Я ДЛЯ ДРУГИХ ЭТЮД О ЗАСТЕНЧИВОСТИ

«Ув. тов. В. Леви!

Я никак не мог решиться написать Вам. Все брал­ся писать, но откладывал (а может, все пройдет, прояснится). Но в последнее время положение мое стало нестерпимым, и я наконец решился написать... Мне уже все равно, и поэтому я Вам все напишу от­кровенно.

...Я никак не могу жить с людьми. Всегда и по­всюду, увидев людей, я испытываю непонятный страх перед ними. Я не могу с ними даже разговаривать, ибо есть у меня еще одна болезнь: я всегда краснею, да-да, краснею перед людьми. Может быть, Вам это смешно, но для меня не очень. На улице я чув­ствую себя неуверенно, боюсь встречи со знакомы­ми... У меня возникает ощущение, как будто все на улице смотрят на меня, и я, сам того не понимая, краснею. Постоянная неуверенность в себе дошла до того, что я стал редко выходить из дому. Ни с кем не дружу, боюсь своих же сверстников. На работе не лучше. Как только внимание обращается на меня, я сразу же краснею и ничего не могу с собой сде­лать. Готов бросить работу и уйти куда-нибудь, но куда?.. Из-за этого краенения вся жизнь осточертела. Напишите, пожалуйста, встречали ли Вы уже в своей практике такое... Ведь когда-то я был совсем другим. Я был первый «заводила» на своей улице. Я думаю, все началось с того часа, как мы переехали на другую квартиру. Не буду Вам рассказывать всю историю. Я уверен, Вас это не интересует. Правда, и тогда у меня был дурной характер, но такого со мной еще не было. Мне 17 лет. Мать давно заметила мою отчужденность, мое одиночество, тягу к «четы­рем стенам» и все бранит меня, все время гоняет «к людям», часто ссоримся. Наперед боюсь воскре­сенья. Живу на триоксазине, который принимаю безбожно (ко мне случайно попал его рецепт).

...Посоветуйте, пожалуйста, что мне делать, можно ли еще с помощью самовнушения (самогипноза) исправить положение или же обратиться к врачу (но я думаю, что к врачу не пойду ни за что)?

Если бы Вы согласились написать мне специаль­ные формулы самовнушения и сколько раз их делать на день, то я бы считал это единственной возможно­стью (приказом), и пусть там будет что будет. Я бы заставил себя заниматься ими даже по 5 часов в сутки, только бы был уверен в успехе...»

Не буду подробно пересказывать, что я ответил моему корреспонденту, письмо которого при всех личных особенностях чрезвычайно характерно. Основ­ную суть ответа составляло доказательство, что его состояние не болезнь, а обычное явление, только обостренное, что его боязнь людей есть на самом деле боязнь самого себя. У меня лежит целая пап­ка писем от молодых людей под рубрикой «Застенчи­вость». Это, конечно, мучительная загадка — неуп­равляемое краснение, эта скованность, страх. Прихо­дится удивляться, какую силу имеет взгляд других над нашими нервами и телом. Ведь под взглядом мы не только краснеем, мы еще и сутулимся (толь­ко из-за застенчивости у многих неправильная осанка), мы покрываемся потом, делаем странные, нелепые движения, совершаем неестественные поступки, те­ряем память, соображение, впадаем в паралич.

Но, кажется, с этого и начинается .чисто челове­ческое: ни у кого из животных нет ничего подобного. Звери боятся, но не стесняются. А стесняться — это значит бояться не за себя, а за свой образ в глазах других.

«Молодая девушка, которая страшно краснеет, признавалась мне, что в это время она положитель­но не знает, что говорит, — писал Дарвин. — Когда я заметил ей, что это, быть может, происходит от тягостного сознания, что люди видят ее смущение, она отвечала, что это не составляет главной причи­ны, потому что она иногда точно так же теряется, краснея при какой-нибудь мысли наедине сама с со­бою». Из всех видов эмоций только стыд и смущение Дарвин нашел специфичными для человека. Что же касается краснения наедине с собой, то дело тут, конечно, в том, что фактически наедине с собой человек не бывает. Глаз другого, какого-то «обобщенного дру­гого», присутствует в нас всегда.

Так что же это за странный инстинкт?

Застенчивость не вырабатывается, она возникает. Часто по поводу какого-нибудь внешнего недостатка. Еще чаще — без всяких поводов. Она сама ищет себе повод.

Она возникает у одних в детстве, у других в от­рочестве, в юности; возникновение ее совпадает с тем периодом, когда человеку как бы открывается собственная открытость, доступность взглядам дру­гих. А выражаясь научнее — когда стратегия общения достигает некоего ранга рефлексии: «Я чувствую, что ты чувствуешь, что я...»

Это давно поняли: застенчивость поддерживает себя именно тем, что стремится себя уничтожить: страх страха, скованность от боязни скованности. Но в конце концов она все же себя изживает: видели ли вы когда-нибудь застенчивого старика?

Застенчивость — это первое непроизвольное про­явление человеческого инстинкта социального одоб­рения. Дарвин не первый заметил, что застенчивость удивительным образом сочетается с гордостью. А что такое гордость? Это высокая самооценка, точнее, стремление к ней, но опять же только глазами дру­гих, через внутреннего «обобщенного другого».

В состоянии смущения непроизвольная самооцен­ка глазами других резко и неудержимо падает на самую низкую точку: «Я плох, я ужасен», — как бы говорит нечто внутри нас, и это немедленно тормо­зит, страшно сковывает. Такое состояние у одних может распространяться едва ли не на все ситуации, связанные с общением, у других — только на узко­определенные (выступление перед аудиторией, у заикающихся — речь вообще).

При плохом развитии событий у очень застенчи­вого человека может начаться то, что Кречмер наз­вал «сензитивным бредом отношения», состояние, при котором «я для других» стойко оценивается в отрицательных баллах. Это характерно для выра­женных шизоидов. Таких людей трудно бывает убе­дить в хорошем к ним отношении, к ним нужен особый подход. Но в ранней юности такое шизоид­ное состояние, как мы уже говорили, возникает весь­ма часто, это, можно сказать, вариант нормы. Этот период совпадает с напряженным интересом к своей внешности, с внезапно обостряющейся проблемой прически, одежды, роста, комплекции, прыщиков.. За этим, конечно, стоит пробуждающийся сексуальный инстинкт с его естественным следствием — желанием нравиться, а в то же время это неизбежная стадия социального самоутверждения. От того, какие баллы преобладают во внутреннем «я для других» — положительные или отрицательные — зависит, стано­вится ли человек кокетливым («я для других» с плюсом) или ущемленным («я для других» с минусом). У некоторых молодых людей дело до­ходит до настоящего бреда некрасивости, и психоте­рапевтическое переубеждение здесь гораздо менее действенно, чем хотелось бы. Здесь самое лучшее лекарство (после любви) — время. Да, пройдет вре­мя — и проблема внешности станет менее острой, ее вытеснит — уже до конца жизни — проблема ума и успеха.

В этой книжке я поставил себе за правило не да­вать советов, но, кажется, для застенчивых надо сде­лать исключение.

Вот первое, что необходимо: выработать более реалистический взгляд на общение. Стоит почаще вспоминать, что мы, как правило, преувеличиваем внимание окружающих к своей персоне и поведению, что каждый, как и мы, занят прежде всего собой. Именно поэтому и не стоит обращать на себя такое внимание. Глаз другого, сидящий внутри нас, не должен слишком таращиться, иначе он вообще пере­стает видеть. Если желание быть лучше делает нас хуже, то ради себя же надо ввести в отношение к своей персоне элемент наплевательства.

Говоря строго, мы никогда не знаем и не можем знать с абсолютной точностью отношение к нам окружающих: и потому, что это отношение переменчи­во и противоречиво, и потому, что у нас просто нет средств проследить за ним со всей полнотой. Здесь постоянный дефицит информации. Но то глубоко свойственной нам избыточной перестраховке мы дела­ем «накидку»; непроизвольная гипотеза о внимании к нам со стороны других исходит из максимума, а не из минимума. В этом смысле можно даже говорить о некоем нормальном уровне бреда отношения. Вот ситуации, когда этот уровень резко подскакива­ет: поскользнулся на улице и упал, чихнул, икнул, нечаянно рыгнул за столом и пр. и пр. Даже в оди­ночестве при какой-нибудь неловкости, падении и т. п. человек смущенно озирается, с каким-то нерв­ным смешком произносит ненужные, никем не слы­шимые слова...

То же самое, в еще большей степени, у выступаю­щего перед аудиторией. У Чехова: молодой адвокат держит свою первую речь, страшно волнуется, за­канчивает с полным убеждением в провале, и после речи все, казалось ему, только об этом и говорят... А речь, как выяснилось, была блестящей.

В такие моменты нам кажется, что ни для кого уже ничего не существует, кроме нас и случившегося с нами, что мы в центре внимания всей вселенной. Здесь есть реальное основание: внимание действи­тельно повышается, но, конечно, не в той мере, в какой это нам кажется. Если это осознать, станет намного легче.

Далее — практика аутотренинга. Добиться, что­бы всегда, при любом общении дыхание было совер­шенно свободно и мышцы пластично расслаблены, особенно мускулы лица. Очень помогает постоянная легкая улыбка. Непринужденно, слегка улыбайтесь себе — это будет улыбка и для других. Только искренне. Добиться этого не так трудно, надо только постоянно обращать на это внимание. Вживаться в улыбку. Тренировать расслабление. А эффект огро­мен: мучительная скованность сменяется ощущением свободы, легкости благодаря тому, что импульсы от напряженных мышц перестают «давить» на мозг и отчасти за счет переключения внимания. (Улыбка в этом смысле представляет собой как раз оптимальное состояние мимической мускулатуры.) Импульс к рас­слаблению надо стараться включить с опережением, предвосхищением, то есть не во время разговора или выступления, когда скованность уже возникла, а в самом начале.

И наконец, ко всему этому стоит помнить, что застенчивость — недостаток самый приятный для других. Застенчивость приятна, застенчивых любят уже потому, что застенчивость — антипод хамства. (Правда, человек — существо столь многосложное, что застенчивость, как и любая черта, может соче­таться с любою другой. Есть и такой вариант: застен­чивый хам. Это самый современный тип карьериста.)

НАУКА О ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ

Нет, науки такой пока нет, и кажется, слава богу, ибо в тот день, когда эта наука появится, боюсь, личная жизнь на земле ппекратится. Но, мо­жет быть, страх этот — всего лишь обывательский предрассудок? Во всяком случае, науки, крутящие­ся вокруг да около, уже появились, а личная жизнь пока продолжается.

Первичная ячейка общения — это, конечно, пара. ОН и ОНА. Я + ТЫ = МЫ. Выступает ли оратор перед аудиторией, ревет ли стадион — каж­дое общение разложимо на общения между пара­ми личностей, и формула любого коллектива: МЫ = (Я +ТЫ)П.

Это стоит иметь в виду, но пока психологов бо­лее всего привлекают не пары (дойдет и до них), а другие «оперативные единицы» общения — первич­ные или малые группы. Понять, что это такое, про­сто, хотя точное определение дать невозможно. Если Пятница считал: «один... два... три... много», то пси­холог говорит: «один — два — три — группа». Вот и все.

Рабочая бригада. Школьный класс. Группа сту­дентов. Учительский коллектив. Сотрудники лабора­тории. Жильцы коммунальной квартиры. Футбольная команда. Друзья, собравшиеся за столом. Люди, более или менее регулярно встречающиеся и общаю­щиеся, более или менее знающие друг друга; люди, которых что-то непосредственно объединяет... Более или менее... В сущности, и семья тоже малая груп­па, но она рассматривается особо. Понятие, как ви­дим, емкое и растяжимое и разными исследователя­ми применяемое в не вполне совпадающих смыслах. В малой группе еще не вооруженным глазом видна личность, эта группа еще соизмерима с ней. А даль­ше, выше — социальные подразделения и структуры столь же реальные, но в личном восприятии все более абстрактные: большие трудовые коллективы, ор­ганизации и т. д., вплоть до Человечества.

Проблема малых групп прежде всего практиче­ская, ибо речь идет о непосредственном взаимодей­ствии и слаженности людей, какие бы задачи ни стояли перед ними: пилотирование космического ко­рабля или приятное времяпрепровождение.

Что же мы можем сказать о малых группах, кро­ме того, что живем в них и работаем?

Априори — то, что каждая группа, как и каждый человек, имеет свою уникальную биографию и ха­рактер, не сводимый к сумме индивидуальных харак­теров. Что группа, как организм, рождается, живет, иногда болеет — ив конце концов ей суждено уме­реть.

Что еще?

Исследований масса, я знаю, конечно, лишь о ни­чтожной доле.

В Новосибирском Академгородке небольшой кол­лектив молодых научных работников исследовал сам себя. «Все о всех» — каждый заполнял анкеты о каж­дом и о себе: что думает, какую оценку дает раз­личным качествам, начиная с физических и кончая сугубо интеллектуальными. Строили для каждого суммарные графики оценок. Л потом давали опозна­вать: кто есть кто.

Как правило, других члены группы узнавали по графикам довольно быстро, а себя с трудом или вообще не узнавали. Выяснилось, кроме того, сле­дующее:

мужчины более уравновешены в самооценках, чем женщины;

женщины более объективны в отношении к муж­чинам, чем к женщинам;

мужчины ниже, чем полагают женщины, оцени­вают их деловые и интеллектуальные качества;

женщины ниже, чем полагают мужчины, оцени­вают их физическую привлекательность.

Между прочим, нигде я не видел столь высокой концентрации умных женщин и красивых мужчин, как в Академгородке. И загадка ■— и для самих академцев и для гостей, от которых это не скрыва­ют, — почему в Академгородке самый высокий в Союзе процент разводов?

Проступают некоторые закономерности.

Коллективы делят на формальные и неформаль­ные. Формальный коллектив — это любая организа­ционная ячейка, будь то школьный класс, профсоюз или экскурсионная группа. Неформальный — друже­ская компания... Понятно, в чем разница: в фор­мальном коллективе общение вынуждено объектив­ными обстоятельствами. В нем собираются люди, не­случайные с социальной точки зрения, но случайные друг для друга. Коллектив неформальный образует­ся по принципу свободного выбора. Это общение, к которому вынуждает симпатия. Друг для друга эти люди уже не случайны.

Так вот, оказывается, общение наше все время стремится выйти из четких границ формальности — колеблется между тем и другим принципом. Когда коллектив формальный, он либо целиком становится неформальным, либо — чаще — разбивается на не­кие неформальные ячейки. Мы сдружились, у нас сложился хороший коллектив — это значит, что он превратился из формального в неформальный.

С другой стороны, люди, объединившиеся нефор­мально, стремятся зафиксировать отношения, форма­лизовать их, превратить в ритуал. Жених и невеста — эго еще неформальный коллектив. Супруги — фор­мальный. Но дело не в загсе. И муж с женой могут сохранить «неформальные» отношения, а люди «не­расписанные» — формализовать их. Формализация отношений есть фиксация, окостенение ожиданий, ликвидация неопределенности, необязательности.

...Всем известно и понятно, что в группе человек становится иным, нежели наедине с собой. Но каким образом? По каким механизмам?

В последнее время в западной социальной психо­логии применяют метод так называемой подставной группы, или метод Аша, — проверку на внушаемость и конформизм.

Экспериментатор вступает в заговор с группой: все, как один, будут давать заведомо неправильный ответ. Вопрос может быть любым: о цвете предмета, о весе, о физиономическом сходстве и т. д., вплоть до самых высоких суждений.

Испытуемый ни о чем не подозревает. Отвечает он обычно предпоследним.

Процентах в восьмидесяти он повторяет непра­вильный ответ. Он не верит своим глазам, ушам и уму; вернее, в части случаев верит, потому что в силу прямого внушения воспринимает неправильно, а в части случаев видит, слышит и думает одно, го­ворит — другое. Лицемерием это еще не назовешь, но это уже больше чем конформизм.

В другом варианте группе и испытуемому пока­зывают разное, но никто, кроме экспериментатора, об этом не знает. Это еще эффективнее, ибо вступает в силу искренность (со стороны членов группы). Внушаемость оказывается еще выше.

Чем сложнее задача, тем меньше доверия к себе и выше доверие к группе. Это понятно: мы вообще тем более внушаемы, чем меньше у нас информации.

Этот метод, конечно, не открывает нам никаких новых истин, он служит лишь остронаглядной мо­делью некоторых знакомых явлений. Вот непосред­ственный механизм, по которому человек — дитя своего времени и своего места; мы начинаем пони­мать, каким образом в поколениях держатся заблуж­дения, которые кажутся потом такими нелепыми: коллективное заблуждение имеет силу закона... в 80 процентах.

Но, конечно, еще вопрос, действительно ли это закон. Разумеется, влияние группы на личность не ограничивается конформизмом. Только группа стано­вится проявителем и катализатором способностей индивида, и если в одних случаях групповые контак­ты подавляют самостоятельность, то в других стиму­лируют — это мы видим на примерах наших лучших творческих коллективов. По одним вопросам в груп­пе может быть высокая степень конформности, по другим — низкая. Очевидно, многое, если не все, зависит от духа и стиля, от атмосферы — принятой формы отношений.

Курт Левин, известный американский психолог, провел длительные наблюдения над школьными клас­сами, в которых воспитание было поставлено на раз­ные основы: «авторитарную» и «демократическую». В «авторитарных» классах детей рассаживали по принуждению, господствовала жесткая дисциплина, подавлялась инициатива. В «демократических» пра­ва школьников были максимальными. Оказалось, что в «авторитарных» классах драки вспыхивали при­мерно в 30 раз чаще, чем в «демократических». Уче­ники, переведенные из «авторитарных» классов в «демократические», первое время ведут себя дико, у них возникает какая-то пароксизмальная агрессив­ность, но потом все улаживается.

А вот еще одно средство для экспериментов с группой.

Федор Дмитриевич Горбов, ныне работающий в Институте общей и педагогической психологии Академии педагогических наук, изобрел первый в мире прибор для социально-психологического исследова­ния. Прибор этот называется по-кибернетически: го-меостат.

Внешне ничего особенного. Некий ящик с неким устройством, к которому подсоединены круглые шка­лы со стрелками и рукоятками — энное число штук в зависимости от количества испытуемых. Каждый испытуемый крутит свою рукоятку и видит свою стрелку, которая все время движется. Задача состоит в том, чтобы привести стрелку в нулевое положение (или в какое-то другое). Положение стрелки зависит не только от самого испытуемого, но и от участников эксперимента: все взаимозависимы. Каждый влияет на каждого и через каждого на себя. Хитрое устрой­ство держит в себе секрет взаимодействия.

Принцип его можно раз от разу менять, можно варьировать задания и число испытуемых. Наедине с гомеостатом тоже не всем удается справиться со стрелкой, найти стратегию. Почему-то школьник де­лает это легче, чем студент, а умеренно пьяный — лучше, чем трезвый. Зато несколько людей в пьяном виде согласовать свои стрелки обычно не могут ни­как. Это еще раз подтверждает, что пьяному легче бывает не с людьми, а с самим собой, и легкость общения иллюзорна.

С гомеостатом работают сейчас многие исследо­вательские группы. Приходят с ним к студентам и школьникам, в редакции журналов: «А ну-ка опре­делим, кто у вас тут скрытый лидер...»

Можно изучать малые группы. Можно свести любых людей и посмотреть, как они будут взаимо­действовать. Разрешить испытуемым переговари­ваться или изолировать каждого со своей стрелкой.

Некоторые группы легко и быстро справляются с самыми сложными заданиями. Другие не могут и с простейшими — кто в лес, кто по дрова, возникают конфликты. Федор Дмитриевич блестяще усмотрел в этих экспериментальных ситуациях аналогии с инди­видуальной патологией (сам он в прошлом невропа­толог), с тем рассогласованием в работе мозговых систем, которое бывает при некоторых нервных по­ражениях: ведь группа в эксперименте должна рабо­тать, как единый мозг. Есть просто сумасшедшие группы, хотя каждый в отдельности может быть вполне нормальным человеком. А можно создать и сумасшедшую ситуацию.

Ленинградские психологи Голубева и Иванюк, работая с гомеостатом в студенческих и школьных группах, выявили четыре типа индивидуальных стра­тегий. Представители одного из типов, который мож­но назвать жестколидерским, или авторитарным, даже в незнакомых группах держатся смело и уве­ренно, легко устанавливают контакты, командуют, подавляют инициативу других, заслугу решения обычно без обиняков приписывают себе. Если же им не удается заставить группу действовать по своей указке, они сникают, впадают в апатию, а то и со­всем отказываются решать задачу.'

Другой тип — стратегия независимости: дер­жатся уверенно, но замкнуто и обособленно, не об­ращая внимания на других. Успех склонны припи­сывать себе, причем делают это обычно не прямо, а косвенно, ссылаясь на принцип: «Первый сообразил тот, кто нашел включение и выключение».

Третий — стратегия ведомых: стремление опе­реться на других. Держатся неуверенно, робко, мало­инициативны, легко отступаются от своих предложе­ний, предпочитают подчиняться. И наконец, страте­гия сотрудничества: ведут себя активно и свободно, в меру инциативны, охотно прислушиваются к пред­ложениям других, ищут совместные решения. Успех приписывают либо другим, либо никому (все полу­чилось само собой).

• Абсолютно жестких стратегий, конечно, нет. У каждого есть элементы разных, тип выводится только из преобладания. У некоторых стратегия ме­няется при смене группы, у других — нет.

И из этого эксперимента ничего нового мы не узнаем, но кое-что становится четче, нагляднее.

Я начинаю размышлять, как эта типология совме­щается с другими, например с моей излюбленной шизоциклоидной осью. Наверное, сотрудничающие более циклотимны, независимые более шизотимны. Ведомые — скорее меланхолики и психастеники. Же­сткие лидеры — холерики, эпитимики. Интересно, как бы все это проходило под гипнозом, с разными программами внушения, с психохимическими пре­паратами. Наверное, в пьяном виде кое-кто из ведо­мых превратился бы в авторитарных лидеров, неза­висимые — в сотрудничающих.

Пока еще трудно сказать, в какой мере опыты с гомеостатом ценны прогностически, другими слова­ми, насколько они отражают истинную жизнеспо­собность и работоспособность группы. Ведь при ре­шении разных задач группа, как и человек, ведет себя по-разному, и превосходный коллектив физиков может оказаться никуда не годной волейбольной командой, даже если каждый в отдельности играет прекрасно.

АНАТОМИЯ ССОРЫ

Может быть, наступит время, когда некий супер­гений уяснит, наконец, как много и как мало нужно, • чтобы люди сошлись или разошлись, и некий сверх­мозг в совершенстве постигнет игру сил межлично­го притяжения и отталкивания. Техника, прогресси­руя, вторгается и сюда. Уже создана (в США) элек­тронная сводня. Помышляющие о супружестве зано­сят на перфокарту необходимые данные, машина их сопоставляет, анализирует и делает выводы о веро­ятности прочного счастья. В прогнозе учитываются обширная статистика и энное число признаков, недо­ступных слабому уму соискателя брачных уз. Это ли не прогресс?

— И все-таки я бы ей ни за что не доверился, — сказал мой приятель, закоренелый холостяк.

— А кому бы? Себе?

— Что ты! Тем более, то есть тем менее.

— Так кому же?

— Я доверился бы ситуации. Или судьбе. Что то же самое.

Что он имел в виду под судьбой, для меня оста­лось неясным.

Психологическая совместимость, психологическая несовместимость — вот модные ныне понятия, упо­требляемые и специалистами по профотбору и ис­следователями малых групп. Говорят и о психофи­зиологической совместимости — в технической психологии, в сексологии. В терминах, конечно, вол­нующая новизна, но проблема стара как мир.

Конечно, кое-что можно предвидеть уже эмпири­чески. Старое правило хороших хозяек: не пригла­шать за один стол двух больших говорунов, из этого не выходит ничего хорошего, им трудно поделить власть. Можно посадить рядом двух хороших деби­лов: они сойдутся на том, что каждый из них гений; но двух гениев подпускать друг к другу нельзя.

Нет, проблема нешуточная, и имеет и социальную сторону и физиологическую. Чем хитрее замок, тем меньше шансов подобрать ключ. Чем люди сложнее, тем больше параметров им приходится взаимно ко­ординировать; правда, и возможностей для такой координации становится больше. Но дело в высшей степени тонко. Я знал, например, двух умнейших и симпатичнейших людей, которые не смогли общать­ся только из-за дискоординации личных темпов: надо же было, чтобы начало мысли одного всегда приходилось ровно на середину мысли другого, и, как они ни старались, им никак не удавалось друг друга не перебивать.

Если говорить вполне серьезно, то я, прибли­жаясь к точке зрения моего приятеля-холостяка, в вопросах межличной совместимости охотнее верю отрицательным прогнозам, чем положительным. И не потому, что в этих вопросах я предвзятый пессимист. Совсем наоборот. Просто мне кажется, что здесь действует некий естественный закон, подобный зако­ну энтропии: для поддержания порядка нужны уси­лия, а беспорядок поддерживается сам собой. То же — в хороших и плохих отношениях.

Люди могут поссориться из-за форточки: одному душно, другому холодно. И стать врагами или счесть, что безнадежно не сходятся характерами.

Отсечем мысленно ту массу человеческих отноше­ний, где существует объективный антагонизм, начи­ная с классовой борьбы и кончая квартирными стол­кновениями. Это темы для книг и книг. Мне бы хо­телось сказать несколько слов о тех ссорах, где нет или как будто нет объективных причин ссориться. Есть, конечно, грубые случаи, когда не только со­вместная жизнь, но и краткое общение с человеком невозможно ни для кого. Примитивная злоба, алко­голизм, криминальная психопатия... Черный шар судьбы: не может этот человек быть с людьми, не обучаем он этому или слишком далеко зашло непра­вильное обучение. Здесь уродливость генов, там уродливость воспитания, часто то и другое вместе. Есть случаи, когда судьба сталкивает людей не­лепо, будто для жестокой забавы: посмотреть, что из этого выйдет. Нашла коса на камень, а деться неку­да, разойтись невозможно. Скандалы, драки...

Но все-таки, как правило, причина конфликта — не какая-то изначальная психологическая несовме­стимость. Нет! В большинстве, увы, .конфликтуют .люди, имеющие самую реальную возможность не конфликтовать. Между ними нет «антагонистических противоречий», интересы их ни в чем не сталкивают­ся. Примерно одинакового и вполне достаточного интеллекта, способны все понять, достаточно пла­стичны, чтобы перестроиться...

...И тем не менее — хронический, истощающий душевные силы взаимный невроз. Патологический стиль отношений.

Вероятно, нет двух людей, совместимых по всем параметрам, если даже с самим собой человек со­вмещается не всегда. Свела судьба вместе, живем, работаем, воспитываем детей — ничего не подела­ешь, приходится совмещаться. Это тоже работа — совместное психологическое творчество. Но вы толь­ко посмотрите, какими больными становятся эти до­стойные и умные люди, едва взглянут друг на друга...

Сколько в мире Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей?

Вспыхнув, ссора тут же испепеляет свой повод. Как спички в костре, в ней тут же сгорают все пред­шествовавшие побуждения, она моментально стано­вится самоуправным, деспотическим существом, пре­вращает людей в своих рабов, и захватывает, и не­сет. Рабы ссоры обречены только страдать, у них нет никаких перспектив.

Каждая ссора — маленькая модель большой войны. Цепная реакция взаимонепонимания, взаим­ное заражение недоверием, злобой... Если говорить точнее, с взаимонепонимания начинается, а потом оно исчезает, потому что становится уже нечего по­нимать. Более того, начинается какое-то совершен­ное понимание злобы злобой, сладострастие оскорб­лений. Суженное, сомнамбулическое сознание, взаим­ный бред отношения, или то, что психиатры з других случаях называют «сверхценной идеей». Типовое содержание идеи: «Птибурдуков, ты хам, мерзавец, сволочь, ползучий гад и сутенер притом».

В чем же дело?

Если поговорить с поссорившимися спокойно и попытаться вникнуть в суть дела, то окажется в большинстве случаев (и они сами это признают), что предмет-то ссоры пустячен, что и не из-за этого во­все они взорвались, а... так... вообще. Из принципа.

Из какого?

На этот счет вразумительного ответа получить обычно не удается. Похоже, что это какой-то подсо­знательный страх показать слабость. Расчет поста­вить себя. Но до чего же недальновидный!

Это дикая и жалкая перестраховка непроизволь­ных прогнозов. Возврат к низшим уровням безотчетно­го общения. Эмоциональная иллюзия, которую можно назвать антиподом влюбленности. Но иллюзия тво­рит реальность! Ссорясь, мы повергаем себя в безд­ну низости. Внезапная сверхценность мелочи! Когда люди способны подраться, например, из-за несход­ства в футбольных симпатиях (и так, увы, бывает), это печальный знак, что нам рано еще бить в литавры по поводу выхода из животного состояния. Это значит, что иерархия ценностей не соотнесена с есте­ственной мудростью жизни.

Животному иерархию ценностей подсказывает инстинкт. У человека же развилась уникальная спо­собность принимать за ценность все, что угодно. Это основа всех достижений, в этом исток всякого про­фессионализма, но у медали есть оборотная сто­рона.

...И вот мы живем в одной квартире, сидим за со­седними столами — и не разговариваем, стараемся не смотреть друг на друга. Не здороваемся при встрече... От этого недолго и заболеть. А все из-за того, что когда-то не поладили из-за пустяка, и слово за слово... Тяжело, стыдно, но над всем господствует нелепый страх: протяну руку, а он не протянет, сочтет, что мне это больше надо... Дашь палец, руку откусят... Душевная скупость, эмоциональная торгов­ля, игра, заранее проигранная.

...Я намеренно говорю обо всем этом, не приводя никаких конкретных примеров, хотя располагаю ими в более чем достаточном количестве. Они увели бы нас в джунгли частностей. Надеюсь, что читатель, для которого это актуально, сумеет заполнить рисуе­мые контуры личным содержанием.

По роду работы мне, естественно, часто приходит­ся распутывать цепи конфликтов, в основном семей­ных. Длинные, запутанные цепи взаимных психоло­гических ошибок. Почти не бывает, чтобы была ви­новата только одна сторона. Люди запутываются в силках взаимных претензий, вязнут в болоте злопа­мятства. Ведя опустошительную войну эгоизмов, как правило, не осознают применяемых стратегий и так­тик — ни у себя, ни у партнера, и средства уничто­жают цель. У подножия иррациональных мотивов логика разбивается в пух и прах, а главный интуи­тивный принцип: чтобы не чувствовать вины — обви­нять. Помогая осознавать, кое-чего добиваешься, хоть и далеко не всегда удается изменить ход собы­тий. Иногда хорошо действует психодраматический метод: заставлять — и серьезно! — играть роли друг друга. Из подсознания всплывают скрытые рефлек­сии ожиданий другой стороны.

Все более укрепляюсь в выводе, что каждой семье нужен психолог, некий консультант-духовник, трезвый и проникновенный, веселый и тактичный, одинаково доброжелательный ко всем сторонам. Иногда так получается непроизвольно: роль духов­ника играет друг или даже собственный ребенок. Это бывает спасением в тех нередких случаях, когда люди не могут быть ни друг с другом, ни друг без друга.

Да, ссору следует анатомировать. Да, стоит вы­яснить отношения, не жалея на это времени. Только в таких выяснениях должно, мне кажется, соблю­даться одно правило: каждый говорит лишь о своих ошибках. Это тот случай, когда критика должна быть запрещена. Исключить взаимные претензии, иначе все начнется сначала и еще хуже запутается.

С подобных отношений приходится время от вре­мени счищать ржавчину, накипь недоговоров, недопониманий, непроизвольной неискренности. Иначе рано или поздно в них наступает кризис, склероз. Психологическая совместимость не может быть ста­тичной, это процесс, живая импровизация. Мы все время психически движемся и друг относительно друга и относительно самих себя, и, видимо, в неко­торые моменты необходимо переоценивать положение с какой-то третьей точки, чтобы двигаться не вслепую.

Но, наверное, нельзя превращать жизнь и в сплошное выяснение отношений. Правда, некоторые именно в таком бесконечном выяснении находят основ­ное содержание существования. В жизни многих су­пружеских (не только супружеских) пар выяснение отношений становится своеобразным стимулом их продолжения, и окончательное выяснение знаменует собою развод. Есть пары, хронически живущие на грани развода, и, как ни странно,- именно это пре­бывание на грани делает отношения стабильными. У множества пар наблюдается довольно четкая пе­риодичность в отношениях; хмурые размолвки чере­дуются с безоблачным взаимопониманием, охлажде­ние и жестокие ссоры — со вспышками страсти. В некоторых случаях время схождения-несхожде­ния удается предсказывать с почти математической точностью, образуется стойкая система подвижного равновесия. Всякие советы со стороны — порвать или сойтись окончательно — здесь в высшей степени не­уместны.

Возможно, под всем этим скрываются глубинные ритмы эмоциональных маятников ада и рая. А может быть, это периодический бессознательный бунт про­тив взаимного лишения свободы, взаимного сковывания, которое возникает так легко и самопроиз­вольно.

Так называемый «эффект несовместимости» был замечен довольно давно. Заключается он вот в чем. Как только отношения двух или нескольких людей попадают в некий котел, в мешок, из которого нет выхода, так сразу повышается взаимодавление. На­чинают, как между молекулами, преобладать силы отталкивания. Надоел, антипатичен, раздражает... Ужасный тип, и что я в нем находила... Исчадий ада...

Так получается, когда отношения теряют перспек­тиву разобщения, при некой степени изоляции от остального мира, когда люди чувствуют, что обрече­ны быть друг с другом.

Самый известный, хрестоматийный случай такого рода произошел между знаменитым путешественни­ком Нансеном и его помощником Иогансеном. Эти сильные и мужественные люди, друзья, отличавшиеся редкостным взаимопониманием во время своего дли­тельного полярного перехода, неожиданным образом стали врагами. Им нечего было делить, они помога­ли друг другу, поддерживали, и тем не менее между ними выросли отчужденность и взаимное раздраже­ние... Как только они возвратились в большой мир, все прошло, и случившееся так и осталось для обоих загадкой.

Случай этот может служить моделью массы дру­гих. Но эффект несовместимости все-таки не закон. Его избежала, например, наша знаменитая четвер­ка Зиганшина. Объясняют это по-разному: и тем, что сохранялась твердая вера в спасение, продол­жалась борьба, и тем, что был сильный лидер, и воспитанием в традициях коллективизма. Однознач­ный ответ дать вряд ли возможно, загадочность остается.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: