|
Глава XII. ЖИЗНЕОПИСАТЕЛЬНАЯ
Квикег был туземцем с острова Коковоко, расположенного далеко наюго-западе. На карте этот остров не обозначен - настоящие места никогда неотмечаются на картах. Будучи еще свежевылупленным дикаренком, бегавшим без присмотра средилесных кущ в соломенном передничке, который норовили пожевать теснившиесявокруг него, словно вокруг зеленого деревца, козы, - даже тогда Квикег вглубине своей честолюбивой души уже испытывал сильное желание поближепосмотреть на христианский мир, не ограничиваясь разглядыванием двух-трехзаезжих китобойцев. Отец его был верховный вождь, местный монарх, дядя -верховный жрец, а по материнской линии он мог похвастаться несколькимитетушками - женами непобедимых воинов. Так что кровь в его жилах теклавысокосортная - настоящая королевская кровь, хотя, боюсь, прискорбноподпорченная людоедскими наклонностями, которые он свободно удовлетворял вдни своей безнадзорной юности. Однажды в залив его отца зашло судно из Сэг-Харбора, и Квикег сталпроситься, чтобы его отвезли в христианскую землю. Однако команда судна былаполностью укомплектована, так что его просьбу отклонили, и даже все влияниеего монаршего отца ничего не смогло тут изменить. Но Квикег дал себе клятву.Один в своем челноке он уплыл к далекому проливу, через который, как емубыло известно, должно было, покинув остров, пройти судно. По одну сторонупролива тянулся коралловый риф, по другую - низкая коса, густо поросшаяманграми, которые поднимались не только из земли, но и из воды у берега. Вэтих зарослях он спрятал свой челнок, поставив его носом к морю, а самуселся на корме, низко держа в руке весло; а когда судно, скользя, проходиломимо, точно молния, ринулся он наперерез, подгреб к борту, одним толчкомноги перевернул и потопил челнок, вскарабкался вверх на руслень и, плашмярастянувшись во всю длину на палубе, вцепился обеими руками в кольцо рыма,поклявшись, что не разожмет рук, даже если его станут рубить на куски. Напрасно капитан угрожал вышвырнуть его за борт, напрасно замахивалсятопором над его обнаженными запястьями - Квикег был царский сын, и Квикегостался тверд. Наконец, потрясенный его отчаянным бесстрашием и стольгорячим желанием посетить христианский мир, капитан сменил гнев на милость исказал Квикегу, что тот может оставаться и устраиваться, как ему будетудобнее. Но этот благородный юный дикарь - принц Уэльский Южных морей - таки не увидел даже капитанской каюты. Его поместили в кубрике с матросами, ион стал китобоем. Подобно царю Петру, с удовольствием плотничавшему наверфях в чужеземных портах, Квикег не гнушался никаким самым презреннымзанятием, если только оно дарило ему возможность просветить умы его темныхсоотечественников. Ибо, как признался он мне, в глубине души онруководствовался сокровенным желанием обучиться среди христиан искусствам,способным сделать его народ еще счастливее и, более того, еще лучше, чем онбыл. Но, увы, жизнь среди китобоев вскоре убедила его, что и христиане могутбыть несчастливы и порочны, несравненно несчастливее и порочнее, чем любойязычник, подданный его отца. Когда же он наконец прибыл в старый Сэг-Харбори увидел, как вели себя там матросы, а потом добрался и до Нантакета иувидел, на что растрачивали они и здесь свои деньги, бедняга Квикегокончательно махнул на все рукой. Зло живет в этом мире под любыммеридианом, сказал он себе, так что уж лучше я умру язычником. Так и получилось, что он, исконный идолопоклонник в душе, жил тем неменее среди христиан, носил такую же, как они, одежду и учился говорить наих, с позволения сказать, языке. И отсюда - все его странности, хоть ондавно уже покинул отчий дом. Как можно тактичнее я спросил его, не намерен ли он вернуться домой икороноваться на царство, поскольку его старого отца, еще давно, как онслышал, впавшего в немощь, теперь уже, конечно, нет в живых. Он ответил, чтонет, пока не намерен; и добавил, что боится, не сделало ли его христианство,вернее христиане, недостойным взойти на чистый, незапятнанный отчий престол,где до него восседали тридцать языческих царей. Но когда-нибудь, сказал он,он еще вернется - как только снова почувствует себя очищенным от скверны. Апокуда он собирается предаться увлечениям юности и поплавать вдоволь по всемчетырем океанам. Его научили владеть гарпуном, и теперь это колючее орудие унего взамен скипетра. Я спросил, каковы его планы на ближайшее будущее. Он ответил, что хотелбы снова пойти в плавание в своей прежней должности. Тут я сообщил ему, чтотакже задумал поступить на китобойное судно, и поделился с ним своимнамерением попасть для этого в Нантакет - самый многообещающий порт дляначинающего китобоя и любителя приключений. Он тут же принял решение вместесо мной отправиться на остров, поступить на то же судно, что и я, попасть сомной в одну вахту, в один вельбот, за один стол - короче говоря, разделитьсо мной все превратности судьбы, чтобы мы могли, крепко взявшись за руки,смело черпать от всего, что пошлет нам удача и в Старом, и в Новом Свете. Навсе это я с радостью согласился, ибо, помимо той привязанности, которую ятеперь к нему испытывал, меня поддерживало еще сознание, что Квикег -опытный гарпунщик и поэтому в плавании незаменимый товарищ для такогочеловека, как я, совершенно несведущего в тайнах китобойного промысла, хотяи неплохо знакомого с морем, насколько это возможно для моряка с торговогосудна. Окончив свой рассказ с последней затяжкой, Квикег обнял меня и прижалсялбом к моему лбу, после чего мы задули свечу и вскоре уже спали, откинувшисьдруг от друга по обе стороны кровати.
Глава XIII. ТАЧКА
На следующее утро, в понедельник, сбыв одному цирюльникубальзамированную голову в качестве болванки для париков, я уплатил по своемусчету и по счету моего друга - воспользовавшись для этого, однако, деньгамидруга. Как веселился наш ухмыляющийся хозяин, а с ним и все постояльцы привиде той внезапной дружбы, которая завязалась у меня с Квикегом, ведьнесусветицы и небылицы, рассказанные Питером Гробом, раньше очень сильнонапугали меня и настроили против того самого человека, с которым я теперьсдружился. Мы позаимствовали у кого-то тачку и, погрузив на нее свои пожитки, втом числе мой жалкий саквояж, а также парусиновый мешок и свернутую койкуКвикега, покатили прочь к пристани, откуда отходил "Лишайник" - маленькийнантакетский пакетбот. Мы двигались по улицам, а прохожие с изумлениемглазели на нас, и не столько на Квикега - потому что к людоедам в этомгороде привыкли, - сколько именно на нас обоих, поражаясь нашей с нимблизости. Но мы не обращали на это ни малейшего внимания - мы шагали вперед,по очереди катили тачку и останавливались время от времени, чтобы Квикег могпоправить чехол на лезвиях своего гарпуна. Я поинтересовался, зачем он насуше носит с собой такой неудобный предмет - разве на всяком китобойномсудне не достаточно своих гарпунов? На это он мне ответил, что в сущности я,конечно, прав, но что он особенно дорожит своим собственным гарпуном, таккак лезвие у него из сверхзакаленной стали, испытанное во многих смертельныхсхватках и близко знакомое с китовым сердцем. Короче говоря, подобно многимжнецам и косарям, которые выходят на фермерский луг, вооружившисьсобственными косами, хоть они вовсе и не обязаны их приносить, - точно также и Квикег по каким-то своим личным соображениям предпочитал собственныйгарпун. Перехватывая у меня рукоятки тачки, он рассказал мне забавную историю отом, как он увидел тачку впервые. Дело было в Сэг-Харборе. Хозяева суднадали ему тачку, чтобы он перевез на ней в матросский пансион свой тяжелыйсундук. Дабы не показаться неосведомленным в этом деле - а он и понятия неимел о том, как, собственно, с ней обращаться, - Квикег устанавливает на неесвой сундук, накрепко его привязывает, а потом взваливает все вместе себе наплечи и так шагает по пристани. - Господи, Квикег! - говорю я. - Неужели же ты не знал таких простыхвещей? Люди, наверно, смеялись над тобою? Тогда он рассказал мне другую забавную историю. На его родном островеРоковоко, устраивая свадебные пиршества, туземцы выжимают сладкий сокмолодых кокосов в большую раскрашенную тыкву, наподобие чаши для варкипунша, и эта тыква всегда является главным украшением в центре большойциновки, где расставляются яства. Однажды в Роковоко зашло большоекупеческое судно, и капитан - по всем отзывам, весьма достойный ибезупречный джентльмен, во всяком случае, для морского капитана, - былприглашен на пир по случаю свадьбы юной сестры Квикега - очаровательноймолодой царевны, только что достигшей десятилетнего возраста. И вот, когдавсе гости собрались в бамбуковой хижине невесты, входит этот капитан иусаживается на предназначенное ему почетное место прямо против тыквы междуверховным жрецом и его царским величеством - отцом Квикега. Прочиталимолитву - ибо у этих людей, точно так же как и у нас, есть свои молитвы,только Квикег говорил мне, что, в отличие от нас, взирающих во время молитвывниз, на свои тарелки, они, наоборот, подражают уткам и устремляют взорыкверху, к великому Подателю всех угощений, - так вот, прочитали молитву, итогда верховный жрец открыл празднество особой древней церемонией - онокунул в тыкву свои освященные и освящающие пальцы, после чегоблагословенный напиток должен идти по кругу. Но капитан, сидевший подлежреца, увидел это и, считая, что ему, капитану большого судна, безусловнодолжно принадлежать право первенства перед простым царем какого-то острова,тем более в доме этого самого царя, - капитан преспокойно ополаскиваетпальцы в пуншевой чаше, полагая, вероятно, что она для того и поставленаздесь, чтобы в ней мыли руки. "Ну, - говорит Квикег, - что ты теперьскажешь? Думаешь, наши люди не смеялись?" Но вот, заплатив за проезд и пристроив свой багаж, мы очутились наборту пакетбота. Поставлены паруса, и мы скользим вниз по реке Акушнет.Справа от нас террасами своих улиц поднимался Нью-Бедфорд, весь сверкаяобледеневшими ветвями деревьев в холодном прозрачном воздухе. На пристаняхвысокими горами громоздились груды наваленных друг на друга бочек, и тут жеодин подле другого безмолвно стояли на якоре китобойные суда, избороздившиевесь свет и наконец вернувшиеся в тихую гавань; но уже с иных палубдоносился звон плотничьих и бондарных инструментов, слышался согласный гулгорнов и костров, на которых топили смолу, - все это означало, что готовятсяновые рейсы, что окончание одного долгого, опасного плавания служит лишьначалом другого, окончание второго - началом третьего, и так без конца, навечные времена. Вот она, нескончаемая, нестерпимая бесцельность всех делземных! По мере того как мы удалялись от берега, свежий ветер крепчал, ималенький "Лишайник" стал раскидывать носом быструю пену, словно фыркающийжеребенок. С какой жадностью вдыхал я этот воздух кочевий! С какимпрезрением спешил оставить позади все заставы земли, этой изъезженнойдороги, покрытой бессчетными отпечатками рабских подошв и подков, чтобывосхищаться великодушием моря, которое не сохраняет следов на своем лоне. И Квикег вместе со мною упивался брызгами пенного фонтана. Смуглые егоноздри раздувались, ровные заостренные зубы обнажались. Все вперед и впередлетели мы. Очутившись в открытом море, "Лишайник" низко поклонился порывуветра, с разбега зарывшись носом в волну, словно раб, павший ниц передсултаном. Накренившись, неслись мы куда-то вбок, и натянутые снасти звенели,как проволока, а две высокие мачты выгибались, словно тростинки под ветром.Стоя у ныряющего бушприта, мы были настолько поглощены этимголовокружительным зрелищем, что не сразу заметили глумливые взгляды,которые бросали в нашу сторону пассажиры, - целая компания сухопутныхувальней, пораженных тем, что два человека могут быть так дружны, - какбудто белый человек - не тот же негр, только обеленный. Было среди нихнесколько болванов и дубин, до такой степени неотесанных и зеленых, точно ихтолько что поналомали в самом сердце лесной чащи. Квикег схватил одного изэтих недорослей, корчившего рожи у него за спиной, и я уже решил было, чточас бедного дурня пробил. Выпустив из рук гарпун, жилистый дикарь сгребпарня в охапку, с удивительной ловкостью и силой швырнул его высоко ввоздух, слегка поддав ему в зад, заставил проделать двойное сальто, послечего юнец, задыхаясь, благополучно опустился на ноги, а Квикег повернулся кнему спиной, разжег свою трубку-томагавк и дал мне затянуться. - Капитан! Капитан! - заорал дурень, отбежав к почтенному командирусудна. - Видали, что этот черт делает? - Эй, вы, сэр, - раздался окрик капитана, тощего и долговязого, словноребро корабельного шпангоута. Он с важным видом подошел к Квикегу ипроизнес: - Какого дьявола вы это делаете? Разве вы не видите, что так иубить парня можно? - Чего она сказать? - мягко обратился ко мне Квикег. - Он говорит: твоя мал-мало убивать тот человек, - и я указал на юнца,все еще дрожавшего в отдалении. - Моя убивать? - воскликнул Квикег, и татуированное его лицо исказилагримаса нечеловеческого презрения. - О! Такой маленький рыбка! Квикег неубивать маленький рыбка. Квикег убивать большой кит! - Послушай, ты! - гаркнул тогда капитан. - Я тебя самого буду убивать,проклятый людоед, если ты еще позволишь себе такие шутки у меня на судне! Тыу меня смотри! Но случилось так, что в этот миг смотреть нужно было самому капитану.Невероятный напор ветра на парус оборвал шкот, и теперь огромное бревно гикастремительно раскачивалось над палубой от борта к борту, покрывая в своемполете всю кормовую часть палубы. Бедного парня, с которым так жестокообошелся Квикег, тяжелым гиком столкнуло за борт; команду охватила паника; ивсякая попытка задержать, остановить бревно представлялась просто безумием.Оно проносилось слева направо и обратно за какую-то секунду и, казалось,вот-вот разлетится в щепы. Никто ничего не предпринимал, да как будто бы инечего было предпринять; все, кто был на палубе, сгрудились на носу и оттуданедвижно следили за гиком, словно то была челюсть разъяренного кита. Носреди всеобщего ужаса и оцепенения Квикег, не теряя времени, опустился начетвереньки, быстро прополз под летающим бревном, закрепил конец зафальшборт и, свернув его, наподобие лассо, набросил на гик, проносившийсякак раз у него над головой, сделал могучий рывок - и вот уже бревно в плену,и все спасены. Пакетбот развернули по ветру, матросы бросаются отвязыватькормовую шлюпку, но Квикег, обнаженный до пояса, уже прыгнул за борт инырнул, описав в воздухе длинную живую дугу. Минуты три он плавал, точнособака, выбрасывая прямо перед собой длинные руки и поочередно поднимая надледенящей пеной свои мускулистые плечи. Я любовался этим великолепным,могучим человеком, но того, кого он спасал, мне не было видно. Юнец ужескрылся под волнами. Тогда Квикег, вытянувшись столбом, выпрыгнул из воды,бросил мгновенный взгляд вокруг и, разглядев, по-видимому, истинноеположение дел, нырнул и исчез из виду. Несколько минут спустя он сновапоявился на поверхности, одну руку по-прежнему выбрасывая вперед, а другойволоча за собой безжизненное тело. Вскоре их подобрала шлюпка. Бедный дуреньбыл спасен. Команда единодушно провозгласила Квикега отличнейшим малым;капитан просил у него прощения. С этого часа я прилепился к Квикегу, словнораковина к обшивке судна, и не расставался с ним до той самой минуты, когдаон, нырнув в последний раз, надолго скрылся под волнами. Он был бесподобен в своем героическом простодушии. Видно, он и неподозревал, что заслуживает медали от всевозможных человеколюбивых обществСпасения на водах. Он только спросил воды - пресной воды, - чтобы смыть стела налет соли, а обмывшись и надев сухое платье, разжег свою трубку истоял курил, прислонившись к борту и доброжелательно глядя на людей, словноговорил себе: "В этом мире под всеми широтами жизнь строится на взаимнойподдержке и товариществе. И мы, каннибалы, призваны помогать христианам".
Глава XIV. НАНТАКЕТ
Больше по пути с нами не произошло ничего достойного упоминания; и вот,при попутном ветре, мы благополучно прибыли в Нантакет. Нантакет! Разверните карту и найдите его. Видите? Он расположен вукромном уголке мира; стоит себе в сторонке, далеко от большой земли, ещеболее одинокий, чем Эддистонский маяк. Поглядите: ведь это всего лишьмаленький холмик, горстка песку, один только берег, за которым нет настоящейсуши. Песку здесь больше, чем вы за двадцать лет могли бы использоватьвместо промокательной бумаги. Шутники расскажут вам, что здесь даже трава нерастет сама по себе, а приходится ее сажать; что сюда из Канады завозятчертополох, а если нужно заделать течь в бочонке с китовым жиром, то впоисках втулки отправляются за море; что с каждой деревяшкой в Нантакетеносятся, словно с обломками креста господня в Риме; что жители Нантакетасажают перед своими домами мухоморы, чтобы летом можно было прохлаждаться вих тени; что одна травинка здесь - это уже оазис, а три травинки за деньпути - прерия; что здесь ходят по песку на специальных лыжах, вроде тех, накоторых в Лапландии передвигаются по глубокому снегу; что Нантакет до такойстепени отрезан от мира океаном, опоясан им, охвачен со всех сторон, окружени ограничен водой, что здесь нередко можно видеть маленькие ракушки,приставшие к столам и стульям, словно к панцирям морских черепах. Но все этипреувеличения говорят лишь о том, что Нантакет не Иллинойс. Зато существует восхитительное предание о том, как этот остров былвпервые заселен краснокожими людьми. Легенда гласит, что однажды, встародавние времена, на побережье Новой Англии камнем упал орел и унес вкогтях индейского младенца. С горькими причитаниями провожали глазамиродители своего ребенка, покуда он не скрылся из виду за водной ширью. Тогдаони решили последовать за ним. На своих челнах пустились они по морю и послетяжелого, опасного плавания открыли остров, а на нем нашли пустую костянуюкоробочку - скелетик маленького индейца. Что же удивительного, если теперешние нантакетцы, рожденные у моря, вморе же ищут для себя средства существования? Вначале они ловили крабов исобирали устриц в песке, осмелев, стали заходить по пояс в воду и сетямивылавливать макрель, потом, понабравшись опыта, отплывали в лодках от берегаи промышляли треску и наконец, спустив на воду целый флот больших кораблей,занялись исследованием нашего водянистого мира, одели его непрерывным поясомкругосветных путешествий, заглянули и по ту сторону Берингова пролива и вовсех океанах, на все времена объявили нескончаемую войну могущественнейшейодушевленной массе, пережившей Великий Потоп, самому чудовищному из всехколоссов, этому гималайскому мастодонту соленых морей, облеченному стольбезграничной стихийной силой, что он и в испуге своем несет больше зловещейопасности, чем в самых отчаянных яростных нападениях! Так эти нагие жители Нантакета, эти морские отшельники, отчалив отсвоего островка, объехали и покорили, подобно многочисленным Александрам,всю водную часть нашего мира, поделив между собой Атлантический, Тихий иИндийский океаны, как поделили Польшу три пиратские державы. Пусть Америкаприсоединяет Мексику к Техасу, пусть хватает за Канадой Кубу; пустьангличане кишат в Индии и водружают свое ослепительное знамя хоть на самомСолнце, - все равно две трети земного шара принадлежат Нантакету. Ибо емупринадлежит море. Моряк с Нантакета правит океанами, как императоры своимиимпериями; а другие моряки обладают лишь правом прохода по чужой территории.Купеческие суда - это всего лишь те же мосты, их морское продолжение;военные корабли - только плавучие крепости; даже пираты и каперы, хоть ирыщут по морям, словно разбойники по большим дорогам, только грабят другиесуда - такие же крупинки суши, какими остаются и они сами, - а не ищутисточников существования там, в бездонных глубинах. Моряк с Нантакета, онодин живет и кормится морем; он один, как сказано в Библии, на корабляхсвоих спускается по морю, бороздит его вдоль и поперек, точно собственнуюпашню. Здесь его дом, здесь его дело, которому и Ноев потоп не помешал бы,даже если б и затопил в Китае всех бесчисленных китайцев. Он живет на море,как куропатка в прериях, он прячется среди волн, он взбирается на них, точноохотник за сернами, взбирающийся на Альпы. Годами он не ведает суши, а когдаон наконец на нее попадает, для него она пахнет по-особому, точно какой-тодругой мир, - так и Луна, наверное, не пахла бы для жителя Земли. Как чайкавдали от берегов складывает крылья на закате и засыпает, покачиваясь межморских валов, так и моряк из Нантакета свертывает с наступлением ночипаруса и отходит ко сну, опустив голову на подушку, а в глубине под нейстадами проносятся моржи и киты.
Глава XV. ОТВАРНАЯ РЫБА
Был уже поздний вечер, когда маленький "Лишайник" встал потихоньку наякорь и мы с Квикегом очутились на берегу, так что в этот день мы уже немогли заняться никакими делами, кроме добывания ужина и ночлега. Хозяингостиницы "Китовый фонтан" рекомендовал нам своего двоюродного брата УриюХази, владельца заведения "Под котлами", которое, как он утверждал,принадлежало к числу лучших в Нантакете и к тому же еще славилось, по егословам, своими блюдами из отварной рыбы с приправами. Короче говоря, онсовершенно недвусмысленно дал нам понять, что мы поступим как нельзя лучше,если угостимся чем бог послал из этих котлов. Но указания его насчет дороги- держать желтый пакгауз по правому борту, покуда не откроется белая церковьпо левому борту, а тогда, держа все время церковь по левому борту, взять натри румба вправо и после этого спросить первого встречного, где находитсягостиница, - эти его угловатые указания немало нас озадачили и спутали, вособенности же вначале, когда Квикег стал утверждать, что желтый пакгауз -первый наш ориентир - должен оставаться по левому борту, мне же помнилось,что Питер Гроб определенно сказал: "по правому". Как бы то ни было, нопорядком поплутав во мраке, стаскивая по временам с постели кого-нибудь измирных здешних жителей, чтобы справиться о дороге, мы наконец без расспросоввдруг поняли, что очутились там, где надо. У ветхого крыльца стояла врытая в землю старая стеньга с салингами, накоторых, подвешенные за ушки, болтались два огромных деревянных котла,выкрашенных черной краской. Свободные концы салингов были спилены, так чтовся эта верхушка старой мачты в немалой степени походила на виселицу. Бытьможет, в то время я оказался излишне чувствителен к подобным впечатлениям,только я глядел на эту виселицу со смутным предчувствием беды. У меня дажешею как-то свело, покуда я рассматривал две перекладины - да-да, именно две:одна для Квикега и одна для меня! Не дурные ли это все предзнаменования:некто Гроб - мой хозяин в первом же порту, могильные плиты, глядящие на меняв часовне, а здесь вот - виселица! Да еще пара чудовищных черных котлов! Неслужат ли эти последние туманным намеком на адское пекло? От подобных размышлений меня отвлекла веснушчатая рыжеволосая женщина врыжем же платье, которая остановилась на пороге гостиницы под тускло-краснымвисячим фонарем, сильно напоминавшим подбитый глаз, и на все корки честилакакого-то человека в фиолетовой шерстяной фуфайке. - Чтоб духу твоего здесь не было, слышишь? - говорила она. - Не тосмотри, задам тебе трепку! - Все в порядке, Квикег, - сказал я. - Это, конечно, миссис Фурия Хази. Так оно и оказалось. Мистер Урия Хази находился в отлучке, предоставивжене в полное распоряжение все дела. Когда мы уведомили ее о своем желанииполучить ужин и ночлег, миссис Фурия, отложив на время выволочку,препроводила нас в маленькую комнатку, усадила за стол, изобилующий следаминедавней трапезы, и, обернувшись к нам, произнесла: - Разинька или треска? - Простите, что такое вы сказали насчет трески, мадам? - с изысканнойвежливостью переспросил я. - Разинька или треска? - Разинька на ужин? Холодный моллюск? Неужели именно это хотели высказать, миссис Хази? - говорю я. - Не слишком ли это липкое, холодное искользкое угощение для зимнего времени, миссис Фурия, как вы полагаете? Но она очень торопилась возобновить перебранку с человеком в фиолетовойфуфайке, который дожидался в сенях своей порции ругани, и, видимо, ничего неразобрав в моей тираде, кроме слова "разинька", подбежала к раскрытой дверив кухню, выпалила туда: "Разинька на двоих!" - и исчезла. - Квикег, - говорю я. - Как ты думаешь, хватит нам с тобой на ужинодной разиньки на двоих? Однако из кухни потянул горячий дымный аромат, в значительной мереопровергавший мои безрадостные опасения. Когда же дымящееся блюдо очутилосьперед нами, загадка разрешилась самым восхитительным образом. О любезныедруги мои! Послушайте, что я вам расскажу! Это были маленькие, сочныемоллюски, ну не крупнее каштана, перемешанные с размолотыми морскимисухарями и мелко нарезанной соленой свининой! Все это обильно сдобреномаслом и щедро приправлено перцем и солью! Аппетиты у нас порядком разыгрались на морозном воздухе после поездки,особенно у Квикега, неожиданно увидевшего перед собою любимое рыбацкоекушанье; к тому же на вкус это блюдо оказалось просто превосходным, так чтомы расправились с ним с великой поспешностью, и тогда, на минуту откинувшисьназад, я припомнил, как миссис Фурия провозгласила: "Разинька или треска!",и решил провести небольшой эксперимент. Я подошел к двери в кухню и ссильным чувством произнес только одно слово: "Треска!" - после чего сновазанял место у стола. Через несколько мгновений вновь потянуло дымнымароматом, только теперь с иным привкусом, а через положенный промежутоквремени перед нами появилась отличная вареная треска. Мы снова принялись за дело, сидим и орудуем ложками, и я вдруг говорюсебе: "Интересно, разве это должно действовать на голову? Кажется, естькакая-то дурацкая шутка насчет людей с рыбьими мозгами? Но погляди-ка,Квикег, не живой ли угорь у тебя в тарелке? Где же твой гарпун?" Темное это было место "Под котлами", в которых круглые сутки варилисьнемыслимые количества рыбы. Рыба на завтрак, рыба на обед, рыба на ужин, такчто в конце концов начинаешь оглядываться: не торчат ли рыбьи кости у тебясквозь одежду? Пространство перед домом сплошь замощено раковинками разинек.Миссис Фурия Хази носит ожерелье из полированных тресковых позвонков, а умистера Хази все счетные книги переплетены в первоклассную акулью кожу. Дажемолоко там с рыбным привкусом, по поводу чего я долго недоумевал, пока водно прекрасное утро не наткнулся случайно во время прогулки вдоль берегасреди рыбачьих лодок на пятнистую хозяйскую корову, которая паслась там,поедая рыбьи останки, и ковыляла по песку, кое-как переступая ногами иволоча на каждом своем копыте по отсеченной тресковой голове. По завершении ужина мы получили от миссис Фурии лампу и указанияотносительно кратчайшей дороги до кровати, однако, когда Квикег начал быловпереди меня подыматься по лестнице, эта леди протянула руку и потребовала унего гарпун - у нее в спальнях гарпуны держать не разрешается. - Почему же? - возразил я. - Всякий истинный китолов спит со своимгарпуном. Почему же вы-то запрещаете? - Потому что это опасно, - говорит она. - С того самого раза, как нашлимолодого Стигза после неудачного плавания, когда он уходил на целых четыре споловиной года, а вернулся только с тремя бочонками жира, как его нашли уменя в задней комнате на втором этаже мертвого с гарпуном в боку, так ссамого того раза я не разрешаю постояльцам брать с собой на ночь опасноеоружие. Так что, мистер Квикег (она уже выяснила, как его зовут), я у васберу этот гарпун, а утром сможете получить его назад. Да вот еще: чтозакажете на завтрак, разиньку или треску? - И то и другое, - ответил я. - И вдобавок пару копченых селедок дляразнообразия.
Глава XVI. КОРАБЛЬ
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
