В ЛАБИРИНТАХ ИСТОРИОГРАФИИ И В ОКЕАНЕ ИСТОЧНИКОВ: КРОКИ МАРШРУТА

Предварительные замечания методологического характера. — Феномен советской историографии. — Особенности перестроечной, постперестроечной и постсоветской историографии. — Отечество в огне, а музы не молчали: первые попытки осмысления проблемы в зарождающейся советской исторической науке (1918 – 1920 гг.). — Свобода творчества, брошенная в темницу: исследование проблемы в условиях относительной творческой свободы и монопольного господства сталинской теоретико-методологической парадигмы (1920-е – первая половина 1950-х гг.). — Из оттепели в застой: история изучения проблемы в системе теоретико-методологических координат периода хрущевской оттепели и частичной реанимации сталинских подходов в советской исторической науке (вторая половина 1950-х – первая половина 1980-х гг.). — Иные времена — иные песни: перестроечная, постперестроечная и постсоветская историография проблемы (вторая половина 1980-х –до наст. времени). — С чужих берегов: несколько замечаний о зарубежной историографии проблемы. — Принципы работы с источниками. — Архивные документы и материалы. — Опубликованные документы советских органов государственной власти и военного управления. — Опубликованные документы правившей в Советском государстве коммунистической партии. — Труды крупных отечественных и зарубежных государственных, политических, военных, научных, общественных деятелей. — Эгоисточники (мемуары, дневники, эпистолярии) — Периодическая печать. Различные дополнительные и специфические источники.

Работа историографа во многом напоминает работу землекопа. Отжитая, жизнь лежит перед историком как сложный ряд слоев, скрывающихся один за другим. Историография начинает свое изучение с верхнего и постепенно углубляется внутрь.

В.О. Ключевский

Через источник, как часть минувшего, мы вживаемся в единство этого минувшего и, познавая часть, в ней уже познаем и целое.

Л. П. Карсавин

Аксиоматично, что любое историческое исследование, если оно претендует на высокое качество, не может состояться без корректного, вдумчивого изучения имеющихся наработок предшественников. Таковы правила игры для тех, кто служит музе Клио. Только ясный историографический анализ рассматриваемой проблемы дает ученым нить Ариадны. Именно при ее помощи ученые могут выйти из лабиринта фактов, суждений, оценок на дорогу обобщений, приближающих их к подлинной исторической правде. А такой лабиринт бывает настолько запутан, что лабиринт мифического царя Миноса — просто прогулка по Невскому проспекту. Непреходящая ценность добротного историографического анализа состоит в том, что он позволяет проследить развитие логики и уровень разработки исследуемой проблемы в исторической науке, в том числе выявить все важнейшие аспекты, основные тенденции, позитивные и негативные стороны исторического опыта укрепления морального духа Красной армии в 1918 – 1923 гг., а также определить перспективы дальнейшего исследования данной темы.

Но есть в науке истории еще одна аксиома: одним из необходимых условий качественного исторического и историографического исследования, как убедительно свидетельствует опыт всемирной и отечественной исторической науки, является накопление большого массива источников. В свое время М. Блок отмечал, что разнообразие исторических свидетельств почти бесконечно. «Все, что человек говорит или пишет, что он изготовляет, к чему он прикасается, может и должно давать о нем сведения»[94]. В то же время А.С.Лаппо-Данилевский считал, что исторический источник становится таковым тогда, когда историк использует его для познания факта, независимо от того, является он «частью источника, или независимо возникшим объективно от этого источника»[95]. Другое необходимое условие — уяснение представлений о степени репрезентативности источников. Уместно в данной связи напомнить о взглядах такой крупной и противоречивой фигуры в отечественной исторической науке, как Л.Н. Гумилев. Он писал, что при сборе первичных сведений степень точности мала, но при прослеживании долго идущего процесса случайные ошибки взаимно компенсируются, «благодаря чему можно получить описание, удовлетворяющее практической задаче — пониманию эпохи. И чем шире охват, тем выше точность»[96].

Монография базируется на обширном и многообразном корпусе источников. Обращение с ним требует предельной внимательности, научной порядочности, беспристрастности со стороны исследователя; умения использовать вполне конкретные приёмы, навыки, методы и принципы работы. Иными словами, современной методологии исследования. В исторической науке имеется стройная система источниковедческого анализа, в частности предполагающая изложение фактов и событий методологически верно, в строгом соответствии с действительностью; определение их объективной ценности; установление связей между ними и образование комплекса источников, необходимых для получения совокупности научных фактов[97].

При этом следует сделать замечание принципиального характера. Несмотря на то, что советское источниковедение находилось под перманентным организационным и идеологическим контролем руководящих органов правящей коммунистической партии, оно смогло, вопреки всему, выработать подходы к источниковедческому анализу, которые, по нашему суждению, не потеряли актуальности и сегодня: один и тот же источник может содержать и достоверные и недостоверные сведения по различным вопросам; определенную информацию можно извлечь даже из недостоверного источника, который в таком случае выступит в роли достаточного свидетеля тенденциозности; исторические источники, несмотря на их целевую сторону возникновения и субъективное отражение действительности, объективно отражают прошлое, поэтому нет таких, которые непригодны для исследования; наличие пробелов в источниках не отрицает возможности познания прошлого; вопрос лишь в том, чтобы использовать всю совокупность сохранившихся источников с максимальной полнотой[98]. Но такие неординарные подходы на практике внедрялись не в полном объеме, имели место серьезные деформации. Советское источниковедение, например, следуя правилам игры, предложенным сверху, не признавало многих позиций так называемого «буржуазного источниковедения». Например, резко критиковалась нестандартная, противоречивая, дискуссионная, но все равно неординарная позиция американского теоретического источниковедения о том, что источники личного происхождения более свободны от классового содержания[99].

Пожалуй, самое тяжелое наследие советского времени для плодотворного развития источниковедения — засекреченность огромного пласта документов и тенденциозность документальных публикаций как порождение идеологического диктата. Особенно рельефно тенденция к тотальному засекречиванию всего, что было только можно засекретить, проявлялась в отношении документов и материалов периода революции и Гражданской войны в России. Что характерно: исследователей не только обкладывали красными флажками еще на дальних подступах к архивам, но им настойчиво внушали мысль: не стоит глубоко «копаться в документах классовых врагов» — необходимо просто найти разоблачительные материалы. Так, еще в 20-х гг. ушедшего века формулируется подход к публикации документов Белого движения. Известный советский историк С.А.Пионтковский писал, что необходимо изучать документы и историю врагов, «вскрывать ту ложь, которую пишут про себя сами участники белого движения»[100].

Авторский замысел историографического анализа проблемы монографии подразумевал кропотливую работу с огромным количеством источников, литературы, защищенных диссертаций, имеющих как прямое, так и косвенное отношение к теме монографии. Встал в данной связи с особой остротой вопрос о преемственности исследований по исторической проблематике. А он, как известно, в научных кругах воспринимается, начиная с 90-х гг. XX в., крайне противоречиво. Поэтому мы старался подойти с максимально возможной объективностью, корректностью ко всему, что уже сделано учеными. Здесь заключается большой смысл: бережное отношение к историческому наследию — надежный залог того, что святая связь времен не будет нарушена, а преемственность идей в развитии сохранится.

Известно также, что теория историографического познания, которая является составной частью теории исторического познания, предполагает выявление историографических фактов, выдвижение и проверку гипотез и тенденций развития исторической мысли и постановку исследовательских задач[101]. При этом историографическое познание выступает как специальная историко-познавательная деятельность, главной целью которой является научное познание процесса исследования конкретной исторической проблемы и обеспечение тем самым необходимых познавательных предпосылок для разрешения ее на качественно более высоком уровне.

Именно в ключе проблемно-тематической историографии, представлен на суд научной общественности историографический анализ проблемы морального духа Красной армии и ее укрепления в 1918 – 1923 гг. У проблемно-тематической историографии, как известно, очерчен свой круг вопросов. Тем более, сегодня, в новых исторических реалиях, она освободилась он идеологической функции, облаченной в цензурные шоры. Речь идет о том, что в России постсоветской государство не делает историографу, работающему в сфере проблемно-тематической историографии, социального заказа — проверять исторические исследования на предмет их «идеологической выдержанности», «верности курсу какой-либо политической партии» и т.д. Проблемно-тематическая историография призвана в первую очередь исследовать структурно-динамические характеристики исторического отображения того или иного круга явлений, реконструировать процесс складывания системы представлений о рассматриваемых событиях и явлениях в исторической науке. Для проблемно-тематической историографии наибольший интерес представляют дисциплинарная, институционализированная история, феноменология процесса историописания и его предметно-содержательные результаты.

Анализ основных тенденций эволюции историографии позволяет выявлять слабо изученные или практически не исследованные вопросы, тем самым, давая «целеуказание» дальнейшему развитию исторического познания, а также выясняя то, что «можно использовать, от чего следует отказаться, на какие проблемы взглянуть с новых позиций, как использовать опыт прошлых лет»[102].

На современном этапе развития российской исторической науки феномен советской историографии требует глубокого осмысления и переосмысления. Постепенно становятся достоянием прошлого истории исторической науки излишне жесткие, категоричные суждения в отношении советской историографии, наступает время верификационных, академически взвешенных оценок. Сегодня все более устойчивый характер принимает тенденция осторожного подхода к изучению истории советской исторической науки, исключающего как огульный нигилизм, так и слепую апологетику.

Одним из таких верифицированных суждений может выступать следующее: вряд ли можно ставить под сомнение фактор активного государственного вмешательства в советскую историческую науку. Однако, как представляется, в попытке нахождения общих смысловых основ феномена советской историографии исследователи упускали из виду тот факт, что существование Советского государства в ХХ в. прошло, в свою очередь, несколько больших этапов. И в рамках данных этапов научная политика в области общественных наук, в том числе и исторического образования, академических институтов приобретала своеобразные черты, иногда кардинально отличавшиеся друг от друга. Нынешние тенденции историографии с ярко обозначившимся стремлением к междисциплинарности, то есть работе на стыке таких наук, как философия истории, культурология, психология науки, с одной стороны, и усилившимся интересом в среде историографов как к процессу научного творчества, так и самому историко-научному сообществу, предполагает более глубокое и разностороннее рассмотрение черт советской историографии.

Необходимо подчеркнуть, что существование исторической науки в советский период, безусловно, носило свои характерные черты. При этом, как представляется, прежде всего, следует выделить те особенности, которые, пусть в трансформированном виде, сохранились в исторической науке советского периода от предыдущей историографической традиции, и затем, соответственно, абсолютно оригинальные, сложившиеся под воздействием специфических условий существования в Советском государстве. К таким характерным чертам, судя по анализу литературы[103], можно отнести следующие:

1. Пусть и своеобразное, но продолжение участия советских историков в политической жизни страны, что явилось выражением усложнения общественно-политической структуры и появления надпрофессиональных элементов деятельности, конкурирующих с собственно профессиональными. После Гражданской войны от историков, при этом требовалась постоянная демонстрация лояльности, горячей приверженности идеям марксизма, советскому строю ради дальнейшего отстаивания научных взглядов. Несогласие или отклонение от марксизма и его постулатов влекло за собой подозрение в политической благонадежности относительно существующей государственной системы. Тем самым в советский период в отечественной исторической науке надпрофессиональные черты деятельности (идеологические или политические) стали зачастую определять содержание и смысл существования профессиональных.

2. Государственный контроль и планирование деятельности историко-научного сообщества. Бесспорно, что огромнейшее значение приобрело указанное влияние идеологических установок на внутренний мир науки. Влияние идеологии распространялось по многим направлениям. Изменения коснулись практически всех сторон жизни историко-научного сообщества. Наиболее глубокими и широкомасштабными, как представляется, эти изменения наблюдались в организационных формах науки, практике историописания (точке зрения на исторический процесс, проблематике и подборе персонажей историко-научных исследований, языке историописания), а также в процессе воспроизводства исторических знаний. В организационных формах науки наиболее важным изменением стало появление нескольких направлений исторической науки. Четко обозначились два основных направления: история коммунистической партии; история СССР.

3. Доминанта историко-партийного направления по сравнению с конкретно-историческим. Историко-партийное направление начало создаваться с первых дней существования советской системы и просуществовало до ее конца. Оно приобрело явно выраженную функцию поддержания и научного обоснования партийно-идеологических доктрин, с одной стороны, а с другой — буфера между партийно-государственными органами и собственно историко-научным сообществом. Стиль, традиции взаимоотношений между государством и историко-партийным направлением вольно или невольно переносились и на взаимоотношения со всем историко-научным сообществом.

Историко-партийная наука целиком отразила тот изначальнопрагматический, инструменталистский характер, который был заложен в нее создателями советской государственной системы. Данный прагматический характер заключался в создании марксистского видения истории России, подкрепляющего или, по крайней мере, не расходящегося с идеологическими постулатами.

Своеобразным отражением подобной инструменталистской функции исторической науки стало неравноценное существование историко-партийного и конкретно-исторического направлений советской исторической науки. Подчеркнем, что историко-партийное направление уже изначально поддерживалось и выделялось государством как наиболее приоритетное и важное по сравнению с конкретно-историческим. Это предопределило то, что взаимоотношения между данными направлениями являлись весьма неоднозначными. Уже изначально от первых дней существования основных историко-партийных институтов, выступлений основателя советской исторической науки М.Н. Покровского, историко-партийное направление носило агрессивный характер по отношению к конкретно-историческому, заявляя о своей первичности и приоритетности.

4. Директивность как основной способ взаимоотношений между государственными органами и исторической наукой. Она стала заключаться в том, что государственные органы путем многочисленных декретов, постановлений первоначально трансформировали то, что осталось от старых обломков организационной структуры дореволюционной исторической науки, сформировали многие новые элементы историко-научного сообщества, а затем осуществили надзирающий контроль.

При этом, безусловно, новой чертой взаимоотношений власти и историков в советский период стала опека партийно-государственных структур и лидеров правившей в стране компартии над историками, положение, при котором непрофессионалы, дилетанты считали не только возможным, но и необходимым вмешиваться в деятельность профессионалов-историков. Спектр директивных действий являлся довольно разнообразным и широким: декреты, постановления о создании исторических институтов, о кадровой политике, о качестве публикаций в исторических журналах, по поводу школьных учебников и т.д.[104]; иногда партийные лидеры вовлекали свои суждения в более тонкие формы и оболочки заметок, замечаний, суждений, что не предполагало, в свою очередь, возможность историкам-профессионалам не прислушаться к ним[105].

5. Появление нового угла зрения на исторический процесс в практике историописания, благодаря воздействию идеологических установок. Теперь в историческом прошлом наиболее ценными и привлекательными виделись преимущественно те сюжеты, которые были связаны с подтверждением основных положений марксизма, а именно: делался акцент не на рассмотрение эволюции государственных форм в истории страны, что было характерно для дореволюционной русской исторической науки, а на поиск изменений производственных отношений с соответствующими им социально-экономическими формами. Этому сопутствовало рассмотрение исторического процесса как неуклонной единой линии освобождения от всех форм социального гнета, выделение революционных эпизодов в прошлом, накладывавшее значительные элементы телеологизма — неуклонного поступательного движения общества на пути к коммунистическому идеалу. Причем именно в советской историографии (в отличие от дореволюционной) наиболее распространенным стало обращение к ближайшим событиям, что стало следствием хронологического сжатия и усечения горизонта отечественной истории, рассматриваемого теперь сквозь призму классовой борьбы и революционного процесса.

6. Заданность и узость методологических поисков. Марксизм был признан в качестве единственно верной методологии. Дальнейшие поиски методологического плана советская власть пресекла, причем, директивным путем. Единственной методологической тенденцией, которая закладывалась на все время существования исторической науки в советский период, стала постоянная проверка на истинность, самоидентификация марксизма историков, что, в конечном счете, означало корректировку в связи с переменами в идеологии, то есть на первый план вставала проблема соответствия научных и идеологических установок.

7. Изменение и самого языка науки. В нем появились слова и выражения, несвойственные дореволюционной научной традиции, привнесенные временем и идеологическими штампами: борьба, революция, классы, партия, большевики и т.д. Появился особый пафос, которого не было до революции: постоянно присущее в трудах историков напряжение борьбы, противостояния, ощущение изначальной правоты дела рабочего класса и крестьянства, поражения в краткосрочной перспективе с залогом торжества идеалов классовой борьбы в будущем.

8. Появление новых героев и новых образов в исторических работах. Причем осуществлялся весьма любопытный процесс концентрации положительных черт у героев революционных восстаний, партийных деятелей и участников народных бунтов и обмельчание темпераментов у творцов спокойной мирной жизни или представителей господствовавших классов.

9. Изменения во внутренней структуре текста историко-научных работ. Влияние идеологии приводило к тому, что историки даже в произведениях, далеких от советской действительности, должны были использовать в качестве обязательного элемента исторических произведений цитаты из произведений и выступлений вождей, партийных лидеров, постановлений съездов. Постольку, поскольку государство накладывало на историков обязательство корректировки своих научных позиций с генеральной линией партии, в советской историографии наблюдалась тенденция постоянной борьбы между откровенным цитатничеством и схематизмом и сугубо научным знанием, подкрепленным тщательным и добросовестным обращением к источникам, делающим только политесные реверансы в сторону идеологических доктрин и партийно-государственного строительства.

10. Образование глубоких линий разрыва в источниковедческой практике. Если дореволюционная историография отличалась тщательным и глубоким отношением к историческому источнику и хорошие источниковедческие знания являлись во многом критерием историко-научного профессионализма, то после революции изначально побеждает тенденция оттеснения источников и подчинения их обществоведческим схемам и установкам.

Вышеизложенные характерные черты советской историографии влияют на процесс определения этапов существования исторической науки в советский период, главным образом потому, что сила внешнего влияния была на порядок сильнее, чем тенденции внутри самого научного сообщества. Нельзя сбрасывать со счетов и того, что значительными являлись и тенденции внутреннего развития. Не принимать их вовсе — значит искажать картину развития отечественной историографии.

История распорядилась так, что во второй половине 1980-х – первой половине 1990-х годов в нашем Отечестве произошла смена цивилизационной парадигмы[106]. Отечественная историческая наука в то время была насыщенна неоднозначными, требующими сегодня серьезного осмысления, процессами. Одна из сфер, где данные процессы происходили интенсивно и до предела противоречиво (в хронологических рамках, означенных выше), являлась историография российской Гражданской войны, в том числе и по рассматриваемой проблеме.

Новые песни придумала жизнь,

Не надо, ребята, о песне тужить

Исключительно прав советский поэт М. Светлов, утверждавший, что «новые песни придумала жизнь»… Действительно, иные песни историки получили возможность петь, начиная с периода перестройки. Что же касается светловского «не надо, ребята, о песне тужить», то применительно к историографии следует согласиться. Не сожалеть и не ностальгировать по историографическим наработкам предшественников, а осмысливать их и переосмысливать, — вот путь повышения качества историографических исследований. Однако следует сказать вот о чем: выглядит аксиоматичным, что историка как наука об историографии, ее методах и задачах¸ настоятельно требует солидной временной дистанции для научных изысканий. Сказанное не означает между тем, что в ближайшем приближении не появляются артефакты с собственно историографическим осмыслением текущих исторических явлений событий. В 1996 г. Ю.А.Поляков издал полемические заметки с симптоматичным по отношению к году выхода книги в свет названием — «Наше непредсказуемое прошлое». Маститый ученый подверг убедительной критике тех исследователей, которые допускали нигилистическое отношение к историографическим наработкам предшественников, увидевших свет в советский период)[107].

Историография периода перестройки, постперестроечная и постсоветская историография[108] имеет свои особенности, порожденные конкретно-исторической обстановкой. Анализ источников и литературы[109] позволяет выявить некоторые из них.

Историография периода перестройки (вторая половина 1980х – 1991гг.):

1. Нарушилось монопольное единство взглядов на основные проблемы истории, появился плюрализм мнений. Вначале все это происходило в рамках марксизма-ленинизма, но постепенно процесс стал выходить за них. Сформировалась устойчивая тенденция пересмотра концепции развития советского государства в 20 – 80-е гг. минувшего века. В эпицентре оказались проблемы переосмысления не только культа личности Сталина, но и того, как преодолевались его последствия, какие были откаты назад и почему.

2. В условиях гласности ученые получили доступ к уникальным рассекреченным архивным документам[110]. Между тем, процесс рассекречивания архивных документов происходил не столь быстро как хотелось бы. В частности, медленно наращивалась источниковая база, позволявшая бы критиковать некоторые позиции ленинизма, а также и практику ЦК РКП (б) в годы гражданской войны в качестве правящей партии не с позиций политграмоты, подобно отдельным публицистам тех лет, а с научных подходов. Правда, в 1989 г. в «Известиях ЦК КПСС» было публиковано Циркулярное секретное письмо в форме постановления Оргбюро ЦК РКП (б) о политике по отношению к казачеству[111]. Тот самый теперь широко печально известный документ, давший толчок античеловечной политике «расказачивания» в годы гражданской войны. Он заставил непредвзятых историков взглянуть на деяния РКП (б) как правившей партии в годы Гражданской войны под более критичным углом зрения. Однако, в основе своей, образ В. И. Ленина как человека и политического деятеля, а также и большинства его соратников оставался непререкаемым.

3. К концу периода появились публикации ярко выраженной антикоммунистической направленности. На уровне, главным образом, публицистическом и научно-популярном, развернулась антиленинская компания. Объективность, безусловная точность в передаче фактов, опора на доказательство через факты, честность и профессионализм авторов присутствовали здесь не всегда.

4. Правившая в СССР коммунистическая партия, пусть в несколько смягченных формах, но по-прежнему пыталась задавать историкам, специализирующимся на проблемах гражданской войны, априорные схемы исследования. Наглядная иллюстрация тому — доклад М.С.Горбачева на торжественном заседании по случаю 70-летия Великой Октябрьской социалистической революции. В нем, хотя и по-новому, но были сформулированы, например, аксиологические суждения по поводу российской Ггражданской войны[112]. Именно на них историки были призваны и ориентироваться.

Постперестроечная историография (до середины 1990-х гг.)

1. Восторжествовал плюрализм мнений в условиях относительной творческой свободы историков, аналогов которой до того времени не имелось. Идет жесткая борьба между старыми и новыми подходами в историографии.

2. Историки находились в некой растерянности, источником которой стал процесс резкой смены методологических парадигм. Марксизм-ленинизм, в его большевистском измерении, как универсальная методологическая основа исторических исследований в советской исторической науке стал вытесняться новыми подходами, зародившимися в период перестройки. После распада СССР, в условиях формирования новой российской государственности, на принципиально отличных от советского периода в истории нашего Отечества началах, процесс упомянутый выше, стал набирать обороты. Однако здесь были допущены серьезные перекосы. Часть исследователей увлеклась новомодными парадигмами, пришедшими из-за рубежа, после того, как был уничтожен «железный занавес», и между учеными-гуманитариями и обществоведами России и зарубежья был установлен творческий контакт. Вместе с тем, при этом они не оценили критически новые теоретико-методологические подходы, а даже попытались возвести их в абсолют. К марксистско-ленинской же методологии научных исследований отдельные историки подошли не по научному, а с позиций политграмоты, что привело к огульному отрицанию одной из парадигм, занимающей видное место в мировых школах методологии науки. Имевший, безусловно, положительный потенциал старой методологии был утрачен, а новые подходы внедрялись с трудом, в жесткой борьбе старого и нового.

4. Появился обвинительный уклон, разоблачительные интонации при освещении деяний советской власти в годы Гражданской войны. Достоверность используемой при этом факторграфии, точность ее передачи, глубокая аналитика присутствовали не всегда. Имело место влияния политической конъюнктуры. Только теперь новой, имеющей диаметрально противоположные отличия от конъюнктуры советского времени. Кроме того, в исследовании истории Гражданской войны произошла существенная смена приоритетов: объектом и предметом пристального изучения стало Белое движение, а изучение его противников, в первую очередь, красных, отошло на второй план. Все это обостряется кризисом, в который в то время попала отечественная историческая наука.

Постсоветская историография (начиная со второй половины 1990-х гг.):

1. На фоне продолжающейся борьбы старого и нового разрыв с прошлым постепенно становится одной из наиболее характерных черт историографии.

2. Постепенно методологическая растерянность у историков проходит. Начинает торжествовать плюрализм методологических подходов в историографии.

3. Исследователи постепенно снова поворачиваются лицом к истории Красной армии. Все это происходит на фоне выхода постсоветской исторической науки из кризиса.

Анализ историографических и исторических источников привел авторов монографии к следующему заключению: в историографии проблемы морального духа Красной армии в 1918 – 1923 гг. можно выделить три крупные составные части:

1. Советская историография (1918 – первая половина 1980-х гг.)

2. Историография периода перестройки, посперестроечная и постсоветская историография (вторая половина 1980-х – до наст . времени).

3. Зарубежная историография.

Советская историография.Внутри ее можно выделить такие условные историографические периоды[113]: Первый условный историографический период (1918 – 1920 гг.) — первые попытки осмысления истории Гражданской войны в зарождающейся советской исторической науке в условиях безумия братоубийства. Второй условный историографический период (1920-е – первая полвина 1950-х гг.) — исследование проблемы в условиях относительной творческой свободы и монопольного господства сталинской теоретико-методологической парадигмы. Третий условный историографический период (1920-е – первая половина 1950-х гг.) — исследование проблемы в системе теоретико-методологических координат периода хрущевской оттепели и частичной реанимации сталинских подходов в советской исторической науке. Анализ историографии нашей проблемы по крупным историографическим периодам, позволит полнее отразить уровень развития советской исторической науки, охарактеризовать ее роль на крутых переломах истории, когда соответственно менялись критерии и качество обобщения исторических знаний, активизировался или падал уровень творческих изысканий, а приток в науку новых сил формировался в условиях подъема или спада политической, общественной, научно-теоретической деятельности. Представляется также важным констатировать, что в связи с конкретно-исторической обстановкой данные периоды характеризовались различными чертами и особенностями тематической направленности исследований, конъюнктурными деформациями, соответствующей источниковой базой, которой могли располагать ученые в то или иное время.

Первый условный историографический период (1918 – 1920 гг.). У исторической науки есть одна особенность: то, что сегодня является предметом, далеким от истории, входит в ведение специалистов, завтра уходит в прошлое и становится компетенцией истории. Для «детей страшных лет России»[114] реалии действительности еще не стали историей в академическом ее понимании. А историография, как известно, наука дистанционная, требующая относительно больших временных интервалов для осмысления анализируемой исторической действительности, определенного количественного накопления массива источников и литературы. Однако наивно полагать, что когда гремят пушки, то музы замолкают. История исторической науки свидетельствует: в промежутках между сражениями и боями безумия братоубийства уже предпринимались первые, пусть робкие, далекие от академизма, но все же попытки осмыслить происходящие события, в том числе и в сфере укрепления морального духа Красной армии в безумии братоубийства. Это все происходило в контексте зарождения новой советской исторической науки в экстремальных условиях Гражданской войны.

Именно в непосредственном соприкосновении с реальными событиями, в прямом участии в них в качестве и субъекта и объекта[115] крылся особенный колорит осмысления явлений окружающей действительности теми, кто брался за перо, отложив на время в сторону винтовку. Но такое осмысление имело специфический характер. Основными его чертами можно считать следующие:

1. Исключительно бескомпромиссный конфронтационный стиль изложения всех трудов, ярко выраженный агитационно-пропагандистский характер публикаций.

2. Проблематичность достоверности фактического материала, имеющегося в источниках и литературе, ибо в агитационно-пропагандистских целях и красные, и белые допускали преднамеренные фальсификации в рамках информационно-психологического противоборства с противником. Естественно, в таких условиях невозможно было выполнить академические исследования. Тем более что в годы Гражданской войны профессорско-преподавательский корпус вузов царской России понес значительные потери в своем составе. Кроме того, произошла колоссальная утрата: появились значительные повреждения книжного, архивного и музейного фондов страны. Время Гражданской войны — время существования отечественного историко-научного сообщества в экстремальных условиях.

При этом следует подчеркнуть, что изучение некоторых аспектов истории Гражданской войны на Юге России развивалась под воздействием ряда факторов:

— сложное положение с источниковой базой;

— внедрение усилиями правившей в Советской России РКП (б) в методологическую основу исследований положений трудов К.Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина;

— осознание партийно-государственным руководством Советской России необходимости и значимости изучения истории Гражданской войны;

— создание в штабе РККА Военно-исторической комиссии, которая, претерпев ряд трансформаций в 1918 – 1920 гг., занялась предметно изучением исторического опыта Первой мировой и Гражданской войн;

— сложности взаимоотношений советской власти с историками — учеными, сформировавшимися в дореволюционной России;

— привлечение советской властью к военно-научной работе большого числа крупных военных специалистов царской армии[116].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: