Электротехническая промышленность

Электричество, как мы уже видели, играло жизненно важную роль в той революции, которая произошла в середине XIX века в средствах сообщения. Получение электричества с помощью механической силы и использование его для силовых установок сделались вполне осуществимыми … после открытия Фарадеем электромагнитной индукции и демонстрации им в 1831 году электрического динамомотора. <…> Значительно более гибким средством для удовлетворения потребности промышленности в небольших стационарных силовых установках оказался электромотор. Вся его ценность зависела, однако, от наличия широко разветвленной сети снабжения электроэнергией, а это могло быть осуществлено только при условии более широкой потребности в данном виде энергии, чем спрос одной только промышленности. Источником такого спроса должна была явиться эволюция коммунального хозяйства. <…> Результатом всех этих усовершенствований явилось создание тяжелой электропромышленности, которая в отличие от более старых отраслей промышленности с самого своего зарождения приняла монополистический и научный характер, Она была тесно связана с другими растущими монополиями в области тяжелого машиностроения, а также с телеграфными и телефонными монополиями, Для науки она имела первостепенное значение также и потому, что обусловила создание исследовательских лабораторий в области производства. <…>

Научная медицина

В то время как под влиянием всех этих успехов постепенно преобразовывалось поддающееся воздействию человека его материальное окружение, начал определяться и прогресс научной медицины, что имело еще более важное значение. Причиной такого запоздания в развитии научной медицины является тот факт, что строение живых организмов было неизмеримо более сложным, чем самая сложная механическая или химическая система и поэтому, прежде чем начинать успешное наступление на них, необходимо было разобраться в их структуре.

<…> открытия, первоначально вытекавшие из применения химии к старым, связанным с биологией, ремеслам пивоварения и виноделия, привели к зачаткам понимания того, что смертельные болезни, подобные сибирской язве, бешенству, холере и чуме, были результатом вторжения в тело живых организмов извне. Одновременно они показывали и путь для борьбы с их помощью против инфекции и, что еще лучше, для предупреждения возможности заражения ими…

С этого момента, по крайней мере в принципе, путь к победе над болезнями был открыт. На своих первоначальных этапах он показал, что с помощью применения науки человек сам мог преодолеть то, что до этого всегда казалось слепым недоброжелательством судьбы или неисповедимого провидения, над которым он не имел власти. Уже одним этим наука оправдала свое существование. Тем не менее самый прогресс новой медицинской науки еще резче обнажил условия социальной нищеты как в промышленных, так и колониальных странах, лежавшие в основе цивилизации и поддерживавшие ее – цивилизации, которая внешне казалась столь богатой и могущественной. Коренные причины болезней скрывались не в самих бактериях, а в тех условиях, которые позволяли им размножаться и распространяться, и никакая прививка или сыворотка не могли справиться с этим злом, которое было внутренне присущим самой экономической системе.

Погоня за колониями

К концу XIX века население индустриализованной Европы, сконцентрированное главным образом вокруг каменноугольных бассейнов, расположенных вокруг Северного моря, настолько увеличилось, что оно было уже больше не в состоянии непосредственно само себя содержать. Оказалось необходимым ввозить во все возрастающих количествах продовольствие и сырье из Восточной Европы, в частности из России, а также из Америки. Именно эта потребность привела к быстрому преобразованию сельскохозяйственных методов, а также методов сохранения и перевозки продовольствия. <…>

НАУКА В КОНЦЕ XIX ВЕКА

В столь короткий и столь насыщенный практическими достижениями период, каким был конец XIX века, нельзя было ожидать большого теоретического прогресса. В области физических наук период этот был по преимуществу переходным, когда осваивались огромные достижения начала XIX века и в то же время предпринимались исследования нового рода, которые должны были привести к бурному прогрессу XX столетия. В области биологии, с другой стороны, были проложены новые пути в изучении микробов и в подходе к физико–химическому пониманию физиологии.

Электромагнитная теория света

Важнейшим достижением этого периода в области физики явилось выдвижение Максвеллом электромагнитной теории света. Тем самым были обобщены в одной всеобъемлющей теории и получили простую математическую формулу результаты опытов и теоретических построений двух поколений физиков в различных областях этой науки – электричестве, магнетизме и оптике. Хотя такое обобщение само по себе и представляло победу математической физики, все же оно нуждалось для своего подтверждения в установлении точных единиц для измерения электричества – задача, которая была поставлена возникновением электротехнической промышленности. <…>

Периодическая таблица элементов

<…>Таблица эта, составленная в 1869 году, как казалось в то время, устанавливала пределы существования существенно различных видов материи; фактически, однако, она была полностью интерпретирована новой концепцией строения материи, согласно которой она состоит не из неизменных атомов, а из сравнительно непостоянных соединений небольшого числа элементарных частиц, которые сами подвержены изменениям и преобразованиям. Менделеев был Коперником атомистической системы; ее Галилею и Ньютону еще предстояло появиться.

В органической химии с того момента, как были преодолены все недоуменные вопросы, вытекавшие из отказа признать атомную теорию, наблюдался великолепный, систематический прогресс в интерпретации структур естественных веществ и даже еще более значительный сознательный синтез новых веществ. К концу столетия исследовательская работа в области химии полностью вошла, как существенная составная часть, в новую химическую промышленность, победа которой в создании синтетических красок распространилась, теперь на синтетические лекарства. Число химиков настолько умножилось, что они составляли, пожалуй, свыше половины научных работников.

Научно–исследовательские лаборатории

Более широкое использование науки и ученых вызвало потребность в расширении подготовки научных кадров и в дальнейшей организации науки. Единственным организационным новшеством явилось возникновение промышленной исследовательской лаборатории, которая почти незаметно выросла из мастерской или частной испытательской лаборатории изобретателя, превратившегося в дельца, подобно Сименсу или Эдисону. Однако одновременно росли также и университетские лаборатории благодаря именно тому факту, что новые возможности применения науки означали новые возможности заработка и привлекали к себе все больше и больше студентов. Таким образом, несмотря на все уверения в бескорыстии, академическая наука этого периода в конечном счете зависела от успехов науки в промышленности. Тем не менее науке была в большинстве случаев предоставлена возможность пользоваться значительной свободой при условии уважения ею традиционных границ в области политики и религии. <…>

Большой кризис

Конец XIX века, как и его начало, ознаменовался реакцией в области философии, стремившейся строго ограничить поле деятельности и значение науки. Однако в то время как реакция ранних лет была направлена на противодействие влиянию французской революции, позднейшая реакция была продиктована тревожным осознанием неизбежности грядущей социалистической революция. Несмотря на огромные новые богатства, производившиеся промышленностью, деятельность которой принимала все более научный характер, создавалось впечатление, что напряжение в общественной жизни скорее усиливалось, чем уменьшалось; в рядах культурной интеллигенции, несомненно, наблюдалось чувство опустошенности и обреченности, своего рода чувство fin de siecle, только слишком хорошо обоснованное. Марксистский социализм, особенно в Европе, казалось, предлагал промышленным рабочим многообещающую альтернативу. Поэтому именно здесь развитие философии было наиболее непосредственно затронуто всеми этими проблемами, однако и Англия и Америка при всем их традиционном безразличии к философии не оставались в стороне от их влияния.

Наблюдался поворот назад от туманного и оптимистичного материализма середины века к неопозитивизму Маха (1838–1916) и Оствальда (1853–1932), которые под предлогом очистки науки от ненужных умственных построений устранили материю и заменили ее комплексами ощущений или удобных фикций. Это и другие подобные философские течения, такие, как «elan vital» Бергсона (1859–1941) и прагматизм Уильяма Джемса (1842–1910), были направлены на то, чтобы удалить из науки революционное жало, высмеять всякую мысль о том, что наука могла бы быть использована для достижения каких–либо серьезных улучшений в судьбе человека, и сделать ее приемлемой для официальной религии и государства …

Эти философские течения, несомненно, были только симптомами поглощения науки машиной капитализма, как следствие растущей ее технической необходимости. Поворот ученых в сторону чистой науки и отход их от социальной ответственности был облегчен усилением притока пожертвований, позволявших большую специализацию, а также тонко продуманным распределением почестей и покровительства. Самый рост числа ученых также усиливал эту тенденцию приспособиться к обстановке и уклониться от ответственности. К концу века независимые ученые составляли незначительное меньшинство. Большинство получало свое жалование от университетов или правительства и более чем когда–либо усвоило образ мыслей правящего класса.

Трудно сказать, насколько эти приспособленческие тенденции задержали развитие науки, так как в современной истории огромный рост масштабов самой науки перевесил их влияние. Однако тот факт, что такое тормозящее влияние действительно имело место, по–видимому, подтверждается всеми подробными исследованиями прогресса определенных научных отраслей. Дело заключалось не столько в том, что некоторые явления были оставлены без внимания, и не в том, что когда они наблюдались, то из них не делалось выводов, казавшихся очевидными, хотя это, безусловно, случалось не раз и не два; скорее дело было в том, что в социальной системе конца XIX века не было подлинного чувства направлении или идеи о взаимозависимости различных областей деятельности. Если бы такое направление имелось, то многие из тех великих открытий, которые должны были быть сделаны в конце XIX века, могли бы произойти па два, если не больше» десятка лет раньше. Усилий, растраченных на бесплодное рафинирование старых теорий, было более чем достаточно для создания новых теорий. Можно сказать, что подобная идея была чуждой науке того времени, – некоторые говорят, что так это обстоит и сейчас, – однако не может быть сомнения в том, что всесторонний и организованный научный порыв великих периодов, таких, как середина XVII и конец XVIII веков и даже середина XIX века, по–видимому, исчез. И только в беспокойный период XX века он снова должен был проявиться со всей силой. <…>

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: