Гучков (5), Некрасов (6), Бубликов (7), Коновалов (8), Терещенко (9), Федоров (10)

Известный Петербургский историк С. В. Куликов, собрав и обобщив все (или почти все) известные на данный момент свидетельства участников февральских событий, на мой взгляд, убедительно доказывает, что если не решающую, то несомненно очень важную, роль в подготовке и осуществлении февральского переворота сыграла группа А.И. Гучкова, включавшая руководителей ЦВПК — левого кадета Н.В. Некрасова, прогрессистов А.А. Бубликова, А.И. Коновалова, М.М. Федорова и примыкавшим к прогрессистам М.И. Терещенко. Выступления пролетариев и солдат, обеспечившие победу и легитимность свержения монархии, долго и тщательно готовились — соответственно рабочей группой ЦВПК и его конспиративной «военной организацией»: от замысла, созревшего осенью 1915 г., до его реализации прошло полтора года. Февральский переворот произошла при финансовой поддержке Германии, Англии[417] и русской буржуазии. На его подготовку предпринимательская элита собрала по подписке десятки миллионов рублей. Рабочие провоцировались на забастовки намеренным закрытием предприятий; со стороны заводской администрации бастующие получали сочувствие и вознаграждение. Каждому солдату, вовлеченному в «военную организацию», ежедневно отпускалась из «революционного фонда» значительная сумма денег. Группа Гучкова видела свою цель в том, чтобы вызвать широкое недовольство, вывести народ на улицы, под давлением народа заставить Николая II отречься от престола и установить конституционную монархию английского образца — завуалированную форму парламентской республики. Революции не хотели, надеялись повторить 1905 г., когда мирная Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 г. заставила Николая II даровать стране конституцию[418]. Позволю длинную цитату: «Руководители ЦВПК не только стояли у истоков Февральской революции, но и пытались направлять ее ход. Заседания Бюро ЦВПК происходили 22, 24, 25 и 27 февраля 1917 г. Заговорщики явно рассчитывали использовать массовое движение для давления на Николая II, чтобы вынудить его добровольно отказаться от престола (по их мнению, отречение обязательно должно было выглядеть добровольным, дабы избежать гражданской войны). Директива о начале демонстраций исходила от руководителей ЦВПК. <…> ЦВПК инициировали восстание Волынского полка. ЦВПК представлял собой не только агитационный, но и организационный центр. Рассмотрение ключевых событий Февральской революции показывает, что она в известной степени стала результатом реализации плана государственного переворота, разработанного в окружении Гучкова и воплощенного ЦВПК и его Рабочей группой, хотя, бесспорно, свою роль играли и Дума, и социалисты, и масоны, и английские и германские агенты, наконец, человеческая стихия, проявившаяся в погромах хлебных лавок, винных погребов и т. д. При этом Гучков и его соратники вели дело именно к революции — «бескровной революции» или «анархически-стихийной революции». Февральскую революцию подготовили не подпольные, а легальные структуры — ЦВПК и Рабочая группа, официально занимавшиеся помощью армии, по причине чего борьба царского правительства с их революционной деятельностью была крайне затруднена, внешне приобретая антипатриотический характер и лишь усиливая критическое отношение к власти со стороны общества. <…> Конечно, нельзя говорить о спланированности всех событий переворота в Петрограде. Однако в ходе Февральской революции, писал [А.И.] Спиридович (генерал, начальник дворцовой охраны. — Б.М.), осуществлялся давно задуманный план добиться реформы и отречения Государя»[419].

Исследования Куликова позволяют с большой вероятностью утверждать: падение царизма явилось не столько результатом стихийного движения снизу, сколько результатом революции сверху, хотя в Февральской революции участвовали думские деятели, буржуазия, социалисты, масоны[420], рабочие и солдаты; и она, несомненно, включала спонтанные проявления. Сам Гучков это признал по горячим следам, когда на состоявшемся 8 марта 1918 г. заседании ЦВПК заявил: в событиях последних дней «военно-промышленная организация приняла ту боевую вооруженную позицию, которую пришлось принять, чтобы выполнить нашу основную и заранее поставленную задачу — добиться победы»[421]. Агенты Охранного отделения также зафиксировали это в своих донесениях 25–26 февраля: «революционные круги стали реагировать на вторые сутки»; «наметился руководящий центр, откуда получались директивы», указав на Рабочую группу при ЦВПК как на подпольный замаскированный центр — это послужило основанием для ареста ее руководителей[422].

Вскоре, однако, стало ясно: поддержка революционеров и террористов имела негативные политические последствия; «оседлать» революцию не удалось, февральские события 1917 г. нашли свое логическое продолжение в октябрьском перевороте — как образно выразился Л.Д. Троцкий: «Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции»[423]. Уже первые после Февраля выборы (в городские думы в июле-августе 1917 г.) либералы, представленные кадетами — единственной оставшейся либеральной партией, проиграли — они получили 25,6% голосов в Петрограде, 12.9% — в губернских и 5,4% — в уездных городах[424]. А после того как ставка на военную акцию генерала Корнилова провалилась, кадеты потеряли всякое влияние на ход событий и в массовом сознании стали ассоциироваться с главными врагами революции. Октябрьский переворот и последовавшие за ним события полностью подтвердили прогноз Милюкова — начались репрессии, хаос и анархия[425]. Уже 28 ноября 1917 г. декретом Совнаркома кадетская партия объявлялась «партией врагов народа», а ее вожди подлежали аресту. Группе Гучкова теперь не имел смысла афишировать свои заслуги в насильственном свержении монархии, приведшем, в конечном счете, к большевистскому перевороту: как известно, у победы много родителей, а поражение — всегда сирота. Радикальные лидеры оппозиции стали замалчивать или отрицать свою деятельность, направленную на свержение монархии и говорить о стихийности февральских событий с намерением доказать легитимность Февральской революции и — что не менее важно — отвести от себя обвинения в косвенной причастности к свержению демократии и в установлении большевистского режима[426].

Результаты исследования А.Б. Николаева и С.В. Куликова не противоречат, а дополняют друг друга. Можно предположить: группа Гучкова подготовила и организовала выступление петербуржцев, а затем передала лидерство ВКГД, приняв самое активное участие в его деятельности. Гучков занимал ключевой пост председателя Военной комиссии ВКГД в решающие дни с 1-го по 3 марта 1917 г. А.И. Коновалов от прогрессистов и Н.В. Некрасов от кадетов стали членами ВКГД (последний состоял из 12 человек, по одному человеку от каждой фракции, кроме правых партий). Некрасов являлся также товарищем председателя Думы М.В. Родзянко, осуществлял контроль над телефонной сетью, так как изучил ее устройство заранее. М.М. Федоров был назначен членом Продовольственной комиссии ВКГД. А.А. Бубликов в должности комиссара от ВКГД над Министерство путей сообщения, т. е. заняв второй ключевой пост, сыграл важную роль в принуждении Николая II к отречению и в информировании страны о революции — 28 февраля он разослал по всем линиям железных дорог телеграмму о происшедшем перевороте в Петрограде. Он же практически руководил телефонной сетью, отдавая приказы о включении и выключении телефонных номеров. Гучков, Коновалов, Некрасов и Терещенко получили портфели ключевых министров — соответственно военного и морского, торговли и промышленности, путей сообщения, финансов — в первом Временном правительстве[427].

Итак, можно достаточно уверенно сказать: февральский переворот готовила вся оппозиция, непосредственно организовала группа Гучкова, а власть перешла к Государственной думе, действовавшей через ВКГД — орган с правительственными функциями. ВКГД разделил власть с Петроградским советом, в создании которого он принял активное участие. Главными факторами успеха революции являлись союз, заключенный между либерально-демократической и революционной общественностью, а также признание нового порядка старой бюрократической элитой[428]. Значительная часть последней давно разделяла оппозиционные настроения[429]. В дневнике Военного министра А.Н. Куропаткина имеется запись его разговора с министром финансов С.Ю. Витте, сделанная 1 января 1902 г., сразу после приема в Зимнем дворце: «Мы ходили по зале, где были собраны члены Государственного совета, министры, сенаторы. Там же стояли офицеры Кавалергардского полка. Показывая на толпу эту рукою, Витте сказал: “Уверяю вас, что все они за малым исключением, кроме офицеров, думают о конституции в России“. Потом он поправился и сказал, что он не так выразился, что надо принять, что 80% находившихся в зале недовольны правительством»[430]. Витте, вероятно, был не далек от истины. Кавалер высших российских орденов, гофмейстер, вице-президент имп. Академии художеств, министр народного просвещения в 1905–1906 гг. и одновременно крупный ученый граф И.И. Толстой писал своему сыну в январе 1907 г.: “Никто, я думаю, не сомневается, что весь строй Российской империи требует коренного изменения, и в этом согласны не только граждане, но и само правительство»[431]. А в декабре 1906 г. он записал в своем дневнике: «Шансы России выбраться из разрухи заключаются в том только, что населению беспорадки, убийства и грабежи надоедят настолько, оно во что бы ни стало и прежде всего захочет порядка и спокойствия, но одновременно с этим правительство должно действоать не покладая рук непременно в демократическом направлении, единственно приличествующем нашей мужицкой родине, и притом не обращая внимания на то, что конституционно ли оно действует, или нет, лишь бы меры были ясно направлены на пользу “меньшой братии”, и притом чтобы мероприятия были этически оправдываемы»[432]. Несмотря на большой чин и высокое социальное положение, Толстой в глазах общественности имел репутацию честного и прогрессивно мыслящего чиновника; его даже причисляли к либералам. В краткий период пребывания в должности Министра народного образования в 1905–1906 гг., он ввел родительские комитеты при гимназиях с правом следить за поведением учащихся и за общим порядком учебного заведения; вошел в Государственный Совет с представлением об уничтожении ограничительных норм для приема евреев в учебные заведения и склонил его к принятию этого предложения.

Через 15 лет, в конце февраля 1917 г., уже не 80%, а, наверное, все 99,9% были не довольны правительством и поддержали свержение монархии, включая тысячи офицеров столицы и Гвардейский экипаж, возглавляемый великим князем Кириллом Владимировичем, в обязанности которого входила охрана царской семьи и даже жандармский дивизион — он пришел к Таврическому дворцу под звуки «Марсельезы» с развернутыми красными знаменами[433]. Апокалипсические настроения захватили всю интеллигенцию, не говоря уже о рабочих и солдатах, и даже церковь и высшее духовенство отвернулись от монархии. Как показал в своих исследованиях М.А. Бабкин, при начале революционных волнений в Петрограде в феврале 1917 г. Священный Синод смотрел на них безучастно, не предприняв никаких шагов по защите монархии. Поступавшие же в те дни к высшему органу церковного управления ходатайства видных сановников империи о необходимости поддержки царского престола остались неуслышанными. Члены Синода фактически признали революционную власть (Временное правительство, сформированное Временным комитетом Государственной думы) уже днем 2 марта, до отречения от престола Николая II»[434].

Таким образом, с точки зрения механизма революционного процесса, в Русской революции 1917 г. стихийность сочеталась с организацией: налицо были, с одной стороны, социальные, экономические, политические и культурные предпосылки, подталкивающие массы к революционным действиям, хотя и не предопределившие их, с другой — энергичная и умелая организационная работа лидеров и стихийный лавинообразный характер распространения революции. Русская революция 1917 г. сочетала конструктивистскую и структуралистскую модели революционного процесса.

Итоги

В России после отмены крепостного права произошло настоящее экономическое чудо. Экономика стала рыночной: экономические решения принимались индивидуально (бизнесменами, торговцами, сельскохозяйственными производителями), цены устанавливались в результате стандартных рыночных механизмов. В 1861–1913 гг., за 52 года, национальный доход увеличился в 3,84 раза, а на человека — в 1,63 раза, индекс человеческого развития — с 0,171 до 0,308. Душевой прирост объема производства равнялся 85% от среднеевропейского. С 1880-х гг. темпы экономического роста стали выше не только среднеевропейских, но и «среднезападных». Национальный доход возрастал на 3,3% ежегодно — это даже на 0,1 больше, чем в СССР в 1929–1941 гг.^[435], и только на 0,2% меньше, чем в США, — стране с самыми высокими темпами развития в мире^[436]. Развивалась все отрасли народного хозяйства, хотя и в разной степени. Наибольшие успехи наблюдались в промышленности. Однако и сельское хозяйство, несмотря на институциональные трудности, прогрессировало среднеевропейскими темпами. Но главное чудо состояло в том, что при высоких темпах роста экономики и населения происходило повышение его благосостояния, другими словами, индустриализация сопровождалась ростом уровня жизни крестьян и рабочих (около 90% всех россиян в 1897 г.) и, значит, происходила на пользу народа, вопреки общепринятому представлению.

В пореформенный период был достигнут значительный прогресс не только в экономике, но во всех сферах жизни. В частности, кардинальные изменения претерпел политический процесс: исполнение его важнейших функций (социализации, рекрутирования элиты, коммуникации, артикуляции и агрегации интересов, определения и осуществления политического курса, вынесения судебных решений) перешло от разного рода коронных учреждений, традиционных институтов и органов сословного управления к средствам массовой информации, добровольным ассоциациям, парламенту, политическим партиям, школе всех уровней и литературе. В пореформенное время быстрыми темпами развивалось гражданское общество

Революции начала ХХ в. произошли не потому, что Россия после Великих реформ 1860-х гг. вступила в состояние глобального перманентного кризиса, а потому, что общество не справилось с процессом перехода от традиционного к современному обществу. Как и в других странах второго эшелона модернизации, ее ускоренное, а в ряде случаев и преждевременное, проведение потребовало больших издержек и даже жертв — например со стороны помещиков, у которых государство принудительно экспроприировало землю, хотя и за компенсацию. Это привело к лишениям и испытаниям для отдельных групп россиян и не принесло равномерного благополучия сразу и всем. Велики оказались и побочные негативные последствия модернизации — увеличение социальной и межэтнической напряженности, конфликтности, насилия, девиантности во всех ее проявлениях — от самоубийства до социального и политического протеста. Необыкновенный рост всякого рода протестных движений порождался, с одной стороны, дезориентацией, дезорганизацией и социальной напряженностью в обществе, с другой — полученной свободой, ослаблением социального контроля и возросшей социальной мобильностью, с третьей — несоответствием между потребностями людей и объективными возможностями экономики и общества их удовлетворить. Конфликт традиции и современности можно назвать системным кризисом. Однако такой кризис не имеет ничего общего с тем пониманием системного кризиса, которое доминировало в советской историографии и до сих пор широко бытует в современной литературе, — как всеобщего и перманентного кризиса, превратившего российский социум в несостоятельную и нежизнеспособную систему, не способную развиваться и приспосабливаться к изменяющимся условиям жизни и обеспечивать благосостояние граждан. «Упадок старого, вызванный ростом нового и молодого, — это признак здоровья»[437]. Кризис российского социума был болезнью роста, свидетельствовал о его развитии, а не о приближении его конца. Он не вел фатально к революции, а лишь создавал для нее предпосылки, только возможность, ставшею реальностью в силу особых обстоятельств — военных поражений, трудностей военного времени и непримиримой и ожесточенной борьбы за власть между оппозиционной общественностью и монархией.

На основе опыта российских революций 1905 г. и 1917 г. можно сформулировать некоторые общие положения относительно того, что превращает революцию из возможной в реальную.

Существование реальной оппозиции, готовой взять власть, при отсутствии реальной возможности для мирного перехода власти от одной политической силы к другой. Контрэлита не имеет реальных шансов прийти к власти мирным путем, без революции.

Передача власти от проигравших к победителям мирным легальным путем не стала политической традицией общества и не укоренилась в политическом сознании граждан.

Смена политических, хозяйственных и интеллектуальных элит в результате конкуренции и борьбы и ротация кадров на всех уровнях управления и во всех сферах жизни крайне затруднена.

Отсутствие или сдерживание легальных и реально действующих клапанов для выражения социального и политического недовольства в форме демонстраций, забастовок, собраний, а также и в свободных оппозиционных СМИ. Социальные конфликты часто не разряжаются, а подавляются.

Средний класс не чувствует себя хозяином жизни, его требования не рассматриваются властями как приоритетные, в силу чего он стремится разрушать существующий общественный порядок и построить новый. Революционная опасность со стороны белых воротничков несравненно реальнее и больше, чем со стороны синих.

Имущественное и социальное неравенство превышает социально безопасный уровень (последний в каждой стране специфичен). Русские революции начала ХХ в. произошли при сравнительно невысоком децильном коэффициенте дифференциации, равном 5–7, так как русские были и остаются чрезвычайно чувствительны к вопросу имущественного равенства, полагая, что власти обязаны заботиться о справедливости. В то время как в США при децильном коэффициенте неравенства порядка 16–18 и в Великобритании при коэффициенте порядка 20–40 не наблюдалось даже намека на революционную ситуацию: там считалось, что бедный сам виноват в своих несчастиях.

Понижение, стагнация или даже такое повышение благосостояния, которое признается большинством как недостаточное. Важно не столько то, как сильно изменяется или каков уровень жизни, сколько то, как массовое сознание его оценивает.

Для революции одинаково важны как сильно недовольные и готовые к революционным действиям массы, так и энергичные умелые организаторы и лидеры. Не происходят они в условиях жестоких репрессий и крайних лишений, ибо в этом случае массы обречены на конформизм и пассивность. Даже по мнению К. Маркса, утверждавшего, что с развитием капитализма «возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации»^[438], крайнее обнищание, чрезмерные страдания и эксплуатация пролетариата не приводят к революции, так как подавляют его общественное и революционное сознание^[439]. Для революции необходимо также и наличие ресурсов: денег для организационных мероприятий, контактов со сторонниками и единомышленниками, времени и энергии для конспирации, развитых средств массовой коммуникации, хотя бы минимальный пакет гражданских прав и свобод, наконец, поддержка со стороны авторитетных социальных групп и организаций. Словом, революция становится возможной при одновременном действии многих факторов.

Примечания

[1] Свежая и интересная книга на тему слухов: Слухи в России XIX–ХХ веков: Неофициальная коммуникация и «крутые повороты» истории / И.В. Нарский (ред.). Челябинск, 2011.

[2] Интересные примеры такого исследования: Гордеев П.Н. 25 октября 1917 года в Петрограде: штрихи к портрету города в исторический день // Революция 1917 года в России: Новые подходы и взгляды / А.Б. Николаев (ред.). СПб., 2010. С. 118–132; Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1922 гг. М., 2001; Ганелин Р.Ш. (1) 24 февраля 1917 г. в Петрограде // Клио. 1998. № 2. С. 75–82; (2) 25 февраля 1917 г. в Петрограде // Вопросы истории. 1998. № 7.С. 94–100; (3) 26 февраля 1917 г. в Петрограде // Петербургская историческая школа: Альманах памяти В.И. Старцева / С.Н. Полторак (ред.). СПб., 1902. С. 196–234.

[3] Хаймсон Л. Исторические корни Февральской революции // Анатомия революции: 1917 год в России: Массы, партии, власть / В.Ю. Черняев (ред.). СПб., 1994. С. 22; Холмс Л. Социальная история России, 1917–1941. Ростов н/Д, 1993. С. 25 (автор выделяет предпосылки, непосредственные факторы и ускорители революционного процесса).

[4] Никитин Б.В. Роковые годы: (Новые показания участника). М., 2007. С. 282.

[5] Обзор отечественной и зарубежной историографии: Земцов Б.Н. (1) Историография революции 1917 г. // Международный исторический журнал. 1999. № 2 <http://www.unilib.neva.ru/dl/327/Theme_9/Literature/Zemcov.htm#74>; (2)Революция 1917 гг.: социальные предпосылки. М., 1999; Поршнева О.С. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны. М., 2004. С. 20–56; Смирнов Н.Н. Российская революция 1917 года: традиции и новации // Санкт-Петербургский международный летний культурно-исторический университет. 2006: Реформы в России. XVI — начало ХХ в. / Н. Плешков, М.Н. Толстой (ред.). СПб., 2006. С. 199–221; Шепелева В.Б. (1) Революциология: Проблема предпосылок революционного процесса 1917 года в России (По материалам отечественной и зарубежной историографии). Омск, 2005; (2) Россия, 1917–1920 гг. Проблема революционно-демократической альтернативы (вопросы теории, методологии, историографии). Омск, 2009; Kolonitskii B. Russian Historiography of the 1917 Revolution: New Chalelnges to Old Paradigms? // History and Memory. Bloomington, 2009. Vol. 21. No. 2. P. 34–59. Пространный обзор историографии революции в постсоветское время, к сожалению, часто необъективный, сопровождаемый неуместными и неуважительными в отношении исследователей комментариями, см.: Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 588–646.

[6] Проблема предпосылок революции в отечественной и зарубежной историографии рассмотрена в указанных книгах Шепелевой.

[7] Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Контрреформы в России: Циклы модернизации процесса. М., 1996; Янов А.Л. Тень Грозного царя: Загадки русской истории. М., 1997. С. 124–159.

[8] Сорокин П.А. Социология революции // Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 266–294; Булдаков В.П. Красная смута; Дьюкс П. Октябрь в людских умах: от Фрейда к междисциплинарному взгляду на русскую революцию // 1917 год в судьбах России и мира: Октябрьская революция от новых источников к новому осмыслению: Сб. материалов междунар. науч. конф., состоявшейся 21–22 окт. 1997 г. в Москве / С.В. Тютюкин (ред.). М., 1998. Критический анализ «психоментального» подхода см.: Шепелева В.Б. Россия, 1917–1920 гг. С. 355–365.

[9] Соловей В.Д. Смысл, логика и форма русских революций. М., 2007. С. 20.

[10] Кантор В. Русская классика, или Бытие России. М., 2005. С. 35–41, 53–54.

[11] Пелипенко А.А. Дуалистическая революция и смыслогенез в истории. 2-е изд. М., 2011; Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998. Манихейство — философское течение, рассматривающее жизнь как борьбу зла и добра, которые выступают как два равноправных, самостоятельных, субстанциальных, исконных начала мира и противоречия между которыми не преодолимы. [Автору: Надо ли это пояснение? Тем более скрытое в библиографическом примечании?] (Сознаюсь, что мне потребовалось обратиться к словарям, чтобы уяснить значение этого термина. Если Вы считаете, что большинство читателей знают, что такое манихейство, то можно убрать. — Б.М.).

[12] Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта: В 2 т. Новосибирск, 1997. Т. 1. С. 8–9, 2–22.

[13] Февральская революция 1917 года в российской истории: «Круглый стол». Отечественная история. 2007. № 5. С. 4, 6–7, 9, 12–13, 15–16; Булдаков В.П. Красная смута. С. 638.

[14] Колоницкий Б.И. (1) Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб., 2001; (2) «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы первой мировой войны. М., 2010; Figes O. The Russian Revolution of 1917 and its Language in the Village // The Russian Revolution: The Essential Readings. London; Toronto, 2001; Figes O., Kolonitskii B. Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917. New Haven; London: Yale University Press, 1999; Raleigh D.J. Languages of Power: How the Saratov Bolsheviks Imagined Their Enemies // Slavic Review. Vol. 57. No. 2. 1998. P. 320–322.

[15] Советская историография февральской буржуазно-демократической революции: Ленинская концепция истории Февраля и критика ее фальсификаторов / В.П. Наумов (ред.). М., 1979.

[16] Шепелева В.Б. (1) Революциология. С. 11–75; (2) Россия, 1917–1920 гг. С. 42–193.

[17] Штомпка П. Социология: Анализ современного общества. М., 2005. С. 567

[18] Billington J.Н. Six Views of the Russian Revolution // World Politics. 1966. Vol. 18. No. 3.

[19] Малия М. К пониманию русской революции. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1985. С. 9–30.

[20] Дьюкс П. Девять точек зрения на Российскую революцию // Россия, 1917: Взгляд сквозь годы. Архангельск, 1998.

[21] Шепелева В.Б. (1) Революциология. С. 328–350, 367–374; (2) Россия, 1917–1920 гг. С. 194–294; Булдаков В.П. Красная смута. С. 588–646; Бородкин Л.И. (1) Методологические аспекты исследования цивилизационной динамики: синергетический подход // Социальные трансформации в российской истории: Доклады международной научной конференции. Екатеринбург, 2–3 июля 2004 г. Екатеринбург; М., 2004. С. 26–41;(2)Синергетика и история: моделирование исторических процессов // История и Математика: Анализ и моделирование социально-исторических процессов / А.В. Коротаев и др. (ред.). М., 2007. С. 8–48; Турчин П.В. Историческая динамика: На пути к теоретической истории. М., 2007; Галкина Е., Колиненко Ю. Поиски России в новой русской историософии // Пушкин: Русский журнал о книгах. 2009. № 3 http://www.russ.ru/pushkin/Poiski-Rossii-v-novoj-russkoj-istoriosofii.

[22] Гессен И.В. В двух веках. Berlin: Speer and Schmidt, 1937. С. 356.

[23] Троцкий Л.Д. История русской революции: В 2 т. М., 1997. Т. 2. Ч. 2. С. 381–391.

[24] См. в Интернете, Википедия «Теория перманентной революции» (просмотр 4.11.2011).

[25] Земцов Б.Н. Историография революции.

[26] Заболотный Е.Б. Революция 1917 года на Урале (Историография). Тюмень. 1995; Коротаев В.И. Революция 1917 г.: авантюра или закономерность? // Россия, 1917: взгляд сквозь годы. С. 16.; Революции в России: спорное прошлое и неопределенные перспективы (Круглый стол к 80-летию Великой Октябрьской социалистической революции) // Альтернативы. 1997. № 3. С. 5. (В.Т. Логинов); Сенявский А.С. Великая русская революция 1917 года в контексте истории ХХ века // Проблемы отечественной истории: Источники, историография, исследования / М.В. Друзин (ред.). СПб., 2008. С. 513; Соколов А.К. К революционному взрыву провело высокое социальное напряжение // Февральская революция 1917 года в российской истории. С. 5; Fitzpatrick Sh. The Russian Revolution. Oxford; New York: Oxford University Press, 2008. P. 4; Holquist P. Making war, Forging Revolution: Russia's Continuum of Crisis: 1914–1921 Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2002. P. 1–3, 6; и многие другие.

[27] Черняев В.Ю. Демократические революции: право и власть // Революционный процесс и общественное сознание / Б.В. Ананьич (ред.). СПб., 2009. С. 150–175.

[28] Земцов Б.Н. Историография революции; Кагарлицкий Б.Ю. Периферийная империя: циклы русской истории. М., 2009.

[29] Хлынина Т.П. Образы российских революций в современной исследовательской и образовательной практике // Образование, просветительство и гражданское общество. Материалы Всероссийской научно-практической конференции (г. Адлер, 25–29 мая 2007 г.) / В.Н. Ратушняк (ред.). Краснодар, 2007.

[30] Советская историческая энциклопедия: В 16 т. М., 1968. Т. 11. Стл. 959–962

[31] Там же. Т. 14. С. 984–985.

[32] История России в вопросах и ответах. С. 310; История России с древности до начала ХХI века: Планы ответов на экзаменационные вопросы. СПб., 2008. С. 137–138, 159–160.

[33] В марксистской парадигме написаны тысячи книг и статей о революции 1917 г., потому что большая их часть была опубликована советскими историками в течение 1917–1991 гг. К классическими марксистским работам можно отнести: Бурджалов Э.Н. (1)Вторая русская революция. Восстание в Петрограде, М., 1967; (2) Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия, М., 1971; Минц И.И. История Великого Октября: В 3 т. 2-е изд. М., 1977—1979. В них присутствует весь набор марксистко-ленинские клише о революции. См. также: Бовыкин В.И. Россия накануне великих свершений: К изучению социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1988; Волобуев П.В. Исторические корни Октябрьской революции // Анатомия революции. С. 37–47; Россия, 1917 год: выбор исторического пути: («Круглый стол» историков Октября, 22–23 окт. 1988 г.) / П.В. Волобуев (ред.). М., 1989; Иоффе Г.З. Февральская революция 1917 года в англо-американской буржуазной историографии. М., 1970; Ковальченко И.Д. Аграрное развитие России и революционный процесс // Реформы или революция? Россия 1861–1917: Материалы межд. коллоквиума историков / Д. Гайер и др. (ред.). СПб., 1992. С. 246–263; Лаверычев В.Я. Социально-экономическое развитие и революционный процесс // Там же. С. 234–245; Пушкарева И.М. Февральская революция 1917 года в России: проблемы историографии 90-х годов ХХ века // Россия в ХХ веке: Реформы и революция: В 2 т. М., 2002. Т. 1. С. 241–266; Свержение самодержавия: Марксистская зарубежная историография Февральской буржуазно-демократической революции буржуазно-демократическая революция: Реферативный сб. / А.А. Твердохлеб (ред.). М., 1977; Советская историография февральской буржуазно-демократической революции: Ленинская концепция истории Февраля и критика ее фальсификаторов / В.П. Наумов (ред.). М., 1979; Три революции в России и буржуазная историография / Б.И. Марушкин, Г. З. Иоффе, Н.В. Романовский. М., 1977; Шевырин В.М. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России (советская историография 70–80-х годов): Научно-аналитический обзор. М., 1987; Городецкий Е.Н. (1)Советская историография Великого Октября. 1917 — середина 30-х годов: Очерки. М., 1981, (2) Историографические и источниковедческие проблемы Великого Октября. 1930–1960-е годы: Очерки. М., 1982; Соболев Г.Л. Октябрьская революция в американской историографии, 1917–1970-е годы. Л., 1979.

[34] Ермолов А.С. Наш земельный вопрос. СПб., 1906. С. 35–60, 264–276.

[35] Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. 3–е изд. СПб., 2003. Т. 2. С. 401–406.

[36] В данном случае под социальными классами я имею в виду большие социальные группы, отличающиеся богатством, властью, социальным престижем, образованием, стилем жизнью, но вместе с тем обладающие одинаковым социально-экономическим статусом. Классы открыты на входе и выходе; принадлежность человека к классу обусловливается его личными заслугами, а не происхождением.

[37] См. также: Фельдман М.А. Оценки Февральской революции в России и на Урале в историографии последних двух десятилетий // Вопросы истории. 2009. № 2. С. 163–170.

[38] Российский электорат в массе своей составлял представление о политической партии не путем изучения ее программных документов и соотнесения их со своими объективными социальными интересами, а скорее интуитивно, ориентируясь на лидера, мнение окружающих, под влиянием прессы и т. п.: Марченя П.П. Политические партии и массы в России 1917 года: массовое сознание как фактор революции // Россия и современный мир. 2008. № 4 (61). С. 82–99.

[39] Однако Кирьянов полагает, что сословная принадлежность депутатов Государственной Думы II–IV созывов в значительной степени влияла на их принадлежность к той или иной партии: Кирьянов Ю.И. Социокультурные факторы политического выбора в России начала ХХ в. // Круг идей: Историческая информатика в информационном обществе: Труды VII конференции Ассоциации «История и компьютер». М., 2001. С. 39–52.

[40] Павлов Д.Б. Союз 17 Октября в 1905–1907 гг.: численность и социальный состав // Россия в ХХ веке: Историки мира спорят / И.Д. Ковальченко (ред.). М., 1994. С. 99–100.

[41] Киселев И.Н., Корелин А.П., Шелохаев В.В. Политическая карта России в 1905–1907 гг.: количественный анализ // Россия и США на рубеже XIX–ХХ вв.: Математические методы в исторических исследованиях / Л.В. Милов (ред.). М., 1992. С. 114–141.

[42] Коенкер Д.П. Рабочий класс в 1917 г.: социальная и политическая самоидентификация // Анатомия революции. С. 216.

[43] Советская историческая энциклопедия. Т. 11. Стлб. 926–933; История СССР: XIX — начало ХХ в. / И.А. Федосов (ред.). 2-е изд. М., 1987. С. 330; Минц И.И. История Великого Октября. Т. 1. С. 109–162.

[44] В 1917 г. С.Н. Прокопович был председателем Главного экономического комитета и заместителем председателя Экономического совета при Временном правительстве; занимал пост министра торговли и промышленности в третьем составе Временного правительства и министра продовольствия — в четвертом составе.

[45] По расчету И.П. Лейберова, заработная плата петербургских рабочих в 1916 г. составляла 90–95% от уровня 1916 г., в февраля 1917 г. — 75–80%: Лейберов И.П. На штурм самодержавия: Петроградский пролетариат в годы Первой мировой войны и Февральской революции (июль 1914 — март 1917 г.). М., 1979. С. 20.

[46] Прокопович С.Н. Народное хозяйство. Т. 2. С. 77.

[47] Архив истории труда в России. Пг., 1923. Кн. 9. С. 58–59.

[48] Лекомцев М.Г. Формы борьбы рабочих в Центральном промышленном районе России и факторы экономического и политического развития в годы первой мировой войны (июль 1914 — февраль 1917 г.) // Россия и США на рубеже XIX–ХХ вв. С. 142–154.

[49] По сведениям Министерства продовольствия, в 50 губерниях Европейской России в 4 губерниях Северного Кавказа в 1914 г. избыток хлеба сравнительно с потребностями составил 508,6 млн пуд., в 1915 г. — 1319, в 1916 г. — 713,6 и в 1917 г. —463 млн пуд.: Экономическое положение России накануне Великой Октябрьской социалистической революции: Документы и материалы: В 3 ч. Л., 1967. Ч. 3. Сельское хозяйство и крестьянство / А.М. Анфимов (отв. ред.). С. 156, 454. Известный русский экономист Г. Павловский полагал, что война прервала успешное развитие сельского хозяйства, а прекращение экспорта во время войны нанесло огромный урон сельскому хозяйству: Pavlovsky G. Agricultural Russia on the Eve of the Revolution. London: G. Routledge, 1910. P. 319–326.

[50] Прокопович С.Н. Народное хозяйство. Т. 1. С. 122, 321–322.

[51] Там же. С. 122, 321–322. В советской историографии падение производства во время Первой мировой преувеличивалось: История социалистической экономики СССР: В 7 т. Т. 1. Советская экономика 1917–1920 гг. / И.А. Гладков (ред.). М., 1976. С. 147, 170. Постсоветские исследователи приняли в основном расчеты Прокоповича: Полетаев А.В. Экономические кризисы в России в ХХ веке (статистическое исследование) // Истоки. Вып. 3. М., 2001. С. 215. Полетаев датирует начало экономического спада с середины 1916 г.

[52] Статистический сборник за 1913–1917 гг. Вып. 2. С. 60.

[53] Россия в мировой войне 1914–1918 (в цифрах). М., 1925. С. 49, 51.

[54] Биншток В.И., Каминский Л.С. Народное питание и народное здравие. М.; Л., 1929. С. 32, 34–35, 84.

[55] Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 132.

[56] Борисов В.И. Продовольственная политика на Юге России (август 1914 — март 1921). Автореф. дис…. докт. ист. наук М., 1996; Булатова Л.В. Продовольственная политика царского и Временного правительств и ее реализация на Южном Урале в годы Первой мировой войны. Автореф. дис…. канд. ист. наук. Оренбург, 2002; Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001. С. 347–349.

[57] Рабочее движение в годы войны / Подготовил к печати М.Г. Флеер. М., 1925. С. 9 (По сведениям Департамента полиции); Кирьянов Ю.И. Массовые выступления на почве дороговизны в России (1914 — февраль 1917 г.) // Отечественная история. 1993. № 3. С. 8–9. Однако некоторым исследователям приведенные цифры волнений и погромов кажутся свидетельством голода: Канищев В.В. (1) Русский бунт — бессмысленный и беспощадный: Погромное движение в гор

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: