Русская история как социокультурное целое

Более чем тысячелетний исторический путь, русской культуры как бы сам "напрашивается" на аккумуляцию в виде обобщающих формул и предельно емких характеристик, способных охватить своим кругозором многовековые эпохи цивилизационного и духовного развития, резкие "ломки" культурно-исторического процесса, "диссонирующие" наложения друг на друга противоречивых явлений и тенденций, сосуществующих в одно и то же время и борющихся между собой за приоритет и гегемонию.

Как бы ни отличались друг от друга относительно "законченные", замкнутые в себе парадигмы российского культурно-исторического опыта, между ними есть нечто общее, узнаваемое. Сколько бы ни насчитывалось "Россий" в истории русской культуры, — это именно история русской, а не какой-либо иной культуры, несмотря на всю несомненную ее "прерывность", дискретность, несмотря на все свои резкие, подчас весьма драматические "разрывы". Здесь представляется особенно важным осмысление типологически сходных культурно-исторических ситуаций (методом аналогий, при помощи средств историко-типологического анализа и культурологической компаративистики) и, далее — построение гипотез наиболее вероятных тенденций их внутреннего развития и разрешения по сходным или близким сценариям.

Стоит подчеркнуть, что если предметом анализа оказывается собственно исторический (социально-исторический, политический и т. п.) процесс, подобные аналогии могут быть иной раз довольно рискованными или натянутыми; в случае же культурно-исторических процессов такие ассоциации вполне правомерны и даже необходимы: общее, повторяющееся в истории национальной культуры — это именно то, что составляет основу традиций, культурно-исторической преемственности и национального менталитета культуры, что определяет единство национальной культуры на всех этапах и фазах ее становления и развития как ценностно-смыслового единства. Специфика культурной истории заключается в том, что, во-первых, культурное время обратимо и в истории культуры мы можем свободно перемещаться вдоль по оси времени вперед и назад или одновременно пребывать в нескольких культурных эпохах (что особенно характерно для культурологии); во-вторых, культурные явления и процессы принципиально неверифицируемы и в этом отношении мифологическая или религиозная картины мира оказываются равноправными не только между собой, но и в принципе сопоставимыми с научной и художественной картинами той же эпохи или других эпох. В-третьих, и здесь это для нас особенно важно, между разными культурными эпохами, в том числе весьма далеко отстоящими друг от друга, можно наблюдать определенное ментальное и ценностно-смысловое сходство, а значит, прослеживать культурно-историческую преемственность и периодичность повторяемости.

Так, несомненно, деспотическое правление Ивана Грозного ("царство террора", по удачному выражению Р. Скрынникова) имеет явные черты социокультурного сходства с эрой Петровских реформ и сталинским "термидором" 1930-х годов (вкупе с насильственными процессами "индустриализации", "коллективизации" и разгулом "большого террора"). Не требуется особых интеллектуальных усилий для того, чтобы обнаружить определенное "сродство", типологическое сходство между эпохами Смутного Времени; постпетровских событий ХVIII в. (бесконечной череды дворцовых переворотов, ожесточенной борьбы за власть, множества служебных и хозяйственных злоупотреблений, экономического спада и т.п.); всего происходившего в революции 1917 г. и последующей гражданской войне ("Красной смуте") и, наконец, современного "обвала" тоталитарного режима и советской империи, начавшегося в августе 1991 г. и продолжающегося в политике, экономике, межнациональных отношениях, культуре, идеологии, психологической атмосфере и пр. до сих пор. Еще одну череду культурно-исторических аналогий демонстрирует сопоставимость эпохи екатерининского "либерализма", александровских реформ начала ХIХ в., эры "шестидесятничества" в середине ХIХ в., нэпа в 1920-е годы, "оттепели" в середине ХХ в. и "перестройки" в конце 1980-х гг., — периодов, характеризующихся небывалым — по российским представлениям — расширением духовных свобод и культурного плюрализма, сопровождающихся время от времени гневным "огрызанием" властей на уж слишком распустившихся "инакомыслящих" (от Радищева с Новиковым до Пастернака, И. Бродского и А.Сахарова с А.Солженицыным).

Все эти легко прослеживаемые аналогии наглядно характеризуют "пульсирующий" характер российской истории (как на уровне собственно культурных, так и общецивилизационных процессов): периоды невыносимого социального давления, "сжатия", централизации (в формах государственного деспотизма и терроризма, безудержного насилия, выступающего как средство тотального "порядка" и принудительной жесткой организации во всех сферах материальной и духовной жизни государства) сменяются периодами "разрежения", расслабления, превалирования центробежных тенденций, распада государственной целостности и социокультурного единства (либо в формах культурного многоголосия, либо — социальной анархии, бунта, стихии "вольницы", криминального "беспредела" и финансово-экономического коллапса). Сопоставление и сравнительное изучение социодинамики ситуаций беспорядка, "хаоса", "смуты" позволяет с большой степенью очевидности представлять наиболее вероятные сценарии развития политико-экономических и социокультурных процессов на переломных этапах отечественной истории, прогнозировать пути выхода из кризиса и самую возможность преодоления или хотя бы смягчения "хаоса", общественной стабилизации, достижения социокультурного равновесия или по меньшей мере исчерпания деструктивной энергии общества.

Как отмечал Ю. М. Лотман, русская культура характеризу­ется постоянной сменой периодов, для которых свойственна “равновесная структура”, — эпохами бурного культурного развития и непредсказуемого ис­торического движения, когда равновесие в принципе нарушено. Периоды “равновесных структур” субъективно приписывают себе центральное место в культурном универсуме и некритически оценивают свой потенциал — в духе национально-исторического, религиозного или культурно-политического мессианизма. Неравновесные, динамичные эпохи помещают себя в пространстве семиотической и культурной периферии мировой культуры, они склонны к заниженным самооценкам, страдая своего рода “комплексом национальной неполноценности”, и отме­чены стремлением к “обгону” культурного центра, который предстает амбивалентно — и как притягательный (эталонная матрица, пример восхищения и подражания), и как потенциаль­но опасный и враждебный (агрессия, аннексия, подавление самобытности извне).

Так, к “равновесным” структурам в русской истории относятся эпохи начальной Киевской Руси, Московского царства, русской классики XIX века, советская эпоха (особенно сталинский ее период); напротив, “неравновесные” структуры представляют Древняя Русь накануне и в период Крещения, Русь накануне монгольского завоевания и под ордынским игом, Россия накануне, во время и после Петровских реформ (XVIII век), Серебряный век и послереволюционные двадцатые годы ХХ века, постсоветская эпоха (начиная с “перестройки”). Преобладание то центростремительных, то центробежных тенденций в обществе и его культуре, чередование эпох с преимущественно централистскими интенциями и эпох, рефлексирующих свою периферийность, строгой периодичностью выражает раскачивание “цивилизационного маятника”, пульсацию культурно-цивилизационного развития нации.

Исторически сложившийся на протяжении тысячелетней истории России, с ее постоянными "взрывами", "ломками", "скачками" и "перерывами постепенности", менталитет русской культуры отличается особой, даже, можно сказать, принципиальной противоречивостью, двойственностью, амбивалентностью. Это противоречивое единство культуры, не имеющей "середины" и тяготеющей во всем ко взаимоисключающим крайностям, с одной стороны, отразило (а в чем-то и предопределило, обусловило) каждый раз воспроизводящуюся, глубоко укорененную социокультурную нестабильность, непредсказуемость развития событий, выражающуюся в "колебании" от одной крайности к другой ("эффект маятника") — явления, связанные с евразийской пограничностью русской культуры.

С другой стороны, именно такая "двусоставность" и амбивалентность каждого значимого явления русской культуры и российской цивилизации, самого культурного "ядра" России открывала перед русской культурой (и российской цивилизацией) неисчерпаемые возможности гибкого, почти мгновенного приспособления к самым резким (вплоть до взаимоисключающих) изменениям в развитии социально-исторической действительности, ко всевозможным общественным катастрофам и взрывам — революциям и гражданским войнам, террору и деспотической форме государственного правления, инокультурным влияниям и международным, межнациональным конфликтам, религиозному и атеистическому фанатизму и нравственно-политической индифферентности. В этом отношении очевидная дискретность исторического развития русской культуры и ее потенциальная "расколотость", пресловутая "широта", способность "вместить" даже коренные противоположности врамках единого смыслового целого — явления взаимообусловленные, постоянно поддерживающие друг друга — первое в диахронии русской культуры, второе — в синхронии.

Тысячелетняя история русской культуры убедительно свидетельствует: сущность национального менталитета русской культуры заключается именно в двусоставности ее ядра, являющего собой буквальное "единство противоположностей", или, может быть, точнее — "раздвоение единого". При этом каждая из "половинок" противоречивого целого — на любом этапе исторического развития русской культуры — утверждается за счет постоянного противоборства (диалога, полемики, состязания, спора, идейной конфронтации, а подчас и прямо бескомпромиссной войны) со своей противоположностью; без этой борьбы, критики, обличения, перманентного спора теряет смысл само существование каждого из двух противостоящих друг другу полюсов: они взаимодополнительны по отношению друг к другу, "победа" одного равносильна его "поражению" в борьбе, так как нарушает равновесие всей бинарной системы, расшатывает "баланс сил", что и приводит к катастрофическим последствиям для целого, утрачивающего необходимую для своего "жизнеобеспечения" полноту. Диалогизм отношений двух "центров" порождает постоянное "мерцание" противоречащих смыслов, постоянную конфликтность противоположных тяготений, потенциальную нестабильность системы, непредсказуемость ее саморазвития (что, собственно, и нашло свое отражение в знаменитой "дилемме Тютчева — Губермана": "Умом Россию не понять" и "Пора уже, ... мать, умом Россию понимать"), ее исключительный динамизм и внутреннюю напряженность, "пассионарность" — как культуры, постоянно существующей в метакультурном контексте — многозначном, противоречивом, принципиально многосоставном, многоукладном — этнически, экономически, социально- политически, конфессионально, лингвистически и т.д.

Отсюда происходят такие характерные свойства русской культуры, как ее самокритичность, способность к самоотрицанию (что отмечал как отличительную особенность русской культуры уже Белинский), радикализм в осуществлении переоценки ценностей (вплоть до нигилизма), острота и резкость дискуссий и полемики по коренным мировоззренческим и более частным культурным вопросам, особая системообразующая роль критики в развитии общества и его культуры (включая критику социальную, политическую, моральную, религиозную, философскую, литературно-художественную и т.д.). Отсюда же не только потенциальная готовность русской культуры и общественной жизни ко всяческим конфронтациям и расколам, начиная с религиозного и политического и кончая эстетическим, чисто литературным, стилевым, но и настоятельная потребность в его преодолении, в достижении и утверждении некоего обобщающего и "снимающего" в себе все противоречия "всеединства", как правило, утопического, несбыточного, но от этого не менее привлекательного и желанного идеала.

И важна здесь не столько извечная расколотость российского общества и русской культуры (на радикалов и консерваторов, реформаторов и фундаменталистов, "государственников" и анархистов и т. п.), сколько противоположное ей стремление к единству — к пресловутой "соборности", всеобщему взаимопониманию, коллективной солидарности и чуть ли не к единомыслию (причем все это в предельных, почти что вселенских масштабах). Отсюда берет начало и знаменитая "всемирная отзывчивость" русской культуры, ее, так сказать, "пролетарский интернационализм", ее мессианские притязания на "всемирность", всеобщность и универсальность, — интенции, не исключающие, впрочем, ее одержимости "русской идеей" — идеей национального избранничества, высшего предназначения, мессианства — или "социалистической идеей" — идеей глобальной миссии всеобщего освобождения и спасения.

Однако идеи "Москвы — третьего Рима", "Третьего Интернационала", "всемирной революции", "армии-освободительницы", "СССР — оплота мира" и т. д. вселенские утопические проекты, рожденные отечественной культурой, были лишь внешней "имперской" стороной объединяющих, интегративных тенденций русской культуры. "Всеединство" было не одной лишь отвлеченной мечтой противоречивой и расколотой по фундаментальным основаниям нации. Несмотря на все драматические повороты судеб русской культуры, несмотря на резкие "ломки" в ее историческом становлении и развитии, несмотря на постоянные и глубокие "расколы" и конфронтации на каждом поворотном, переломном этапе российской истории, дезинтеграции русской культуры как целого пока не произошло. Даже в ХХ в., когда сосуществование "двух культур" в рамках одной русской культуры стало неопровержимым и несомненным фактом мировой культуры и ее истории, русская советская культура и культура русского зарубежья, при всех своих сложных связях с иными культурами (в первом случае — с культурами народов России и СССР, во втором — с различными культурами Европы, Азии и Америки), сохранили все основные конститутивные особенности русской культуры и преемственные связи с предшествующей ее историей, более того, в самом своем "парном" сосуществовании, противостоянии и взаимодополнительности обе русские культуры ХХ в. являли собой бинарную модель русской культуры как двуединого целого, некое диалектическое социокультурное равновесие, столь же неустойчивое, сколь и необходимое, неизбежное.

Можно сказать, что силы притяжения, интеграции в недрах русской культуры на всех этапах ее развития постоянно преобладали над силами распада, дифференциации; единство противоположностей, центростремительные процессы доминировали над непрекращающейся борьбой этих противоположностей, над центробежными устремлениями. Самая острота борьбы детерминировала гиперболическую потребность в единстве, интеграции, социокультурной полноте, пусть и выражающейся в различных идеальных, утопических формах. Духовные "противовесы" сугубо материальным, практическим процессам (разрушительного свойства) оказывались, несмотря на всю свою "идеальность" и утопичность, мощным механизмом интеграции, сплочения, утверждения целостности русской культуры перед угрозой ее раскола и распада. А иррациональные мотивы (веры, надежды, любви, всеобщего спасения, мессианства, "светлого будущего" и пр.) нередко выступали на первый план культуры, превалируя над рациональными критериями научности, объективности, социальности — в формах "долженствования", "грядущей гармонии", чаемого "равенства, братства и счастья", "рая на земле" и т.п.

Постоянная незавершенность разнообразных социокультурных процессов — начатых, но не доведенных до конца или заторможенных реформ, радикальных общественных преобразований, просветительских начинаний в культуре, образовании, правовых институтах и др. — порождала неугасающее стремление хотя бы в мечте, хотя бы в утопическом проекте, в художественной или философской фантазии преодолеть накопившиеся противоречия, разрешить нерешенные проблемы, "достроить" незавершенное здание русской культуры и российской цивилизации, как бы "застрявшей" в своем развитии на полпути. Утопизм русской культуры стал своеобразным элементом самой ее становящейся, но не ставшей "архитектуры", средством компенсации нереализованных ее потенциальных возможностей, способом восстановления ее целостности и социокультурной полноты, если не на практике, не в реальности, то в идеале, в творческом воображении, виртуально.

С этой точки зрения история русской культуры предстает как ценностно- смысловое единство, чреватое опасностью раскола, конфронтацией важнейших своих составляющих, а потому постоянно компенсирующее свою потенциальную нестабильность мощными интегративными социокультурными факторами, цементирующими целые цивилизационные эпохи. Такими интегративными факторами отечественной культуры в эпоху средневековья была синкретическая "культура- вера"; на протяжении классического ХIХ в. — "словесность", аккумулировавшая в себе функции множества явлений культуры и по степени сложности сопоставимая с культурой в целом; в течение "Серебряного века" русской культуры смысловым ядром, объединившим искусство, религиозную философию и общественно-политическую мысль, стал феномен духовного творчества, а шире — творчества вообще (включая творчество социальное, историческое). Незавершенность "русского культурного ренессанса" конца ХIХ — начала ХХ вв. (Серебряного века), собственно, и была предопределена чрезмерно широкой интегративностью механизма творчества: под творчеством могли пониматься и индивидуальные художественные или мистические искания личности, и историософия, и революция, и даже вооруженное восстание масс. Механизм социального творчества (революция) и взорвал "Серебряный век" русской культуры, открыв дорогу тоталитаризму, реализовавшему четвертый интегративный фактор русской культуры — политический (организационно и идеологически).

Анализ современной социокультурной ситуации в России и ретроспективный взгляд из нее на всю историю отечественной культуры в целом показывают, что корень практически всех явлений и процессов в русской культуре ХХ в. так или иначе связан с тоталитаризмом, его истоками и последствиями. Более того, многие явления истории русской культуры многовековой давности прямо или косвенно предвосхищают тоталитаризм как явление культуры и тип цивилизации. Здесь и феномен русского самодержавия, и многомерное явление крепостничества в России, и православный фундаментализм, и имперский комплекс России, и фанатизм революционеров-террористов, и борьба с инакомыслием, и традиции общинного коллективизма, с его патриархальным "мы" — в противопоставлении враждебно-племенному "они". Самое же главное — это стремление к целостному, нерасчлененному взгляду на мир, свойственное русской культуре и всем ее представителям, — справедливо охарактеризованное Н. Бердяевым как "тоталитарность". Иными словами, сама тяга русской культуры к "всеединству", к преодолению своего раздвоения и раскола оборачивалась тем "сверхцентрализмом", который ломал культуру и ее естественно-исторический процесс, загоняя ее в политическую схему и подвергая репрессивным санкциям. По крайней мере как тенденция — этот вывод верен по отношению ко всей истории русской культуры.

Преодоление политического и культурного наследия тоталитарной системы в конечном счете зависит от понимания генезиса тоталитаризма в русской культуре как закономерного, исторически обусловленного и в конечном счете непредотвратимого явления культуры и цивилизации. Закономерности возникновения и развития тоталитаризма в России, в СССР важно сегодня осмыслить не столько социально- политически, сколько культурно-исторически, религиозно, психологически, как феномен, глубоко и органически укорененный в тысячелетней российской истории и русском национальном сознании. Этим объясняется и относительная стабильность, устойчивость тоталитарных тенденций в отечественной культуре ХХ в., и длительность, драматизм изживания тоталитарных инстинктов и соблазнов в общественном сознании и поведении, и постоянное воспроизводство одних и тех же стереотипов культуры, тяготеющей к особой форме государственной централизации и унификации всех процессов в общественной жизни и культуре, на протяжении многих десятилетий, и неэффективность идейной борьбы с тоталитаризмом — даже в посттоталитарный, конвергентный период русской культуры. Речь идет в конечном счете об определенном сродстве тоталитарности и национального менталитета русской культуры: изживая в себе тоталитарность, русская культура во многом борется сама с собой, что демонстрирует особый драматизм этой эпохальной для России коллизии. Нельзя исключить и того, что борьба русской культуры с тоталитарностью как собственным ментальным основанием есть заключительная фаза ее развития, знаменующая гибель российской цивилизации, а вместе с ней и исторического развития русской культуры.

ВОПРОСЫ

1. Как соотносятся в русской истории и в истории русской культуры непрерывность и дискретность исторического процесса? Как объяснить перманентные “ломки” социального и культурного процессов в России?

2. Какие культурно-исторические парадигмы вычленяются в истории русской культуры? Каковы принципы такого парадигмального деления? Каким образом выстраивается хронология истории русской культуры — сравнительно с хронологией отечественной политической истории?

3. Чем вызваны социокультурные ломки в истории русской культуры и российской цивилизации? Каково происхождение социокультурных противоречий в истории русской культуры?

4. Культура и цивилизация в истории России и ее рефлексии. В чем заключается специфика культурно-цивилизационных отношений в русской истории?

5. Приведите примеры взамных “наложений” культурно-исторических парадигм в истории отечественной культуры.

6. Как складывается в русской культуре диалектика взаимодействий социальных и культурных явлений? Как соотносятся между собой в истории русской культуры социализация культурных явлений и аккультурация социальных явлений?

7. Как меняются представления о культуре и ее самобытности в истории отечественной культуры? От чего зависят подобные изменения? Как осуществляется “перевод” одних социокультурных явлений в другие?

8. В каком смысле правомерно говорить о культурно-цивилизационной “вненаходимости” российской цивилизации и ее принадлежности к ряду “суперцивилизаций” (Восток — Запал)? Как “пограничность” и “маргинальность” русской культуры связана с “вненаходимостью”?

9. Обоснуйте или опровергните представление о русской истории как ценностно-смысловом континууме.

10. Как представить социодинамику культуры (в частности, русской) с точки зрения феноменологии культуры? Как ментальная и ценностно-смысловая семантика русской культуры обусловливает ее социокультурную историю? Как социокультурная история России определяет становление и развитие исторически меняющейся семантики русской культуры?

11. Как соотносятся социальная и культурная история России, социальные и культурные феномены синхронного “среза” истории?

12. Что такое социокультурная асимметрия русской истории и как можно объяснить это явление? Представьте ряд характерных социокультурных явлений русской истории с точки зрения социокультурной асимметрии.

13. “Социокультурная неполнота” как феномен русской культуры. Как соотносятся сежду собой социальные и культурные эквиваленты в рамках социокультурного целого? Как объяснить незавершенность и незавершимость многих социокультурных процессов в России?

14. Охарактеризуйте культурную топологию русской культуры. Какие концептуальные фреймы характерны для истории России и русской культуры?

15. Как взаимодействуют в русской истории “ядерные” и периферийные процессы, силы интеграции и дифференциации, социальные и культурные эквиваленты? Каковы пути преодоления конфликта интерпретаций в историческом изучении культуры (русской, в частности)?

ЛИТЕРАТУРА

Источники

Антология феноменологической философии в России / Под ред. И.М.Чубарова. М., 1998.

Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.

Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

Бердяев Н.А. Смысл истории. М., 1990.

В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: Хрестоматия по истории российской общественной мысли XIX и ХХ веков: В 2-х частях. М., 1994.

Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

Вернадский Г.В. История России: [В 6 т.]. Тверь; М., 1996-1997.

Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.

Ключевский В.О. Курс русской истории: В 5 ч. // Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. М., 1987 — 1989. Т. 1 – 5.

Очерк русской философии истории: Антология / Ред.-сост. Л.И.Новикова, И.Н.Сиземская. М., 1996.

Очерки истории русской философии / А.И.Введенский, А.Ф.Лосев, Э.Л.Радлов, Г.Г.Шпет / Сост. Б.В.Емельянов, К.Н.Любутин. Свердловск, 1991.

Плеханов Г.В. История русской общественной мысли : В 3-х кн. М., Л., 1925.

Плеханов Г.В. Литература и эстетика: В 2-х т. М., 1958.

Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989.

Самосознание европейской культуры ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М., 1991.

Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

Сорокин П.А. Социологические теории современности. М., 1992.

Тойнби А.Дж. Постижение истории: Сборник. М., 1991.

Философия истории в России: Хрестоматия / Сост. Г.К.Овчинников. М., 1996.

Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. М., 1993. Т. 1: Гештальт и действительность; М., 1998. Т. 2: Всемирно-исторические перспективы.

Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991.

Юнг К.Г. Синхронистичность. М.; Киев, 1997.

Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.

Учебная литература

Вернадский Г.В. Русская история: Учебник. М., 1997.

Викторов А.Ш. История русской культуры: Курс лекций. М., 1997.

Гобозов И.А. Введение в философию истории. М., 1993.

Гречко П.К. Концептуальные модели истории. М., 1995.

Ивин А.А. Введение в философию истории. М., 1997.

Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1996.

Ионов И.Н. Российская цивилизация и истоки ее кризиса. IX — начало ХХ в. М., 1994.

История отечества: Люди, идеи, решения. Очерки истории России IX - начала ХХ в. М., 1991.

Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.

Коржихина Т.П., Сенин А.С. История российской государственности. М., 1995.

Культурология: история и теория культуры: Учебное пособие. М., 1996 (Раздел IV. История русской культуры).

Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. Методология истории. М., 1997.

Мир русской культуры: Энциклопедический справочник. М., 1997.

Морфология культуры. Структура и динамика / Под ред. Э.А.Орловой. М., 1994.

Павлов В.А. История российской политической экономии. М., 1995.

Плотинский Ю.М. Теоретические и эмпирические модели социальных процессов. М., 1998.

Рябцев Ю.С. История русской культуры. Художественная жизнь и быт XI – XVII веков. М., 1997.

Рябцев Ю.С. История русской культуры. Художественная жизнь и быт XVIII – XIX веков. М., 1997.

Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. М., 1995.

Хвостова К.В., Финн В.К. Гносеологические и логические проблемы исторической науки. М., 1995..

Хорос В.Г. Русская история в сравнительном освещении. М., 1994.

Шульгин В.С., Кошман Л.В., Зезина М.Р. Культура России IX - XX вв. М., 1996.

Научно-исследовательская литература

Антипов Г.А. Историческое прошлое и пути его познания. Новосибирск, 1987.

Анчел Е. Этос и история.М., 1988.

Афанасьев Ю.Н. Историзм против эклектики: Французская историческая школа “Анналов” в современной буржуазной историографии. М., 1980.

Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта: В 3-х т. М., 1991.

Ахиезер А.С. Социально-культурные проблемы развития России. Философский аспект. М., 1992.

Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Новосибирск, 1997. Т.1: От прошлого к будущему.

Библер В.С. От наукоучения – к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век. М., 1991.

Библер В.С. На гранях логики культуры: Книга избранных очерков. М., 1997.

Бляхер Л.Е. Человек в зеркале социального хаоса. Хабаровск, 1997.

Бляхер Л.Е. Виртуальные состояния социума, или риски открытого общества в России. М., 1997.

Брандт М.Ю., Ляшенко Л.М. Введение в историю. М., 1994.

Будон Р. Место беспорядка: Критика теорий социального изменения. М., 1998.

Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

Васильев С.А. Синтез смысла при создании и понимании текста. Киев, 1988.

Вернадский Г.В. Русская историография. М., 1998.

Генисаретский О.И. Опыт методологии конструирования общественных систем // Моделирование социальных процессов. М., 1970. С. 49.

Гладыш А. Структуры Лабиринта: отчет о полевых наблюдениях. М., 1994.

Гобозов И.А. Смысл и направленность исторического процесса. М., 1987.

Горский В.С. Историко-философское истолкование текста. Киев, 1981.

Губман Б.Л. Смысл истории: Очерки современных западных концепций. М., 1991.

Гудков Л.Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., 1994.

Гулыга А.В. Эстетика истории. М., 1974.

Гулыга А.В. Искусство истории. М., 1980.

Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1992.

Гумилев Л.Н. От Руси к России. Очерки этнической истории. М., 1992.

Диалог со временем: Историки в меняющемся мире. М., 1996.

Ерасов Б.С. Культура, религия и цивилизация на Востоке (очерки общей теории). М., 1990.

Замалеев А.Ф. Лекции по истории русской философии. Спб., 1995.

Зеньковский В.В. История русской философии: В 2-х т. Л., 1991.

Злобин Н.С. Культура и общественный прогресс. М., 1980.

Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1998.

Из истории реформаторства в России: Философско-исторические очерки / Под ред. А.А.Кара-Мурзы. М., 1991.

Ильин В.В., Панарин А.С., Бадовский Д.В. Политическая антропология / Под ред. В.В.Ильина. М., 1995.

Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Реформы и контрреформы в России / Под ред. В.В.Ильина. М., 1996.

Ирибаджаков Н. Клио перед судом буржуазной философии: К критике современной идеалистической философии истории. М., 1972.

Историки России. XVIII – начало XX века / Отв. ред. А.Н.Сахаров. М., 1996.

Историческая наука: вопросы методологии. М., 1986.

Историческая наука России в ХХ веке / Отв. ред. Г.Д. Алексеева. М., 1997.

Исупов К.Г. Русская эстетика истории. СПб., 1992.

Кантор В. “…Есть европейская держава”. Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М., 1997.

Качанов Ю. Политическая топология: Структурирование политической действительности. М., 1995.

Кульпин Э.С. Путь России. Кн. I: Генезис кризисов природы и общества в России. М., 1995.

Кульпин Э.С. Бифуркация Запад — Восток: Введение в социоестественную историю. М., 1996.

Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977.

Лем С. Этика технологии и технология этики; Модель культуры / Сост. К.В.Душенко. Пермь; Абакан; М., 1993 (Нескончаемая золотая цепь. 1).

Лихачев Д.С. Очерки по философии художественного творчества. СПб., 1996.

Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. СПб., 1997.

Лосский Н.О. История русской философии. М., 1991.

Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.

Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. I: Статьи по семиотике и типологии культуры.

Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. М., 1996.

Любищев А.А. Расцвет и упадок цивилизаций (Предварительный набросок). Ульяновск; Самара, 1993.

Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. 2-е изд. М., 1994.

Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., 1997.

Микешина Л.А., Опенков М.Ю. Новые образы познания и реальности. М., 1997.

Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3-х т.М., 1993-1995.

Молчанов В.И. Время и сознание. Критика феноменологической философии. М., 1988.

Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973.

Мостовая И.В. Социальное расслоение: Символический мир метаигры. М., 1996.

Мулуд Н. Анализ и смысл. Очерк семантических предпосылок логики и эпистемологии. М., 1979.

Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории. М., 1997.

Образ России: Русская культура в мировом контексте / Под ред. акад.Е.П.Челышева. М., 1998.

Павилёнис Р.И. Проблема смысла. Современный логико-философский анализ языка. М., 1983.

Пантин В.И. Циклы и ритмы истории. Рязань, 1996.

Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998.

Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. М., 1988.

Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991.

Пивоваров Ю. Очерки истории русской общественно-политической мысли XIX – первой трети XX столетия. М., 1997.

Подорога В.А. Метафизика ландшафта. Коммуникативные стратегии в философской культуре XIX – XX вв. М., 1993.

Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. 2-е изд. М., 1979.

Пятигорский А.М. Избранные труды. М., 1996.

Розов М.А. проблемы эмпирического анализа научных знаний. Новосибирск, 1977.

Романов В.Н. Историческое развитие культуры: Проблемы типологии. М., 1991.

Российские историки ХХ века об истоках русской государственности / Лапшов Б.А. М., 1994.

Россия и мировая цивилизация. М., 1996.

Руднев В. Морфология реальности: Исследование по “философии текста”. М., 1996.

Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время. В поисках утраченного. М., 1997

Свасьян К.А. Феноменологическое познание: Пропедевтика и критика. Ереван, 1987.

Семенов Ю.И. Секреты Клио: Сжатое ведение в философию истории. М., 1996.

Символы в культуре / Под ред. В.В.Савчука. СПб., 1992.

Солдатов С. Россия и XXI век: От века разрушения — к веку созидания! Историософский очерк. 2-е изд. М.; Мюнхен, 1993.

Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. М., 1997.

Структура и смысл (формальные методы анализа в современной науке) / Под ред. М.В.Поповича. Киев, 1989.

Сушков Б.Ф. Русская культура: новый курс. М., 1996.

Текст как явление культуры / Антипов Г.А., Донских О.А., Марковина И.Ю., Сорокин Ю.А. Новосибирск, 1989.

Тульчинский Г.Л. Самозванство: феноменология зла и метафизика свободы. Спб., 1996.

Уваров М.С. Бинарный архетип. Эволюция идеи антиномизма в истории европейской философии и культуры. СПб., 1996.

Уваров М.С., Белоусов В.А. Антиномичность как атрибут научного мышления. Владивосток, 1993.

Успенский Б.А. Избранные труды: В 3 т. М., 1996. Т. I: Семиотика истории. Семиотика культуры.

Философия власти / Гаджиев К.С., Ильин В.В., Панарин А.С., Рябов А.В. / Под ред. В.В.Ильина. М., 1993.

Философия Э.Гуссерля и ее критика. М., 1983.

Шкуратов В. Историческая психология. Ростов-на Дону, 1994.

Шубин А. Гармония истории: (Введение в теорию исторических аналогий). М., 1992.

Шубин А. Ритмы ист

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: