Николай Николаевич (Статуэтка работы барона К.К. Рауша фон Траубенберга)

В квартире разрывался телефон, но застать хозяина дома, светского и общительного человека, было нелегко. Он любил балы, премьеры, увеселительные поездки на Острова. Он просиживал до утра с артистами “Бродячей собаки” и коротал ночи с поэтами: Гумилевым, Ахматовой, Кузьминым. Всё это как-то не сочеталось с внушительным - attache a l Ermitage Imperial, secretaire de la Ste de la protection des monuments d art, homme de lettres, стоящим против фамилии господина в «Петербургском справочнике». Литератор, атташе при императорском Эрмитаже, секретарь общества защиты памятников, председателем которого был сам Великий князь, Николай Николаевич Врангель считался блестящим знатоком и исследователем искусства. Из-под его пера вышли десятки работ, но ни в одной из них не было академического холодка. А.Ф. Кони заметил, что Николай Николаевич как бы говорил своему читателю: “Пойдём, посмотрим вместе на то, что я встретил и видел... ”

Кока, как его называли, специального образования не получил и, строго говоря, был дилетантом. В детстве заболевание легких прервало его учебу в реальном училище и по совету врачей, его увезли за границу, когда он вернулся, то продолжил обучение дома. Родители страстно увлекались коллекционированием и Кока рос в окружении любовно собранных ими предметов искусства: фарфора, мебели, ковров, портретной миниатюры. В их доме появлялись полотна таких мастеров, как Тинторетто, Ламп, Рокотов, Кипренский.

“Николай Николаевич Врангель, - писал Бенуа - был родным братом того генерала-барона Врангеля, который возглавил Белое движение на юге России. Однако я не могу судить, было ли между братьями какое-либо близкое единение, так как “военного” Врангеля я у Коки ни разу не встретил, и Кока никогда о нём не говорил. Напротив, я хорошо запомнил их отца. Это был высокого роста господин с крупными чертами лица. Мясистые губы сразу выдавали арабское происхождение. Что-то арабское было и в Коке, и не только в смуглости лица и в каком-то своеобразном блеске глаз, но и в сложении, во всей повадке, в его чрезвычайной живости и подвижности, в чём-то жгучем и бурном, что сразу проявлялось”.

Это “арабское” объяснялось просто - бабка Коки была правнучкой А.Н. Ганнибала и троюродной сестрой А.С. Пушкина. Так сплелись воедино род африканского полководца с датскими баронами. И надо заметить, Врангели этим родством очень гордились.

В двадцать лет Николай проявил смелость, а лучше сказать, - дерзость, вознамерившись открыть выставку русского портрета в залах Академии наук. Сам Дягилев, почуяв в нём конкурента (а уж он-то разбирался в этих вещах), встал на дыбы: обижался на Бенуа, помогавшему Врангелю и всячески отговаривал от этой затеи.

Первой выставке Коки сопутствовал успех, как, впрочем, и последующим, в которых он принимал непосредственное участие. Будь то выставка в Таврическом дворце, куда были свезены почти две с половиной тысячи портретов и предметов убранства из различных усадеб, музеев и частных коллекций. Или - грандиозная по размаху - выставка “Ломоносов и елизаветинское время”, погружавшая посетителей в восемнадцатый век. Или - выставка “Сто лет французской живописи”, за которую он получит от французского правительства орден Почётного легиона.

Всех поражала удивительная способность Коки - ему было достаточно взглянуть на картину один раз, чтобы запомнить её во всех деталях. В своих же исследованиях он был артистичен, и в хорошо знакомом отыскивал то, что другие никогда бы не разглядели. Про Кипренского на последнем автопортрете, он говорил, что “знаменитый художник изображён усталым и обессиленным в борьбе с жизнью, с той полугрустной, полузлой усмешкой, которая развивается у людей, чувствующих свою погибель, но не имеющих сил побороть себя...”

В начале века просвещённая публика с восхищением перелистывала журнал “Старые годы”. В этом изысканном, безупречном по исполнению издании, не было ничего сиюминутного, новомодного. Это был лучший журнал по истории искусства не только России, но и всей Европы, а его украшением были работы Николая Николаевича Врангеля.

В своих статьях он часто обращается к русским усадьбам. К этим тихим островкам “старой” жизни, где разуваевы и колупаевы уже вырубили вишневые сады, а дома превратили в фабрики. Где “бунтующие крестьяне (после тысяча девятьсот пятого года!!!) уничтожили то немногое, что осталось... Рвали, резали, били, ломали, толкли в ступе фарфор, выковыривали камни из драгоценных оправ, плавили серебро старинных сосудов”. Врангель, преодолевая тысячи верст, колесил по стране, чтобы изучить и зафиксировать то, что когда-то составляло целую эпоху под названием “помещичья Россия”.

Однажды, в бюро опустевшей усадьбы он нашёл дневник юной девицы (к тому времени уже покинувшей пределы этого мира) и, знакомя с ним читателя, Врангель написал: “ …бумага тетрадки слегка пожелтела, шуршала как-то грустно и сердясь, и неровный женский почерк бежал со страницы на страницу. Я сел в кресло и принялся читать...”

Кока обладал даром проникать в прошлое. И заворожённый читатель, сам не зная как, исподволь, оказывался вовлечённым в прекрасное путешествие. Это был не просто талант специалиста, в этом была память сердца. Память о детстве и уютной атмосфере дома, где росли Николай и его старший брат Пётр.

“В усадьбах важны не подробности, не частности, а все то общее - краски, звуки и фон, которые, взятые вместе, создают нечто знаменательное и важное. И нельзя отделить дома от деревьев, его осеняющих, птичьего говора - от игры красок на узорах стен, блеска мебели в комнатах - от шёпота листьев за окном и немого разговора портретов - от тихой думы старинных книг на полках и от хриплого кашля часов на стене”.

В справочнике за тысяча девятьсот четырнадцатый год ещё значится адрес - Бассейная, двадцать семь, и телефон 52-74, но на звонки уже никто не мог ответить. Кока, Николай Николаевич Врангель, добровольцем Красного Креста ушёл на первую мировую войну... С фронта он уже не вернулся.

Петр Николаевич

Утром шестого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года Пётр Врангель получил приказ атаковать своим эскадроном деревню Каушен. Его высокоблагородие ротмистр, его сиятельство барон Врангель прекрасно знал положение о невозможности конной победы над пристрелявшимися пехотными позициями, но, вопреки теориям, закричал атаку! Примеряясь к местности: перелесок, пригорки, мельница, его эскадрон вылетел на батарею противника и, уже не сворачивая, летел на неё. Немцы, застигнутые врасплох, не успели изменить прицел и ударили наудачу. В грохоте пушек, предсмертном лошадином ржанье, свисте осколков на полном скаку редел эскадрон.

У самых вражеских траншей конь под Врангелем рухнул. Барон вскочил на ноги и кинулся с саблей к батарее. Остатки врангелевского эскадрона дрались на немецких позициях врукопашную... Каушен был взят, а Врангель стал первым Георгиевским кавалером среди русских офицеров первой мировой войны.

Из служебной характеристики: “Ротмистр барон Врангель - отличный эскадронный командир. Блестящая военная подготовка. Энергичный. Лихой. Требовательный и очень добросовестный. Входит в мелочи жизни эскадрона. Хороший товарищ. Хороший ездок. Немного излишне горяч. Обладает хорошими денежными средствами. Прекрасной нравственности. В полном смысле слова выдающийся эскадронный командир”.

Весной семнадцатого года, в мгновенно покрасневшей России, барон Врангель не изменяет ни своей породе, ни своему нраву. “В Царском дебаркадер был запружен толпой солдат гвардейских и армейских частей, большинство из них были разукрашены красными бантами. Было много пьяных. Толкаясь, смеясь и громко разговаривая, они, несмотря на протесты поездной прислуги, лезли в вагоны, забив все коридоры и вагон-ресторан, где я в то время пил кофе. Маленький рыжеватый финляндский драгун с наглым лицом, папироской в зубах и красным бантом на шинели бесцеремонно сел за соседний столик, занятый сестрой милосердия, и пытался вступить с ней в разговор. Возмущённая его поведением сестра стала ему выговаривать. В ответ раздалась площадная брань. Я вскочил, схватил негодяя за шиворот и, протащив к выходу, ударом колена выбросил его в коридор. В толпе солдат загудели, однако никто не решился заступиться за нахала”.

На случай возможного восстания большевиков под Петроград был направлен третий конный корпус, его командиром назначают Врангеля. Но, под давлением левых, Главком Керенский засомневался, что командиром частей, расположенных столь близко от столицы, можно назначить монархиста Врангеля. Корпус был расформирован, а возмущённый барон, уверенный, “что лишь твёрдой и непреклонной решимостью можно было положить предел дальнейшему развалу страны”, ходатайствует о своём увольнении и уезжает в Крым.

В Ялте на Нижне-Массандровской улице его ждут дети, всего их будет четверо: Елена, Наталья, Петр, Алексей, и жена. Ольга Михайловна, в девичестве Иваненко, была дочерью камергера Высочайшего Двора, фрейлиной, а с начала первой мировой войны работала в санитарных учреждениях тех частей, которыми командовал Врангель. В Крыму Врангель пережил и “Крымско-татарское правительство” и Таврическую советскую республику и германскую оккупацию.

Во время советской власти красные предложили Врангелю должность командующего крымскими войсками, на что генерал ответил отказом. Ночью, к нему в дом вломились матросы и под дулом револьвера посадили в машину. Когда машина уже трогалась из дома выбежала его жена и потребовала, чтобы её тоже арестовали. Врангелей повезли к портовому молу в плавучую тюрьму. Их везли мимо беснующейся толпы, кричавшей: “Кровопийцы! В воду их!”, мимо кровавых луж, с расчленёнными трупами...

Днём шли допросы, а по ночам - не смолкал треск расстрелов. Когда их вызвали к председателю ревтрибунала по фамилии Вакула, тот удивился присутствию здесь Ольги Михайловны. На что она ответила: «Я счастливо прожила с мужем всю жизнь, и хочу разделить его участь до конца».

«Не у всех такие жены!» - произнес товарищ Вакула – «Вы вашей жене обязаны жизнью. Ступайте».

После этого Врангелям пришлось скрываться в крымских горах, где произошёл один необычный эпизод. Ольга Михайловна увидела корову, собиравшуюся отелиться и взялась принять роды. Помогал ей в этом Пётр Николаевич, позже он очень гордился, что успешно выступил в роли ветеринара.

Через некоторое время Красные части отступили, и в Крым вошли немцы. Врангель испытывал противоречивые чувства: "Я глубоко переживал, видя, как враг хозяйничает в России и подвергает унижению мою Родину. Однако, я был рад освобождению от унизительного гнёта этих безголовых болванов”.

Несмотря на запрет немцев покидать Крым, Врангель решает попытаться примкнуть к Белой армии. Ольга Михайловна, оставив детей на попечение матери, последовала за мужем, чтобы снова стать медсестрой, на этот раз в Белой армии.

К этому времени в Белой армии сложилась своеобразная иерархия. В ней не принимались в расчёт прошлые боевые заслуги, чины, награды и звания. В этой ситуации рассчитывать на получение значимого чина Врангелю не приходилось, но благодаря прошлой славе, он был назначен командиром Первой конной дивизии.

Командующий Добровольческой армией генерал Антон Иванович Деникин считал, что в условиях гражданской войны подвижность и манёвр кавалерии имеют первостепенное значение. Поручив создание мощной конницы Врангелю, Деникин не ошибся. Вскоре белая кавалерия научилась совершать фланговые удары, перегруппировки, стремительно атаковать под огнём противника, и действовать самостоятельно, даже без поддержки пехоты.

Авторитет и роль Врангеля в Добровольческой армии росли. Вскоре он был произведён в генерал-лейтенанты и стал командовать Кавказкой Добровольческой армией. Фотографии того периода, запечатлеют Петра Николаевича в чёрной черкеске с орденом Святого Георгия на газырях, в черной папахе и бурке...

В конце июня тысяча девятьсот девятнадцатого года белые полки ринулись на мощнейший прорыв обороны Царицына. За сорок дней боёв от Маныча до Царицына Кавказская армия генерала Врангеля взяла сорок тысяч пленных, семьдесят орудий, триста пулемётов, и захватила два бронепоезда: “Ленин” и “Троцкий”.

Царицынская операция сделала имя Главкома Кавказской армии одним из самых известных и авторитетных генералов Белой армии. “Герой Царицына”, так теперь называли газеты генерала Врангеля. Был даже сочинён и преподнесён Командарму марш “Генерал Врангель”. Повсюду развешивались аляповатые, в лубочном стиле картинки, на которых генерал изображался в позе “Медного всадника” - с рукой, указывающей на Москву (намёк на появление нового вождя Петра IV).

Но в отличие от Главкома Деникина, поход на Москву Врангель считал “смертным приговором” для Белой армии. И... оказался совершенно прав. “Поход на Москву” кончился полным крахом.

В своём рапорте Врангель дал красноречивую оценку причин этого поражения: “Беспрерывно двигаясь вперёд, армия растягивалась, части расстраивались, тылы непомерно разрастались. Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами - в грабеж и спекуляцию. Население, встречавшее армию при её продвижении с искренним восторгом, исстрадавшееся от большевиков и жаждавшее покоя, вынуждено было вскоре вновь испытывать на себе ужасы грабежа, насилия и произвола. В итоге - развал фронта и восстания в тылу. Армии, как боевой силы, нет”.

Антон Иванович Деникин подал в отставку и эмигрировал в Англию.

Новым главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России на Военном совете третьего апреля двадцатого года единогласно был выбран Врангель.

Встать во главе Белой армии, ввергнутой в хаос, было безумием. Предостерегая Врангеля от этого шага, Шатилов говорил: "Ты же знаешь, что продолжать борьбу бесполезно, армия будет уничтожена до последнего человека”. Но Врангель подписал протокол Военного совета и заключил: “Я делил с Армией радость побед и не вправе отказаться сейчас испить горькую чашу. Черпая силы в доверии, которое оказали мне товарищи по оружию, я согласен принять пост главнокомандующего”.

С железной решимостью Врангель навел порядок в деморализованных частях. Бичом деникинской армии были непомерно разросшиеся штабы и Врангель принялся расчищать эти “авгиевы конюшни”. Характерен такой эпизод. На перроне станции, где стоял штабной вагон, Врангель встретил щеголеватого кавалерийского полковника. Поздоровавшись, он поинтересовался, где тот служит.

«Офицером связи при генерале Слащёве, Ваше превосходительство!» - ответил полковник.

Повернувшись к вагону, где у открытого окна стоял начальник штаба Шатилов, Врангель спросил: “ Павел, есть такая должность?”

«Определенно нет».

«Еще один кандидат для отправки на фронт».

Обескураженный полковник начал было, запинаясь: “ Я... я... я... состою также при епископе Вениамине...”

“При епископе Вениамине? - вскричал Врангель - Что же вы там делаете, ладаном курите...”

Армия преобразилась, что доказала военная операция в Северной Таврии, где на голову был разгромлен корпус красного командира Дмитрия Жлобы. Это операция стала хрестоматийной и изучалась во многих военных академиях мира.

Ольга Михайловна, жена Врангеля, много сил отдавала благотворительной деятельности. На её средства в Севастополе был организован госпиталь. Она занималась проведением вечеров, концертов, средства от которых шли на помощь раненым воинам и гражданским беженцам.

Одной из основных задач Врангель видел создание своего рода плацдарма “Белой России”, альтернативного “России большевистской”. Для этого требовалось наладить жизненные устои “острова Крым”. Врангель писал: ”Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа”.

Основу программы составляли две реформы: земельная и реформа местного самоуправления. Вся земля, в том числе и “захваченная” крестьянами у помещиков в ходе “чёрного передела” семнадцатого – девятнадцатого годов, оставалась у крестьян. Никто не имел права лишить их её. Но, в отличие от большевистских “декретов”, земля закреплялась за крестьянами в собственность за небольшой выкуп с рассрочкой на двадцать пять лет. Создание же волостных и уездных советов гарантировало свободу местного самоуправления.

Последние страницы истории гражданской войны стали в жизни Врангеля временем наивысшего напряжения сил в борьбе за удержание “последней пяди русской земли” - Белого Крыма. Для того, чтобы победить Врангеля, большевикам пришлось заключить мир с Польшей, отдав ей Западную Украину и Западную Белоруссию. Только так, удалось перебросить на Южный (антиврангелевский) фронт огромную массу войск. Начавшееся в середине октября наступление Красной армии было настолько сильным и стремительным, что ослабленные части белых не могли удержать фронт. Существование же сильно укрепленного Турецкого вала на Перекопском перешейке было только легендой. На создание мощных фортификационных сооружений у Врангеля не было ни времени, ни ресурсов. Корпус Будённого прорвался к Перекопу, и в третью годовщину Октября перекопские укрепления были прорваны.

Врангель объявил Крым на военном положении и одновременно распорядился готовить эвакуацию “всех, кто разделял с армией её крестный путь, всех, кому грозила опасность в случае прихода врага”.

Белая эскадра встала на якорь в Феодосийском заливе и шестнадцатого ноября прогремел последний салют русскому Андреевскому флагу.

В Керчи казаки на берегу плакали, прощаясь со своими конями.

Белый Крым покидали более ста сорока пяти тысяч человек, в открытое море вышло сто двадцать шесть судов.

Корабли уходили всё дальше. Их силуэты уже трудно было различить с берега той земли, которую на прощание, преклонив колени, поцеловал Пётр Николаевич Врангель.

ВЯЛЬЦЕВА

Меня будут любить как певицу,

Когда она поет о любви и все

Влюблены в нее, как она поет, а

Любит она только петь…

По воспоминаниям одного из поклонников - «когда Вяльцева начинала свою концертную феерию, то порой казалось, что такой просторной сцены не хватит для героев ее романсов. С началом концерта все сценическое пространство постепенно заполнялось тройками, которые “мчатся”, “скачут”, и пылью, вьющейся “из-под копыт” бойких лошадей. Все это было зримо и почти осязаемо — и утро туманное, утро седое, и певунья ласточка, и летящая над тихим озером чайка».

Вот вспыхнуло утро, румянятся воды,

Над озером быстрая чайка летит,

Ей много простора, ей много свободы,

Луч солнца у чайки крыло серебрит.

Незамысловатый сюжет этого романса использовал А. П. Чехов в одноименной пьесе, несомненно, он слышал романс в исполнении несравненной Анастасии. Титул “чайки русской сцены” был по праву дан актрисе Вере Комиссаржевской - “чайка русской эстрады”, достался несравненной Анастасии Вяльцевой. Каковы бы ни были заранее составленные и опубликованные программы концертов, содержание их диктовала публика, запросто выкрикивая с мест названия любимых произведений: “Гай да тройка”! “Шалишь”!, “Ветерочек”!, “Чайка”!...

Она бисировала по тридцать-сорок раз. Концерты продолжались по четыре-пять часов.

«Обстановка в зале напоминала настоящую революцию. “Задние ряды” и “галерка” устремлялись в партер, занимали проходы между креслами, плотным кольцом окружали сцену. Студенты и курсистки, оглохшие от собственных криков “браво” и “бис”, не внимали даже приказам полиции. И “чистой публике” не оставалось ничего другого, как присоединиться к разбушевавшейся толпе». Укротить ситуацию могла лишь сама певица. Она выходила на авансцену, поднимала руку, привлекая внимание; мгновенно наступала тишина и Вяльцева обращалась к полицейским, «Оставьте их, господа! Вы хотите, чтобы в зале был полный порядок? Но разве это возможно, когда я пою? Уверяю вас, вы здесь не нужны. Я сама буду следить за порядком».

Полицейские удалялись, публика смущенно отступала, и концерт продолжался. “Царица салонов Петербурга”, “божественная”, “несравненная” — это все о Вяльцевой и все это справедливо и по праву.

Биография Анастасии Вяльцевой удивительна присутствием в ней чудесного: да, провинциальная Золушка, превратившаяся в одну из самых богатых женщин России со стотысячным годовым доходом, министр внутренних дел получал 75 тысяч. Красавица, чаровница, солнечное, светлое создание; блестяще одаренная замечательная певица; супруга красавца-офицера, познавшая сильнейшее женское счастье быть рядом с любимым и близким человеком. Судьба Анастасии Вяльцевой окрашена была белыми, светлыми, радостными тонами, играла белыми фигурами.

Точная дата рождения не известна — март 1871 года. Родилась в семье крестьянина-бедняка, в слободе Алтухове Орловской губернии. Насте было семь лет, когда умер отец, и семья переезжает в Киев. Предприимчивая и энергичная, мать Вяльцевой, договорилась с лесосплавщиками и всю семью “сплавляют” вниз по реке. Так Вяльцевы перебираются в Киев, где будущая артистка сначала поступает ученицей в вышивальную мастерскую, а затем служит под-горничной в гостинице на центральной улице Киева — Крещатике. Гостиница пользовалась популярностью приезжих знаменитостей: известных адвокатов, модных писателей и журналистов, столичных артистов и музыкантов. Здесь-то и произошло чудо. В роли сказочной феи предстала певица прима Серафима Бельская. У нее не было волшебной палочки, и никакого подарка нашей Золушке она не подарила, — просто обратила внимание на хорошие вокальные данные молоденькой горничной, которая за работой напевала модную песенку. «Вам, милая, надо петь! Идите-ка в оперетку. Грех губить такой талант».

Замолвила словечко за юное дарование, и Настя начала постигать азы вокала: получила возможность слушать — учиться у мастеров, ее приглашали участвовать в программах киевских варьете, в дивертисментах, опереттах.

«Я дебютировала на сцене тринадцати лет, — вспоминает Вяльцева, — и этот день считаю самым счастливым днем не только моего детства, но и всей моей жизни».

Чудо обязательно произойдет, стоит лишь в него поверить. Могла же начинающая певица Вяльцева так, и остаться на бессловесных ролях пажей в балетной труппе театра “Бергонье” И. Сетова и А. Блюменталь-Тамарина. Но труппа театра “Бергонье” распалась. Тогда Анастасия поступает в Киевское товарищество опереточных артистов А. Здановича-Борейко. Оказывается в Петербурге, в Малом театре, в опереточной труппе С. А. Пальма.

«Когда, по опереточному канону, хористки выстраивались дугой по обеим сторонам авансцены, — вспоминает театральный и музыкальный критик А. Р. Кугель, — то направо на первом, а иногда на втором месте стояла очень худая молодая девушка с прелестной улыбкой. Случалось, что она исполняла партии в два-три слова и пела “вот идет графиня” или “как ужасно, как прекрасно”. Никому в голову не могло прийти, что эта худенькая девушка с прелестной улыбкой станет в своем роде всероссийской знаменитостью».

В 1893 году Вяльцева дебютирует в Петербургском Малом театре в роли Кати в музыкальном спектакле-обозрении “Цыганские песни в лицах”. “Цыганские песни в лицах” — прообраз современного мюзикла с минимальным сюжетом: некий актер после бенефиса устраивает вечеринку для своих друзей-артистов, которая превращается в импровизированный. «Мне дали роль Кати , — вспоминала много позже певица. — Признаться, я немножко оробела при мысли, что конкурирую с любимцами публики. Но вера в свою счастливую звезду меня поддержала». Роль была совсем крошечная, но зато с романсом, на который и возлагала надежду Вяльцева.

Я степей и воли дочь,

Я забот не знаю,

Напляшусь на целу ночь —

День весь отдыхаю.

«Чуть-чуть подалась вперед изящная фигурка, наклонилась грациозная головка и, лукаво сверкая глазками, манит и нежит:

Захочу — полюблю.

Но брови дрогнули, и вслед за лаской летит уже угроза, кокетливая, мгновенная, но как подчеркнутая:

Захочу — разлюблю.

Целая поэма неги, истомы, любви и поэзии укладывается у нее в коротенькую пару строк».

Тишина стояла в зале несколько секунд, затем раздались первые аплодисменты и крики “бис”. «Полетели на сцену студенческие фуражки. Когда я выходила из театра, меня окружили курсистки, схватили мои руки и стали целовать. Я приехала опьяненная успехом, и всю ночь мне снились эти цветы, студенческие фуражки».

На утро проснулась знаменитой. При поддержке адвоката Н. И. Холева, страстного меломана, юная артистка стала брать уроки пения у профессора Сонки. Сонки открыл у нее голос, правда, небольшой и жестковатого тембра. Прошло шесть лет, и голос ее стал неузнаваем — Вяльцева стала петь ведущие партии в оперетте.

Привилегированное хамство, восхищаясь голосом Вяльцевой, много лет с злым любопытством повторяло:

- А вы знаете, она некогда была горничной при гостинице. И откуда эти манеры, эта непринужденность высшего круга…

Начинается московский период жизни Анастасии Вяльцевой, время, когда она переиграла всех опереточных героинь — Саффи в “Цыганском бароне”, Кларетта в “Дочери мадам Анго”, Бокаччо в одноименной оперетте, Булотта в “Синей Бороде”, Прекрасная Елена...

«Как надо играть Елену? Надо ли особенно стараться пропеть вполне правильно, с точки зрения серьезной музыки, все номера супруги Менелая, или, лучше, прежде всего, позаботиться об общем впечатлении, которое должна производить молодая веселая опереточная красавица. Госпожа Вяльцева выбрала последнее. И была права. Быть может, она иногда брала “до” там, где надо взять “до-диез”, и наоборот, но все-таки была Прекрасной Еленой».

Не очень любила граммофон, считая его самым ужасным зеркалом голоса, но, в 1901 году Вяльцева осуществила первую запись песен и романсов на граммофонные пластинки фирм “Интернациональ Зонофон”, “Берлинерс Граммофон” и “Граммофон”. Вот эта дата и служит началом отечественного аудио пиратства. Первый же граммофонный диск был быстренько скопирован отечественными умельцами. Скопирован для тех, кто хотел иметь новинку не за 2 или 4 рубля, а подешевле. Трудно поверить, но в тогдашней России такой товар пользовался большим спросом: к 1907 году в стране насчитывалось уже более полумиллиона владельцев граммофонов. Название этой граммофонной фирмы «His masters Voice» переводится – «Голос моего хозяина».

Когда листаешь страницы песенных сборников рубежа веков, задаешься вопросом: чем же таким нужно было наполнить все эти незатейливые “любовь — кровь”, “люблю — не люблю”? Что ж их так всех влекло в эту пряную бездну? И ведь действительно тянуло! Приворотное зелье Кармен называлось – «бар лачи», щепотка на стакан вина, навсегда приковывала мужчину к женщине. Французы говорили: Пиаф может заставить плакать или хохотать, пропев телефонную книгу. Интонация, чудный уникальный голос, талант, искренность, колдовство, профес-сионализм, можно подбирать слова бесконечно долго. Или ограничиться цыганским «бар лачи» - щепотка на стакан дешевого вина. «Любовь – кровь, розы – морозы» - все рыдают…

Удивительно то, что гипнотическому воздействию городского романса была подвержена не только толпа, но и интеллигенция, аристократические сливки, элита. Бурное увлечение романсом, “цыганщиной” распространилось по всей России еще в конце XIX века. Омут цыганской страсти, экзотика кочевой жизни, яркость красок, темпераментные танцы, удивительные мотивы, — все это было так непривычно, так загадочно для славянской души и манило чрезвычайно.

Модерн, это такое время, такой стиль… который кричит: «Мир задыхается без любви!» Без чувственности, оставшись один на один с холодным разумом. Вся привлекательность и новизна, весь гипноз модерна в том, что под изгибами линий, нагромождением декора, где-то внутри звучит самая простая колыбельная, или цыганский перезвон.

«Когда Вяльцева пела, владычествовал всем только ее голос. Все остальное в ней и вокруг ее положительно забывалось. Ее фигура, бриллианты на дорогих ее платьях, сцена, публика, оркестр, — все куда-то исчезало в момент вяльцевского пения. Совсем не интересовали слова и мотивы того, что она пела — покоряло, покоряло восторженно, до упоения, лишь то, как она пела, какую окраску принимали в ее творчестве и музыка и слова той или другой песни». Впрочем, чтобы разбить бокал достаточно взять его ноту на скрипке или пропеть ее.

Из богатого репертуара цыганских песен Вяльцева выбирала все радостное, искрящееся, светлое. Ее называли “певицей радостей жизни”, она отказывалась от текстов, в которых бы были слова: «смерть», «разлука», «печаль», «горе», «тоска».

«Пение Вяльцевой было всегда светло и ее песнь звучала солнечною. Она была жрицей торжествующей любви, и самая грусть ее была изящна, светла, страсть скорее утонченна, чем надрывна.

«Меня создала, воспитала и мною руководит сама публика. Очень часто бывает, что эта публика заставляет меня повторять изо дня в день одни и те же излюбленные ею романсы, не желая понять, что я не могу одно и то же много раз петь с одинаковым жаром и чувством. Я пою и чувствую, что этот романс мне уже надоел, что я его уже пою по привычке, механически, не волнуясь, я чувствую, что и публика не испытывает нервного возбуждения, но я не могу отказать в праве выбора моим слушателям и подчиняюсь их желанию».

Концерты, гастрольные поездки, снова концерты... Кроме того, она сама выступала, как бы сейчас сказали “менеджером своего таланта” — занималась переговорами с антрепренерами, сама разрабатывала маршруты своих турне, обговаривая заранее все условия предстоящих гастролей — знала, что ждут ее по всей России. В середине театрального сезона мать певицы Мария Тихоновна начинала “обходы” магазинов, чтобы подготовить все необходимое в длительное путешествие. Если объединить маршруты всех гастрольных поездок Вяльцевой, мы получим 175 тысяч верст!!!

О, что это было за событие – появление, в каком либо захолустье, в уездном городе N, куда только экипажем или речным пароходиком можно было добраться, знаменитой Вяльцевой! Молодежь ликовала. Дамы старшего возраста придирчиво разглядывали в бинокли. А люди редкой тогда профессии – фотографы делали свой бизнес: уговорив певицу позировать, в черном платье со знаменитым белым слоником на тонкой цепочке, приносившем Анастасии счастьем.

Анастасия Дмитриевна умела считать деньги, заработанные нелегким артистическим трудом, была владелицей трех домов в Петербурге на Петроградской стороне. У нее был даже собственный вагон, в котором совершались все гастрольные поездки. Это было необходимо, так как Вяльцева в дороге проводила по полгода. Он так же легко мог стать репетиционным залом и рабочим кабинетом.

В июне 1904 года очередное турне певицы по России подарило ей еще одну “порцию” чуда. На один из концертов Вяльцевой пришел блестящий конногрвадейский полковник, красавец, потомственны дворянин Василий Викторович Бискупский. Всем своим светлым и радостным творчеством Анастасия Вяльцева наколдовала себе этого человека! После концерта они были представлены друг другу, а через короткое время Петербург наполнился толками и слухами о предстоящей свадьбе. “Низкое” происхождение невесты было принято родными жениха спокойно — еще бы! Ведь это была Вяльцева — не только известнейшая на всю Россию певица, но еще и обаятельнейшая, добрая и скромная женщина, да и вдобавок красавица.

Анастасия Дмитриевна погрузилась в домашние дела, заботы о любимом муже.

«У меня страсть делать пирожки. Из-за них мне приходится часто заглядывать на кухню, но зато, с каким удовольствием я ем потом свои произведения! Вы знаете, я очень высокого мнения о себе, как о хозяйке. Мне думается даже, что пирожки мне удаются больше, чем пение. Когда я устраиваю такие званые обеды, то непременно готовлю сама. Все буквально стряпаю сама. Потом мне приходится самой заготавливать все запасы для стола!».

Это был счастливый брак и он, по-видимому, был таки заключен на небесах. Не смогли омрачить нежность и радость жизни семьи даже события начавшейся вскоре русско-японской войны. Хотя Василий Викторович отправляется на фронт вместе со своим Дагестанским полком, но разлучаются супруги ненадолго: как только из полка пришло известие о ранении мужа, Вяльцева разрывает очередной контракт стоимостью в 26 тысяч рублей и выезжает в Харбин, где выступает в новой для себя роли сестры милосердия. Анастасия Дмитриевна выхаживает мужа в течение полугода, работая в госпитале поначалу “инкогнито”. Но ушлые репортеры умудряются раскрыть и этот аноним, и 12 августа 1904 года на сцене Харбинского Летнего театра певица выступила с концертом «в пользу увечных и семейств убитых нижних чинов ЗаАмурского округа отдельного корпуса пограничной стражи». Газета “Харбинский вестник” писала на следующий день: «Нельзя не сказать русское спасибо великой артистке за то высокое художественное наслаждение, которое она доставила харбинцам, и за материальную помощь, оказанную ее концертом сиротам и увечным чинам пограничной стражи».

А летом 1911 года в Ялте, где певица отдыхала, доктор Бышевский нашел у нее плеврит и учащенный пульс. К советам доктора о лечении, отдыхе Вяльцева отнеслась несерьезно и — более того — после концертов в Петербурге отправилась в очередное концертное турне. Но уже весной 1912 года она почувствовала себя слишком утомленной и отказалась от концертов в петербургском театре “Буфф”. Затем опять турне. И вот Воронеж, концерт в котором стал лебединой песней замечательной и самоотверженной певицы.

В декабре 1912 года многие российские и почти все петербургские газеты начинают регулярно публиковать бюллетени о состоянии здоровья Анастасии Дмитриевны. Они так прямо и назывались “Здоровье Вяльцевой”. Весть о болезни певицы мгновенно облетела всю страну.

«Теперь состояние А. Д. Вяльцевой несколько ухудшилось. Сердце работает слабо, пульс 145 — 148, температура 38,4».

«В 12 часов дня появляются признаки упадка сердечной деятельности. Ей делают впрыскивание камфары и кофеина».

Ответом на публикацию бюллетеней стал долго не иссякавший поток писем, обрушившийся на родных и друзей Вяльцевой с народными средствами, молитвами, амулетами, рецептами снадобий и тексты заговоров...

Судя по воспоминаниям близких и родных, Вяльцева встретила последний час спокойно и просто. Готовилась к предстоящему уходу из жизни тщательно и заранее: составила подробное завещание, продумала всю процедуру похорон, оговорила не только свой последний наряд, но даже и прическу (причесать ее должен был постоянный парикмахер Жан). Приблизительно за час до смерти Вяльцева пришла в сознание и попросила привести к ней всех домашних, включая прислугу. Когда все приглашенные сошлись у постели больной, она подняла голову, внимательно, словно пытаясь запомнить, оглядела всех присутствующих и тихо сказала: «Ну, теперь можете идти...». Через несколько секунд, ее сердце перестало биться. Это случилось в 5 часов утра 4 февраля 1913 года. Панихида была отслужена в тот же день, и Благовещенская церковь Конного полка была полупустой, так как город еще не знал. После панихиды в доме Вяльцевых скульптор В. И. Демчинский сделал посмертную маску. Потом пришел писать портрет художник А. Гринман. Судьба этого посмертного портрета неизвестна, но сохранились воспоминания художника:

« Начал набрасывать углем в присутствии матери Вяльцевой, ее брата. У ног покойной монотонно читала монашенка. Из моря белых цветов видно было покойное лицо Вяльцевой. Только на грудь ей кто-то положил пучок ярко-красной гвоздики.

Матушка подошла к лицу Анастасии Дмитриевны и хотела закрыть ей губы. Тут сестра милосердия помешала ей: “Ведь Анастасия Дмитриевна не велела замыкать уст, она в гробу хотела лежать с открытыми устами, как будто поет».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: