Бронзовая посмертная маска

С тех пор, когда Фрэнк видел сожженного мальчика в последний раз, его перевезли в комнату разложившихся тел. Его кожа стала темной, сморщенной и твердой на ощупь, хотя крик на лице был столь же жутким, как в прошлый раз.

Филлинджер рассказал все, что о нем известно. Стройный белый юноша, лет девятнадцати, с каштановыми волосами, он был связан электрическим проводом, избит, подожжен, а затем застрелен в голову из пистолета 22-го калибра. В теле обнаружены наркотические вещества. Его труп бросили неподалеку от железнодорожных путей возле моста Уолт-Уайтмэн-бридж.

Детектив Эллис Верб, расследовавший это дело, проникся симпатией к Фрэнку. Обычное дело – большинство людей были неравнодушны к Фрэнку, простому в общении и дружелюбному.

Но было и еще кое-что. Работа Фрэнка по Анне Дюваль поставила его в новое положение среди членов местного правоохранительного сообщества. Он уже не был просто гражданским лицом, а человеком, который помог раскрыть дело. Верб даже попросил его поговорить с медиумом, объяснив, что полицейским это не позволено. Верб и Филлинджер знали женщину в Нью-Джерси с неплохой репутацией, и когда Фрэнк согласился, договорились о встрече.

В то же самое время Фрэнка начали посещать кошмары о сожженном мальчике. В одном из них юноша встретил чернокожего возрастом за тридцать, в светлой широкополой соломенной шляпе и простом спортивном пальто. Когда они стояли у строящегося отрезка дороги I–95 у аэропорта Филадельфии, мужчина передавал юноше наркотики. В другом сне Фрэнк сам был мальчиком и бегал по складу. В третьем он видел, как мальчика убивают перед домом с террасой.

За два дня до встречи медиум сама позвонила Фрэнку и описала его кошмары, хоть ничего не знала о деле. Когда они встретились, медиум сказала, что ей понадобится что-нибудь металлическое с человека, которого ищут – может, браслет или кольцо, – но оказалось, что на теле не нашли ничего, чем она могла бы воспользоваться. Фрэнк тут же придумал, как помочь.

– А бронзовая посмертная маска юноши подойдет?

– Это будет прекрасно, – ответила экстрасенс.

Фрэнк никогда не делал посмертные маски, но считал, что процесс не может сильно отличаться от лепки. Вместо снятия гипсовой маски с глиняного бюста ему нужно снять ее с того, что осталось от лица сожженного мальчика.

Прежде всего ему пришлось найти материал, чтобы сделать изображение сожженного мальчика. Он не мог залить лицо гипсом, иначе испортил бы вещдок. Филлинджер подсказал, что идею может подбросить Хаскелл Аскин.

Судебный дантист, по совместительству практикующий зубной врач в Брик-Тауншип, штат Нью-Джерси, Аскин ранее осматривал сожженного мальчика. Он обнаружил, что у жертвы короткая язычная ткань, или языковая подвязка, что означает, что он, видимо, говорил с трудом. Аскин заявил полицейским, что, вероятно, следует искать пропавшего человека с дефектом речи.

Аскин предложил Фрэнку попробовать сделать изображение лица при помощи стоматологического альгината – материала, используемого для снятия слепков зубов. Он мягкий, и его легко удалить, когда слепок будет готов, не повредив лицо, хотя нужно накладывать быстро и постоянно смачивать – если он высохнет, то потрескается и распадется на части.

Однажды поздним вечером, когда офис судмедэксперта был не так многолюден, Фрэнк приехал работать, вооруженный пакетом с порошком альгината и пустым ведром. Смешанный с водой, альгинат превратился в вязкую, похожую на черную патоку массу, которую Фрэнк вылил на лицо юноши, а также залил ему в рот.

Через несколько минут альгинат затвердел до желеобразного состояния, и Фрэнк вылил на него гипс. Когда эта корка высохла, он снял ее, положил на стол внутренней стороной вверх, взял мягкий слой альгината толщиной в один сантиметр и аккуратно уложил его в гипсовую оболочку, чтобы она сохраняла форму. Эти два слепка он завернул во влажные полотенца и отправился домой.

Далее нужно было сделать копию альгинатовой маски в гипсе, чтобы отдать ее в литейную мастерскую для выплавки бронзовой посмертной маски. Второй слепок лица юноши – или гипсовый позитив – был создан путем заливки гипса в альгинат, который удерживал форму благодаря первоначальной гипсовой оболочке. Когда гипсовый позитив затвердел, Фрэнк покрыл его несколькими слоями латекса, поверх которого еще добавил гипс, чтобы получить окончательный слепок – так называемую материнскую форму. Эту копию он и повез за город в литейную мастерскую.

Литейщики использовали свой метод, сделав восковую отливку внутри «материнской формы» (третий слепок с лица сожженного мальчика), которую после затвердевания покрыли керамикой. Когда керамику обжигали, воск расплавился и вылился через отверстие. В полость затем залили расплавленную бронзу.

Узнав, что это не коммерческая затея, а попытка опознать сожженного мальчика и найти его убийцу, директор литейной мастерской взял с Фрэнка только за стоимость материалов.

Но все оказалось зря. Когда медиум взяла посмертную маску в руки, та не сказала ей ничего.

Убийца Хэл

– Даже если у меня больше никогда не будет дел, связанных с правосудием, – признался Фрэнк Филлинджеру, – мне будет хорошо от мысли, что я помог идентифицировать Анну Дюваль.

Патолог улыбнулся. Он видел, что Фрэнк страшно доволен своей первой идентификацией.

– Если вас один раз покусает полицейская собака, у вас не будет пути назад, – отозвался Филлинджер. – Вы захотите продолжать работать в поле… как я.

Они заехали на парковку возле университета Тэмпл, штат Филадельфия, где Филлинджер читал лекции по криминологии. Когда он готовил к показу слайды, студенты непрерывным потоком вливались в Брайт-Холл. Это были очень популярные занятия, и даже те студенты, которые не изучали криминологию, приходили послушать его. Он не только знал, о чем говорит, но и умел интересно рассказывать. Сегодня была лекция об убийце из цирка.

Несколько лет назад полдюжины тел юношей были обнаружены в подвале дома в районе ветхой застройки, их полуразложившиеся останки были залиты химикатами. Полицейское расследование и судебно-медицинская экспертиза в конечном счете вывели на русского эмигранта, который любил находить себе жертвы на площади перед цирком. Химикаты, которые должны были разрушить тела, произвели обратный эффект – они сохранили их.

В конце занятия Филлинджер выжидательно посмотрел на Фрэнка:

– Ну?

– Девочка в очках в заднем ряду и другая, ближе к проходу, в розовом, – пробормотал Фрэнк.

Это была игра, в которую они играли каждый раз, когда Фрэнк приезжал с Филлинджером в Тэмпл. Пока патолог говорил, Фрэнк должен был найти двух студентов, которым Филлинджер не нравился, и в конце занятия они сверяли свои мнения. Фрэнк не мог понять, как Филлинджеру во время лекции удается среди сотен выделить нескольких, но у того всегда получалось.

– Думаю, вы правы, – ответил он.

Игра «Кому я не нравлюсь» была одним из многочисленных способов, которыми Филлинджер проверял Фрэнка, чтобы удостовериться в его серьезном отношении к судебной работе. Он попросил Фрэнка самого почитать лекции. И всего через неделю после идентификации Анны Дюваль Фрэнк уже должен был выступать перед Международной ассоциацией по вопросам идентификации, одного из старейших в мире сообществ криминалистов.

– Вам не кажется, что мне сначала следовало бы обзавестись послужным списком? – спросил Фрэнк.

Он считал себя совершенно не подготовленным к тому, чтобы рассказывать о судебной скульптуре, предмете, с которым он и сам только что познакомился.

– Ерунда, – отмахнулся Филлинджер. – Пойдемте пообедаем.

Фрэнк принял предложение по двум причинам. Во-первых, он все еще был смущен своим успехом с бюстом Анны Дюваль и хотел больше узнать о судебной медицине. Во-вторых, человеком, у которого он хотел побольше узнать о ней, был Филлинджер.

Большинство людей называли Филлинджера «Док» или «Убийца Хэл».

Он не был известен так хорошо, как Томас Ногути в Лос-Анджелесе, делавший вскрытие Мэрилин Монро, Роберта Кеннеди и Шэрон Тэйт, или нью-йоркский Майкл Баден, который позднее вскроет Джона Белуши и даст показания на процессе Клауса фон Бюлова. Самым известным делом Филлинджера – по крайней мере где оказались замешаны известные личности – было дело Холи Мэддакс, женщины, которую представитель контркультуры Ира Эйнхорн в конце 1970-х годов убил и держал у себя в квартире в сундуке 18 месяцев.

Однако большинство вскрытий – к 1970-м годам Филлинджер сделал их больше десяти тысяч – касались простых, совершенно неизвестных людей. Еще он давал показания на многочисленных процессах и привлекал полицию к делам, которые, не вмешайся он, так и остались бы нераскрытыми.

Несмотря на то что Филлинджер был всего лишь ассистентом судмедэксперта Филадельфии, к нему относились с глубочайшим уважением. Он во многом походил на персонажа, сыгранного Джеком Клюгмэном в «Кинси, М. Э.». В реальности Клюгмэн, он тоже жил в Филадельфии, частенько приходил пообедать с Филлинджером. Как и Питер Фальк, актер, сыгравший телевизионного детектива Коломбо.

Филлинджер, которому было немного за пятьдесят, делал вскрытия по всей стране и в любое время дня и ночи, минимум сорок операций за неделю. Когда не работал в офисе судмедэксперта Филадельфии, его задействовали по свободным контрактам. На номерной табличке его «сандер-берда» стояли буквы «HOM-HAL».^[3] Работать в офисе судмедэксперта он предпочитал ночью, когда там потише. Для Фрэнка в это время было проще приходить и наблюдать за его работой. Филлинджер сказал ему, что мертвое тело следует рассматривать как «скорлупу души».

Патологи частенько славятся специализацией. Никто не знал колотые и резаные раны так, как Роберт Катермэн. Другой их коллега был асом в определении ран, нанесенных тупыми предметами. В случае Филлинджера это были огнестрельные ранения.

Однажды ночью в комнате для вскрытия у бригады патологов возникла проблема с трупом черного мужчины, застреленного накануне.

– Док, – в конце концов обратился один из них к Филлинджеру, который занимался другим трупом, – я не могу найти пулю. Вижу входное отверстие, но выходного нет, а я не могу найти ее внутри. Она должна быть где-то там.

Филлинджер подошел, быстро осмотрел тело и место, где пуля в него вошла.

– Дайте-ка я вам кое-что покажу, – сказал он.

Филлинджер левой рукой прикрыл глаза, а правую засунул в раскрытую грудную полость трупа. В отличие от коллег Филлинджер работал без перчаток, даже после того как несколько раз подхватывал гепатит С.

«Я лучше ощущаю ткань голой рукой, – сказал он однажды Фрэнку. – Эластичность, поверхностное напряжение и текстура многое говорят мне о теле».

Засунув руку глубоко в тело, он пошарил там, а затем вынул свою голую руку, в которой держал пулю.

– Вот и она.

У Филлинджера были свои причины делиться с Фрэнком знаниями в судебной медицине. Ему был нужен ассистент на контрактных вскрытиях. Он уже привлек к этому Джона Дюранта, детектива из Пенсильвании, и они порой выезжали в семь вечера и возвращались в шесть утра, спали пару часов, потом шли на работу.

Но Фрэнка это не занимало. В его работе фотографа постоянно были крайние сроки, которые частенько в последний момент менялись. Он не мог все это бросить, чтобы помогать резать трупы.

Но как только появлялось время, Фрэнк ходил смотреть на работу Филлинджера. И он присоединился к Филлинджеру и Дюранту, когда они поехали в Ланкастер, штат Пенсильвания, чтобы взглянуть на легендарного Уилтона Крогмэна.

Толщина ткани

Уилтон Крогмэн был одним из самых известных судебных медиков во времена, когда еще мало кто понимал смысл этого термина. Его иногда называли «детектив по костям». Он работал с Элиотом Несом, обучил многих ведущих специалистов в этой области и выступила экспертом-свидетелем в бесчисленных процессах об убийствах. Крогмэн стал известным задолго до того, как Филлинджер начал посещать занятия и появляться на приставных стульях на судебных заседаниях.

В 1939 году он написал для ФБР «Руководство по идентификации человеческого костного материала», короткую работу, ставшую одной из первых важных работ по судебной антропологии в Соединенных Штатах. Его книга «Человеческий скелет в судебной медицине», вышедшая в 1962 году, стала библией для криминалистов на долгие годы. В то время, вероятно, было не больше дюжины людей, которые работали над тем, что в более широких кругах было известно как «идентификация костей». Помимо судебной антропологии, Крогмэн был также специалистом в области расположения зубов, остеологии, расовых признаков, генетики и палеоантропологии. Такая комбинация интересов неизбежно когда-то должна была заставить подумать о возможности «надеть» лицо на череп.

Нельзя сказать, что Крогмэн был первым американцем, который дошел до этого – в 1914 году Дж. Говард Макгрегор из Колумбийского университета попытался восстановить лицо первобытного человека, – но он дал толчок этому виду искусства. «Череп, – писал Крогмэн, – говорит не только о возрасте, половой и расовой принадлежности человека, но к тому же является матрицей живой головы, костной оболочкой живых тканей головы и лица».

Используя череп как основу, можно создать сносную копию лица. Но наука сумела дойти лишь до этого места, и начиная с определенной точки требовался глаз художника. Сам Крогмэн с 1946 года работал с многочисленными художниками – они в основном делали наброски, но было и несколько бюстов.

К концу 1970-х годов его метод стал широко известен. Сначала вытачивается набор деревянных штифтов и укрепляется на черепе, чтобы показать толщину ткани в разных местах. Затем на череп наносится глина, пока не будет получена нужная глубина, и вылепливаются черты лица. После наложения волос делаются фотографии бюста. Неофициально этот способ получил название «правила Крогмэна».

Крогмэн вышел из здания, чтобы встретить Филлинджера и двух его спутников. В свои семьдесят пять лет он занимал должность директора лаборатории в клинике лицевой хирургии Х. К. Купера в Ланкастере.

Долговязый мужчина, одетый в мучнисто-голубую рубашку, при галстуке, редеющие седые волосы гладко зачесаны. У него были большие уши и продолговатая голова, что придавало почему-то импозантности. Несмотря на почти полную слепоту (потерял зрение на правом глазу в 1941 году), Крогмэн был полон энергии и энтузиазма.

Он подошел к посетителям и поприветствовал их.

Филлинджер привез голову и несколько костей с расчетом, что Крогмэн на них взглянет. Все четверо прошли в его кабинет – плохо освещенное старомодное помещение, заставленное темными книжными шкафами и сундуками до потолка. В углу стоял стол, за которым Крогмэн изучал скелеты.

– Я не хочу бросать свою работу, – признался он, выкладывая привезенные Филлинджером кости. Ему пришлось приблизить череп почти вплотную к очкам, прежде чем он сумел его как следует рассмотреть.

Фрэнк припас миллион вопросов. Когда двое ученых наговорились, он попытался не упустить шанс – рассказал Крогмэну, что готовится лепить сожженного мальчика. Объяснил, как восстановил внешность Анны Дюваль, хоть сам и не особенно понимал, что делал, вылепив ее сначала из глины, а потом сделав гипсовую маску.

– Это правильный способ для реконструкции лица? – спросил он. – Кто-нибудь в стране выполняет этот вид работ?

– Чем вы пользовались для обеспечения нужной толщины ткани? – спросил Крогмэн.

Фрэнк не понял вопроса, в чем честно признался.

Крогмэн пояснил, что глубина плоти и мышц, покрывающих череп любого человека, мужчины или женщины, сытого или недоедающего, неодинакова. Когда определена толщина этих слоев, в зависимости от возраста, половой и расовой принадлежности, то они помечаются на черепе. Результаты измерений можно отыскать в нескольких таблицах, самая известная составлена двумя швейцарскими учеными, Коллманном и Бючли, еще в XIX веке. Но они не были первыми, кто изучал этот вопрос, – таким человеком был Герман Велкер.

Немецкий анатом, специализировавшийся на черепах, Велкер очень хорошо в них разбирался. Он даже настаивал, что может сказать, какой из двух черепов принадлежит художнику Рафаэлю, сравнивая их с его автопортретом. Таким же способом немецкий кардиолог и терапевт Вильгельм Хис определил, что выкопанный в Лейпциге череп принадлежит Иоганну Себастьяну Баху, и помог создать бюст, который до сих пор стоит перед городской Томаскирхе.

В 1883 году Велкер изучил тела тринадцати белых мужчин среднего возраста на предмет мягких тканей, покрывающих череп. В 1895 году Вильгельм Хис провел второе исследование и составил таблицу измерений. Если Велкер для определения глубины ткани пользовался обоюдоострым ножом, то Хис применил иглу с резиновым стопором на конце, который поднимался наверх, пока игла не упиралась в кость. Он выбрал пятнадцать точек от линии волос до подбородка, от центра бровей до точки на нижней челюсти. Поскольку кожа от линии волос до затылка остается относительно тонкой и гладкой и зачастую скрыта волосами, она обычно не принималась в расчет при опознании человека, а потому считалось необязательным определять на ней какие-либо точки. Между тем Хис исследовал шестьдесят тел – все самоубийцы – и распределил их по следующим категориям: мужчины от 17 до 40 лет, мужчины от 50 до 72 лет, женщины от 18 до 52 лет.

Спустя три года, в 1898 году, швейцарский анатом Юлиус Коллманн и его земляк, скульптор В. Бючли, дополнили открытие Хиса. Они протыкали каждый череп закопченной иглой в двадцати трех точках от верхней части лба до скул, от середины бровей до верхней части верхней губы. Еще они дали описание трупов по условиям питания: худой, очень худой, упитанный, очень упитанный.

Если не считать сделанных за многие годы легких подработок, обычно связанных с добавлением представителей других рас и с поправками на отклонения в питании от изначальных экземпляров, большинство из которых были выходцами из Восточной Европы, полученные Коллманном и Бючли результаты остались базой, на которой основывались будущие таблицы.

– Различные таблицы перечислены у меня в книге, – сказал Крогмэн. – Я дам вам экземпляр. – Направляясь к книжному шкафу и доставая книгу «Человеческий скелет», он продолжал говорить: – Вам не нужно было делать измерения на черепе, как вы это делали. Вы могли лепить прямо на нем. Череп достаточно прочен, чтобы это выдержать, и у вас не возникли бы погрешности в измерениях.

Крогмэн был знаком с Бетти Пэт Гэтлифф из Оклахомы, она тоже занималась реконструкцией и считалась довольно хорошим специалистом в этой области. Однако Бетти никогда не делала гипсовых форм – она завершала процесс производством глиняного бюста, который затем фотографировала. Потом глину снимали с черепа.

– Но это означает, что потом бюста не остается, – сказал Фрэнк. – Только фотографии. – Для Фрэнка казалось более разумным иметь голову из гипса и раскрашенную, постоянную трехмерную фигуру.

Крогмэн сел за стол и открыл свою книгу на титульном листе.

– Вам следует продолжать работать так, как вам кажется лучше всего, – проговорил он. – Только не забывайте пользоваться маркерами толщины ткани и получать как можно больше информации о черепе. После этого поступайте как знаете.

Перед тем как они собрались уходить, Крогмэн подписал свою книгу для Фрэнка: «Коллеге-искателю в „винограднике“ судебной медицины».

Следуя рекомендации Крогмэна накладывать глину прямо на череп, Фрэнк попросил Филлинджера отчленить голову сожженного мальчика и отчистил ее от оставшихся тканей. Служащий отдела материального снабжения офиса судмедэксперта вынужден был выписать требование об оплате.

– Мы еще никогда такого не делали, – сказал он Фрэнку. – Мы действительно не можем вам предложить больше двухсот долларов.

– Нормально, – ответил Фрэнк.

Когда голова была отчищена и готова к выдаче, Фрэнк приехал на Юниверсити-авеню на своем «харлее» и положил ее в картонную коробку, которую привязал упаковочной веревкой к раме щитка. Герри Уайт наблюдал за ним.

– Смотри, – крикнул Фрэнк, – идеально подошло!

Когда он вернулся на Арч-стрит, уже смеркалось, и несколько проституток собрались на своем обычном месте, усевшись на стенке парковки рядом с гостиницей «Сент-Чарлз». Одна из них несколько раз позировала для Фрэнка, и он никогда не забывал поприветствовать ее.

– Эй! – крикнула женщина, сидящая рядом с ней. Она была одета в длинный африканский бурнус. – Что у тебя в коробке? Что-нибудь для меня?

– Это голова, дорогуша. Хочешь взглянуть?

Она неуверенно улыбнулась:

– Ты больной, парень.

Позади здания имелся промышленный лифт, которым Фрэнк пользовался, чтобы поднять мотоцикл на четвертый этаж. Поставив его в неиспользуемой части верхнего этажа, он отправился к своему верстаку, развязал коробку и вытащил череп.

Лишенный пергаментной кожи – жуткий крик уже было трудно разглядеть, – череп был чистым и гладким, кости – почти белыми. Фрэнк провел рукой по верхней части черепа. По ней шел тонкий распил, который судмедэксперт сделал, чтобы достать мозг, переходивший на лбу в более широкий, почти пятисантиметровый в виде буквы V. Крышка черепа ничем не крепилась, поэтому Фрэнк приклеил ее при помощи клея Элмера, таким же образом укрепил нижнюю челюсть.

Телефон в студии зазвонил. Одной из рекламных компаний, с которыми он работал, понадобились несколько снимков в ближайшие двадцать четыре часа, поэтому Фрэнк отложил сожженного мальчика в сторону. Как бы ему ни хотелось начать работу над бюстом и помочь раскрыть преступление, за это ему платили всего двести долларов. Работа на рекламу занимала минимум времени и приносила до десяти тысяч долларов.

Работая над сожженным мальчиком несколькими ночами позже, Фрэнк поймал себя на том, что дело идет быстрее, чем в случае с Анной Дюваль. Он подумал, что это, вероятно, связано с тем, что он не делал измерений, накладывая глину прямо на череп. К тому же он пользовался таблицами толщины тканей из книги Крогмэна – даже волосы мальчика он вылепил, вместо того чтобы покупать парик.

Однако бюст оказался далеко не так хорош, как бюст Анны Дюваль, и не так естественен. Мальчик вышел почти комической внешности: уши у него торчали, верхняя челюсть выступала вперед, два передних зуба заходили на нижнюю губу, словно у него были большие проблемы с прикусом. Листовки с фотографией бюста были разосланы, однако прошло несколько месяцев без намека на опознание, и дело застыло.

Фрэнк был расстроен, хотя Филлинджер говорил, чтобы он не беспокоился. Они ехали в университет Тэмпл на его еженедельную лекцию.

– Не каждую голову опознают так быстро, как Анну Дюваль, – сказал Филлинджер. – Может, вообще не опознают. Все зависит от того, кто ее увидит. Нужно принимать во внимание большое количество факторов – особенно фактор удачи.

В России

В том же году, что и Уилтон Крогмэн (1903), родился Михаил Герасимов. Они скорее всего не знали о существовании друг друга, но шли очень похожим путем. С детства у них развивалась страсть к останкам древних животных, старинным вещам, а позднее они стали антропологами, делящими свое время между научной работой и помощью в раскрытии убийств.

Сын врача, выросший в пригороде Иркутска, в Сибири, в регионе, богатом останками доисторических животных, молодой Герасимов летом выкапывал из земли кости, а зимой пытался правильно собрать их. Полки в его детской комнате были уставлены находками: здесь были кости древнего носорога и бивень мамонта, лошадиные черепа, лосиные рога и кремневые орудия людей каменного века. К десяти годам он знал о швейцарских анатомах Коллманне и Бючли и даже читал о продолжавшейся дискуссии о том, принадлежит ли череп из Веймара австрийскому драматургу Фридриху Шиллеру (дело, в решении которого его попросят помочь сорок лет спустя).

К двадцати годам Герасимов завел друзей из числа зоологов, археологов и медиков в Иркутском университете и приступил к реконструкции голов. Эту технику он развил в Иркутском музее, а затем в Ленинграде. Будучи одним из немногих ученых, обладающих и художественным талантом, он не нуждался, как Крогмэн, в помощи.

В 1937 году Герасимов выступил перед группой известных ученых в Московском университете, описав свою методику и продемонстрировав несколько выполненных им бюстов. Рядом с каждым стояла фотография, показывавшая, как человек выглядел при жизни, хотя автор заверил собравшихся, что ни разу не взглянул на фото, пока не закончил работу над бюстом.

Поскольку настроение у аудитории было скептическим, Герасимов предложил, чтобы его протестировали. Они выбирают любой череп, а он делает ему лицо. Герасимов понимал, что придется трудно. Выбранный ими череп явно не принадлежал к кавказскому или монгольскому типу, поэтому он решил, что это негроид, представитель расы, с которой он еще не имел дела. С двумя постоянно наблюдающими за ним учеными и не заглядывая в таблицы толщины тканей Коллманна и Бючли, он закончил бюст меньше чем за два часа.

У ученых не было фотографии этого человека, но они располагали его посмертной маской. Это был папуас. Хотя Герасимов выбрал не тот тип волос и маска изобиловала украшениями – лоб выложен перламутром, нос проткнут кабаньим клыком, а уши массивными серьгами, – сходство было безошибочным.

Слушателей все же не удалось полностью убедить.

– Это всего лишь совпадение, – говорили они, – папуасы в любом случае похожи друг на друга.

Перед самым началом Второй мировой войны Герасимов получил первое задание, связанное с судебной медициной. В лесу возле Ленинграда были найдены кости, явно человеческие, однако возраст, пол и причина смерти были неясны. Председатель суда готов был закрыть дело, когда один из следователей обратился за помощью к Герасимову.

По зубам и открытым соединениям костей черепа Герасимов определил, что жертве примерно тринадцать лет. Определить пол было труднее, хотя большой сосцевидный отросток височной кости – выпуклость на кости позади уха, – а также относительно крупная нижняя челюсть и выступающие надбровья привели его к выводу, что это мальчик. Отметины от рубящего орудия на правой части головы, прямо над сосцевидным отростком, заставили Герасимова точно определить, что мальчик был убит.

Герасимов попросил следователя просмотреть сообщения о пропавших людях, не обнаружится ли там информация о мальчике лет тринадцати, невысокого роста, коренастом, с выдающимся назад затылком и короткими светло-рыжими волосами. Затем он приступил клепке бюста.

Таблицы Коллманна и Бючли не касались детей, поэтому Герасимов проделал собственные измерения. Просмотрев многочисленные рентгеновские снимки черепов мальчиков от девяти до тринадцати лет, он установил толщину тканей. Он снабдил мальчика вздернутым носом и пухлыми щеками, высоким лбом, толстой верхней губой и слегка оттопыренными ушами.

Через некоторое время у следствия появилось имя мальчика, который отсутствовал несколько месяцев, хотя родители заявили, что он часто убегает. Поскольку у правоохранительных органов не было сходного случая, который можно было использовать как прецедент, они не знали, что делать дальше. Судья и следователь опасались показывать бюст родителям, которые еще не знали, что их сын, возможно, мертв. Из-за потрясения они могли оказаться неспособными его как следует опознать. Следователь предложил предъявить фотографию бюста, который выглядел очень реалистично, вместе с несколькими другими.

В присутствии Герасимова родители опознали в фотографии бюста своего сына. Он выглядел настолько реалистично, что отец отметил качество пальто, которое было на нем, сказав, что сын, должно быть, не нуждается в деньгах.

Герасимов так и не узнал, чем закончилось дело. Оно тянулось еще два года, а он уже был всецело поглощен тайной Валентины Косовой.

Будучи замужем и на восьмом месяце беременности, Косова вдруг исчезла. Спустя несколько месяцев в лесу возле ее дома были обнаружены части скелета, и все посчитали, что это она. Мужа Косовой допросили и отпустили. Тут-то и пригласили антрополога.

Герасимов получил голову по почте и позволил открыть ящик одному из ассистентов. На дне, в конверте, который он не стал открывать и положил в сейф, была фотография Косовой.

Изучив череп, антрополог определил, что он принадлежит женщине лет двадцати пяти. Поскольку отсутствовала нижняя челюсть, Герасимов отправился искать похожую голову. Осмотрев более трех сотен образцов в антропологической коллекции Российской Академии наук, он нашел один «с нужной общей шириной трохлеи, расположением зубов, массой и формой нижней челюсти». Образец не был идеальным, но это было лучшее, что имелось в распоряжении Герасимова.

Завершив реконструкцию, он достал из сейфа фотографию. Снимок сделали, когда Косовой было примерно шестнадцать лет, но бюст явно ему соответствовал. Два свидетельства, похоже, подтверждали это: возраст костей и заявления нескольких подруг, что на одном из верхних передних зубов у нее была золотая коронка – она была обнаружена и у черепа.

Получив такую информацию, следователь вновь допросил мужа Косовой, и тот в конце концов признался, что убил ее.

Герасимов участвовал более чем в сотне судебных дел, вернув лицо неизвестным. Но основное время он посвятил реконструкции лиц очень известных личностей.

Однажды к нему обратился коллега, который хотел доказать, что имеющийся у него череп принадлежит матери Федора Достоевского, Марии. Герасимов доказал. В скором времени власти воспользовались талантом Герасимова, чтобы дать лица давно почившим известным русским деятелям. Одной из первых работ по этому заказу была реконструкция головы Тамерлана, великого и безжалостного воителя XV века, потомка Чингисхана и основателя империи Тимуридов.

В 1941 году могилу Тамерлана, где он покоился с несколькими сыновьями и внуками, вскрыли, и Герасимов был назначен руководить снятием надгробных плит, извлечением тканей и костных фрагментов, а также их консервацией. И он должен был сделать портреты знаменитых воинов.

Готовясь к столь ответственной работе, Герасимов прочел о Тамерлане все, что мог найти, – не только ради информации, например, о старых ранах, чтобы подтвердить, что скелет принадлежит именно этому человеку, но и любых упоминаний о его возможной внешности (с которыми он впоследствии будет сверять окончательный вариант бюста).

Легенду о завоевателе Центральной Азии знают все. И хотя во многих материалах говорится о его богатстве и о том, что он был известен от Китая до Европы, его внешность упоминается лишь мельком, к тому же тексты противоречат друг другу. Когда бюст был готов, перед скульптором предстал человек, сочетающий в себе все вообразимые качества – порочный, с окладистой рыжей бородой, с устрашающим выражением на лице.

Спустя двенадцать лет Герасимов должен был вылепить лицо русского самодержца с еще более страшным именем – Ивана Грозного, похороненного в Архангельском соборе Кремля.

Герасимов прочел многочисленные документы, в которых говорилось, что Иван был сложной натурой, «выдающейся и значительной», и при этом кровавым и жестоким деспотом, однако он не хотел, чтобы многочисленные литературные и художественные описания царя были помехой для реалистической реконструкции. По этой причине, как и в случаях со многими другими бюстами, он сначала вылепил одну половину лица, чтобы по другой половине черепа можно было судить, как у него получилось.

Бюст Ивана Грозного, как и в случае с Тамерланом, казалось, подтвердил бытовавшее мнение о царе, и только Герасимову было известно, какую важную роль сыграло художественное допущение. Он сам в книге «Искатель лиц» признался, что был столько же художником, сколько ученым. «Лицо было жестким, властным, несомненно умным, но жестоким и неприятным из-за вислого носа и тяжелого подбородка, – писал он. – Нижняя губа выпячена, показывая неправильный прикус зубов, черты лица подчеркивались мощной шеей и массивным торсом».

В 1950-х годах Герасимова сделали руководителем вновь созданной Лаборатории пластической реконструкции в Российском этнографическом институте в Москве. В течение многих лет студенты непрерывно задавали ему два вопроса. Первый: «Можно ли воссоздать из лица череп?» «Никогда, – отвечал он, – поскольку череп предоставляет намного больше информации, чем лицо». И второй: «Возможно ли, глядя на череп, представить себе лицо?» «Да, – отвечал он, – но это приходит с опытом».

– Обычно считают, что все черепа более или менее похожи, – говорил он им. – Но это не так. Абсолютно одинаковых черепов нет и не может быть.

Стена из черепов

1980 год

Анны Дюваль хватило, чтобы Фрэнка заметили. Из полицейских управлений нескольких штатов начали звонить с просьбой помочь, хотя это было проще сказать, чем сделать. Или скорее ему было проще сказать, чем заполучить головы.

Лишь немногие полицейские управления имели право и возможность отделить голову от туловища и очистить ее от тканей, прежде чем отправить по почте Фрэнку. Филлинджер сказал, что в офисе судмедэксперта Филадельфии могли бы время от времени подготавливать для него черепа, но кто-то все же должен сначала отрезать голову. Столкнувшись с таким препятствием, многие полицейские управления оставили свои попытки.

Джон Дюрант, детектив из графства Монтгомери, который ездил вместе с Фрэнком и Филлинджером к Крогмэну, прислал голову человека, чей разложившийся труп был найден висящим на дереве в городе Уайтмарш, штат Пенсильвания. Из полиции Белль-Глэйда, штат Флорида, он получил череп мужчины, убитого и брошенного на берегу канала.

Филлинджер продолжал всячески поддерживать Фрэнка и прислал ему третью работу – первую после сожженного мальчика. Подозревали, что утопленник, обнаруженный в реке Делавэр, был с русского судна «Коринф», которое затонуло после вспыхнувшего на нем пожара. Российские власти не особо сотрудничали с офисом судмедэксперта, поэтому там не знали, числится пропавшим кто-то из моряков или нет, и если так, то какова их расовая принадлежность. Человек, в котором подозревали русского, был монголоидом или азиатом. Поскольку Фрэнк никогда не работал ни над кем, кроме кавказцев, он отправился за подсказками в музей Мюттера.

Этот маленький музей располагался в Филадельфийском медицинском колледже. В XIX веке город был известным центром медицины с больницами, медицинскими школами с патологической и анатомической коллекциями, которые называли кабинетами. Один из них принадлежал Томасу Денту Мюттеру. Уйдя на покой в 1856 году с должности профессора хирургии, Мюттер подарил свою солидную подборку медицинских экспонатов колледжу.

Большинство людей посещали музей, чтобы увидеть диковинки, человеческие уродство и ненормальность: знаменитых сиамских близнецов Чанга и Энга, зародышей в бутылях, желудок размером с двигатель автомобиля и мыльную даму – женщину, умершую в 1792 году, чье тело не разложилось, а законсервировалось жировоском благодаря процессу гидролиза жира в сырой почве, который, подобно мылу, обволок ее тело. Фрэнка же интересовали только черепа.

Он проходил через мраморное фойе Дома изящных искусств и направлялся мимо главной лестницы и обшитой деревянными панелями библиотеки в заднюю его часть – именно там располагался музей. Не обращая внимания на экспозицию жертв убийств и акушерских инструментов – хирургических щипцов, зеркальных расширителей и маточных колец, – шел к восточной стене мезонина. Почти половина ее была уставлена черепами числом сто тридцать девять.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: