Сделай Сам Свою Работу на 5

Глава 8. «Вот, собственно, и все»





В девятом классе Марк Дэвид Чепмен отпустил волосы и начал одеваться как Джон Леннон. Ни Пол, ни Джордж, ни Ринго для него словно не су­ществовали, только Джон. Что бы ни сделал кумир, он всегда был прав: даже когда «Битлз» поднимали вопрос несостоятельности христианства, Чепмен только смеялся. Он курил траву, глотал кислоту, и якобы даже пробовал героин. Однажды, по обкурке, он глазел на нож, представлял, как вонзает его в ко­го-нибудь из знакомых, и почувствовал, что вполне способен на убийство. Однако в те времена ряд фак­торов удерживал Марка от претворения фантазий в жизнь.

Мучительная неуверенность в себе отпускала Чепмена только под воздействием наркотиков. Он пропускал занятия, потому что не видел смысла учиться. Лично ему образование ничем не поможет. Он же «бесполезный», он «никто».

Первое столкновение с законом произошло, когда в четырнадцать лет он начал чудить под кислотой. Его арестовали и обвинили в бродяжничестве. Продержав ночь в обезьяннике, его вы­пустили под опеку родителей. Новые привычки и компания Марка так взбесили мать, что она запер­ла его в комнате. Стоило ей уйти в другой конец дома, как он снял дверь с петель и сбежал на неде­лю к другу. Вернувшись, он пришел к выводу, что в Декейтере ему ничего не светит, и сорвался в Майами. Перед ним открылась возможность жить своей головой — наплевать на мнение родителей, слепить себя заново по образу и подобию песен «Битлз». Но он недолго там продержался. Его все сильнее одолевала тоска по привычному домашне­му кошмару, пока в один прекрасный день случай­ный знакомый не купил ему билет на автобус в Джорджию.



■ ■ ■

Для ребят, воспитанных в стране, где гомосексуа­лизм был под запретом, «Битлз» с завидным пони­манием относились к образу жизни Брайана. Пол объяснял это тем, что знакомства Эпштейна среди голубых всегда играли на руку группе. Именно Эпштейн свел их с Робертом Фрейзером по прозвищу «Груви Боб». По слухам, в 1950-х во время службы в Африке Фрейзер вступил в связь с юным Иди Ами­ном. В Лондоне у него была своя галерея, располо­женная на Дюк-стрит рядом с Гроувернор-сквер. В 1966 году власти устроили там облаву, сочтя про­ходящую выставку непристойной. Дурная слава лишь укрепила репутацию Фрейзера. Маккартни называл его «одним из самых влиятельных людей в лондонской сцене шестидесятых». Фрейзер стал первым, кто предложил Полу кокаин. Через Фрей­зера «Битлз» и «Роллинг Стоунз» вышли на скульп­тора-авангардиста Класа Олденбурга, поп-художни­ка Энди Уорхола, андеграундного кинорежиссера Кеннета Энгера и писателя из поколения битников Уильяма Берроуза. Фрейзер отправил «битлов» к Питеру Блейку, художнику, чей коллаж украшает обложку «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band». Скорее всего он же послужил прообразом героя песни «Dr. Robert»: «Доктор Роберт — верь ему / Не откажет никому / Всем поможет, всех излечит док­тор Роберт».



Когда открылась галерея «Индика», Пол захотел, чтобы с ней было связано его имя. Он уже просла­вился как первый покупатель расположенного на­верху книжного магазина «Индика», и нарисовал флаера для первой выставки.

9 ноября 1966 года под патронажем Груви Боба открылся показ работ тридцатитрехлетней худож­ницы-японки, проживающей в Нью-Йорке.

Как и многие революционеры, Йоко Оно проис­ходила из знатной семьи: ее отец был потомком японского императора, а мать — внучкой Ясуды Дзэндзиро, основателя банка Ясуда (впоследствии банк Фудзи, затем финансовая группа Мидзухо). Но их благополучие не пережило Второй мировой вой­ны. Папу Йоко арестовали. Те, кто пережил бомбар­дировку Токио, смаковали унижение некогда могу­чей семьи Оно. Мать Йоко побиралась и выменивала еду под градом издевательств. Этот опыт закалил Йоко и помог ей выдержать не только ненависть фа­натов «Битлз», но и характер Джона.



Когда семья Оно перебралась в Скарсдейл, зажи­точный пригород Нью-Йорка, Йоко было восем­надцать. Она поступила в колледж Сары Лоуренс, потом переехала на Манхеттен и с головой нырнула в богемную жизнь, устраивая перформансы у себя в лофте в нижнем Ист-Сайде. Йоко стояла у истоков «Флуксус» — международного движения, бросаю­щего вызов общепринятым подходам к изобрази­тельному искусству и музыке, смешивающего раз­личные творческие дисциплины. В 1956 году она вышла замуж за японского композитора и пианиста Тоси Итиянаги. Вернувшись с ним на родину, она почувствовала, что общество давит на нее, равняет под общую гребенку. Утверждают, что она пыталась покончить с собой.

Во время лечения она вступила в связь с джазо­вым музыкантом Тони Коксом, от которого родила дочь, Киоко. Кокс и Йоко вместе не ужились; он славился резкими перепадами настроения, и они, по слухам, не раз бросались друг на друга с ножом. Йо­ко продолжала бросать вызов миру искусства, а муж, как впоследствии сделал Леннон, взял на себя все за­боты о ребенке и помогал жене двигать ее идеи в массы. Йоко сняла фильм, где были только голые задницы 365 человек, и еще один, как муха ползает по телу обнаженной женщины. Еще она покрыла одного из четырех львов на Трафальгарской площа­ди громадными белыми простынями.

Джон Леннон из любопытства пришел в «Индику» на открытие выставки Йоко. Но то, что он увидел в галерее, его не впечатлило. Мешок столярных гвоздей продавался за 100 английских фунтов, ябло­ко на подставке за двести.

— Я подумал: «Чистой воды надувательство. Что это вообще за хрень?» — поведал Джон Би-Би-Си. — Я-то ждал настоящую оргию... А там было тихо.

Джона, как почетного гостя, немедленно пред­ставили художнице. Леннон привык, что женщи­ны заигрывают с ним, пытаются ему понравиться. Но Йоко жила во вселенной, куда «Битлз» не до­тягивались. В глазах родственницы монарха, в жи­лах которого якобы течет кровь богов, Леннон был простым смертным. Без всякого выражения на лице она протянула ему карточку с надписью «Дыши».

Слегка позабавившись, Джон стал вдыхать и вы­дыхать.

Оглядев комнату, он заметил белую лестницу, ве­дущую к белому холсту, свисающему с потолка. Поднявшись по ступенькам, Леннон взял увеличи­тельное стекло на цепочке и разглядел на полотне крошечное слово «ДА».

— Было бы там «нет», или что-нибудь мерзкое, например, «лох», я бы тут же сбежал из галереи, — сказал он телеведущему Дику Каветту. — Но я уви­дел позитивное «Да», и подумал: «Хорошо, это пер­вая выставка, где мне сказали теплое слово». И ре­шил посмотреть остальные экспонаты.

Йоко предложила Джону забить гвоздь в доску. Цена вопроса — шестьдесят шиллингов. Джон за­мер, потом ухмыльнулся: «Давай так, я заплачу тебе воображаемые пять шиллингов, и забью воображае­мый гвоздь».

Йоко уставилась ему в глаза. Его абстрактное чув­ство юмора было ей по нраву.

В конце вечера они разошлись каждый своей до­рогой. Но связи не потеряли, и встречались время от времени.

— Между нами установились отношения учителя с учеником, — сказал Джон «Плейбою». — Вроде бы я такой известный, должен знать все на свете, но учителем была она.

Йоко сказала в том же интервью, что сама много­му научилась у Джона. Но верит, что ее «женская сила» повлияла на «битла».

— Женщинам присуща глубинная мудрость... У мужчин ее не бывает, им просто не до этого. Так что мужчины обычно полагаются на глубинную му­дрость женщин.

Даже если и так, в браке с Синтией Джон ничему не научился. Жена растила сына, муж эгоистично с головой ушел в себя — усиленно штудировал книги авторов, которых в школе пропускал мимо ушей, на­пример, Джорджа Оруэлла, Оскара Уальда и Льва Толстого, или под ЛСД глазел на цветные пятна. Хоть он практически не общался ни с Синтией, ни с Джулианом, он рассказал жене про Йоко — про ее искусство, ауру, уникальный образ мыслей. Выпуск­ница художественной школы, Синтия понимала, что Джон ушел далеко вперед, и теперь видит в ней недалекую провинциалку.

— Ему нужна была женщина, которая понимает, одобряет и поддерживает его экстравагантные идеи, — объяснит она в 1978 году в книге мемуаров «Мой муж Джон».

Наконец, Синтия лично познакомилась с Йоко. Внешне казалось, что переживать ей не о чем: все друзья Джона разделяли мнение, что она куда краси­вее соперницы. Но Синтия женским чутьем пони­мала, что между мужем и японской художницей ус­тановилась глубокая связь. Столько лет она стара­тельно не замечала толп фанаток, увивающихся вокруг «Битлз». Но мысль о том, что Джон близок с Йоко, наполнила ее предчувствием беды.

Как-то раз, в пылу спора, Синтия высказала свои тревоги, заявив Джону, мол, ему будет лучше с Йоко. Джон ответил, что Синтия бредит.

Оба прекрасно все понимали.

■ ■ ■

Поначалу журналисты любили «Битлз», потому что ребята говорили от души. Конечно, Брайан Эпштейн обучил их сценической подаче. Но в музыку он не лез, и слова их песен звучали свежо и искрен­не — пока на них не обрушила гнев немаловажная группа американского населения.

— Стоит мне открыть рот, пиши пропало, — ска­зал Джон в интервью «Роллинг Стоун».

В нашем случае он не просто пощекотал нервы обывателей. Когда на концертах он выходил объяв­лять песни, а вместо этого смотрел поверх голов, корчил рожи, сплетал пальцы и грозным голосом выкрикивал всякую тарабарщину, мало кто замечал, что он изображает Адольфа Гитлера. Но стоило ему прилепить на верхнюю губу расческу, выйти на бал­кон отеля и вскинуть руку вверх, и сразу все поняли, что он глумится над толпой восторженных фанатов, сравнивая их с озверевшими сторонниками фюрера. По сути, в издевке Джона было рациональное зер­но — он как бы говорил, что нельзя слепо поклонять­ся никому, даже если это твой любимый музыкант.

Беда в том, что к религии Джон относился не ме­нее скептически. Синтии даже пришлось крестить Джулиана без ведома отца.

— Христианство — вчерашний день, тут сомне­ний нет, — сказал он в 1966 году Морин Клив из лондонской «Ивнинг Стандарт». — Оно вовсю сдает позиции. Доказывать не буду. Время покажет, что я прав. Мы уже популярнее Иисуса. Не знаю, что исчезнет раньше — рок-н-ролл или христиан­ство. Иисус правильно все говорил, но ученики ему достались тупые и серые. То, как они переина­чили его слова, для меня ставит на христианстве крест.

В Англии на высказывание Леннона практически не обратили внимания. Однако через несколько ме­сяцев в Америке подростковый журнал «Дейтбук» опубликовал эту цитату под заголовком, утверждаю­щим, что «Битлз» лучше Иисуса.

Те, кого потом назовут правым крылом христиан­ства, пришли в ярость. Сразу пошла обратная реак­ция. Двадцать две радиостанции объявили, что на­всегда вносят «Битлз» в черный список — хотя именно они до сих пор не выдали в эфир ни единой их песни. На юге страны подростков призывали сжигать «битловские помои», швырять в огонь плас­тинки и сувениры.

За две недели до очередного турне по США по­шли разговоры о запланированном убийстве и выс­туплениях ку-клус-клана. Чтобы снизить накал страстей, Брайан Эпштейн собрал в Нью-Йорке пресс-конференцию. Он призывал к миру, но крепко стоял на своем: несмотря на любые неполит­корректные высказывания «Битлз» были, есть и бу­дут явлением культуры.

— Если кто-нибудь из организаторов сочтет, что концерт нужно отменить, я мешать не буду, — ска­зал он. — Особенно выступление в Мемфисе... они вчера продали больше билетов, чем за все время до этого.

Другими словами, даже в сердце южных штатов, на родине Элвиса, «Битлз» правили баллом.

11 августа, за день до открытия турне в Междуна­родном амфитеатре, «Битлз» провели еще одну пресс-конференцию в чикагском отеле «Астор Тау­эре». Джон свято верил, что «антибитловкая коали­ция» ненавидит рок-н-ролл из-за его сексуальной энергии и негритянских корней. Но все равно дико переживал, что его слова остановят победное шествие «битломании», и его с ребятами ждет участь сес­сионных музыкантов. Сидя в номере отеля, он не выдержал и заплакал. А потом вышел к журналистам и взял всю ответственность за недопонимание на се­бя. Он объяснил, какой смысл вкладывал в свои слова: «Битлз» сегодня значат для подростков больше, чем Иисус и религия. Мы не ругаем христианство, и не пытаемся его ниспровергать. Я всего лишь констатировал факт... Я не говорю, что мы лучше или выше, не сравниваю нас с Иисусом Христом ни как с чело­веком, ни как с Богом, ни как с кем бы то ни было. Я сказал только то, что сказал, возможно, я неверно выразился, или меня неправильно поняли. Вот, соб­ственно, и все».

Он также дополнил, что его замечание по сути является интерпретацией многочисленных книг о христианстве:

— Я пересказывал то, что прочел и понял о хрис­тианстве, только простыми словами, как я обычно и говорю.

Репортеры хотели знать, раскаивается ли он в сво­их словах. Леннон ощетинился, но счел, что если сейчас заартачится, может все потерять, а потому принес извинения. Подростки-бунтари, увидевшие в Ленноне своего парламентера, сохранили доверие к нему. В глазах остальных он заслужил прощения.

■ ■ ■

В старшей школе Марк Чепмен разочаровался в Джоне.

Сперва история про то, что «Битлз» популярнее Иисуса, повеселила его, но через несколько лет его мировоззрение совершило крутой поворот. Мета­морфоза произошла, когда у него на улице отняли кошелек. Убедившись, что наркотики не могут защи­тить его от безжалостного мира, шестнадцатилетний Чепмен принялся искать более реальное, более надежное решение. Он обратился за помощью не к человечкам, но к традиции. Воздев ладони к небу, он взмолился: «Иисус, приди ко мне и спаси меня».

В тот же миг на него снизошел святой дух и на­всегда изменил его жизнь. Чепмен постригся и вы­бросил армейскую куртку. Тусовки и наркотики бы­ли забыты. Все силы Марк отдавал делам церковным. На улице он обычно раздавал христианские брошю­ры. По школьным коридорам он бродил с Библией и «Записной книжкой Иисуса» — подборкой рели­гиозных изречений.

Как большинство неофитов, он был нетерпим к инакомыслию. Из всех «врагов церкви» самую силь­ную ненависть у него вызывал Джон Леннон.

Чепмен поломал пластинки «Битлз». Текст песни «Imagine» подвергся доскональному разбору.

Джон говорит, что не надо стремиться к материаль­ным ценностям, а сам заделался мультимиллионе­ром, по всему миру скупает недвижимость, презира­ет таких, как Чепмен, наивно поверивших, что Лен­нон — тот самый герой рабочего класса из песни.

Леннон — жулик.

«Представь, что небес нет». Как может Джон Леннон так говорить? Выходит, он не верит в Бога, и остальных тянет на скользкую дорожку атеизма.

По словам друзей, Чепмен переиначил слова пес­ни: «Представь, что Джон Леннон погиб».

■ ■ ■

Стоило «битлам» отречься от христианства, как на горизонте появился Махариши, чья вера возмутила Чепмена еще сильнее. Технически Махариши Махеш Йоги, темнокожий гуру с белыми прядями в черной бороде, был призван помочь группе спра­виться с ненужными увлечениями, включая нарко­тики. Но основатель Трансцендентальной медита­ции сам стал звездой. Он раскатывал в «роллс-рой­се» и рассказывал состоятельным адептам о «новом религиозном течении».

«Битлам» в первую очередь нужно было спрятать­ся от «битломании». Ребята были на грани нервного истощения — кроме Ринго, который любил летать первым классом, на выходе из аэропорта садиться на заднее сиденье лимузина и тратить деньги без счета. Слава молодежных кумиров недолговечна, но «битломания» неуклонно набирала обороты. Потеряв возможность пройтись по улице, Джон стенал, что вынужден безвылазно сидеть в номере, есть и не чувствовать насыщения до полной отключки. Вспо­миная тяжелое неблагополучное детство, он пони­мал, что соскучился по простоте и анонимности. Это чувство он выразил в песне «Help!»: «Эти дни давно прошли, я растерял свой пыл, / Тем, кто мне придет на помощь, двери я открыл».

Может, из-за того, что в группе Джордж всегда был на вторых ролях, он первым возненавидел «битломанию».

— Конечно, сперва мы стремились к славе и все­му такому, — скажет он на представлении альбома «Cloud Nine» в 1987 году. — Но наше мнение быст­ро изменилось... Когда схлынули первая радость и переживания, меня, например, одолела депрессия. Все, что нам осталось в жизни — бегать из одного дерьмового отеля в другой в окружении визжащей толпы психов.

Хотя остальные «битлы» потом будут прославлять его поэтический талант, и даже сам Фрэнк Синатра назовет балладу Харрисона «Something» лучшей лю­бовной песней второй половины века, Джордж страдал от того, что его творения попадают в альбом «Битлз» только после упорной борьбы с Ленноном и Маккартни.

— Дело в том, что Джон и Пол давно писали песни... У них было столько готовых вещей, и они естест­венным образом считали, что приоритет за ними, — сказал Джордж в интервью журналу «Кроудэдди». — Чтобы они выслушали одну мою, приходи­лось ждать, пока они исполнят десяток своих... Иной раз они меня хвалили, но так, будто делают мне одолжение.

Однако современники Джорджа явно ощущали его влияние на «Битлз». Кит Ричардс сказал журна­лу «Пипл»:

— Мы играли в своих группах примерно одинаковую роль, что создавало между нами особое взаи­мопонимание.

Поклонники Ричардса, потерявшегося за сверка­ющим образом Мика Джаггера, именно его считают душой «Роллинг Стоунз». В свою очередь, именно Джордж, увидевший в ЛСД способ уйти от серости и своего католического детства, и поточного произ­водства заурядных хитов, подвиг «Битлз» свернуть на тропу психоделики. Под влиянием кислоты Джордж не только по-новому воспринимал музыку, но и задавался вопросами о смысле жизни.

Джон тоже ударился в поиск. Поначалу он разде­лял любовь товарища к экспериментам с вещества­ми. На вечеринке в Голливуде актер Питер Фонда показал Леннону и Харрисону заработанный в дет­стве шрам от пули. Джордж совсем иначе представ­лял себе хороший кислотный приход. Он испугался и распереживался.

— Я знаю, каково это — быть мертвым, — хвастался Фонда.

Джон, знакомый со смертью не понаслышке, воз­мутился.

— Слышь, мужик, завязывай с такими разговора­ми, — потребовал он.

— От тебя такое чувство, будто меня вообще на свете нет, — отшутился Фонда.

В песне «She Said She Said» Джон представил Фонда в женском образе: «Она сказала: „Я знаю, ка­ково это — быть мертвой“ / ...от нее такое чувство, что меня на свете нет».

Эта песня вошла в альбом «Revolver», где встре­чаются такие кислотные звуки, как гитарное соло, проигранное задом наперед, и голос Джона, про­пущенный через вращающийся громкоговори­тель, предназначенный исключительно для элект­рооргана. Но Джорджу хватило ума понять, что наркотики — не лучший способ понять правду жизни. В 1966 году он начал летать в Индию, шесть недель учился играть на гитаре у Рави Шанкара, искал духовного наставничества у Махариши, усвоил его базовый постулат о позитивном мышлении во имя процветания человека и мира в целом.

Несмотря на то, что первую скрипку в группе иг­рал вовсе не Джордж, «Битлз» пришли к Махариши всем составом, и повели за собой в мистическое пу­тешествие других звезд. Актриса Миа Фэрроу назы­вала Харрисона «духовной силой».

До «Битлз» о таких скользких темах, как война и гражданские права, спокойно говорили только фолковые певцы вроде Буди Гатри, Джоан Баэз и Пита Сигера. В группе разгорелся спор, нужно ли следо­вать совету Эпштейна — молчать даже о футболе, или пойти на поводу у тех, что видит в «Битлз» ду­ховных лидеров.

В 1966 году, когда во Вьетнаме находилось 385 тысяч американских солдат, а по стране прошла вол­на возмущения неосторожной фразой Леннона про Иисуса, «Битлз» объявили, что они за мир. Объяс­няя, что культ героизма стал настоящим бременем, члены группы видели, что их слова действуют не только на фанатов их возрастной группы, но и на юнцов вроде Марка Дэвида Чепмена.

Они надеялись, что именно молодежь поведет их сверстников по пути отказа от насилия.

Как проповедовал Махариши, деяния одного че­ловека способны изменить мир.

 

Глава 9. Портрет безумца

 

Как многие подростки, впервые открывшие для себя «Над пропастью во ржи», Марк Дэвид Чепмен разделял мнение Холдена Колфилда, что систе­ма ценностей у взрослых какая-то дурацкая, а учите­ля, родители, политики — ничто иное, как лицеме­ры и шарлатаны. Не подозревая, что вливается в стройные ряды тысяч таких же подростков, Чепмен начал воспринимать себя как Холдена, одинокий протест против несправедливого общества.

Любопытно, что увлечение этой книгой приш­лось на счастливый период в жизни Чепмена. Он блаженствовал в окружении молодых христиан, относившихся к нему как к другу. Когда Марк ра­ботал консультантом в летнем лагере Молодеж­ной христианской организации (YMCA), дети прозвали его «Немо», а взрослые выдали грамоту за заслуги. Во время награждения его подопечные вскочили на ноги и начали скандировать — «Не­мо, Не-мо, Не-мо!»

Начальство заметило Чепмена и поставило на должность заместителя директора.

— Он был настоящим лидером, — сказал журна­лу «Нью-Йорк» Тони Адаме, бывший исполнитель­ный директор отделения YMCA в Южном Дикалбе. — Марк был очень заботливым. В его словаре не было слова «ненависть»... Он чувствовал, что на него снизошел дух господень... Он старался быть хорошим человеком.

Окончив школу, Чепмен переехал в Чикаго, где снова попал в теплые объятия братьев-христиан. Он играл на гитаре в церквях и на религиозных сбори­щах, а его друг, Майкл Макфарленд, подражал голо­сам.

YMCA по программе международного обмена отправили Марка в Ливан, но вскоре там разгоре­лась гражданская война между христианами и му­сульманами. Домой он вернулся опытным, закален­ным человеком — вера в Иисуса прошла испытание взрывами бомб и стрекотом пулеметов. Ему дали новое назначение в Форт-Чафе, Арканзас, работать с вьетнамскими беженцами. Практически сразу Чепмен стал региональным координатором. Когда в лагерь с визитом приехал президент Джеральд Форд, верховному главнокомандующему представи­ли Марка, и они обменялись рукопожатием.

В том году Форд пережил два покушения. Но ни сам президент, ни агенты его службы безопасности не почувствовали в Чепмене ни малейшей угрозы.

Дэвид Мур, в те времена живший с Марком в од­ной комнате, рассказал «Дейли Ньюс» Нью-Йорка:

— Он отличался редкостным состраданием, забо­тился о людях, очень любил детей.

По вечерам Мур и Чепмен открывали Библию и вдумчиво обсуждали жизнь по христианским запо­ведям. Каждое воскресенье они ходили в церковь. Часто им составляла компанию девушка Чепмена, Джессика Блэнкиншип.

— Мне кажется, это было лучшее время в его жизни, — сказала она в «Дейтлайн», программе Эн-Би-Си. — Я была в него влюблена, а он отвечал мне взаимностью.

Больше всего Джессику очаровало, как ловко Чепмен общается с вьетнамскими детьми. Он к каж­дому умел найти подход.

— Я подумала: «Ого, настоящий талант. Всегда приятно посмотреть, когда человек находил общий язык с детьми», — вспоминает она.

Уходя в себя, она мечтала, как они с Чепменом женятся, селятся в пригороде, заводят детей.

К сожалению, Чепмен, уходя в себя, видел совсем другие картины. Христианская вера дала ему такой толчок, о каком и думать было нельзя, но мрачные воспоминания о тех временах, когда он сидел на кислоте и сбегал из дома, так до конца и не стерлись.

Дело происходило в Джорджии, одним прекрас­ным утром 1975 года. В дверь Майлза Макмануса, школьного друга Марка, постучал почтальон и вру­чил ему посылку. Внутри обнаружилась кассета. Майлз сунул ее в магнитофон и услышал знакомый голос.

— Привет, ты слушаешь запись Марка Чепмена.

Тогда это было в порядке вещей. Ни скайпа, ни электронной почты не существовало, и посылка с кассетой была хорошей высокотехнологичной аль­тернативой простому письму. Чепмен рассказал другу о своих музыкальных пристрастиях. В Ленноне он разочаровался, но по-прежнему считал ку­миром Тодда Рандгрена. Одна его песня, «An Elpee's Worth of Toons», прекрасно отражала само­оценку Чепмена: «Портрет безумца... образ мяту­щейся души».

■ ■ ■

За четыре года «Битлз» отыграли более 1400 кон­цертов, в среднем по 350 выступлений в год.

— Как-то мне поднадоело, — сказал Джон телеве­дущему Тому Снайдеру о непрерывном турне. — Мы превратились в открывающих рот мимов.

Все четверо «битлов» жаловались, что не слышат друг друга за воплями толпы, что крайне мешает профессиональному росту. Запершись в студии, они сразу делали мощный рывок вперед, создавая такие сложные вещи, как «Eleanor Rigby» и «Tomorrow Never Knows». Но примитивная концертная аппара­тура тех дней не позволяла исполнять подобные пес­ни на типичном концерте «Битлз».

29 августа 1966 года «Битлз» отыграли последний официальный концерт в Кэндлстик-парк в Сан-Франциско. Забавное обстоятельство: именно там развивалась совершенно иное музыкальное направ­ление, уходящее корнями в свободомыслие психоделики и презирающая конформизм американского запада. Пола тревожила категоричность решения — он считал, что группа не должна терять контакт со своими фанатами.

С точки зрения Эпштейна группа рубила финан­совый сук, на котором сидит. Но за четыре года, прошедшие с того дня, как он уволил Пита Беста и упаковал ребят в костюмы, разительно изменились и «Битлз», и окружающий мир. Брайан в пылу борьбы с собственными демонами потерял возможность от­давать приказы.

С ним или без него, они оставались «Битлз».

■ ■ ■

Чепмен стоял на Семьдесят второй стрит и вспо­минал, как выглядел человек, не так давно севший в такси. Был ли это Леннон? Вполне возможно. Но тут разнесся слух, что Джон вернулся в Дакоту. Марк, отлучавшийся несколько раз, предположил, что они с Ленноном разминулись.

Тем временем у себя в квартире Джон с Йоко дава­ли интервью калифорнийскому радиоведущему Дэйву Шолину. Тот готовил передачу для сети RKO. Речь шла о «Double Fantasy», о трудностях брака и воспита­ния сына. Шолин прекрасно знал, как работает индустрия звукозаписи, и полагал, что авторов такого попу­лярного альбома загоняли в хвост и в гриву. Так что он ожидал, что чета Леннонов воспримет интервью как очередную надоевшую обязанность. Но они вели себя расслабленно, разговор больше походил на простую дружескую беседу. Время летело незаметно — Шолин просидел у Леннонов примерно три часа.

— Я на самом деле обращаюсь к тем людям, кто рос вместе со мной, — сказал Джон про альбом. — Говорю им: «Вот он я. Как у вас дела? Как семья, как дети? Справляетесь потихоньку? Семидесятые не задались, да? Ну давайте попробуем пережить восьмидесятые».

До творческого отпуска, отметил Джон, он актив­но участвовал в общественной жизни — из любо­пытства, сострадания, любви, или потому, что хотел расти и развивать свою систему ценностей. Однако главное послание Джона и Йоко — каждый человек должен стремиться к миру в себе и во всем мире — остается неизменным.

— Я по-прежнему верю в мир и любовь, — сказал он Шолину. — Верю в позитивное мышление. Мы рисуем картину жизни, где нет войн, не просто по­ем о любви и мире, но несем их в себе.

Даже в лучшие моменты Джон не забывал о смер­ти — и пять безмятежных лет с женой и сыном не смогли этого изменить.

— Или мы будем жить, или умрем, — сказал он. — Если умрем, так тому и быть. Если будем жить, значит, надо научиться жить как следует. Если мы будем сидеть и бояться апокалипсиса в виде кра­ха Уолл-Стрит или пришествия Зверя, ничего хорошего из этого не выйдет.

Потом каждое слово, сказанное Джоном в тот ве­чер, изучат под микроскопом и сочтут пророческим.

— Надеюсь, что умру раньше Йоко, — сказал он, — потому что просто не знаю, как жить без нее. Я не сумею.

Разговор быстро ушел дальше. Джон, как и его фанаты, пережил лихие годы, и был рад, что все окончилось благополучно:

— Мы выжили... Изменилась даже карта мира, в будущем нас ждет неизвестность, но мы целы и не­вредимы. А пока есть жизнь, есть и надежда.

Леннон переживал небывалый творческий подъем. Вырвавшись из цепких лап музыкальной индуст­рии, он будто обрел второе дыхание. Все было хо­рошо — и «Double Fantasy», и посиделки с Йоко в студии. Он получал такое удовольствие от записи своих песен и их продвижения, как никогда в годы «Битлз».

— Я не перестану работать, пока не умру и не ля­гу в гроб, — сказал он Шолину. — Надеюсь, этослучится нескоро.

Путь к этому мгновению был тернистым. Разве мог Джон в 1960 году предположить, что спустя двадцать лет будет сидеть с женой-японкой у себя дома в Нью-Йорке и дружелюбно беседовать с ре­портером? Так что и на будущее загадывать смысла нет. Но он ничего не боится, потому что у них с Йоко все замечательно.

Как сказал Джон, они «спешат жить».

■ ■ ■

Работу над первым чисто рок-н-ролльным кон­цепт-альбомом «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» «Битлз» начали еще до последнего своего выс­тупления. Как впоследствии в «The Village Green Preservation Society» группа «Кинкс», в нем был на­лет ностальгии, траур по тому образу жизни, кото­рый стремительно уходил в прошлое — во многом усилиями самих «Битлз». Идея группы, колесящей по деревням и развлекающей одиноких людей, восходила к эпохе, когда музыканты и слушатели сиде­ли в одном кругу. Текст «Being for the Benefit of Mr. Kite» взят с плаката, рекламирующего праздник, ор­ганизованный в девятнадцатом веке Пабло Фанком, первым чернокожим владельцем цирка в Британии. Несмотря на психоделический антураж, здравое зерно было и в «Lucy in the Sky with Diamonds».

Песня родилась в тот день, когда Джулиан Леннон принес из детского сада картинку. Джон хоть практически не занимался сыном, всегда с большим интересом разглядывал рисунки четырехлетнего сы­на. Глазами Джулиана он видел увлечения собствен­ного детства, в том числе «Алису в Зазеркалье» Лью­иса Кэрролла — влияние этой книги заметно во многих его текстах, среди которых «I Am the Walrus». На картинке была изображена девочка с кристаллами вместо глаз. Джон спросил у сына, что это такое.

— Это Люси в небе с бриллиантами, — объяснил Джулиан, имея в виду малышку из его группы по имени Люси О'Доннел.

Поначалу Леннон хотел включить в «Сержанта Пеппера» свою «Strawberry Fields Forever». Но аль­бом и без того был перегружен, так что песня о бла­гословенных днях, когда они детьми играли в «Зем­ляничных полянах», пошла в «Magical Mystery Tour».

— Мы хотели написать о Ливерпуле, — сказал Джон журналу «Роллинг Стоун» в 1968 году. — Я взял и выписал на листочке все благозвучные названия, какие вспомнил... «Земляничные поляны» стоят у меня перед глазами. Еще была Пенни-Лейн и Каст-Айрон Шор... всякие хорошие названия, драйвовые, красивые. «Земляничные поляны» — просто такое место, где обязательно хочется побывать.

Даже в самых мягких работах Леннона всегда за­метна боль. Строка «со мной на дереве нет никого» выражает детскую уверенность Джона в том, что его никто не понимает.

■ ■ ■

Когда в 1967 году вышел «Сержант Пеппер», все четверо «битлов» сменили имидж — стали ярко оде­ваться, отпустили усы и бороды. Повсеместно во­шли в моду круглые очки — только потому, что их носил сам Леннон. На обложке на переднем плане стоят «Битлз» в ярких атласных мундирах, похожих на форму Армии спасения, а за ними — такие лич­ности, как Зигмунд Фрейд, Карл Маркс, Мерилин Монро, Льюис Кэрролл, Боб Дилан, бывший ливер­пульский футболист Альберт Стаббингс. По пра­вую руку Леннона склонили головы «Битлз» разли­ва 1964 года, в темных костюмах, с прическами моп-топ, похожие то ли на восковые фигуры, то ли на призраков.

Леннон просил разместить на коллаже Иисуса Христа. Но после демонстративных сожжений аль­бома в южных штатах ему решительно отказали.

За сиянием обновленных «Битлз» прятались болез­ненные тексты Джона Леннона, с головой ушедшего в самокопание. Его пока что жену Синтию еще ждет публичное унижение, но Джон уже сожалеет о том, как плохо он обращался с женщинами. Например, в песне «Getting Better», навеянной фразой Джимми Никола, не раз звучавшей во время его недолгой рабо­ты с «Битлз», Леннон признает: «С женщиной своей я был жесток / Бил ее и взаперти держал».

— Да, таким я и был, — скажет он потом журналу «Плейбой». — Со своей женщиной я обращался жес­токо, распускал руки. Не мог выразить свои чувства словами, поэтому и бил ее. Я дрался с мужчинами, бил женщин. Вот почему теперь я все время говорю о мире. Самые жестокие люди первыми стремятся к любви и миру. Мы тяготеем к противоположности.

■ ■ ■

С пистолетом в кармане, стоя перед Дакотой в ожидании Джона Леннона, Марк Чепмен листал «Над пропастью во ржи». Он и не пытался скрывать, что одержим Ленноном — ни внешностью, ни пове­дением он не выделялся из толпы фанатов. В первый приезд сюда, с месяц назад, он обошел здание кру­гом, пообщался с охраной, оценил, можно ли заме­тить в окне Джона или Йоко. Но так и не понял, ка­кие из окон ведут к ним в квартиру. Но даже встреть он Леннона на улице, он бы не смог так сходу осу­ществить свою фантазию.

По законам Нью-Йорка нельзя просто зайти в оружейный магазин и купить патроны тридцать вось­мого калибра.

Теперь он был полностью укомплектован. Пона­чалу он хотел было остановиться в YMCA, но тог­да бы в прессе написали, мол, Чепмен жил в деше­вой комнате рядом с наркошами и извращенцами, а это никуда не годилось. «Шератон» — вот его вы­бор. Там портье и коридорный говорили ему «сэр». И видели в нем не какого-нибудь проходимца, а до­рогого гостя.

Даже таксисты принимали его всерьез. Как-то на выходных он перед Дакотой поднял руку, и к нему сразу же рванула машина. Похоже, водитель принял его за обитателя этого дома. Не так уж и нереально, подумал Чепмен, жить рядом с Ленноном.

— Вам куда?

— Гринвич-виллидж.

Водитель свернул в нужном направлении.

— Столько дел, зашиваюсь, — поведал Чепмен.

— Чем занимаетесь?

— Инженер звукозаписи. А работаю над... только обещай никому не говорить.

Таксист кивнул.

— Особый проект. Пол Маккартни и Джон Леннон снова играют вместе. Я как раз был у Леннона, обсуждали технические вопросы.

■ ■ ■

24 августа 1967 года Махариши читал в Лондо­не лекцию о Трансцендентальной медитации. Трое из «битлов» пошли туда как живая реклама и мероприятия, и движения в целом. Джордж явил­ся с женой Пэтти, Пол с подружкой Джейн Эшер, а Джон с Синтией. На следующий день репорте­ры ломанулись всей толпой смотреть, как четверо «битлов», Мик Джаггер и Марианна Фейтфул са­дятся на поезд до Бангора, Уэллс, где должен про­ходить семинар. В толпе Синтия потеряла Джона. Поезд уже отходил, когда один фотограф заснял миссис Леннон, рыдающую на платформе.

Потом она скажет, что в тот самый момент по­чувствовала себя брошенной. Брайан Эпштейн обещался тоже подтянуться, как закончит дела в Лондоне — он договаривался об аренде театра Сэвилл для концерта Джими Хендрикса. Пока «битлы» общались с гуру, домохозяйка Брайана за­метила, что он весь день не выходит из спальни. Встревожившись, она позвала его по имени, по­стучалась, не дождавшись ответа, зашла в комнату, где лежало бездыханное тело тридцатидвухлетне­го менеджера.

Успех в жизни Брайана — раскрутка сети магази­нов, потом превращение «Битлз» в денежный ста­нок — шел рука об руку со стыдом за сексуальную ориентацию. Пока «битлы» экспериментировали с различными веществами, Эпштейн предавался собственным порокам, проигрывал тысячи фунтов за раз в азартные игры, подсел на амфетамины и другие таблетки. Во время турне музыканты часто не знали, где пропадает Брайан, но замечали, что его одолевает депрессия. За две недели до смерти репор­тер из журнала «Мелоди Мейкер» спросил у него, чего он больше всего боится.

— Одиночества, — ответил Эпштейн. — Хотя в известной степени одиночество — дело наших собст­венных рук.

Во время записи «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» Брайан лег в больницу. Но едва альбом вы­шел, он снова с головой окунулся в атмосферу не­воздержанности, чем отличались «битлы» на пике психоделической фазы. Чтобы заснуть, каждый ве­чер он пил успокоительное, карбитрал. Организм настолько привык к лекарству, что Эпштейн принимал максимально допустимую дозу.

Вскрытие показало, что Брайан умер по неосто­рожности, от передозировки снотворного, хотя многие верят, что его саморазрушение дошло до ло­гического финала.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.