестила о гибели тамплиеров. Но парижские ломбардцы были люди хорошо осведомленные: зная по опыту,как нужно действовать, они не жалели денег на добывание государственныхтайн. Недреманное око Толомеи зорко следило за ходом событий.

ВЛАСТЬ И ДЕНЬГИ

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.