Сделай Сам Свою Работу на 5

КАК ПРОИСХОДИЛ КОРОЛЕВСКИЙ СОВЕТ





Когда прево города Парижа, запыхавшись, прибежал к королю, он засталсвоего повелителя в добром расположении духа. Филипп Красивый играл стремя прекрасными борзыми, которых ему только что прислали в сопровожденииследующего послания: "Сир, племянник мой, в отчаянии от предерзостного своего проступка,сообщил мне, что эти три борзые, коих он вел на сворке, осмелилисьтолкнуть Вас. Сколь бы ни были недостойны эти твари быть преподнесеннымиВам в дар, но еще менее достоин я сам владеть ими, после того каккоснулись они столь высокой и могущественной особы. Позавчера их прислалимне прямо из Англии. Молю вас принять их, дабы могли они послужитьсвидетельством нижайшей преданности Вашего покорного слуги Спинелло Толомеи". - Ну и ловкий же человек этот Толомеи, - усмехнулся Филипп Красивый. Он, который отказывался от любых приносимых даров, не смог устоятьперед искушением и взял борзых. Псарня французского короля посправедливости считалась лучшей в мире, и Толомеи польстил единственнойкоролевской страсти, прислав во дворец таких изумительных по красоте истатям псов. Пока прево докладывал о событиях, разыгравшихся у собора ПарижскойБогоматери, король ласкал своих новых питомцев, подымал им брыли, чтобыпроверить крепость их белых огромных клыков, осматривал их черные пасти,ощупывал их могучую грудь. Между королем и животными, и особенно собаками, сразу жеустанавливалось тайное и молчаливое согласие. В отличие от людей собакиничуть его не боялись. И теперь самая крупная из только что введенных вкоролевские покои борзых, положив морду на колени Филиппа, глядела неотрываясь на нового своего господина. - Бувилль! - крикнул Филипп Красивый. Юг де Бувилль, первый королевский камергер, мужчина лет пятидесяти,немедленно явился на зов; волосы его поседели неравномерно - белые прядисамым странным образом перемешались с черными, и поэтому он казался пегим. - Бувилль, немедленно соберите Малый совет! - приказал Филипп. Кивком головы отпустив прево и дав ему предварительно понять, что,ежели в Париже произойдут беспорядки, он, прево, поплатится за это своейголовой, король остался один со своими псами и своими мыслями. Самую крупную борзую, которая, видимо, уже успела привязаться к нему,Филипп решил назвать "Ломбардцем" - в честь ее бывшего владельца,итальянского банкира. На сей раз Малый совет собрался не как обычно в зале, где творили суд,- в этой просторной зале легко помещалась сотня людей, и там происходилизаседания Большого совета. Присутствующие сошлись сегодня в небольшуюприемную; в камине жарко пылал огонь. Вокруг длинного стола уже разместились члены Малого совета,долженствующего решить участь тамплиеров. Король восседал на верхнем концестола; опершись о подлокотник кресла, он задумчиво подпер подбородокладонью. По правую его руку поместились Ангерран де Мариньи, коадъютор иправитель королевства, Ногарэ, хранитель печати, Рауль де Прель, главаВерховного судилища, и два легиста, исполнявшие обязанности писцов; полевую руку короля сидел его старший сын Людовик, король Наваррский,которого наконец удалось разыскать, и Юг де Бувилль, первый королевскийкамергер. Только два места оставались незанятыми: одно, предназначавшеесядля графа Пуатье, посланного в провинцию по делам королевства, и другое -для принца Карла, младшего сына Филиппа, который еще с утра уехал на охотуи которого так и не сумели найти. Не явился также и его высочество Валуа:за ним уже послали гонца, но он медлил с приходом, ибо имел обыкновениеперед каждым Советом придумывать новые козни. Король решил приступить кделу, не дожидаясь Валуа. Первым заговорил Ангерран де Мариньи. Сиятельный этот вельможа, нашесть лет старше короля, ниже его ростом, но обладавший столь жевнушительной осанкой, был отнюдь не благородного происхождения. Этотнормандский горожанин, прежде чем стать сиром де Мариньи, назывался простоАнгерраном Ле Портье; его блистательная карьера вызывала всеобщую зависть,равно как и титул коадъютора, изобретенный специально для него, благодарякоторому он стал alter ego [второе "я" (лат.)] короля.Пятидесятидвухлетний Ангерран де Мариньи, грузный мужчина с массивнойнижней челюстью и нечистой кожей, приобрел огромное состояние, на котороеи жил с истинно королевской роскошью. Он слыл первым ритором Франции и какгосударственный ум был намного выше своего времени. В нескольких словах он набросал перед присутствующими полную картинупроисшествия на паперти собора Парижской Богоматери, пользуясь сведениями,доставленными его младшим братом архиепископом Санским. - Великий магистр и приор Нормандии переданы церковной комиссией в рукивашего величества, - заключил он. - За вами право принимать любые решения.Будем надеяться, что все идет к лучшему... Не успел он договорить начатой фразы, как распахнулась дверь. Вприемную бурно ворвался его высочество Валуа, брат короля и императорКонстантинопольский. Не удосужившись даже спросить, о чем идет речь, онзакричал еще с порога: - Что я слышу, брат мой? Мессир Ле Портье де Мариньи (слово "Ле Портье"он произнес с особым ударением) считает, что все идет хорошо? Что ж, братмой, ваши советники довольствуются малым. Хотел бы я знать, когда же, поих мнению, будет плохо? Казалось, что с приходом Карла Валуа даже сам воздух в приемной пришелв движение. Когда он шагал, вокруг него зарождались вихри. Он был на двагода моложе Филиппа, ничем на него не походил, и ледяное спокойствиестаршего брата еще резче подчеркивало суетливость младшего. Порядком облысевший, с толстым носом, с красными прожилками на пухлыхщеках - следствие суровой походной жизни и излишнего чревоугодия, - онгорделиво носил свое округлое брюшко, одевался с чисто восточнойпышностью, которая показалась бы неуместной у любого другого француза.Рожденный в столь непосредственной близости к французскому престолу, этотпринц-смутьян никак не мог примириться с мыслью, что трон ускользнул отнего, и исколесил весь белый свет в поисках свободного престола. Сначалаон носил титул короля Арагонского, но вскоре отказался от этогокоролевства и всеми правдами и неправдами старался добыть коронуимператора Священной Римской империи, однако на выборах провалился. Повторому браку с Катрин де Куртенэ он получил титул императораКонстантинопольского, но в Византии правил настоящий императорКонстантинопольский - Андроник II Палеолог. Со всеми вытекающими отсюдапоследствиями. Свою славу Карл заслужил на поле брани, ибо был искусныйвоеначальник - он участвовал в молниеносном походе в Гиень в девяностоседьмом году, во время Тосканской кампании поддерживал гвельфов противгибеллинов, опустошил Флоренцию и выслал за пределы Республики некоегорифмоплета, писавшего стихи политического содержания и именовавшегосяДанте, за что предшественник нынешнего папы Климента дал ему титул графаРоманьи. Валуа, как и король, имел собственный двор и своего собственногоканцлера; он лютой ненавистью ненавидел Ангеррана де Мариньи, ненавидел зато, что тот поднялся из низов, за его коадъюторское достоинство, застатую, воздвигнутую ему среди статуй коронованных особ, украшавшихГостиную галерею, за его политику, враждебную крупным феодалам, - словом,за все. Он, Валуа, внук Людовика Святого, не мог перенести мысли, чтокоролевством управляет человек, вышедший из народа. На Малый совет онявился весь в голубом, от головы до пят, и от пят до головы был весьрасшит золотом. - Четыре еле живых старца, - продолжал он, - по поводу которых насуверяли, что судьба их решена... увы, как решена!.. подрывают королевскийавторитет - и все идет к лучшему! Народ плюет на церковный суд... Впрочем,хорош суд! Но как бы то ни было, ведь это же церковный суд!.. И все идет клучшему! Толпа требует смерти, но не их смерти, брат мой, - и все идет клучшему! Что ж, пусть будет так, брат мой, пусть все идет к лучшему. Он воздел к небесам свои красивые, унизанные перстнями руки и уселся нанижнем конце стола, как бы желая лишний раз показать, что если он не имеетправа сидеть одесную короля, то сидеть напротив короля никто ему незапретит. Мариньи по-прежнему стоял у стола, насмешливо улыбаясь. - Его высочество Валуа, должно быть, плохо осведомлен, - спокойнопроизнес он. - Из четырех старцев, о которых он говорил, лишь двоеотвергли приговор. А что касается народа, то, судя по имеющимся у менясведениям, мнения там разделились. - Разделились! - воскликнул Карл Валуа. - Кому это интересно? Комунадо, чтобы народ вообще имел свои мнения? Только вам, мессир де Мариньи,и по вполне понятным причинам. Полюбуйтесь, какие плоды принесла вашапрелестная выдумка - собирать горожан, мужичье, деревенщину, для того,чтобы они, видите ли, одобряли решения короля! Что же удивительного, еслинарод вообразил, что ему все дозволено? В каждую эпоху и в каждой стране всегда имеются две партии: партияреакции и партия прогресса. На Малом королевском совете столкнулись дваэтих течения. Карл Валуа считал себя прирожденным главой крупных вассалов.Он олицетворял собой незыблемость прошлого, и политическое его евангелиедержалось на полдюжине принципов, кои он защищал с пеной у рта: правосеньоров вести между собой войны, право ленных властителей чеканить насвоих землях собственную монету, возвращение к моральному кодексурыцарства, безоговорочное подчинение папскому престолу как высшейтретейской власти, безоговорочная поддержка всех социальных институтовфеодализма. Все эти установления создались и вылились в определенную формув течение предыдущих веков, но часть их Филипп Красивый по совету Мариньиупразднил, а против остальных вел упорную борьбу. Ангерран де Мариньи представлял партию прогресса. Основные его идеисводились к централизации власти, к унификации денег, к созданию единойадминистрации, к независимости светской власти от церкви, к обеспечениюмира на границах государства, достигаемого возведением крепостей спостоянным гарнизоном, и мира внутри государства, достигаемого полнымподчинением королевской власти; наконец - процветание ремесел, расширениеторговых связей, безопасность торговых путей; эти его замыслы носилиназвание "новые порядки". Однако медаль имела оборотную сторону:содержание многочисленной стражи обходилось дорого, и столь же дорогообходилась постройка крепостей. Отринутый феодальной партией, Ангерран постарался дать королю новуюопору в лице сословия, которое одновременно со своим усилением все яснееосознавало свою роль, - сословия богатых горожан. Пользуясь любымблагоприятным случаем - отменой налогов или же делом тамплиеров, ондесятки раз созывал парижских горожан в королевском дворце в Ситэ. Точнотак же действовал он и в провинциальных городах. Перед глазами он имелпример Англии, где уже функционировала Палата общин. Пока еще не могло быть и речи о том, чтобы малые ассамблеи французскихгорожан осмелились обсуждать королевские начинания: им лишь сообщалисьпричины, по которым король принимал то или иное решение, и предоставлялосьправо безоговорочно таковые одобрить. Хотя Валуа был отъявленным смутьяном, никто бы не упрекнул его внедостатке ума. Он пользовался любым предлогом, лишь бы опорочить действияМариньи. Тайная борьба, шедшая до поры до времени подспудно, вдругнесколько месяцев назад стала явной, и ссора на Малом королевском совете,состоявшемся 18 марта, была лишь одним из ее эпизодов. Яростный спор разгорелся с новой силой, и взаимные оскорбления звучаликак пощечины. - Если бы высокородные бароны, среди коих самым знатным являетесь вы,ваше высочество, - начал Мариньи, - если бы они подчинялись королевскимордонансам, нам не было бы нужды опираться на народ. - Нечего сказать, прекрасная опора! - воскликнул Валуа. - Неужеливолнения тысяча триста шестого года, когда король, да и вы сами, вынужденыбыли укрыться в Тампле, за стенами которого бунтовал Париж, неужели дажеэто не послужило вам хорошим уроком? Предсказываю вам: если так пойдетдальше, горожане будут править сами, не нуждаясь больше в короле, иордонансы будут исходить не от кого другого, как от ваших обожаемыхассамблей. В продолжение всего этого спора король упорно молчал, он сидел,подперев подбородок рукой, неподвижно глядя перед собой широко открытымиглазами. Король никогда не моргал, и свойство это делало его взгляд стольстранным, что каждый невольно испытывал страх. Мариньи повернулся к королю, всем своим видом приглашая его вмешаться иположить конец бесполезному спору. Приподняв голову, Филипп сказал: - Брат мой, ведь сегодня мы обсуждаем совсем другой вопрос - вопрос отамплиерах. - Пусть будет так, - согласился Валуа, хлопнув кулаком по столу. -Займемся тамплиерами. - Ногарэ, - вполголоса произнес король. Хранитель печати поднялся с места. С первых же минут он стал задыхатьсяот ярости, которая ждала только подходящего случая, дабы излиться наружу.Фанатичный защитник общественного блага и государственных интересов, онсчитал дело тамплиеров своим личным делом и вносил в него ту страсть,которая не знает ни сна, ни отдыха, ни границ. Впрочем, высоким своимположением Ногарэ был обязан именно этому процессу, ибо во времятрагического заседания Совета в 1307 году тогдашний королевский хранительпечати архиепископ Нарбоннский отказался скрепить ордер на аресттамплиеров, и король, взяв печать из недостойных рук, вручил ее тут жеНогарэ. Костистый, черномазый, с вытянутым длинным лицом и близкопосаженными глазами, он все время нервически перебирал пуговицыполукафтана или же сосредоточенно грыз свои плоские ногти. Он былстрастен, суров, жесток, как коса в руках смерти. - Сир, произошло чудовищное, ужасное событие, о котором страшноподумать, страшно даже слышать, - заговорил он скороговоркой, ноприподнятым тоном, - оно свидетельствует о том, что всякое милосердие,всякое снисхождение к этим пособникам дьявола есть слабость, и слабостьэта обращается против нас. - Бесспорно, что милосердие, к которому нас призывали вы, брат мой, и окотором просила меня в своем послании моя дочь, королева английская,милосердие это отнюдь не принесло добрых плодов, - сказал Филипп,поворачиваясь к Валуа. - Продолжайте, Ногарэ. - Этим смрадным псам оставили жизнь, коей они нимало не заслуживают. Ивместо того чтобы благословлять судей, они воспользовались их милосердием,дабы поносить Святую церковь и короля! Тамплиеры - завзятые еретики... - Были, - бросил Карл Валуа. - Что вы изволили сказать, ваше высочество? - нетерпеливо переспросилНогарэ. - Я сказал "были", мессир, ибо, если память мне не изменяет, изпятнадцати тысяч тамплиеров, насчитывавшихся во Франции, в ваших рукахимеется всего лишь четверо... правда, все четверо достаточно докучливыесубъекты, тут я с вами вполне согласен: подумать только, после семи летследствия они еще осмеливаются утверждать, что невиновны! Помнится, чтопрежде, мессир Ногарэ, вы были проворнее в исполнении своих обязанностей,ведь вы умели когда-то с помощью одной оплеухи убирать пап с престола. Ногарэ задрожал, и его лицо, окаймленное серебристо-белой бородой,угрожающе потемнело. Это он низложил папу Бонифация VIII,восьмидесятишестилетнего старца, дал ему пощечину и стащил за бороду спапского престола. Враги канцлера пользовались любым случаем, чтобынапомнить ему об этом эпизоде. За излишний пыл Ногарэ был отлучен отцеркви. Филиппу Красивому пришлось употребить все свое влияние, чтобызаставить папу Климента V снять отлучение. - Нам хорошо известно, ваше высочество, - язвительно отпарировалНогарэ, - что вы всегда поддерживали тамплиеров. Нет ни малейшего сомненияв том, что вы рассчитывали на их войско, дабы отвоевать, пусть ценойразорения Франции, Константинопольский престол, который, увы, лишь химераи на который вам до сих пор не удалось сесть. Отплатив оскорблением за оскорбление, Ногарэ успокоился, и буро-красноелицо его приняло обычный цвет. - Проклятье! - завопил Валуа, вскакивая с кресла, которое опрокинулосьна пол. В ответ на раздавшийся грохот из-под стола вдруг послышался собачийлай. Все присутствующие вздрогнули от неожиданности, кроме ФилиппаКрасивого и короля Людовика Наваррского, который оглушительнорасхохотался. Это залаяла та самая борзая, которую Филипп Красивый привелс собой; пес еще не успел привыкнуть к таким шумным сценам. - Людовик, да помолчите вы, - сказал Филипп Красивый, устремив на сыналедяной взгляд. Потом, прищелкнув пальцами, позвал: - Ломбардец, ко мне! - и, ласково погладив собаку, прижал ее морду кколеням. Людовик Наваррский, уже в те времена прозванный Сварливым, человекнеуживчивый и скудный разумом, потупил голову, стараясь подавить приступнеудержимого и неуместного смеха. Людовику исполнилось двадцать пять лет,но по умственному развитию он ничем не отличался от семнадцатилетнегоюноши. От отца он унаследовал светлые глаза, но бегающий взгляд Людовикавыражал слабость; волосы его в отличие от отцовских кудрей были какого-тотусклого цвета. - Сир, - начал Карл Валуа, когда Бувилль, первый королевский камергер,пододвинул ему кресло, - государь, брат мой, Бог свидетель, что я радеюлишь о ваших интересах и вашей славе. Филипп Красивый медленно повернул глаза к брату, и Карл Валуа вдругпочувствовал, что его оставляет обычная самоуверенность. Тем не менее онпродолжал: - Единственно о вас, брат мой, пекусь я, когда вижу, как с умысломразрушают то, что составляет силу королевства. Когда не будет больше ниОрдена тамплиеров, ни рыцарства, как сможете вы предпринять крестовыйпоход, буде такой потребуется? На вопрос Валуа ответил Мариньи. - Под мудрым правлением нашего короля, - сказал он, - нам оказались ненужны крестовые походы как раз потому, что рыцарство хранило спокойствие,ваше высочество, и не было нужды посылать его в заморские страны, с темчтобы рыцари могли там израсходовать свой пыл. - А вера, мессир, христианская вера! - Золото, отобранное у тамплиеров, обогатило государственную казну,ваше высочество, обогатило куда больше, чем все те торговые и коммерческиеоперации, что велись под прикрытием священных хоругвей, а длябеспрепятственного движения товаров не нужны крестовые походы. - Мессир, вы говорите, как безбожник! - Я говорю, ваше высочество, как верный слуга престола. Король легонькопристукнул по столу ладонью. - Брат мой, - снова обратился он к Карлу, - напоминаю вам, что сегодняречь идет о тамплиерах, и только о них... Прошу вашего совета на сей счет. - Совета?.. Совета?.. - озадаченно повторил Валуа. Когда речь шла опереустройстве Вселенной, откуда только брались у него слова, но ни разуеще он не высказал толкового мнения по тому или иному вопросу политики. - Что ж, брат мой, пусть те, что так прекрасно провели дело тамплиеров(он кивнул на Мариньи и Ногарэ), пусть они и подскажут вам, как нужно егозавершить... Я же... И Карл Валуа повторил пресловутый жест Пилата, умывающего руки. Хранитель печати и коадъютор обменялись быстрым взглядом. - Ну а ваше мнение, Людовик? - спросил король сына. При этомнеожиданном вопросе Людовик Наваррский даже вздрогнул; ответил он несразу, во-первых, потому, что никакого мнения у него не имелось, аво-вторых, потому, что усердно сосал медовую конфетку и она, как на грех,завязла у него в зубах. - А что, если передать дело тамплиеров папе? - выдавил он из себянаконец. - Замолчите, Людовик, - оборвал его король, пожимая плечами. Мариньи сокрушенно возвел глаза к небу. Передать Великого магистра в руки папы значило начинать все с самогоначала, все поставить под вопрос - и суть процесса и способы его ведения,отказаться от всех решений, с таким трудом вырванных у соборов, зачеркнутьсемь лет усилий и открыть путь новым распрям. "И подумать только, что мой трон наследует вот такой глупец, - сказалсебе Филипп Красивый, пристально глядя на сына. - Будем же надеяться, чток тому времени он поумнеет!" В стекла, схваченные свинцовым переплетом,надсадно барабанил мартовский дождь. - Бувилль, - окликнул Филипп камергера. Юг де Бувилль решил, что король спрашивает его мнения. Первыйкоролевский камергер был сама преданность и верность, само повиновение,сама услужливость, но природа обделила его способностью мыслитьсамостоятельно. И прежде всего он старался угадать, какой ответ будетугоден его величеству. - Я думаю, сир, - забормотал он, - я думаю... - Велите принести свечи, - прервал его король, - ничего не видно. Вашемнение, Ногарэ? - Те, кто впал в ересь, заслуживают кары, применяемой к еретикам, ипритом безотлагательной, - твердо произнес хранитель печати. - Ну а народ? - спросил Филипп Красивый, переводя взор на Мариньи. - Народное волнение уляжется, коль скоро те, кто является причинойбеспорядков, перестанут существовать, - отозвался коадъютор. Карл Валуа решил сделать последнюю попытку. - Брат мой, - начал он, - осмелюсь напомнить вам, что Великий магистрпричислен к рангу царствующих особ, и лишить его головы - значит посягатьна тот самый принцип, который охраняет королевские головы... Но под ледяным взглядом Филиппа начатая фраза застряла у него в горле. Наступила минута тягостного молчания, затем Филипп Красивый заговорил: - Жак де Молэ и Жоффруа де Шарнэ нынче вечером будут сожжены наЕврейском острове против дворца. Они взбунтовались публично,следовательно, и кара будет публичной. Я все сказал. Он поднялся, и присутствующие последовали его примеру. - Вы составите приговор, мессир де Прель. Предлагаю вам, мессиры, личноприсутствовать при казни и нашему сыну Карлу тоже быть там. А предупредитеего вы, сын мой, - закончил он, взглянув на Людовика Наваррского. Потом он позвал: - Ломбардец! И вышел, сопровождаемый собакой. На этом Совете, участие в котором принимали два короля, один император,один вице-король, были осуждены на смерть два человека. Но ни на минутуникто не подумал, что речь идет о двух человеческих жизнях - речь шла лишьо двух принципах. - Ну, племянник, - сказал Карл Валуа, обращаясь к Людовику Наваррскому,- сегодня мы с вами присутствовали при похоронах рыцарства.

БАШНЯ ЛЮБВИ







Спускалась ночь. Слабый ветерок далеко разносил запахи влажной земли,тины и весенних хмельных соков, гнал по беззвездному небу большие черныетучи. Лодка, отчалившая от берега у Луврской башни, медленно скользила поСене, по ее блестевшим, словно старая, хорошо начищенная кираса, водам. На корме сидели два пассажира, старательно кутавшие лица в высокиеворотники длинных плащей. - Ну и погодка нынче, - начал перевозчик, неторопливо орудуя веслами. -Проснешься утром - туману, туману, в двух шагах не видать. А как толькодесять пробьет, пожалуйте - солнышко. Говорят: весна идет. Вернее сказать,что весь пост дожди будут лить. А сейчас, гляди, ветер поднялся, и ещепокрепчает, это поверьте моему слову. Ну и погодка! - Поторопитесь, почтенный, - сказал один из пассажиров. - И так уж стараюсь. А все потому, что стар становлюсь: шутка ли -пятьдесят три года на архангела Михаила стукнет! Куда же мне с вамисравняться, молодые мои господа, - ответил перевозчик. Этот одетый в лохмотья старик даже с каким-то удовольствием сетовал насвою горькую судьбину. - Значит, к Нельской башне держать путь? - спросил он. - А место-то тамдля причала найдется? - Да, - ответил все тот же пассажир. - Я потому спрашиваю, что мало кто туда ездит, безлюдное местечко. Слева было видно, как на Еврейском острове перебегают огоньки, а чутьподальше светились окна дворца. Множество лодок устремлялось в томнаправлении. - А разве вы, господа мои хорошие, не желаете полюбоваться, кактамплиеров припекать будут? - не унимался гребец. - Говорят, сам корольтуда пожалует с сыновьями. Верно или нет? - Говорят, - отозвался пассажир. - А принцессы будут, нет ли? - Не знаю... Конечно, будут, - ответил пассажир, сердито отвернувшись идавая тем знать, что разговор окончен. Потом, нагнувшись к своему спутнику, он процедил сквозь зубы: - Не нравится мне этот старик, уж слишком болтлив. Но тот равнодушнопожал плечами. Потом, помолчав немного, шепнул: - А кто тебе дал знать? - Как обычно, Жанна. - Милая графиня Жанна, как мы ей обязаны. С каждым взмахом весел всебыстрее приближалась Нельская башня, вздымавшая к темным небесам свойтемный силуэт. Тот из спутников, что был выше ростом и вступил в разговор вторым,положил руку на плечо соседу. - Готье, - прошептал он, - нынче вечером я так счастлив. А ты? - И я, Филипп, тоже. Так беседовали меж собой братья д'Онэ, Готье и Филипп, спеша насвидание с Бланкой и Маргаритой, которые, узнав, что их супругов задержитдо ночи король, тотчас же назначили своим возлюбленным свидание. И, какобычно, посредницей между юными парами была графиня Пуатье. Филипп д'Онэ с трудом сдерживал рвущиеся через край радость инетерпение. Все утренние горести были забыты, все подозрения вдругпоказались нелепыми и пустыми. Ведь сама Маргарита позвала его; черезнесколько минут он будет держать ее в объятиях, ради него она подвергаетсебя опасности, и ни один мужчина на свете, клялся он про себя, несравнится с ним в нежности, в пылкости, в беспечной веселости. Лодка пристала к откосу, на котором высилась огромная стена башни. Весьоткос был покрыт слоем жирной тины, принесенной недавним паводком. Лодочник помог братьям выйти на берег. - Значит, решено, почтенный, - сказал Готье, - ты будешь нас здесьждать, только далеко не отплывай и смотри, чтобы тебя не увидели. - Если прикажете, мессир, то хоть всю свою жизнь буду вас поджидать,только бы денежки шли. - Хватит и половины ночи, - ответил Готье. Он швырнул старику мелкую серебряную монету - сумму, в десять разпревышающую обычную плату за перевоз, и столько же пообещал дать заобратный путь. Старик низко поклонился. Стараясь не поскользнуться, не забрызгаться, братья д'Онэ благополучнодобрались до потайной двери, находившейся, к счастью, неподалеку отберега, и постучали условным стуком. Дверь бесшумно распахнулась. - Добрый вечер, мессиры, - приветствовала их камеристка Маргариты, тасамая, которую королева Наваррская привезла с собой из Бургундии. В руке она держала огарок свечи и, впустив гостей в прихожую и сновазаложив засов, пригласила их следовать за собой по винтовой лестнице. Огромные покои, помещавшиеся во втором этаже башни, куда ввела братьевд'Онэ поверенная Маргариты, окутывал полумрак, и только в камине с навесомжарко пылали поленья, разливая вокруг дрожащий свет. Однако отблескипламени не могли побороть мглу, которая притаилась под куполообразнымпотолком, опиравшимся на двенадцать стрельчатых арок. И здесь, как в опочивальне Маргариты, безраздельно царил запахжасминовой эссенции: он исходил от затканных золотом тканей, драпировавшихстены, от ковров, от ягуаровых шкур, накинутых на низкие, по восточноймоде, кровати. Принцессы еще не сошли вниз. Камеристка пошла предупредить их. Братья д'Онэ сняли плащи, приблизились к камину, и оба одинаковымжестом машинально протянули руки к пылающему огню. Готье д'Онэ, старше Филиппа двумя годами, был бы копией брата, если быне более низкий рост, более мощный торс и более светлая шевелюра. У негобыла крепкая шея и розовые щеки; жизнь казалась ему забавной шуткой. Вотличие от Филиппа его не терзали страсти. Он был женат - и женат удачно -на девице Монморанси, от которой прижил троих детей. - Никак не пойму, - начал он, подвигаясь ближе к камину, - почему выборБланки пал именно на меня и вообще зачем ей понадобилось иметь любовника.Маргарита - другое дело, тут все ясно. Достаточно взглянуть на ЛюдовикаНаваррского - ходит, глаз не подымет, ногами загребает, грудь впалая - ипосмотреть на тебя. Тут и сомнений никаких быть не может. И потом, намведь кое-что известно! Готье намекал на супружеские тайны королевской четы - на недостатоклюбовного пыла у Людовика и глухую ненависть, существовавшую междусупругами. - Но Бланка!.. Этого я никак понять не могу, - продолжал Готье д'Онэ. -Муж у нее красавец, гораздо красивее меня... Не возражай, пожалуйста,Филипп, я-то знаю, что он красивее; он как две капли похож на своегоотца... любит ее и, что бы Бланка ни говорила, уверен, что и она еголюбит. Тогда зачем же все это? Всякий раз, когда я прихожу к ней насвидание, я себя спрашиваю - откуда мне такая удача? - Ей, видишь ли, не хочется отстать от Маргариты, - ответил Филипп. В коридоре, соединяющем башню с отелем, раздались легкие шаги иприглушенный шепот, и в дверях показались принцессы. Филипп бросился к Маргарите, но тут же остановился как вкопанный. Напоясе своей милой он заметил золотой кошель, усыпанный драгоценнымикамнями, вид которого поверг его этим утром в такой гнев. - Что с тобой, Филипп, милый? - спросила Маргарита, протягивая к немуруки и подставляя для поцелуя свое хорошенькое личико. - Разве нынчевечером ты не чувствуешь себя счастливым? - Конечно, чувствую, - ответил Филипп ледяным тоном. - Так в чем же тогда дело? Какая муха тебя укусила снова? - Это чтобы меня подразнить? - произнес Филипп, указывая на кошель. Маргарита рассмеялась воркующим смехом. - До чего же ты глуп, до чего же ты ревнив, до чего же ты восхитителен!Неужели ты до сих пор не понял, что все это игра? Дарю тебе этотнесчастный кошель - надеюсь, теперь ты успокоишься. Поймешь, что это небыл дар любви. Маргарита поспешно отцепила кошель от пояса и продела в ушки поясаФилиппа, который стоял как громом пораженный. Он отвел было руку королевы. - Нет, нет, я так хочу, - сказала Маргарита. - Теперь это действительнодар любви, но предназначается он тебе. Не вздумай отказываться. Ничто недостаточно хорошо для моего хорошего Филиппа. Но только не спрашивай,откуда у меня этот кошель, иначе я вынуждена буду тебе сказать всю правду.Могу лишь поклясться, что подарил мне его не мужчина. Впрочем, посмотрисам, и у Бланки точно такой же, - добавила она, обернувшись к невестке. -Бланка, покажи, пожалуйста, свой кошель Филиппу. Я свой ему подарила. Бланка лежала на низенькой кровати, стоявшей в самом темном углу залы.Готье, опустившись на колени, осыпал поцелуями ее шею и руки. - Держу пари, - шепнула Маргарита на ухо Филиппу, - что через минутутвой брат получит такой же подарок. Приподнявшись на локте. Бланкаспросила: - А может быть, Маргарита, ты поступила неосторожно, да и имеем ли мывообще право? - Конечно, имеем, - прервала ее Маргарита. - Ведь, кроме Жанны, никтоне видел и никто не знает, от кого мы их получили. - В таком случае, - воскликнула Бланка, - я не желаю, чтобы мой Готьебыл любим меньше, чем твой Филипп, и чтобы твой Филипп был наряднее моегоГотье. Она тоже сняла с пояса кошель, и Готье, не чинясь, принял подарок,поскольку его принял Филипп. Маргарита взглянула на Филиппа, словно говоря: "Ну, что я сказала?"Филипп улыбнулся в ответ. "Какая удивительная эта Маргарита", - подумалон. Филипп до сих пор не мог ни понять, ни разгадать своей любовницы.Неужели та самая Маргарита, жестокая, кокетливая, вероломная Маргарита,что сегодня утром потешалась над ним, поджаривала его, словно фазана навертеле, неужели это она подарила ему сейчас драгоценный кошель, ценакоторому полтораста ливров, и, подарив, замерла в его объятиях, нежная,трепещущая, покорная. - Иной раз мне кажется, что я так сильно люблю тебя потому, что непонимаю, - шепнул Филипп. Ни один самый искусный комплимент не мог так польстить самолюбиюМаргариты. Она отблагодарила Филиппа, припав к его шее долгим поцелуем. Ивдруг вырвалась из его объятий, насторожилась и воскликнула: - Слышите? Тамплиеров повели на костер! Глаза Маргариты оживились, заблистали почти болезненным любопытством.Схватив Филиппа за руку, она увлекла его к окну - высокой бойнице,прорезанной в толще стены, и распахнула раму. В комнату ворвался оглушительный шум. - Бланка, Готье, идите сюда скорее! - позвала Маргарита. Но Бланкаотказалась идти. Счастливым, задыхающимся голоском она проворковала: - Нет, не хочу, мне и здесь хорошо. Уже давно обе принцессы и их любовники отбросили всякую стыдливость. Уних вошло в привычку предаваться любовным играм в присутствии друг друга.Если Бланка иногда и отводила взор, старалась укрыть свою наготу в темныхуглах залы, то Маргарита, наоборот, вдвойне наслаждалась любовью, созерцаячужую любовь и творя свою на глазах у других. Но сейчас она не могла оторваться от окна, увлеченная зрелищем,развертывавшимся посреди Сены. Там внизу, на Еврейском острове, стоялатесным кольцом сотня лучников, каждый держал в руке пылающий факел: языкипламени, колеблемые ветром, сливались в сплошную ограду огня, за ней можнобыло различить огромную кучу дров и хвороста, вокруг которой суетилисьподручные палача, скатывая с костра лишние поленья. Еврейский остров,представлявший собой в обычное время луг, где мирно паслись коровы и козы,был запружен зеваками; а по реке скользили десятки лодок - это запоздавшиеторопились поспеть на казнь. К правому берегу острова причалила лодка значительно длиннее всехпрочих, битком набитая вооруженными людьми. Две серые фигурки в каких-тостранных головных уборах сошли на берег, предшествуемые монахом, которыйнес в руках распятие. Гул голосов стал громче. Почти в ту же минуту вбольшой застекленной галерее, помещавшейся в конце дворцового сада, усамой воды, загорелся свет. На освещенном стекле вырисовалось несколькосилуэтов, и рев толпы мгновенно смолк. Это король вместе с членамиКоролевского совета пришел посмотреть на казнь. Вдруг Маргарита захохотала долгим, бесконечно долгим пронзительнымсмехом. - Почему ты смеешься? - спросил Филипп. - Потому что там Людовик, - ответила она. - Будь посветлее, он бы меняувидел... Глаза ее блестели, вокруг выпуклого лба развевались темные кудряшки.Быстрым движением она спустила лиф платья, показав свои великолепныесмуглые плечи, затем сбросила одежду прямо на пол и, обнаженная, осталасьстоять перед окном, словно ждала, хотела, презрев пространство и мрак,подразнить своего ненавистного мужа. Взяв руки Филиппа в свои, онаположила их себе на бедра. В глубине залы, где сгустилась полумгла, лежали в объятиях друг другаБланка и Готье, и обнаженное тело Бланки отливало перламутром. Оттуда, снизу, с острова, окруженного водами Сены, снова послышался ревтолпы. Это тамплиеров, связанных, ввели на костер, который должен былзапылать через секунду. Ночная прохлада лилась в открытое окно; Маргарита вздрогнула и подошлак камину. Она сосредоточенно глядела на горящие угли, всем телом впивалаих тепло, но отступила под непереносимой лаской огня. Языки пламенибросали на ее смуглую кожу дрожащие отсветы. - Их сейчас сожгут, они сгорят, - произнесла она хриплым, чутьзадыхающимся голосом, - а мы тем временем... Ее взгляд старался проникнуть в самое пекло огня, словно Маргаритажелала опьянить себя картиной ада. Потом она резко обернулась и, глядя в лицо Филиппа, отдалась ему, какнимфа отдается в лесу фавну. Пламя камина отбрасывало на стену их огромные тени, касавшиеся головамисводчатого потолка.

8. "ПРИЗОВУ НА СУД БОЖИЙ"

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.