Основные методологические принципы

Институционализм не является единой теорией, в его рамках возникли и получили развитие разные подходы и концепции, рассматривающие многообразный круг проблем. Новые институционалисты полагают, что их работа объединена общей ядром, масштабным фундаментальным подходом, который может быть использован для изучения широкого круга эмпирических проблем. Речь идет именно о наборе базовых предположений и установок, а не о специфическом наборе тем или же определении, что такое институт, о методологии, а не о предмете. Подход — это не четкая субдисциплина, но скорее позиция, позволяющая критиковать и перерабатывать идеи и эмпирические исследования в широком массиве тем.

Методологическое значение институционализма в том, чтобы направлять научные исследования[1]. Основная черта нового институционализма — отказ от описательности в пользу теории, изучение результатов публичной политики, а не организации или процессов внутри политических структур, использование количественных методов. Иными словами, пафос этого подхода состоит не столько в «возвращении» государства и других политических институтов в политическое исследование, сколько в стремлении «вспомнить все» — историческую, философскую, социокультурную и политическую традицию, значение человеческого поступка[2], ценностное содержание политики и человеческое измерение политического анализа, в умении использовать изощренные исследовательские методы и инструменты. Институциональный подход стремится осуществить «методологический синтез». Отсюда — постоянное «заимствование» из других общественных наук.

Неоинституциональный подход в политической науке возник в результате обращения исследователей к достижениям других научных дисциплин, что «породило» «экономический» (или «институционализм рационального выбора»), «социологический» (в нормативном и когнитивном вариантах), «исторический» «институционализмы».

К началу 1980-х гг. политические институты как тема исследования прочно обосновались «на обочине» политической науки. Для последней были характерны контекстуализм (влияние на политику классов, географии, климата, этничности, культуры, экономики, демографии и т.д.), редукционизм (политика — это агрегация индивидуальных действий), утилитаризм (политические события определяются рациональными решениями), функционализм (каждое политическое решение выполняет функцию достижение эквилибриума в конкретной ситуации), инструментализм (политические действия — всего лишь инструмент для проведения эгоистических интересов политических акторов)[3].

Методологически новый подход отказался как от «грубого структурализма», так и от крайностей бихевиорализма и теории рационального выбора (которая практически не учитывала ни социального контекста, ни институционального). Неоинституционализм отверг узкое, формально-легалистское понимание института, что открыло «волнующую воображение» исследовательскую повестку дня в сравнительной политологии и политэкономии[4]. В то же время новый институционализм стал «соединением элементов старого институционализма с неинституциональным стилем современных политических теорий»[5].

Две проблемы являются ключевыми для неоинституционализма: как институты (в качестве одного из факторов) влияют на политическое поведение, на политическую жизнь — с одной стороны, и как возникают и изменяются политические институты — в другой стороны. Это разграничение признается во всех обзорных работах[6]. Д. Дьермейер и К. Кребил даже предлагают различать «теории институтов» и «институциональные теории»[7].

По мнению институционалистов, многое или все в политическом поведении и при коллективном принятии решений является артефактом использованных процедур. Признание предвзятости институтов перегружает институционалистов двоякого рода ответственностью: не только обсуждать институциональные наклонности, но и предлагать пути, чтобы улучшить справедливость институциональных результатов[8]. Неоинституционалисты полагают, что политические институты можно переделать для более справедливого функционирования, потому что политические решения, сделанные в рамках этих институтов, могут их изменить с тем, чтобы произвести лучших граждан.

Проблема содержательных норм для оценки политических процессов и их результатов является центральной для институциональной теории. Критическое отношение к интересам и их агрегации побуждает институционалистов не рассматривать равновесие интересов как справедливое по определению и не принимать стандарт справедливости, основанный на «объективных интересах», проистекающих из классовой, гендерной или социальной позиции. Институциональная традиция пытается найти «квадратуру круга», рекомендуя процедуры, которые можно использовать для определения справедливости. «Вуаль незнания» Дж. Роулза представляет современный пример этого нормативного подхода, истоки которого уходят к А. де Токвиллю и М. Веберу[9].

«Социетальный» и «структурный» версии институционализма не претендуют на универсальный характер, акцентируя внимание на отдельных предметных областях: на институтах, структурирующие взаимодействие государства и групп интересов, и на воздействии формальных институтов (конституционного дизайна, электоральных систем, организации работы парламента и т.д.) на политические структуры.

Основные методологические принципы нового институционализма — понимание и признание ограниченности человеческого существования, проявляющейся в ограничениях разного рода, отказ от предположений о возможности полной информации и о «суперрациональности» индивида[10]. Реальный («неоинституциональный») индивид рационален, но до известной степени. Он может действовать как оппортунистически[11] или ограниченно эгоистически, так и ограниченно альтруистически и даже полностью альтруистически. Но в любом случае индивид не в состоянии полностью рассчитать и просчитать, а значит и предвидеть все последствия своих целенаправленных действий — индивидуальных или коллективных, не говоря уже о непреднамеренных.

Институциональные теории описывают, как происходит идентификация индивидуальных предпочтений и как они суммируются на уровне коллективного выбора. В классическом бихевиоризме предполагалось, что: a) индивидуальное поведение выражает реальные и объективные предпочтения; b) индивидуальные (и групповые) предпочтения суммируются на политическом рынке, где институты не оказывают независимого влияния на результаты, но только функционируют как своего рода катализатор, генерирующий равновесие; c) при таком видении общее благо/общественный интерес демократического процесса идентично механическому суммированию индивидуальных предпочтений[12].

Различные версии институционализма отвергают два первых предположения и соответствующие выводы: a) предпочтения не идентичны поведению, они не экзогенны для политического процесса, но меняются в ходе его под воздействием институциональных и процессуальных ограничений и импульсов; b) институты не являются нейтральными трансляторами и механизмами агрегации в политическом процессе. Способы, которыми они созданы, определяют относительную силу и влияние конкуренции политических интересов.

Если в поведенческой/утилитарной версии предполагается, что политическое равновесие устанавливается спонтанно (примерно также, как в теории общего равновесия в неоклассической экономической науке), институциональная теория воспринимает равновесие на политическом рынке как артефакт человеческой воли. Институты могут генерировать равновесие — или проблемы равновесия — на политических рынках, и будут в любом случае влиять на политические результаты; c) это, наконец, ведет к заключению, что простой агрегат индивидуальных или коллективных интересов не может определять общее благо.

Конструирование политических институтов будет неизбежно иметь нормативное смещение, благоприятствующее достижению определенных результатов. Следовательно, как должны конструироваться институты и каким результатам содействовать — все это является актами человеческой воли. Нормативные стандарты, таким образом, не экзогенны, но эндогенны политическому процессу. Общее благо таково, каким мы его хотим иметь, конструируя институты.

По словам Дж. Марча и Й. Олсена, «человеческие действия, социальный контекст и институты достаточно сложным образом взаимодействуют друг с другом, и этот комплекс взаимодействий оказывает воздействие на политическую жизнь»[13]. Проблема, таким образом, не в том, что важнее (экзогенные или эндогенные факторы), а каковы механизмы взаимодействия различных факторов.

Версии институционализма

Разнообразие исследовательской проблематики и заимствование идей из различных отраслей обществознания сделало весьма затруднительным (если вообще возможным) выработку общей методологии. Возникли различные направления, версии неоинституционализма. Г. Питерс выделяет шесть таких направлений (нормативный институционализм; институционализм рационального выбора; исторический институционализм; эмпирический (структурный) институционализм; институционализм в исследованиях внешней политики и международных отношений; социетальный институционализм) [14]. П. Холл и Р. Тейлор насчитали три версии: историческую, социологическую и экономическую (институционализм рационального выбора)[15], а Й.Блом-Хансен выделил только два главных направления: рационального выбора и социологическое, отказав в самостоятельности историческому институционализму[16].

Новый институционализм предлагает два вида ответов на центральный для институционального анализа вопрос — как институты влияют на поведение индивидов? — «calculus approach» и «cultural approach»[17].

Для социологического институционализма («cultural approach») индивид живет в мире институтов, под которыми понимаются социальные нормы, роли, идентичности и т.д. Они являются «данностью» (taken for granted) для отдельного индивида, существуют независимо от его воли, и он должен подчиняться этим институтам. Институционалисты рационального выбора («calculus approach»), напротив, полагают, что институты представляют собой «правила игры», которые создают рациональные индивиды, чтобы облегчить взаимодействие друг с другом. В отличие от структурного, социетальный институционализм акцентирует внимание не только на формальных, но и на неформальных институтах.

Исторический институционализм не имеет собственной теории институтов[18], он «эклектичен» в вопросе о взаимоотношениях между институтами и поведением индивидов, используя в одних случаях «культурный», а в других — «calculus» подход[19], оказываясь тогда близким теории рационального выбора[20].

По мнению Г. Питерса, самый главный элемент института состоит в том, что институт является «структурной характеристикой общества и/или политии. Эта структура может быть формальная (парламенты, агентства государственной бюрократии, законодательство) или неформальная (сети взаимодействующих организаций, набор норм, разделяемых членами общества)»[21].

Тогда термин «элемент социальной структуры» можно рассматривать как родовой для определения понятия «институт». Необходимо лишь ограничить определяемую категорию от всех других элементов. Каждое из направлений институционализма предлагает свой ответ на этот вопрос. Обобщая дискуссии по этому поводу, Р. Скотт выделил три «основания» (pillar) институциональных элементов — регулятивное, нормативное и когнитивное[22]. Каждое направление неоинституционализма акцентирует одно из них, не отвергая, естественно, наличие остальных.

Сторонники институционализма рационального выбора подчеркивают значение тех институтов, которые устанавливаются людьми и потому являются «наиболее материализованными». К ним относятся правила взаимоотношений внутри семьи, права собственности, уголовно-правовые нормы, парламентские процедуры, конституционный дизайн и многое другое. Эти институты часто (но далеко не всегда) сопровождаются механизмами мониторинга и санкционирования — как формальными (полиция, суд), так и неформальными (общественное мнение).

Представители социологического институционализма, в соответствии с традицией классической социологии, делают акцент на институтах, относительно независимых от желания отдельного индивида. Вслед за Э. Дюркгеймом под институтами понимаются «все ценности и модели поведения, установленные коллективно, т.е. такие ценности и модели поведения, для которых не имеет решающего значения суждения, желания или привычки отдельных индивидов»[23].

В современной политической науке под институтом понимаются весьма разные явления: 1) собственно политический институт как установление, комплекс формальных и неформальных принципов, норм, правил, обусловливающих и регулирующих деятельность человека в политической области[24]; 2) политическое образование, или организация — определенным образом организованное объединение людей, которое выступает в качестве коллективного актора, та или иная политическая структура[25]; 3) устойчивый тип политического поведения, выражающийся в определенной системе коллективных действий, процедуре, механизме[26]. Политическое образование, рассматриваемое изнутри, с точки зрения, действующих в нем правил, является политическим институтом, а во взаимодействии с другими — политической организацией. Например, парламент как организация функционирует по определенным правилам, которые рассматриваются как институты, но при взаимодействии с другими органами власти (президентом, правительством и др.) он не рассматривается как институт.

Известный теоретик институционализма Д. Найт определяет социальный институт как «набор правил, которые особым образом структурируют социальные взаимодействия. Эти правила (1) дают информацию о том, как люди будут действовать в данных ситуациях, (2) должны быть признаны членами релевантной группы как правила, которым другие подчиняются в этих ситуациях и (3) структурируют стратегический выбор акторов так, чтобы произвести равновесные результаты»[27].

Наконец, крупный американский исследователь Э. Остром определяет институты как «регуляторы человеческих действий в ситуациях, структурированных правилами, нормами и совместно разделяемыми стратегиями»[28]. Институты «невидимы» (invisible), они «представляют собой фундаментально разделяемые понятия, они существуют в умах участников и чаще в форме имплицитного знания, чем в эксплицитной и писаной форме»[29]. Это «действующие правила» (working rules, rules-in-use).

Современная институциональная лексика включает понятия «институциональная среда», «институциональное соглашение», «институциональная практика». Первое означает институты в смысле «политического установления» — совокупности «правил игры», т.е. правил, норм и санкций, образующих рамки взаимодействий между людьми. Эти установления подразделяются на неформальные нормы (обычаи, традиции) и формальные правила (конкретные законы, нормативные акты), или на явные и неявные установления. Второе понятие относится политическому образованию (государству, политической партии, избирательному объединению и т.п.), которое конституируется на основе договора (контракта) между отдельными индивидами относительно дополнительных «внутренних» ограничений, добавляемых к общепринятым "правилам игры", соблюдать которые они обязаны[30]. Наконец, институциональная практика характеризует реализацию институциональных соглашений в данной институциональной среде. Заметим, что в каждый данный момент институциональная среда не зависит от действий конкретных политических акторов и потому статична, она изменяется особым образом; институциональное соглашение существует в той мере, в какой институциональная практика ему соответствует, т.е. оно динамично, может изменяться в той мере, в какой меняется практика. Если практика не соответствует соглашению, оно не действует, утрачивает смысл[31].

Институциональное окружение в значительной мере определяет ресурсы акторов, и тем самым ограничивает набор доступных для актора стратегий. Институты влияют на предпочтения акторов, причем не только на то, «что акторы делают» (на их поведение), но и на то, что «акторы хотят делать» (на их предпочтения)[32]. При этом институционалистов интересуют различия между «выраженными» и «реальными» предпочтениями[33], анализ того, почему акторы выбирают данное определение их интересов, а не некую другую, столь же правдоподобную альтернативу. Определение интересов рассматривается как политический результат, который должен анализироваться, а не как исходная точка для политического действия, взятая в ее фасадном значении.

Парадокс ограничения

Фундаментальной проблемой институционализма является парадокс ограничения[34]. С точки зрения теории рационального выбора, институты — продукт деятельности индивидов. Они создаются для того, чтобы снижать трансакционные издержки и уменьшать неопределенность социальных взаимодействий. С одной стороны, институты предоставляют индивидам возможности взаимодействия, но с другой — они достигают этой цели посредством ограничения свободы индивида.

Важнейшая задача институционализма — анализ социальных взаимодействий рациональных индивидов в рамках институтов. Проблема в следующем: почему рациональные, преследующие собственную пользу индивиды ограничивают свою свободу? Как происходит кооперация, координация и коммуникация между индивидами, с одной стороны, и ограничение свободы — с другой? Почему (и в каких случаях) индивиды подчиняются институциональным ограничениям?

Любое институциональное исследование методологически состоит из 4-х «шагов»[35]: анализ поведенческих постулатов (axioms), характеристика институтов (assumptions), реальное поведение и его последствия (derivations), сравнение предположений и эмпирическими данными (implications)

Наибольшее развитие получили институциональные теории публичной политики, законотворческого процесса, правительственных коалиций.

Э. Остром вводит понятие «арена взаимодействия» (action arena), которое включает в себя ситуацию взаимодействия и характеристику акторов[36]. Характеристики арены взаимодействия определяются тремя группами факторов (атрибутами внешнего мира — материальные и физические условия, в которых происходит взаимодействие; атрибутами самого сообщества и институтами — rules-in-use) и, в свою очередь, порождают определенные образцы взаимодействия акторов, продуцируя последствия, результаты (outcomes). Одной из наиболее важных идей этой теоретической модели является выделение трех взаимосвязанных уровней арен взаимодействия: операционального (повседневные взаимодействия акторов при проведении в жизнь любой политики); коллективного принятия политических решений (взаимодействие акторов при принятии решения о проведении в жизнь политики); «конституционный» (взаимодействие акторов при принятии решения о том, как будет приниматься решение о проведении в жизнь политики) [37] На каждой арене возникает ситуация взаимодействия, которая регулируется соответствующим набором институтов — повседневного взаимодействия, коллективного принятия решений, принятия конституционных решений. Институты, регулирующие взаимодействие на одном уровне, устанавливаются на другом, более «глубоком уровне». Например, правила взаимодействия участников избирательной кампании, которые регулируют ситуацию на операциональном уровне, являются предметом коллективного выбора и определяются на втором уровне по правилам законодательного процесса, в свою очередь формируемым на третьем — конституционном уровне, где принимаются коллективные решения не по содержанию политики, а по поводу правил принятия коллективных решений, т.е. конституции и конституционные законы. Однако конституционные решения также принимаются по определенным правилам, т.е. должен быть четвертый уровень арен взаимодействия, где принимаются решения по поводу того, какими должны быть правила принятия конституционных правил — «метаконституционный», и т.д. Возникает проблема «дурной бесконечности

Как правило, изменения институтов «более глубокого уровня» происходят труднее, чем изменения институтов «менее глубокого уровня», но последние бывает трудно изменить принципиально без соответствующих изменений первых. Например, законы Российской Федерации (второй уровень арены взаимодействия) принимаются и изменяются простым большинством голосов депутатов Государственной Думы (ст. 105 Конституции РФ). Часть статей Конституции и Конституционные законы (третий уровень взаимодействия) принимаются и изменяются квалифицированным большинством голосов (две трети депутатов Государственной Думы и три четверти членов Совета Федерации — ст.108). А те положения Конституции РФ, которые касаются порядка пересмотра Конституции, а также основ конституционного строя и прав и свобод человека (четвертый — метаконституционный уровень), могут быть изменены только путем референдума (ст.135). Это — одна из причин того, что делает институты более стабильными, препятствует институциональным изменениям.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: