Корпускулярная философия. Гассенди

Однако в это время начинала давать о себе знать другая, более старая точка зрения. Нападки на Аристотеля открыли путь Демокриту и его атомистической теории... Внимание научного мира к этой проблеме привлек образованный и проницательный математик и философ, провансальский священник Гассенди (1592–1655). … Гассенди сделал гораздо больше, чем воскрешение старых атомистических теорий в том виде, в каком они были созданы Эпикуром и Лукрецием; он превратил их в учение, куда вошло все то новое в физике, что было найдено в эпоху Возрождения. Атомы Гассенди представляли собой частицы, обладающие массой и инерцией, и двигались они в пустоте, существование которой доказали последователи Галилея. Данное им определение атомов чуть ли не дословно такое же, как у Ньютона в его «Оптике», изданной пятьдесят лет спустя. Гассенди так убедительно обосновал эту точку зрения, что она была принята всеми натурфилософами, не принадлежавшими к числу ревностных приверженцев декартовой заполненности с ее вихрями.

Было очевидно, что корпускулярная гипотеза соответствует математико–механическим наклонностям того времени. Следуя динамике Галилея и Декарта, было значительно легче разработать теорию движения таких маленьких, подобных точке, частиц, чем части гомогенного пространства. Благодаря набожности Гассенди атомы были также очищены от их атеистических, разрушительных ассоциаций … Он сделал явным то, что подразумевалось новой механикой, приписывая богу не извечное управление материальным миром, а только толчок, который он дал всем атомам в начале времени и который по воле провидения должен был определить все их будущие движения и сочетания.

Философские инструменты. Оптические стекла

То, что новая наука опиралась на экспериментирование, предполагает применение приборов и, в частности, инструментов, изготовленных специально для этой цели. Тем не менее материальное оснащение учения новой эпохи было по прежнему самым простейшим. Только телескопы должны были иметь большие размеры и стоили очень дорого. Чуть ли не в любом доме можно было устроить лабораторию (или возведенную в этот высокий ранг рабочую комнату), где могли разместиться несколько реторт и перегонных кубов, весы, микроскоп и несколько инструментов для анатомирования, один из новых воздушных насосов, термометр и барометр. Все остальное мастерили сами ученые. И с таким оборудованием могли совершаться величайшие открытия во всех отраслях науки. <…>

«Оптика» Ньютона. Теория цветов

<…> Благодаря блестящему сочетанию экспериментальной техники и логики он смог показать, что цвета создаются не призмой или радугой, а являются компонентами обычного белого света. Изыскания Ньютона не помогли ему, однако, решить свою первоначальную задачу; по сути дела, он, к своему собственному неудовольствию, смог показать, что устранить рассеивающие или цветообразующие свойства линз невозможно. В этом Ньютон ошибался, но авторитет его задержал практическое усовершенствование телескопов примерно на восемьдесят лет. <…>

Свет как частицы или волны. Гюйгенс

Исследуя оптические явления, Ньютон рассматривал не цвета радуги, а другие виды цветов, в частности те, которые порождались отражением от тонких слоев, как, например, от слоя жидкого масла на воде. Именно здесь он нашел первый намек на прерывность или «зернистость» как материи, так и света. Это открытие укрепило в нем убеждение в атомистическом строении материи, к которому он пришел еще раньше благодаря философским склонностям и математическому удобству. К сожалению, то же самое убеждение заставило его пойти по стопам Декарта и считать, что свет имеет атомистическое строение, лучи которого представляют собой траектории частиц, отражающихся так же, как мяч отскакивает от стены. Другие явления, порождающие цвет, приводили к иному выводу. Гримальди (1618 – 1663) задолго до Ньютона изучал цвета, обнаруживаемые по краям теней, в частности по краям узких щелей или волос. Он также обнаружил, что при прохождении вблизи какого-либо предмета лучи света были не абсолютно прямыми, а слегка изогнутыми – дифрагированными. Он приписал оба эти явления волновым колебаниям, подобным хорошо всем знакомой ряби на поверхности воды, или звуковым колебаниям, причем различные цвета имели различную длину волн, подобно музыкальным звукам.

Гюйгенс развил эту идею математически и показал, каким образом волновая теория света объясняет как диффракцню, так и цвета тонких пластинок. Кроме того, он объяснил, гораздо лучше Ньютона, любопытное свойство исландского шпата (кальцита), который, если смотреть через него, удваивает предметы. Однако и в этом случае победил авторитет Ньютона, и волновая теория света должна была ожидать своей реабилитации более чем сто лет.

Микроскоп. Новый мир малых частиц

<…> проводимые вначале исследования микроскопических тел не привели сразу же к сколько–нибудь серьезному развитию микроскопии или биологии; то, что наблюдалось [в микроскоп], продолжало оставаться скорее занимательным и поучительным, в философском смысле слова, чем научно или практически ценным. <…>

Ложная заря рациональной химии

Открытие пустоты дало тот первый ключ, который мог бы привести к развитию рациональной химии уже в XVII веке, а не столетием позже. Вакуумный насос показал, насколько воздух был необходим как для горения, так и для дыхания, и сосредоточил внимание ученых на родственных между собой проблемах пламени и жизни. Бойлю, Гуку и Мэйо, исходившим в поисках решения этих проблем из догадки, высказанной Парацельсом, удалось близко подойти к доказательству того факта, что воздух содержит нечто существенно необходимое для горения и придающее артериальной крови ее красный цвет. Бойль говорил об этом как «о маленькой жизненной квинтэссенции (если можно так ее назвать), служащей для освежения крови и восстановления наших жизненных духов». Мэйо называл его «селитряным воздушным спиртом», связывая таким образом с порохом то, что должно было стать впоследствиикислородом Лавуазье. Однако дальше этого они не смогли пойти по двум основным причинам: вследствие отсутствия надлежащей научной теории и несовершенства технических приборов и материалов.

Химия никогда не входила в классический канон, и элементы Аристотеля – земля, вода, воздух и огонь – всегда имели скорее метеорологический и физический, чем химический аспект <…>

В XVII веке химия не достигла еще такого состояния, когда было бы возможным применение корпускулярного анализа. Для этого ей необходимо было упорно накапливать новые, добытые опытным путем факты, что должно было осуществиться в следующем столетии. В отличие от физики, химия требует многократного экспериментирования и не содержит самоочевидных начал. Без таких начал она должна оставаться «оккультной» наукой, зависящей от реальных, но необъяснимых тайн.

До тех пор пока химия обращалась с одними и теми же материалами, которые были известны еще древним, она имела тенденцию стать стереотипной. Но после XV века химический мир быстро расширялся. Случайно получали новые вещества с замечательными свойствами, такие, как, например, фосфор; в странах Старого и Нового Света открывали новые металлы, как, например, висмут и платину. Для того чтобы объяснить их свойства, необходимы были новые теории, постоянно проверявшиеся новой практикой. В первое время эти теории были по необходимости качественными и туманными, но они образовали существенную основу для более точных теорий. Потребности все более специализировавшихся ремесел и промышленности вызывали постоянную нужду в определенных химикалиях – селитре, квасцах, железном купоросе (сульфате железа), купоросном масле (серной кислоте), соде, что породило химическую промышленность, из опыта и проблем которой должна была вырасти рациональная химия позднейших времен.

Биология XVII века

Объяснить мир живых вещей, неизмеримо более сложный, было, конечно, значительно труднее, чем мир химических преобразований. Поэтому не удивительно, что новая механическая, корпускулярная философия, несмотря на ее претензии, приносила мало реальной пользы. Санторио (1561–1636) взвешивал себя на весах во время еды и сна, но не мог объяснить наблюдавшихся им при этом изменений. Представление Декарта о животном–машине и человеке–машине, отличавшихся друг от друга только наличием у последнего особого приспособления в виде разумной души, управляющей им через шишковидную железу, мало сделало для того, чтобы продвинуть вперед физиологию. Борелли (1608–3678) еще продолжил эту аналогию, создав механистическую теорию объяснения движения конечностей людей и животных. Гидравлика была хороша для сердца и крови, однако оказалась бесполезной для мозга и нервной жидкости.

В чем XVII век действительно сделал решающий шаг вперед, так это в области наблюдения, в особенности в использовании микроскопа … который впервые показал человеку, что сперматозоиды – источник зарождения жизни. Более непосредственное и серьезное значение имела, однако, работа Неемии Грю (1641—1712), заложившего основы физиологии растений, и Джона Рэя (1627—1705), сына кузнеца, сделавшего первые шаги для научной классификации растений и, с меньшим успехом, животных.

Исследования в области биологии, проводившиеся в конце XVII века, практически непосредственной роли в развитии земледелия не сыграли. Происходившие здесь изменения, а они были велики, особенно в области садоводства, были результатом весьма тщательного и медленного усовершенствования традиционной практики при исключительно благоприятных экономических условиях. <…>

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: