К чему призывают нас святые? 28 глава

– На таковую капитуляцию я не согласен, ибо известно мне было о великом недостатке у французов в порохе и провизии. И тем более не могу на нее согласиться, что в оной не упомянуто имя Императора Всероссийского!

Не взяв во внимание возражения российского офицера, Фрелих небрежно заметил:

– Войскам вашим назначаю квартиры в Фано и Сенегале с возбранением вступать им в Анкону.

Более унизительных слов Николай Дмитриевич Войнович не слышал за всю свою жизнь. Но австрийцы на этом не остановились. В ночь на 4 (15) ноября они попытались ввести в гавань свои лодки. В ответ на демарш союзников Войнович послал в гавань отряд своих судов под командованием лейтенанта М. И. Ратманова, чтобы на рассвете на кораблях и моле поднять российские флаги. Командир десантного отряда капитан-лейтенант Ф. Мессер, после выхода из крепости французского гарнизона, переправил на судах в гавань 50 человек и выставил вместе с австрийскими караулы на моле, кораблях и магазинах.

Действия русских пришлось не по душе союзникам. Прислав в гавань крупный отряд войск, они силой заставили сдать оружие двух российских гренадеров и вместе с офицером арестовали их. На следующий день австрийцы спустили российские флаги и подняли свои. Оскорбленные русские командиры отправились к генералу Фрелиху доложить о случившемся. Но тот невозмутимо ответил:

– Я не приказывал своему офицеру усиливаться, а лишь отдал распоряжение снять ваших часовых, ибо в подписанной капитуляции сказано, что крепость сдана войскам императора австрийского[591].

6 (17) ноября российский десант окончательно будет вытеснен из крепости. Так отблагодарили «верные союзники» за поданную им руку помощи.

5. ЗАВЕРШЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ

Эскадра Ушакова шла под полными парусами. Скрип снастей и порывистый теплый ветер, свистящий сквозь ванты, наполняли душу боевого адмирала радостным чувством. Это была его стихия. Здесь были его дом и семья. И не случайно среди матросов и даже офицеров часто можно было услышать: «Батюшка наш Федор Федорович!», «Отец родной». Ушаков об этом знал и тем гордился. Он и сам говаривал своим командирам:

– Запомните как непреложное правило, что командир над кораблем почитается защитником других и отцом всего экипажа!

Нам, ныне живущим, трудно представить, почему в крепостнической России, где человека можно было продать, обменять на вещь и втихую даже запороть насмерть, командиры-дворяне, испытавшие на себе тяготы войны, столь бережно, порой трепетно относились к простым солдатам и матросам. При этом нижние чины были кротки и послушны, а в бою – храбры и отважны. И не дубина заставляла их идти в бой и сражаться за чужую землю, как за свою собственную, а истинная православная вера. Именно этим отличались они от европейских вояк. Именно единение в вере и рождало это священное воинское братство адмиралов, офицеров и матросов, хотя в государственной иерархии офицер оставался дворянином, а матрос – холопом. Конечно, были и исключения, но были Суворов и Ушаков, были их последователи и ученики, и именно они определяли сущность российского воинства.

Русско-турецкая эскадра шла в Мессину на помощь контр-адмиралу Нельсону. Ушаков стоял на мостике «Св. Павла». Его обветренное лицо обдувал ласковый средиземноморский бриз. И посреди этого великолепия казалось, что нет никакой войны; по крайней мере, очень хотелось, чтобы ее не было. Хотелось и нам – русским морякам конца XX столетия, чтобы в Средиземном море не было военного противостояния.

Неоднократно бывая в этих водах и иногда на несколько минут всплывая из подводных глубин, мне всегда казались эти места райскими. Среди окружающего великолепия наш атомоход выглядел инородным телом, равно как и американские авианосцы и субмарины не украшали средиземноморский ландшафт. Но то были лишь абстрактные мысли уставшего от длительного похода подводника. Иллюзии исчезали, когда над головой захлопывалась крышка верхнего рубочного люка. Очевидно, и мысли Федора Федоровича не надолго отрывались от реальностей продолжавшейся войны.

Известия о появлении в Средиземном море большого франко-испанского флота Ф. Ф. Ушаков получил от капитана А. Балля, возглавлявшего блокаду Мальты. Немедленно выйти на помощь союзникам Ушаков не мог из-за отсутствия продовольствия и десантных войск. Да и собственная эскадра нуждалась в ремонте. Но ситуация была угрожающей. Федор Федорович был вынужден отозвать от Анконы контр-адмирала Пустошкина и срочно набирать десантное войско. Турецкое правительство, напуганное тем, что неприятельский флот собирается идти к Египту на помощь генералу Бонапарту, также дало повеление Кадыр-бею следовать вместе с Ушаковым. В результате 24 июля (4 августа) русско-турецкая эскадра в составе шести кораблей, трех фрегатов, четырех авизов российских и четырех турецких кораблей, корвета и кирлангича вышла из Корфу в Мессину, имея на борту 3 000 человек албанских войск.

Направляясь на соединение с Нельсоном, Федор Федорович уже мало верил в то, что союзники ведут войну с той же благородной целью, что и российский император, но все же надеялся на взаимодействие в борьбе против франко-испанского флота и во взятии Мальты. Сомнение закралось в душу после взятия Неаполя. Тогда он писал В. С. Томаре: «Русским войскам во всем королевстве Неаполитанском не знают, как приписать честь, называют их божественным ниспосланием к их избавлению. Англичане только хитрят и чужую честь взятия Сант-Ельма себе присваивают. Даже капитуляцию крепости на себя написали, да и прежде делали только одно помешательство... Они стараются всякого больше отвлекать от деятельностей... не могучи успеть в своих предприятиях. Сколько разных требованиев мне прежде было наделано, но я исполнял все по обстоятельствам и то, что было полезно... теперь же не знаю, с которой стороны желания их до самого Государя Императора доходят»[592].

А в это время в Палермо за сутки до прибытия соединенной эскадры к берегам Сицилии израненный британский контр-адмирал приносил свои поздравления королеве Марии-Каролине по случаю ее дня рождения. Тогда же из рук короля он получил грамоту на княжество Бронте, с годовым доходом 18 тысяч дукатов, лежащее у подошвы горы Этна, а также золотую шпагу, осыпанную алмазами с письмом Его Величества, что «Отец Его Карл Третий дал завещание, чтоб сия шпага, коею он завоевал Неаполитанское королевство, употребляема была Его Наследниками или же военачальниками, коим от них поручено будет защищать королевство от неприятеля»[593]. Не были забыты и «заслуги» Эммы Гамильтон в освобождении неаполитанской столицы. Королева поднесла ей свой портрет в украшенной бриллиантами рамке с дарственной надписью. Пообещали наградить и русского офицера Белли...

После бала Нельсону было представлено письмо от его сиятельства генерал-фельдмаршала графа Суворова, написанное им 25 июля (5 августа), в котором тот просил своего союзника – британского адмирала – прислать для блокады Генуи отряд судов. Ситуация на севере Италии складывалась трагически для французов, последний оплот – Генуя находился под угрозой. И чтобы пресечь подвоз к порту войск и припасов, необходимо было заблокировать все побережье, о чем и просил Суворов Нельсона.

В Генуе располагались французские войска во главе с генералом Моро, который обосновал там свою главную квартиру после поражения при Алесандрии. 7 (18) июня он предпринял попытку атаковать союзные войска, чтобы соединиться с армией генерала Макдональда. Но и здесь Суворов опередил талантливого французского военачальника, наголову разбив Макдональда. Моро пришлось отойти на прежние позиции и разместить войска в генуэзских предместьях около Савоны и в заливе Вадо, куда без помощи кораблей было трудно подойти. Нельсон же, призвав к себе на следующий день российского посланника Акима Лизакевича, просил передать Суворову его извинения, что кроме отправленных к Генуе трех кораблей, фрегата и двух кутеров, он не может отрядить туда других судов. И в заключение беседы сказал:

– Я думаю, господин посланник, что прибывающий в Мессину адмирал Ушаков со всей своей эскадрой не замедлит отрядить дивизию кораблей к Генуе.

Нельсон не ошибся. Адмирал Ушаков, прибывший в Мессину 3 (14) августа, сразу же распорядился направить к Генуе отряд из двух линейных кораблей и двух авизов под командованием П. В. Пустошкина, получившего чин вице-адмирала. Одновременно по просьбе неаполитанского короля Ушаков отправил в Неаполь отряд из трех линейных фрегатов во главе с капитаном 2 ранга Сорокиным «для наблюдения тишины и спокойствия в рассуждении неутвердившегося еще в верности народа».

Вскоре Федор Федорович получил рапорт от однокашника по Морскому корпусу, своего давнего товарища вице-адмирала П. К. Карцова, также 3 (14) августа прибывшего в Палермо с эскадрой, посланной вице-адмиралом Макаровым с Балтийского моря. В рапорте Петр Кондратьевич сообщал, что вверенная ему эскадра состоит из трех кораблей «Исидор», Азия», «Победа» и фрегата «Поспешный», с которыми он 1 (12) июня вышел из Портсмута в Гибралтар для сопровождения британского конвоя. От длительного перехода и некачественной пищи на кораблях оказалось 600 человек больных «скарбутной» болезнью (очевидно, цингой), потому и остановился он в Палермо, ожидая прибытия туда адмирала.

На следующий день произошло событие, по существу, решившее участь французских войск в Северной Италии. В сражении при Нови Суворов разгромил армию генерала Бартеломи Жубера. Около 7 000 человек вместе с командующим осталось лежать на поле боя. Общий же урон неприятеля вместе с ранеными и взятыми в плен, по признанию самих французов, «простирался до 20 000»[594].

Сражением при Нови завершился Итальянский поход. Всего четыре месяца потребовалось русско-австрийским войскам, чтобы освободить Северную Италию. Имя А. В. Суворова гремело по всей Европе. Итальянский народ восторженно встречал победителей. Ликовали и союзники. В лондонских театрах о Суворове читались стихи, а публика считала за честь приобрести портрет русского фельдмаршала. Нильский герой, Горацио Нельсон писал А. В. Суворову: «Меня осыпают наградами, но сегодня удостоился я высочайшей награды - мне сказали, что я похож на Вас».

В самой Франции с тревогой ожидали скорого и неизбежного вторжения союзных войск в пределы Республики со стороны Лигурийского побережья. Но, в то время, когда Суворов освобождал Северную Италию, за его спиной английские дипломаты сумели внушить российскому императору мысль о необходимости сбора всех русских войск в Швейцарии, чтобы оттуда они под командованием Суворова начали поход на Францию. В результате 6 (17) августа победоносные русско-австрийские войска, к удивлению французов, прекратили их преследование и отошли на исходные позиции, занимаемые до сражения.

За двести лет, минувших со дня знаменитого перехода А. В. Суворова через Альпы, о причинах вывода русских войск из Италии в Швейцарию было уже сказано немало. Однако и сегодня остается не до конца раскрытым механизм принятия этого решения. Попытаемся с помощью новых документов разобраться в том, как же все происходило на самом деле и дополнить хронологию событий отдельными достаточно интересными подробностями.

Итак, в апреле 1799 года с началом успешных действий российско-австрийских войск под командованием фельдмаршала Суворова в Северной Италии начался вывод значительной части французских сил из Голландии и Нидерландов. Для британского военно-политического руководства это было весьма кстати, ибо таким образом появлялась реальная возможность обезопасить себя со стороны Франции и получить другие преимущества, связанные с возможным приобретением голландского флота и улучшением условий морской торговли на Балтике.

Здесь необходимо отметить один важный момент. С некоторого времени английская дипломатия хорошо освоила очень удачный прием: заводить себе «друзей» и направлять их усилия для достижения своих целей. Ярчайшим примером тому служит вооруженное участие России во второй коалиции против Франции (в чем ниже мы воочию убедимся).

Для этих целей в британских правящих кругах возник план проведения десантной операции на побережье Голландии с участием английских и российских войск. В связи с этим лорд Гренвиль 22 апреля (3 мая) отправил секретную депешу английскому посланнику в Санкт-Петербурге – кавалеру Карлу Витворту с повелением короля Георга III предложить Павлу I план указанной операции, «полагаясь благонадежно на продолжение того усердия, которое в такой отменной степени оказал Император Российский по общему делу»[595]. На самом же деле Англия намеревалась цинично использовать благородные устремления российского императора для достижения своих военно-политических целей.

Следуя указаниям своего кабинета, Витворт представил российскому императору соображения по поводу планируемой экспедиции в Голландию и обратился с просьбой выделить для участия в ней российские войска численностью 40–45 тысяч человек, оговорив при этом, что на основании Запасного (Субсидного) трактата, заключенного между Россией и Англией 18 (29) декабря 1798 года, перевозка войск морем и содержание их должны осуществляться за счет Англии.

Характерно, что переговоры по этому вопросу велись в тайне от австрийцев, ибо, как считали в британском министерстве, «беспрестанная их зависть о всем, что может сколько-нибудь служить к приращению прусского влияния на Севере Европы, весьма вероятно понудила бы их, ежели не препятствовать сему намерению, то по крайней мере расславить оное таким образом, что Франция могла бы встревожиться и, усилясь в той части, ослабить ту силу, которую иначе вывела бы она против австрийских действий со стороны Швейцарии или Италии»[596].

Павел I поддержал предложение Англии и обещал выставить для голландской экспедиции 17 593 человека сухопутных войск, шесть линейных кораблей, пять фрегатов и два транспорта. Англия, со своей стороны, обязалась выставить 8 000 – 13 000 человек своих войск[597]. Вскоре началась и практическая реализации намеченного плана десантной операции.

Одновременно англичане в недрах своего кабинета стали готовить изменения и в общем плане кампании в Европе. 28 апреля (9 мая) лорд Гренвиль отправил посланнику в Вене – Мартону Идену депешу, в которой рекомендовал ему предлагать австрийцам «план совсем другого рода», суть которого состояла в нанесении удара по Франции со стороны Швейцарии, так как именно там, по их мнению, французская граница была менее всего укреплена и население враждебно относилось к Революции. В этой связи относительно дальнейшего использования российских войск, находящихся в Италии, отмечалось: «... явственнее становиться польза от употребления сих войск в Швейцарии предпочтительно всякому другому назначению»[598].

Швейцарию французы захватили в апреле 1798 года. Тогда Директория под предлогом противодействия «проискам бернской аристократии», радушно принимавших французских эмигрантов, ввела туда свои войска и нанесла поражение швейцарцам, которые упорно и мужественно сопротивлялись, но были вынуждены уступить силе. Вместо тринадцати кантонов, составлявших прежнее государство, французами была создана Гельветическая республика, которая использовалась Францией прежде всего как источник финансовых и других материальных ресурсов. Женева, как важнейший транзитный пункт торговли, была присоединена к Франции и стала главным городом департамента Монблан. Так, по выражению известного французского историка Минье, «Швейцария перестала быть общей преградой и стала большой дорогой Европы»[599]. Следовательно, Швейцария уже изначально рассматривалась союзниками как основной «плацдарм» для наступления на Францию.

Любопытно, что в это же самое время, в первой половине мая, к Павлу I, «яко монарху, столь бескорыстное участие в нещастиях Франции принимающему», прибывает эмиссар от Людовика XVIII – некто маркиз де-ла-Мезонфор с планом восстановления французской монархии посредством одного из пяти директоров – Барраса[600].

Из всего сказанного французским эмиссаром следовало, что Людовик XVIII с войсками генерала Пишегрю и ополченцами из числа противников Республики на границе Франции и Швейцарии хотел присоединиться к русским войскам и идти на Париж.

Неожиданное известие маркиза де-ла-Мезонфора заставило Павла I и его кабинет серьезно задуматься. Беспредельно доверяя Англии, Павел I немедленно дал поручение вице-канцлеру В. П. Кочубею сообщить обо всем британскому посланнику и провести с ним переговоры относительно плана Барраса.

Господин Витворт, со своей стороны, воспринял слова Кочубея с нарочитым сомнением, заявив, что «мало вверяться можно на планы, эмигрантами представляемые, которых, в отличии от России, министерство английское тысячами видело». Однако предложение французов вполне соответствовало стратегическим замыслам англичан. Поэтому при обсуждении деталей возможной операции по плану Барраса у британского посла появилась в нем заинтересованность и он даже не преминул высказать уверенность в том, что двор его не замедлит выплатить 1,5 миллиона ливров, затребованных французским королем, «лишь бы план предлагаемый имел каковой вид вероятия», и добавил, что с генералом Пишегрю английское правительство «обо всем давно уже согласилося и доставило ему денежные способы»[601]. Следовательно, англичане уже имели предварительную информацию о намерениях Людовика XVIII, что впоследствии полностью подтвердилось.

А далее события на политическом арене развивались следующим образом. Павел I, по согласованию с Англией и Австрией, планировал направить в Швейцарию корпус под командованием генерал-лейтенанта А. М. Римского-Корсакова. Во исполнении этого намерения 17 мая 1799 года Павлом был подписан рескрипт на имя генерала, в котором он излагает свои «виды на Швейцарию», состоявшие в том, «чтобы по изгнании из оной французов, восстановив во всей силе прежнее и веками существовавшее ее правление, заключить с оным союз»[602]. А 27 мая Римскому-Корсакову был послан очередной рескрипт, с конкретным планом действий, который предполагал «решительное назначение» его корпуса в Швейцарию с присоединением к нему корпуса генерал-лейтенанта М. В. Ребиндера, которым, в свою очередь, до недавнего времени командовал генерал-лейтенант И. И. Герман (Впоследствии этот корпус будет направлен в Италию для защиты неаполитанского короля). Суть этого плана, согласно рескрипта, состояла в том, чтобы, проходя через владения курфюрста Баварского, обезоружить его войска численностью 7–8 тысяч человек и далее следовать в Швейцарию, которая к тому времени должна была уже быть очищена австрийскими войсками эрцгерцога Карла, и совместно с ним осуществить вход в пределы Франции. При этом сам он должен был наступать через Франш-Конте, а эрцгерцог Карл с 30 или 40 тысячами своей 115-тысячной армии – через Гюнин и Бефорт, оставив на правом фланге войска принца Фердинанда Виртембергского. Оставшаяся часть австрийского войска должна была соединиться с корпусом генерала Готца и под общим командованием эрцгерцога Иосифа следовать на соединение с итальянской армией[603].

28 мая (8 июня) Лорд Гренвиль сообщил К. Витворту, что на основании обязательств, взятых на себя российским и британским монархами, «окончательная резолюция королевская о употреблении сего (российского. – Авт.) войска к освобождению Швейцарии, и чтоб оттуда оно сделало впечатление на Францию, сообщена от кавалера Мартона Идена (английский посол в Вене. – Авт.) господину Тугуту (министр иностранных дел Австрии. – Авт.), который изъявил согласие венского двора на сей план». Затем Гренвиль указал Витворту, чтобы он дал понять российскому руководству, чтобы оно, в свою очередь, обратило «особенное и немедленное внимание» на то обстоятельство, о котором только, якобы, «упоминаемо было в сообщениях с двором венским». Мысль, высказанная Гренвилем, достаточно пространна, но она заслуживает того, чтобы ее привести полностью. Итак он пишет: «Нынешнее течение успехов как в Швейцарии, так и в Италии, кажется, подает весьма великую вероятность к скорому изгнанию французов из обеих тех государств, которая вероятность тем больше, что при теперешних обстоятельствах войны успех в одном из тех пунктов, кажется, почти обеспечивает совершение другого. Ежели сие по щастию случится, то российская армия в Швейцарии направит свой поход в Франшконте, коей провинции границы почти открыты. Но вспомогательное войско российское, находящееся теперь в Италии, было бы там уже не нужно, ибо нельзя сомневаться, что по прогнании единожды французов за Альпийские горы, силы императоров и короля сардинского будут изобильно не допустить до нового нашествия на Италию, а особливо когда превосходство флота Его Величества (короля Великобритании. – Авт.) будет сохранено в Средиземном море, как в том нету сомнения. Если бы тогда можно было с согласия Австрии присоединить сию российскую силу, полагая оную в 20 000 человек, к идущей вперед армии, составленной из 45 000 россиян, состоящих на содержании Его Величества, и если бы фельдмаршал Суворов был наставлен и уполномочен принять на себя команду всей армии, щитая оную тогда только в 60 000 человек, когда правое крыло армии было бы между тем так подкреплено армиею Эгрц-Герцога, а левое такою частию австрийских и пиемонтских войск, которая была бы достаточна к осаде Бриансона и порта Баро или иных каких крепостей по благорассуждению фельдмаршала Суворова для защиты его левого крыла, то кажется, весьма можно надеяться, что такая операция сопровождена будет не только большими, но и решительными успехами». При этом Гренвиль высказал уверенность в том, что роялисты Франш-Конте поднимут восстание и распространят свое влияние и на центр Франции. «Легко представить российскому министерству, – продолжает Гренвиль, – что для исполнения сего великого плана, который обещает предать в роды родов славу разных государей, тем занимающихся, и который, кажется, подает справедливую надежду к скорому и прочному восстановлению мира, нужно будет, чтоб император российский, как в том нет сомнения, получил согласие двора венского на такое употребление фельдмаршала Суворова и российского войска под его командою»[604].

Посмотрим теперь, что же за этим последовало. Не далее как 26 июня, в самый разгар боев в Северной Италии, Павел I направляет в Вену рескрипт графу А. К. Разумовскому, в котором, ссылаясь на предложения, изложенные в вышерассмотренной депеше лорда Гренвиля, сообщает, что «План сей, касательно нанесения ударов неприятелю внутри владений его, совершенно соответствует мыслям НАШИМ». Наивно полагая, что австрийцы ничего не знают о новом плане, российский император предписывает своему послу «с крайней осторожностию и по предварительном соглашении о взаимных поступках с кавалером Иденом сделали из оных употребление у барона Тугута, распространяя откровения ваши по мере, как вы находить будете министра сего более или менее склонного к соображениям, соответствующим вышеупомянутым предположениям НАШИМ и Короля Аглицкого; ибо ежели не разделял бы он одинакового мнения, то по крайней мере не нужно безвременно открывать ему плана, которому по справедливому или неосновательному, но довольно общему заключению об упорстве его и крайней привязанности, даже до упрямства простирающейся, к видам своим, он сопротивляться может, и лучше уже будет оный в полне ему изложить тогда как, ежели Богу угодно будет, оружие союзников, увенчаяся новыми успехами, дело дойдет до подлинного исполнения намерений НАШИХ»[605]. В качестве небольшого дополнения к основному содержанию Павел I высказал свое мнение о нежелательности присутствия в российской армии французских принцев. Однако французскому королю, в соответствии с проектом, представленным Мезонфором, все же рекомендовано было немедленно отправиться на границы Франции.

Теперь становится совершенно понятным, что депеша британского внешнеполитического ведомства к своему послу в Петербурге К. Витворту от 28 мая (8 июня) является неопровержимым доказательством того, что именно англичане явились инициаторами вывода российских войск во главе с А. В. Суворовым из Италии в Швейцарию. Но, как бы там ни было, Павел I согласился на этот план, предпочтя политическую конъюнктуру военно-стратегической целесообразности в наступлении на Францию через генуэзскую Ривьеру, как предполагал Суворов. При чем, принятие этого рокового решения произошло без всякого давления со стороны Австрии.

Быстрое продвижение русских войск в Италии подтолкнуло британское министерство иностранных дел к дальнейшим дипломатическим шагам, направленным на выполнение означенного плана. 15 (26) июня Гренвиль написал очередную депешу Витворту, в которой напомнил о желании своего короля после завладения Пьемона перевести войска Суворова в Швейцарию и, присоединив к ним корпус Римского-Корсакова, двинуть их на Францию. Делая реверанс в адрес Суворова и критикуя австрийскую систему управления войсками, Гренвиль при этом заметил: «Кроме выгод, какие можно получить от единства силы, назначаемой к сему предмету и от блистательных военных талантов фельдмаршала Суворова должно ожидать еще большей выгоды от того, что употребленная сила есть такого свойства, что не будет препятствуема или удерживаема в своих операциях ограниченною политикою двора венского, которая и в течение нынешней знаменитой кампании была столь очевидна и которую нельзя было без большой трудности обуздывать, если бы знатная часть идущей вперед армии была составлена из австрийских войск»[606].

Основное же содержание нового послания Гренвиля касалось присутствия в российских войсках Людовика XVIII. Англию явно не устраивала такая ситуация, способная, по мнению британского кабинета, помешать продвижению войск, в связи с чем Витворт должен был убедить российское руководство направить в войска брата короля – графа де Артуа, о котором, в свою очередь, имели весьма скверное мнение россияне.

Не считая этого не столь важного на этом этапе разногласия, Россия и Англия твердо решили претворить в жизнь намеченный план. Теперь оставалось лишь дождаться формального одобрения этого плана Австрией.

Австрийское «добро» вскоре было получено и Павел I 21 июля подписал на имя Суворова рескрипт с грифом «самое тайное», которым предписывает фельдмаршалу «для лучшаго успеха и скорейшаго достижения к желаемому концу в общем деле» собрать все русские войска в Швейцарии и, возглавив их, произвести «в действо план вступления во Францию чрез Франш-Конте», имея правым флангом эрцгерцога Карла, а левым австрийскую армию в Италии.

Будучи довольным новым планом кампании и тем обстоятельством, что ему наконец-то можно вести войну не в качестве вспомогательной стороны, а самостоятельно, российский император так заключает свой рескрипт: «... для МЕНЯ и для вас сие приятным быть должно, что чрез сие главный подвиг сея войны, то есть: разрушение беззаконного во Франции правления и восстановления королевской законной власти предстоит храбрым российским войскам»[607].

«Императору приятно было, – пишет Милютин, – что это важное предприятие, непосредственно направленное к главной цели войны, возлагалось на русскую армию, под предводительством русского полководца. Все остальное государь ставил второстепенным и уступал охотно в частностях исполнения желаниям своих союзников»[608].

Однако фактически все произошло не совсем так, как это планировалось. В середине августа резко ухудшилась обстановка на швейцарском театре военных действий, что было вызвано с одной стороны концентрацией там французских войск, а с другой – обострением противоречий между российским и австрийским командованием по поводу планов проведения операций.

Любопытными в этом отношении являются два секретных послания английского представителя при союзных войсках в Швейцарии С. Викгама лорду Гренвилю от 14 (25) августа и 22 августа (2 сентября). В них он сообщал, что эрцгерцог Карл предложил генерал-лейтенанту А. М. Римскому-Корсакову, прибывшему в Швейцарию в начале августа, два различных плана операций, от которых последний отказался, мотивируя это тем, что в первом случае, по его мнению, ему «несправедливо» выпадала сама трудная часть; а во втором – потому, что он не хотел разделять свои войска и соединять их с австрийскими. Затем, якобы, русскому генералу было сделано предложение следовать в малые кантоны, где планировалось проведение операции по второму плану, по которому он должен был отделить шесть или семь тысяч человек в помощь генералу Готцу для атаки малых кантонов, а эрцгерцог Карл с остатками русской армии должен был наступать в направлении Лимата. Но при этом Римский-Корсаков был предупрежден о том, что австрийский император может вернуть назад шесть из девяти батальонов генерала Готца, считая оставшуюся там военную силу «совершенно достаточную для операций». Русский командующий принял это предложение и со своим 24-тысячным корпусом пошел на Уцнах, где соединился с войсками Готца. Однако, по сообщению британского представителя, после уточнения французских позиций, Римский-Корсаков решительно отказался их атаковать без 6 тыс. человек, предназначавшихся в помощь австрийскому генералу. Возникло временное замешательство, для устранения которого пришлось прибегнуть к австрийскому императору. Франц II, в свою очередь, не стал вникать в суть конфликта и приказал Готцу возвращаться, говоря при том, что «Корсаков может действовать, как за благо рассудит», а эрцгерцогу Карлу – следовать в Швабию. На самом же деле австрийский император, как отмечает Милютин, все уже давно решил и отклонение русским генералом предложенных ему планов являлся лишь формальным предлогом[609].

Пока шло препирательство союзников, большое количество французских войск переправилась через Рейн, создав реальную угрозу для генералов Римского-Корсакова и Готца, которым, по выражению Викгама, «нельзя будет по слабости своей ни простираться далее в Швейцарии, ни удержаться в позиции, занятой теперь неприятелем».

Оправдывая эрцгерцога Карла за оставление русских войск, Викгам тем не менее пишет, что, во-первых, тогда никто не учитывал возможность перехода противником Рейна, а, во-вторых, «обещание относилось только к двум планам атаки, тогда составленным и предложенным на усмотрение Г-на Корсакова, которые оба тот генерал отверг и, отвергая их, конечно, освободил Эгрц-Герцога от его обязательств»[610].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: