|
Глава СХ. КВИКЕГ И ЕГО ГРОБ
После тщательного осмотра оказалось, что бочки, загнанные в трюм впоследнюю очередь, все целехоньки и что, стало быть, течь где-то ниже. Ивот, воспользовавшись тем, что на море было затишье, мы решили забраться всамую глубину трюма. Взламывая крепи, уходили мы все ниже и ниже, нарушаятяжелую дрему огромных стогаллонных бочек в нижних ярусах, точно выгоняявеликанских кротов из полуночной тьмы навстречу дневному свету. Мы прониклина такую глубину, где стояли такие древние, изъеденные временем,заплесневелые гигантские бочки, что прямо в пору было приняться за поискизамшелого краеугольного бочонка, наполненного монетами самого капитана Ноя иобклеенного объявлениями, в которых Ной тщетно предостерегает безумныйстарый мир от потопа. Один за другим выкатывали мы наверх бочонки с питьевойводой, хлебом, солониной, связки бочарных клепок и железных ободьев, так чтопод конец по палубе уже трудно стало ходить; гулко отдавалось от шагов эхо впорожних трюмах, будто вы расхаживали над пустыми катакомбами; и судномотало и болтало на волнах, точно наполненную воздухом оплетенную бутыль.Тяжела стала у "Пекода" голова, как у школяра, вызубрившего натощакАристотеля. Хорошо еще, что тайфуны не вздумали навестить нас в ту пору. И вот тогда-то и скрутила моего приятеля-язычника и закадычного другаКвикега свирепая горячка, едва не приведшая его в лоно бесконечности. Надо сказать, что в китобойном деле синекуры не бывает; здесьдостоинство и опасность идут рука об руку; и чем выше ты поднялся, темтяжелее должен трудиться, покуда не достигнешь капитанского ранга. Так былои с бедным Квикегом, которому как гарпунеру полагалось не только меритьсясилами с живым китом, но также - как мы видели выше - подниматься в бушующемморе на его мертвую спину, а затем спускаться в сумрак трюма и, обливаясьпотом в этом черном подземелье, ворочать тяжелые бочки и следить за ихустановкой. Да, коротко говоря, гарпунеры на китобойце - это рабочаяскотина. Бедняга Квикег! надо было вам, когда судно уже наполовину выпотрошили,нагнуться над люком и заглянуть в трюм, где полуголый татуированный дикарьползал на карачках среди плесени и сырости, точно пятнистая зеленая ящерицана дне колодца. И колодцем, вернее, ледником, в этот раз и оказался для тебятрюм, бедный язычник; здесь, как это ни странно, несмотря на страшную жару,он, обливаясь потом, подхватил свирепую простуду, которая перешла в горячкуи после нескольких мучительных дней уложила его на койку у самого порогасмертной двери. Как он исчах и ослабел за эти несколько долгих, медлительныхдней! В нем теперь почти не оставалось жизни, только кости да татуировка. Онвесь высох, скулы заострились, одни глаза становились все больше и больше, вних появился какой-то странный мягкий блеск, и из глубины его болезни ониглядели на вас нежно, но серьезно, озаренные бессмертным душевным здоровьем,которое ничто не может ни убить, ни подорвать. И подобно кругам на воде,которые, замирая, расходятся все дальше и дальше, его глаза все расширялисьи расширялись, как круги Вечности. Неизъяснимый ужас охватывал вас, когда высидели подле этого угасающего дикаря и видели в лице его что-то странное,замеченное еще свидетелями смерти Зороастра. Ибо то, что поистине чудесно истрашно в человеке, никогда еще не было выражено ни в словах, ни в книгах. Априближение Смерти, которая одинаково равняет всех, одинаково откладывает навсех лицах печать последнего откровения, которое сумел бы передать толькотот, кто уже мертв. Вот почему - повторим опять - ни один умирающий халдейили грек не имел более возвышенных мыслей, чем те, что загадочными тенямипробегали по лицу бедного Квикега, когда он тихо лежал в своейраскачивающейся койке, а бегущие волны словно убаюкивали его, навеваяпоследний сон, и невидимый океанский прилив вздымал его все выше и выше,навстречу уготованным ему небесам. На корабле уже все до единого потеряли надежду на его выздоровление, ачто думал о своей болезни сам Квикег, ясно показывает удивительная просьба,с которой он к нам обратился. Как-то в серый предрассветный час утреннейвахты он подозвал к себе одного матроса, и, взяв его за руку, сказал, что вНантакете ему случалось видеть узкие челны из темного дерева, наподобиетого, из которого делают военные пироги на его родном острове; расспросив,он выяснил, что каждого китобоя, умирающего в Нантакете, кладут в такойтемный челн, и мысль о подобной возможности и для него самого как нельзябольше пришлась ему по душе; потому что это сильно походило на обычай егонарода, по которому мертвого воина после бальзамирования укладывают во всюдлину в его пирогу и пускают плыть по воле волн к звездным архипелагам; ибоони верят не только в то, что звезды - это острова, но также еще и в то, чтодалеко за гранью видимых горизонтов их собственное теплое и безбрежное моресливается с голубыми небесами, образуя белые буруны Млечного Пути. Онприбавил, что содрогается при мысли, что его похоронят, обернув в койку постаринному морскому обычаю, и вышвырнут за борт, точно мерзкую падаль, насъедение стервятницам-акулам... Нет, пусть ему дадут челнок, как вНантакете, он тем более подобает ему - китобою, что гроб-челнок, как икитобойный вельбот, не имеет киля; хотя, конечно, из-за этого он, должнобыть, плохо слушается руля и его сильно сносит течением во время плаваниявниз по мглистым столетиям. Как только об этой странной просьбе доложили на шканцы, плотнику сразуже было приказано исполнить желание Квикега, каково бы оно ни было. На бортубыло немного старого леса, какие-то язычески-темные, гробового цвета доски,завезенные в один из предыдущих рейсов из девственных рощ Лаккадивскихостровов, и из этих-то черных досок и было решено сколотить гроб. Как толькоприказ довели до сведения плотника, он не мешкая подхватил свою дюймовуюрейку и со свойственной ему равнодушной исполнительностью отправился вкубрик, где приступил к тщательному обмериванию Квикега, аккуратноприкладывая рейку и оставляя у него на боку меловые отметины. - Эх, бедняга! придется ему теперь помереть, - вздохнул моряк сЛонг-Айленда. А плотник вернулся к своему верстаку и в целях удобства и постоянногонапоминания отмерил на нем точную длину будущего гроба и увековечил ее,сделав в крайних точках две зарубки. После этого он собрал инструменты идоски и принялся за работу. Когда был вбит последний гвоздь и крышка выстругана и пригнана какследует, он легко взвалил себе готовый гроб на плечи и понес его на бак,чтобы выяснить, готов ли покойник. Расслышав возмущенные и слегка насмешливые возгласы, которыми матросына палубе гнали прочь плотника с его ношей, Квикег ко всеобщему ужасу велелпоскорее принести гроб к нему; и отказать ему, разумеется, было никакнельзя; ведь среди смертных нет больших тиранов, чем умирающие; да и правоже, раз уж они скоро почти навечно перестанут нас беспокоить, надо их,бедненьких, покамест ублажать. Свесившись через край койки, Квикег долго и внимательно разглядывалгроб. Затем он попросил, чтобы принесли его гарпун, отделили деревяннуюрукоятку и положили лезвие в гроб вместе с веслом из Старбекова вельбота. Поего же просьбе вдоль стенок были уложены в ряд сухари, в головах поставленабутылка пресной воды, а в ногах положен мешочек с землей, которую пополам сопилками наскребли в трюме; после этого в гроб вместо подушки сунулисвернутый кусок парусины, и Квикег стал настойчиво просить, чтобы егоперенесли из койки на его последнее ложе - он хотел испробовать егоудобства, если в нем таковые имеются. Несколько мгновений он лежал тамнеподвижно, затем велел одному из товарищей открыть его мешок и вытащитьоттуда маленького бога Йоджо. После этого он сложил на груди руки, прижимаяк себе Йоджо, и сказал, чтобы его закрыли гробовой крышкой ("задраили люк",как выразился он). Крышку опустили, откинув верхнюю половину на кожаныхпетлях, и он лежал, так что только его серьезное лицо виднелось из гроба."Рармаи" ("годится, подходит"), - проговорил он наконец и дал знак, чтобыего снова положили на койку. Но не успели еще его вытащить из этого ящика,как Пип, все время незаметно для других находившийся поблизости, прокрался ксамому гробу и с тихими рыданиями взял Квикега за руку, не выпуская издругой руки свой неизменный тамбурин. - Бедный скиталец! Неужели никогда не наступит конец твоим скитаниям?Куда отправляешься ты теперь? Но если течения занесут тебя на милые Антиллы,где прибой бьет водяными лилиями в песчаные берега, исполнишь ли ты моепоручение? Найди там одного человека по имени Пип, его давно уженедосчитываются в команде; я думаю, он там, на далеких Антиллах. Есливстретишь его, ты его утешь, потому что ему, наверное, очень грустно;понимаешь, он оставил здесь свой тамбурин, а я его подобрал, вот!Пам-па-ра-ра-пам! Ну, Квикег, теперь можешь умирать, а я буду отбивать тебеотходный смертный марш. - Я слышал, - пробормотал Старбек, заглядывая сверху в люк, - что всильной горячке люди, даже самые темные, начинали говорить на древнихязыках; однако, когда все загадочные обстоятельства выясняются, неизменнооказывается, что просто в далекие дни их забытого детства какие-нибудьпремудрые мужи разговаривали при них на этих древних языках. Так и бедняжкаПип, по моему глубокому убеждению, приносит нам в странной прелести своегобезумия небесные посулы нашей небесной родины. Где мог он услышать все это,если не там? - Но тише! Он снова говорит, только еще бессвязнее, ещебезумнее. - Встаньте попарно, двумя рядами! Пусть он будет у нас генералом! Гей!Где его гарпун? Положите его вот так, поперек! Там-па-ра-рам! Пам-пам!Ур-ра! Эх, вот бы сюда боевого петуха, чтобы сидел у него на голове икукарекал! Квикег умирает, но не сдается! - помните все: Квикег умираетсмертью храбрых! - хорошенько запомните: Квикег умирает смертью храбрых!Смертью храбрых, говорю я, храбрых, храбрых! А вот презренный маленький Пип,он умер трусом; он так весь и трясся; - позор Пипу! Слушайте все: если вывстретите Пипа, передайте всем на Антиллах, что он предатель и трус, трус,трус! Скажите там, что он выпрыгнул из вельбота! Никогда бы я не стал бить вмой тамбурин над презренным Пипом и величать его генералом, если бы он здесьеще раз принялся умирать. Нет, нет! Стыд и позор всем трусам! Пусть они всепотонут, как Пип, который выпрыгнул из вельбота. Стыд и позор! А Квикег тем временем лежал с закрытыми глазами, словно погруженный всон. Наконец Пипа увели, а больного перенесли на койку. Но теперь, когда, казалось, он окончательно приготовился к смерти, игроб, как выяснилось, был ему в самую пору, Квикег неожиданно пошел напоправку; скоро нужда в изделии плотника отпала; и тогда, в ответ нанедоуменные восторги матросов Квикег объяснил причину своего внезапноговыздоровления; суть его рассказа сводится к следующему: в самый критическиймомент он вдруг припомнил об одном маленьком дельце на берегу, которое ещене выполнил, и поэтому он передумал, решил, что умирать он пока еще неможет. Его спросили, неужели он считает, что может жить или умереть пособственному своему произволу и усмотрению? Разумеется, ответил он. Короткоговоря, Квикег был убежден, что если человек примет решение жить,обыкновенной болезни не под силу убить его; тут нужен кит, или шторм, иликакая-нибудь иная слепая и неодолимая разрушительная сила. Кроме того, надо думать, между дикарями и цивилизованными людьмисуществует вот какая разница: в то время как у цивилизованного больногоуходит на поправку в среднем месяцев шесть, больной дикарь может выздороветьчуть ли не за день. Так что вскоре мой Квикег стал набираться сил, инаконец, просидев в праздности несколько дней на шпиле (поглощая, однако,все это время великие количества пищи), он вдруг вскочил, широко расставилноги, раскинул руки, потянулся хорошенько, слегка зевнул, а затем, вспрыгнувна нос своего подвешенного вельбота и подняв гарпун, провозгласил, что готовк бою. Свой гроб он, по дикарской прихоти, надумал теперь использовать какматросский сундук; вывалил в него из парусинового мешка все свои пожитки и впорядке их там разложил. Немало часов досуга потратил он на то, чтобыпокрыть крышку удивительными резными фигурами и узорами; при этом он,видимо, пытался на собственный грубый манер воспроизвести на деревезамысловатую татуировку своего тела. А ведь эта татуировка была делом рукпочившего пророка и предсказателя у него на родине, который виероглифических знаках записал у Квикега на теле всю космогоническую теориювместе с мистическим трактатом об искусстве познания истины; так что исобственная особа Квикега была неразрешенной загадкой, чудесной книгой водном томе, тайны которой даже сам он не умел разгадать, хотя егособственное живое сердце билось прямо о них; и значит, этим тайнампредстояло в конце концов рассыпаться прахом вместе с живым пергаментом, накотором они были начертаны, и так и остаться неразрешенными. Вот о чем,наверное, думал Ахав, когда однажды утром, посмотрев на бедного Квикега, онотвернулся и воскликнул с сердцем: - О дьявольски дразнящий соблазн богов!
Глава СХI. ТИХИЙ ОКЕАН
Когда, проскользнув мимо островов Баши, мы выплыли на простор великогоЮжного моря, я готов был, если бы не все остальное приветствовать любезныймоему сердцу Тихий океан бесчисленными изъявлениями благодарности, ибо вотнаконец осуществилась давнишняя мечта моей юности: сей недвижный океанпростирался предо мной к востоку тысячами миль синевы. Есть какая-то непонятная таинственная прелесть в этом море, чьеласковое смертоносное колыхание словно повествует о живой душе, таящейся втемных глубинах; так, если верить легенде, колебалась земля Эфесская надмогилой святого Иоанна Евангелиста. И так оно и следует, чтобы на этихморских пастбищах, на этих широких водных прериях и нищенских погостах всехчетырех континентов вечно вздымались и падали, накатывались и убегализеленые валы; ибо миллионы сплетающихся теней и призраков, погибшихмечтаний, грез и снов, - все то, что зовем мы жизнью и душой, лежит там итихо, тихо грезит; и мечется, как спящий в своей постели; и неустаннобегущие волны лишь вторят в своем колыхании беспокойству этого сна. Для всякого мечтательного мистика-скитальца безмятежный этот Тихийокеан, однажды увиденный, навсегда останется избранным морем его души. В немкатятся срединные воды мира, а Индийский и Атлантический океаны служат лишьего рукавами. Одни и те же волны бьются о молы новых городов Калифорнии,вчера только возведенных самым молодым народом, и омывают увядшие, но всееще роскошные окраины азиатских земель, более древних, чем Авраам; а всередине плавают млечные пути коралловых атоллов и низкие, бесконечные,неведомые архипелаги, и непроницаемые острова Японии. Так перепоясывает этотбожественный, загадочный океан весь наш широкий мир, превращая все побережьяв один большой залив, и бьется приливами, точно огромное сердце земли. Мерновздымаемый его валами, поневоле начинаешь признавать бога-соблазнителя,склоняя голову перед великим Паном. Но мысль о Пане не очень-то тревожили Ахава, когда он железной статуейстоял на своем обычном месте у снастей бизани, одной ноздрей равнодушновтягивая сахаристый мускус с островов Баши (где в благовонных лесах, верно,гуляли нежные влюбленные), а другой жадно вдыхая соленый запах вновьоткрытого моря; того самого моря, где в это мгновение плавал по волнамненавистный ему Белый Кит. Теперь, когда он вышел наконец в эти воды, ксвоей конечной цели, и скользил по направлению к японскому промысловомурайону, воля старого капитана напряглась, как струна. Его твердые губысомкнулись, точно зажимы тисков; жилы на лбу вздулись дельтой, точнопереполнившиеся весной потоки; и даже во сне будоражил он своим крикомгулкие своды корабля: "Табань! Белый Кит плюет черной кровью!"
Глава СХII. КУЗНЕЦ
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
