ЖОРЖ САНД — ПОЛИНЕ ВИАРДО В ЛОНДОН

10 июня 1848

[...] Видите ли вы Шопена? Расскажите мне о его здоровье. Я не могла отплатить за его бешенство и ненависть также ненавистью и бешенством. Я часто думаю о нем, как о больном ребенке, озлобленном и заблуждающемся. В Париже я много раз виделась с Соланж и много занималась ею, но я всегда находила лишь камень вместо сердца. Я возобновила свою работу [...].

«Correspondance de Frédéric Chopin», vol. III. Paris, 1960, стр. 351.

Отрывок.

СОЛАНЖ КЛЕЗАНЖЕ В ПАРИЖ

[Лондон,] 30 июня [18] 48

Я надеюсь, что Вы здоровы и Ваш муж тоже. Я много думал о Вас. — Вы живете так близко от заставы, где было пролито столько крови (Речь идет об Июньском вооруженном восстании парижского пролетариата, жестоко подавленном военным министром Кавеньяком; самые ожесточенные бои происходили 23—26 июня около городских застав и в рабочих районах Парижа.). — Надеюсь, что среди жертв этих последних дней нет никого из Ваших друзей. Дайте мне, пожалуйста, знать о себе. Вы всё еще полны решимости покинуть Париж? — Мне кажется, что это изменилось. — Во всяком случае — Вы можете рассчитывать на превосходные [рекомендательные] письма с моей стороны — превосходные, насколько это кажется издали, — я просил их у одной из моих учениц, приехавшей сюда на некоторое время и приславшей их мне. — Известите меня, не изменились ли Ваши планы. —

Я пишу Вам второпях, перо и чернила отвратительны. — Я в припадке сплина. Увольняю своего слугу итальянца, лгуна и бездельника, не говоря уж о прочем. — Английский он знает как я. Да благословит Вас бог и даст Вам обоим здоровья.

Ш.

48, Dover Street, Piccadilly

Извините мой [«орфография» зачеркнуто] стиль.

Стиль — это человек («Стиль — это человек» — слова Бюффона.).

Мой стиль весьма глупый.

Я дал утренник (Этот утренник состоялся 23 июня в салоне Аделаиды Сарторис (урожденной Кембл) на Eaton Place, № 99.). Было избранное общество. Марио пел 3 раза, я сыграл — 4. Это имело успех и принесло мне 150 гиней; было только 150 мест, и все были разобраны накануне.

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке.

ИГНАЦИЮ КЖИЖАНОВСКОМУ В ЛОНДОН

Да поможет Тебе господь бог в Твоей работе.

Шопен.

Лондон, 6 июля 1848

МАРИЯ ДЕ РОЗЬЕР — ЛЮДВИКЕ ЕНДЖЕЕВИЧ В ВАРШАВУ

[Париж,] 8 июля 1848

[...] Я всё еще продолжаю оплакивать этот брак (Речь идет о браке Соланж с О. Клезанже.) и всё более и более обижена на ту, которая его устроила. Обижена, полна отвращения, в бешенстве из-за тысячи разных серьезных причин, которые касаются всех нас. Я еще когда-нибудь напишу Вам, что надо благословлять создателя за то, что он вытащил его [Шопена], помимо его воли, из этой трясины... Моя дорогая Людвика, какая всё это куча грязи!!! [...]

«Correspondance de Frédéric Chopin», vol. III. Paris, 1960, стр. 353

Отрывок.

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

[Лондон, 8—17 июля 1848]

Извини, что посылаю старое начало (от 8 juillet [июля]), но сегодня я его доканчиваю.

Моя дражайшая Жизнь!

Бог Тебя спас в эти последние дни, которые явились лишь началом (будто бы мотивированным) настоящего ожесточения двух партий (Шопен имеет в виду Июльское вооруженное восстание.). До сих пор всё это находилось в головах, в воображении и книгах, — во имя просвещения, справедливости, солидарности и т. п.; а теперь это болото будет взывать в качестве мучеников к отмщению. А мщению нет конца! Гражданская война принципов, а за нею неизбежный упадок цивилизации в ее теперешнем виде. Через несколько сот лет Твои прапрапраправнуки приедут из свободной Польши либо в возрожденную Францию, либо во что-то другое, что будет на этом месте.

Вчера (7 juillet [июля] ) я дал второй matinée [утренник] (На этом утреннике Шопен играл Скерцо b-moll, Этюд c-moll, ор. 10 № 12, и ряд других пьес.) в особняке лорда Фальмута. Между прочими номерами Виардо спела мои Мазурки. Было очень хорошо, но не знаю, получил ли я гиней 100 дохода. Узнаю только в понедельник. Сейчас saison [сезон] здесь уже кончается. Поэтому не знаю, какой оборот примут мои планы. В кармане у меня не много; не знаю, что буду делать. Может быть, поеду в Шотландию. Мои шотландки добры и милы, но порой надоедают мне ужасно. Дурака итальянца я уволил. Квартиру еще держу, потому что у меня три фортепиано и нужна большая гостиная. Слуга у меня теперь получше. Мое здоровье когда как, но часто по утрам думаю, что выкашляю душу. На душе у меня тоска, но стараюсь рассеяться, — и даже избегаю одиночества, чтобы не предаваться размышлениям, — потому что долго болеть здесь нельзя и я не хочу позволить лихорадке одолеть меня.

Что поделывает Соль? Розьер написала мне милое письмо. Доброе дитя. А Ты напиши мне про Мать (Жорж Санд.). Едет ли Кле[занже] в Россию? Там сейчас холера!.. Дурак!.. Напиши мне о них словечко. В безопасности ли княгиня (Вероятно, Марцелина Чарторыская.)? Хорошие ли новости у Циховского? Гут[ман], добрый малый, писал мне; хорошо, что с ним ничего не случилось. Здесь никаких беспорядков не боятся, и если ваши газеты что-нибудь подобное и пишут, что в этом не много правды. Все, кто посостоятельней, записаны в констебли (Угроза чартистского восстания заставила английское правительство организовать для охраны собственности и общественного порядка добровольческую милицию, члены которой назывались констеблями. Число констеблей доходило до 250 тысяч; в их ряды была втянута и лучше оплачиваемая часть рабочих, которая уклонялась от участия в революционной деятельности левого крыла чартистов.), и среди них очень много чартистов, которые вовсе не хотят никакого насилия.

Сию минуту я получил письмо от Розьер; [пишет], что видела Тебя, как Ты шел к раненому Дюбо. Пожелай ему, пожалуйста, здоровья. Еду поблагодарить Виардо. Признаюсь Тебе, что я не хотел просить ее петь, но ее брат был у меня как раз, когда Бродвуд предлагал мне салон лорда Фальмута, и он сразу же поехал к сестре, которая с большим удовольствием обещала петь. Между прочими номерами пела мои Мазурки. Скажи де Розьер — это окольным путем вернется сюда — что пани В [иардо] была ко мне очень внимательна. Пани С [анд], я знаю, писала к В [иардо] и заботливо расспрашивала обо мне!!! Какую роль справедливой матери она, должно быть, там разыгрывает.

15 juillet [июля]

Не могу окончить это письмо, так у меня разыгрались нервы; страдаю от какой-то глупой тоски, и, несмотря на всю мою отрешенность, я не спокоен: не знаю, что с собой делать. После уплаты за квартиру и экипаж собранных денег у меня будет, быть может, гиней 200 (до 5000 франков). В Италии [на это] можно прожить год, а здесь [не проживешь] даже и полгода. Saison [сезон] уже почти кончился. У королевы я не играл, хотя у Сатерленд играл перед королевой. Герцогиня Сат [ерленд] уехала. Может быть, какой-нибудь королевский директор подставил мне ножку за то, что я не нанес ему визита, или за то, что не захотел играть в Филармоническом обществе. Если бы здесь saison [сезон] продлился Шесть месяцев, то я мало-помалу, на свой манер, заставил бы узнать себя, а так — слишком мало времени. Здесь такая сумятица во всем.

Каждый день я где-нибудь на вечере. На прошлой неделе у некоей леди Комбермир были герцог и герцогиня Кембриджские (Герцогиня Кембриджская — тетка королевы Виктории.) и какая-то старая [герцогиня] Веймарская и [герцог] Гессенский, все они очень любезны. В некоторых кругах меня уже знают с хорошей стороны, но нужно время, а между тем уже конец saison. Некоторые газеты несли всякую чепуху, впрочем, как будто благожелательно (О концертах Шопена, состоявшихся 15 мая и 7 июля, появились рецензии в «Athenaeum», «Musical World» и «The Daily News» (Самуэля Роджерса).). Люди говорят, что здесь это имеет очень большое значение. Но чего здесь не так много, как говорят, — это гиней. Лгут много; а как только им что-нибудь не нравится, — так сейчас же едут в деревню. Одна моя ученица уже уехала в деревню, не заплатив за 9 уроков; а другие, которым надо брать по два урока в неделю, обычно два пропускают, следовательно, больше делают вид, чем работают. Я этому не удивляюсь, они за слишком многое хватаются. Одна тут приехала учиться из Ливерпуля на неделю! Я ей дал пять уроков, потому что в воскресенье здесь не играют, — она и довольна. Леди Пиль (Жена бывшего премьер-министра Англии Роберта Пиля.), напр [имер], хочет, чтобы я давал уроки ее дочери, у которой большие способности, но так как у нее был учитель, который брал полгинеи и давал два урока в неделю, то меня просят об одном уроке в неделю, чтобы в итоге не пострадал кошелек. И всё это для того, чтобы сказать, что она берет у меня уроки, а через две недели, она по всей вероятности уедет.

Понедельник, 17 juillet [июля]

Получил от Тебя письмо и сию же минуту Тебе отвечаю. Прежде всего, Жизнь моя, мне пришлось отправить обратно присланные Тобою газеты, несмотря на то, что они крайне интересны для меня, потому что почта потребовала за них 1 фунт и 15 шиллингов, что составляет 45 фр[анков], а так как я получил Твое письмо, то с меньшим огорчением отказался от газет, которые стоят так дорого оттого, что Ты что-то написал на конверте, и поэтому за них потребовали оплату, как за письмо. Я забыл Тебе сказать, что «Charivari», который Ты мне однажды прислал, обошелся мне в 5 шиллингов с лишним, оттого что на конверте тоже было что-то написано, и поэтому потребовали уплатить, как за письмо. Но 5 [шиллингов] или 1 фунт 15 шилл [ингов] — разница большая, поэтому я попросил домохозяина хорошенько мне всё это повторить и растолковать. Оказывается, такой был почтовый вес. Я отказался и думаю, что Тебе не вернут, потому что, наверное, там нет Твоего адреса. Если, на беду, это каким-нибудь образом вернулось бы к Тебе обратно и нужно было бы платить, то Ты поступишь правильно, если отошлешь их снова мне. Но в другой раз этого больше не делай, потому что здесь очень внимательны к такого рода вещам, опечатывают почтовыми штемпелями и, как видишь, приходится дорого платить.

Мои шотландки милы, я передал им Твое письмо; но они так мне надоедают, что не знаю, как мне быть; они непременно хотят, чтобы я поехал к их родным в Шотландию; это превосходно, но сейчас у меня ни к чему нет охоты. Здесь не скучно то, что не английское.

Что делает Соль? А ее мать? А де Розьер? A propos [что касается] письма, которое Ты мне прислал в своем, — это один дурень, которому я помог выехать из Парижа (его зовут Виман (Виман, которого тут упоминает Шопен, мало известен; вероятно, он принадлежал к так называемой «молодой эмиграции», то есть к тем, кто покинул Польшу после поражения революционного движения 1846 г.. Шопен, видимо, опекал его и после революции 1848 г., помог ему вернуться на родину; однако значительная часть польских эмигрантов, направлявшихся из Франции в Познаньское княжество, была задержана прусскими властями и возвращена во Францию.)) и который мне пишет о деньгах, чтобы иметь возможность снова вернуться в Париж. Болван! Почти целый год я его кормил, и он непременно хотел ехать; отправился с первым или со вторым отрядом и теперь снова в нужде. Боже спаси и сохрани, — что делается с нашими!

Сердечно обнимаю Тебя.

Преданнейший Ш.

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

[Лондон, 18] Июль [1848]

Моя Жизнь.

Благодарю Тебя за все Твои добрые слова и за присланное письмо из дому. Слава богу, они здоровы, но беспокоятся обо мне напрасно. — Я же ни беспокоиться, ни радоваться уже не в состоянии — совсем перестал что-либо чувствовать — только прозябаю и жду, чтобы это поскорее кончилось. — На будущей неделе я еду в Шотландию к некоему лорду Торпхичену, зятю моих шотландок, которые уже у него, вблизи Эдинбурга. — Он прислал мне письмо с приглашением, так же как и леди Мюри, известная там важная дама, которая очень любит музыку. — Я не говорю о множестве других устных приглашений с указанием адреса, так как я не могу уже больше таскаться из угла в угол. — Такой жизнью я сыт по горло, — а впереди, в конце всего этого, я ничего не вижу. — Я пробуду в Шотландии до 29 août [августа] — а на 29-е дал себя ангажировать в Манчестер, где будет большой концерт (Этот концерт состоялся 28 августа в Concert Hall в Манчестере.). Я должен играть два раза без оркестра и за это получу 60 фунтов. Приедет Альбони — но это меня не касается, — я просто сяду и сыграю. Несколько дней я проживу там, где Нейком, у знакомых тамошних богатых фабрикантов. — Что я буду с собой делать потом — не знаю. — Если бы только знать, что меня здесь зимой не свалит болезнь! (Это письмо, по-видимому, имело продолжение, которое не сохранилось; однако часть издателей писем Шопена добавляет подпись — «Твой Фридерик». Датировано — «Июль»; «1848» — добавлено неизвестной рукой (возможно, Марцелины Чарторыской).)

КАМИЛЛУ ПЛЕЙЕЛЮ В ПАРИЖ

Дражайший друг.

Я пользуюсь любезностью господина Маньковского, чтобы послать Вам 80 фунтов стерлингов, которые я только что получил за Ваше фортепиано. —

Дай Вам бог мира и счастья. —

Я Вас люблю, как всегда — как всегда.

И всегда Ф. Ш.

Лондон, 1 августа 1848

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке. Адрес: «Monsieur С. Pleyel. 20, rue de Rochechouart, Paris». На обороте, вероятно, рукой К. Плейеля: «Отвечено 10 августа через Фонтану».

ОГЮСТУ ФРАНКОММУ В ПАРИЖ

Эдинбург, 6 августа, Calder-House, 11 августа [1848]

Дражайший друг.

Не знаю, что Тебе сказать, — мне кажется, что самое лучшее — не пытаться утешать Тебя в утрате отца. Я понимаю Твое горе, — даже само время бессильно умерить подобную скорбь.

Несколько дней тому назад я покинул Лондон и через 12 ч [асов] был в Эдинбурге (407 [английских] миль). — После одного дня отдыха в Эдинб [урге] — я прибыл в Calder-House, в 12 милях от Эдинб [урга], в замок лорда Торпхичена, зятя г-жи Эрскайн, где рассчитываю остаться до конца месяца и отдохнуть от моих лондонских подвигов.

Я дал 2 утренника — которые, по-видимому, понравились, но от этого они не стали для меня менее скучными. Впрочем, просто не знаю, как бы я мог прожить без них в этом дорогом Лондоне 3 месяца — держать большую квартиру, которая мне там была необходима, экипаж и слугу.

Мое здоровье не слишком плохо, но я становлюсь всё слабее, а кроме того, всё еще не переношу здешний климат.

Мисс Стирлинг собиралась писать Тебе из Лондона и поручает мне попросить у Тебя извинения. Дело в том, что эти дамы были очень заняты приготовлениями перед отъездом в Шотландию — где они предполагают провести несколько месяцев. — В Эдинб [урге] живет один из Твоих учеников, если не ошибаюсь, г-н Дрекслер (Луи Дрекслер — виолончелист, сын известного немецкого виолончелиста Карла Дрекслера.). Он навестил меня в Лондоне — и показался мне очень славным юношей, который Тебя очень любит. Он музицирует с одной здешней великосветской дамой, леди Мюри, одной из моих шестидесятилетних лондонских учениц, которой я тоже пообещал побывать в ее прекрасном замке, — но не знаю, каким образом мне удастся осуществить это, потому что 28 августа я обещал быть в Манчестере и играть в концерте за 60 фунтов стерлингов. — Там Нейком, — и если только он не захочет импровизировать в тот же самый день, я рассчитываю заработать эти 60 фунтов стерлингов.

Что со мной будет потом, не знаю. — Очень хотел бы получить пожизненную пенсию за то, что ничего не буду сочинять — даже ни одной мелодии в духе Осборна или Совиньского (оба наилучшие мои друзья — один ирландец, другой мой соотечественник — и я горжусь им больше, чем отвратительным представителем [Польши] Антонием де Контским (Шопен сначала хорошо относился к Антонию Контскому (см. письмо 396), но его возмутил отказ последнего от безвозмездного участия в концерте в пользу польских эмигрантов в Париже.), этим французом с Севера и скотиной с Юга).

После этих сделанных в скобках замечаний, — скажу Тебе, по правде, что не знаю, что со мной будет осенью — во всяком случае, не сетуй на меня, если от меня не будет вестей, я очень часто думаю о том, чтобы написать Тебе. Если увидишь м-ль де Розьер или Гжималу, то кто-нибудь из них будет что-нибудь знать обо мне, если не непосредственно от меня, то, во всяком случае, от кого-нибудь из наших друзей.

Здешний парк очень хорош, — владелец замка — превосходный человек, — и я чувствую себя настолько хорошо, насколько это для меня возможно. — О музыкальных мыслях не может быть и речи — я выбит из колеи — я чувствую себя, как, напр [имер], осел на маскараде, как скрипичная квинта на контрабасе — удивлен, сбит с панталыку, ошеломлен так, как если бы я услышал пассаж Бодьо (перед 24 февраля) или удар смычка г-на Капа (Кап — дилетант, игравший на виолончели и других струнных инструментах.) (после Июльских дней). — Полагаю, что они здоровы. Как видишь, не могу обойтись без них, когда пишу Тебе. — А теперь важный вопрос: надеюсь, Тебе не приходится оплакивать никого из друзей среди жертв этих ужасных событий (События 23—26 июня в Париже.).

Как здоровье госпожи Франкомм и Твоих деток? Напиши мне словечко и адресуй: Лондон, у Бродвуда, 33, Great Putney Street, Golden Square. —

Я здесь наслаждаюсь (физически) полнейшим покоем и прекрасными шотландскими песнями. — Я хотел бы быть в состоянии немного сочинять хотя бы только для того, чтобы доставить удовольствие этим славным дамам, г-же Эрскайн и м-ль Стирлинг.

В моей комнате фортепиано Бродвуда, в гостиной инструмент Плейеля, принадлежащий мисс Ст [ирлинг] — и нет недостатка ни в бумаге, ни в перьях.

Я надеюсь, что Ты тоже сочинишь что-нибудь — и, бог даст, я это вскоре услышу.

Мои лондонские друзья советуют мне провести здесь зиму — но я послушаюсь только своего, уже не знаю чего — или скорее того, кто будет советовать последним — это часто совпадает с тем, что дает зрелое размышление.

Прощай, дорогой, дорогой друг, — всегда Твой

Ш.

Передай Супруге, что я искренне желаю всего лучшего ее детям. Полагаю, Рене развлекается своей виолончелью — Сесиль усердно работает, а их маленькая сестренка всё читает свои книжки.

Передай от меня, пожалуйста, привет г-же Ласерв и исправь как мою орфографию, так и мой французский язык.

Здешние люди некрасивы — но, кажется, добродушны. Зато здешние животные красивы и кажутся злыми; превосходное молоко, масло, яйца — и всё, что обычно с этим об руку: сыры, цыплята.

Оригинал на французском языке. Адрес: «Monsieur Aug. Franchomme, Professeur au Conservatoire de Paris. Paris, 10, Rue de la Bruyère — France».

КАМИЛЛУ ПЛЕЙЕЛЮ В ПАРИЖ

Дражайший Друг.

Перед моим отъездом в Шотландию, где я собираюсь спокойно — (если это возможно) провести несколько недель, — я написал Вам маленькое письмецо из Лондона, посылая Вам 80 фунтов стерлингов, которые я получил от леди Троттер за Ваше фортепиано. Господин де Маньковский, который изъявил согласие и взял на себя труд передать Вам эту сумму, очень любезный молодой человек, обожающий музыку — друг Козьмяна; надеюсь, что ему удалось повидаться с Вами. Я был бы очень рад услышать от него о Вас и узнать, как Вы поживаете.

Что касается меня, то я задыхаюсь в этой прекрасной Шотландии — на новом месте. Окруженный великолепным парком — с вековыми деревьями,

— (Гептонкур, где ты?)

(Гептонкур — дворец в Лондоне; Шопен вспоминает о своем первом пребывании в Англии в 1837 г. совместно с К. Плейелем.)

замок, в котором я живу, это древняя усадьба, где Джон Нокс (Джон Нокс (ок. 1505—1572) — знаменитый шотландский церковный реформатор, богослов и проповедник, один из главных деятелей Реформации XVI в., основатель пресвитерианской церкви в Шотландии; был близок к Кальвину.), шотландский реформатор, совершил свою первую тайную вечерю (Вечеря — протестантское богослужение.). Стены здесь 8 футов толщины — бесконечные коридоры, увешанные старинными портретами предков, каждый более почернелый и более шотландский, чем другие — всё тут есть — есть даже привидение, какой-то красный «колпак». Я предполагаю, так как оно последнее время не показывается, что оно после всего того, что произошло на континенте, занято переменой головного убора, чтобы не стыдиться сходства с вашими злыми духами.

Если бы Ваши красные «колпаки» (Намек на красную фригийскую шапку французских революционеров.) могли переменить свой дух! — Надеюсь, что Вашу деревню они не навещают — что она прекрасна и что Вы там находите отдых после Ваших парижских переживаний.

Дай Вам бог счастья. — Сохраните ко мне дружбу — а я Вас люблю всегда, всегда.

Сердечно Вам преданный Ф. Шопен.

Мой теперешний адрес:

У лорда Торпхичена Calder House

Mid-Calder — Шотландия — а после 25 [сего] месяца у Бродвуда,

33, Great Putney Street, Golden Squ[are]

15 августа 1848

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке.

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ЛОНДОН

Calder House, Mid-Calder, Шотландия (12 миль от Эдинбурга,

если это Тебе может доставить удовольствие)

18 Août [августа] 1848

Моя Жизнь.

Если бы я был здоров, то поехал бы завтра в Лондон (Юльян Фонтана в это время находился в Лондоне проездом.), чтобы обнять Тебя. Может быть, мы не так-то уж скоро увидимся. Мы старые цимбалы (Цимбалы — струнный ударный музыкальный инструмент; здесь также возможна игра слов: по-польски cymbal — олух, дурень.), на которых время и обстоятельства разыгрывали свои злополучные трели. Да, старые цимбалы, хотя Ты и будешь отмахиваться от такой компании. Впрочем, это не отнимает ни красоты, ни благородства: la table d’harmonie [дека] превосходна, только струны пооборвались, да некоторые колки повыскакивали. Беда лишь в том, что мы — работы славного скрипичного мастера, какого-нибудь Страдивария sui generis [своего рода], которого уже нет на свете, чтобы починить нас. Мы не умеем издавать новых звуков под неловкими руками и душим в себе всё то, чего за отсутствием мастера никто уже не извлечет из нас. Я уже еле дышу: je suis tout prêt à crever [я уже почти издыхаю] , а Ты, наверное, лысеешь и постоишь еще над моим надгробным камнем, как те наши вербы, помнишь? — что показывают свою голую макушку. Не знаю, почему мне сейчас вспомнился покойный Ясь (Ян Матушиньский.), и Антек (Антоний Водзиньский.), а Витвицкий, а Собаньский! Те, с которыми я был в наиболее полной гармонии, тоже для меня умерли: даже Эннике, наш лучший настройщик, утопился. Итак, нет уже для меня на свете по моему вкусу хорошо настроенного фортеп [иано]. Моос умер, и никто уже не сделает мне такой удобной обуви. Пусть еще четверо или пятеро пойдут к вратам св. Петра (То есть умрут.) и вся лучшая часть моей жизни отправится ad patres [к праотцам]. Мои милые, и Мама, и Сестры, слава б[огу], живы, но холера! Титус (Титус Войцеховский.), честная душа, тоже! Ты причисляешься еще, как видишь, к моим самым старым воспоминаниям, а я к Твоим, хотя Ты, кажется, моложе (как будто сейчас имеет значение, кто из нас двумя часами старше!). Уверяю, что я охотно согласился бы быть даже гораздо моложе Тебя, лишь бы обнять Тебя во время моего переезда. Непонятно, как Тебя не унесла желтая лихорадка, а меня желтуха: нам ведь обоим угрожали эти желтки. Я пишу Тебе глупости, потому что ничего разумного у меня нет в голове. Прозябаю, терпеливо дожидаюсь зимы. Мечтаю то о доме, то о Риме, то о счастье, то о горе. Никто теперь не играет по моему вкусу, а я стал таким снисходительным, что мог бы с удовольствием слушать Ораторию Совиньского и не умереть при этом. Мне вспоминается живописец Норблин (Известный польский живописец Ян Петр Норблин — отец виолончелиста Норблина.), который рассказывал, как один известный художник в Риме увидел работу другого художника и ему стало так неприятно, что он... умер. Что у меня осталось, так это большой нос и невыработанный 4-й палец. Будешь негодяем, если ни слова мне не ответишь на это мое нынешнее épître [послание]. Нехорошее время Ты выбрал для своего путешествия. — Да ведет Тебя бог Отцов. — Будь счастлив! Я думаю, Ты хорошо сделал, что обосновался в Нью-Йорке, а не в Гаване. Если увидишь Эмерсона (Раф Уолдо Эмерсон (1803—1882) — известный американский философ, публицист и поэт.), Вашего знаменитого философа, напомни ему обо мне. Герберга обними, а себя поцелуй и не кривись.

Твой старый Ш.

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

[Calder House,] 19 août [августа] 1848

Моя дражайшая Жизнь.

Я в Колдер-Хаузе, невдалеке, в 12 английских милях от Эдинбурга у лорда Торпхичена, 78-летнего зятя панн Эрскайн и Стирлинг. Я нахожусь здесь уже около двух недель. Климат для меня не очень подходящий; вчера и сегодня харкаю кровью, но у меня это, как Ты знаешь, не много значит. 407 миль по железной дороге из Лондона в Эдинбург par l’Express train [экспрессом] я преодолел за двадцать часов, может быть, и это немного всколыхнуло во мне кровь. Впрочем, это неважно.

Я здесь, чтобы отдохнуть после лондонского saison [сезона] и спокойно пожить до 28-го этого месяца, когда меня ждут в Манчестере. Я обещал приехать играть в концерте, который итальянцы, Альбони и др. дают и за это мне 60 фунтов дают. От этого в наши дни не откажешься. Не знаю, что буду делать после 28-го. В Манчестере меня ждет Шваб (богатый фабрикант, которого Ты, может быть, видел у Лео). Он живет не в самом городе, а в нескольких милях от него; там же у них живет и Нейком. Приедет и пани Рич, та благородная старая англичанка, которую Ты у меня видел с панной Стирлинг; значит, я буду не один, и мне будет веселее.

На 7-bre [septembre — сентябрь] у меня снова приглашение в Шотландию, где 7-bre [сентябрь] как будто бы очень хорош, — но только в другое место — около Глазго к леди Мюри, и в Кейр, вблизи Стирлинга, к кузену п [анны] С [тирлинг]. Я не считаю всех тех, посетить которых я не смогу, потому что не могу таскаться из угла в угол. Итак, я проведу две недели у одной (моей ученицы) и две недели у другого [ученика] — богатого и умного холостяка.

В Эдинбурге хотят, чтобы я играл там 2 или 3 octobre [октября]. Если еще не будет холодно (говорят, что это еще хорошая пора и что это принесет мне сотню фунтов), то я готов вернуться из Манчестера в Шотландию; неполных 8 часов по железной дороге. Мой теперешний лакей — превосходный и честный, следовательно, мне и жить легче. Даже боюсь подумать о том, что потом буду делать. Всё-таки нужно вернуться в Париж, чтобы что-нибудь решить с квартирой. Если, случайно увидишь Ларака, управляющего моего дома, передай ему, чтобы он не беспокоился из-за квартирной платы. Он мне писал; впрочем, это не имеет значения. А пани Этьен тоже передай от меня привет и скажи, чтобы проветрила, потому что я, вероятно, скоро приеду.

А Ты, Милый, давно получил бы от меня словечко, если бы не эти переезды; я тысячу раз начинал [писать] Тебе и тысячу раз рвал или сжигал. Заодно я также хотел ответить и Матери, которая три месяца не получала от меня писем, но время уходит на величайшие глупости. Хотел здесь немного сочинять — нельзя: всегда приходится делать что-нибудь другое.

Я прочитал, что княгиня (Анна Чарторыская.) в своем особняке. Дай бог, чтобы с Витольдом (Витольд Чарторыский, сын Адама Чарторыского, принимал участие в итальянской кампании в качестве офицера Сардинской армии.) ничего не случилось в Италии. Напомни там обо мне, как о верном псе, и поблагодари за письмо к лорду Ст[юарту] (Лорд Стюарт Дадлей (ум. в 1854 г.) — председатель Общества друзей Польши в Лондоне и постоянный посредник между Hôtel Lambert и английским правительством.). Пусть бог не забывает Тебя. Обними знакомых. Сам напиши мне словечко по адресу:

chez М. Broadwood, 33, Great Putney Street, Golden Square.

Поручаю Тебе письмо к моим — как мой величайший труд. Другое им, вероятно, не так-то скоро напишу. Панна де Розьер должна была уехать в деревню, как видно из ее письма, поэтому я ей не пишу. Соль в Безансоне, а ее мать в Туре, как мне говорил Виардо. Что это с ней творилось! А где Огюстина? Да защитит и сохранит Тебя бог, чтобы я застал Тебя в благополучии. Вскоре я напишу Тебе; теперь кончаю, потому что от замка до почты три английские мили и уже пора, а завтра воскресенье.

Твой наипреданнейший Ш.

[Приписка на листе, украшенном гравюрой с видом на Эдинбург из Калгон Хилла:]

В тот момент, когда хотел запечатывать, получил Твое письмо. Моя дражайшая Жизнь. Никогда не сомневайся во мне, но я не мог, клянусь Тебе, окончить письмо, которое каждый день начинал снова. — Скажи де Лараку о квартире, — что я ему напишу и деньги или пришлю, или сам приеду. Если бы я знал, что я буду есть зимой в Париже! Из Манчестера напишу Тебе. Да сохранит Тебя бог. Здесь обо мне очень заботятся; мне здесь лучше, чем дома, потому что такой дом трудно [найти]. Есть тут только какой-то «красный колпак» или «красная шляпка», которая здесь является, как во всех шотландских балладах, но я ее еще не видел и не могу найти в здешних коридорах, кто бы это мог быть из бесчисленных и закопченных ancêtres [предков]. Соль напишу. Мне не нравится этот Петербург (О. Клезанже намеревался поехать в Петербург, где он надеялся получить заказы.). Де Розьерке тоже напишу.

Обнимаю Тебя от всего сердца. Ш.

Написано на листе с большой гравюрой, изображающей памятник Вальтеру Скотту на фоне моста Ваверлей и главных зданий Эдинбурга.

РОДНЫМ В ВАРШАВУ

[Calder House,] 19 [10] Août [августа] 1848

Мои горячо любимые.

Спасибо Вам за доброе письмо, которое дошло до меня в Лондоне более недели тому назад. В Лондоне я пробыл 3 месяца — и был довольно здоров. Я дал два утренних концерта — один у пани Сарторис, [Приписка:] Пани Сарторис, урожденная Фанни Кембл, еще совсем молоденькая, дочь знаменитого английского актера и сама известная английская певица, которая лишь два года была на сцене, потом вышла замуж за пана Сарториса, богатого светского человека и была признана всем высшим светом Лондона. Она всюду бывает, и все бывают у нее. Это еще парижское знакомство. [Продолжение письма:] а другой у лорда Фальмута, с большим успехом, без большого шума. — [Приписка:] Лорд Фальмут — большой любитель музыки, богач, холостяк, важный барин. Он предоставил мне для концерта свой особняк в St. James’s Square. Он был ко мне очень предупредителен; на улице ему можно было бы подать милостыню — а дома множество лакеев, одетых лучше, чем он. Я знал в Париже его племянницу, а в Лондоне увидел ее снова только на концерте. [Продолжение письма:] На одном [из моих концертов] Марио спел 3 раза, а я играл 4; на втором — 3 раза пани Виардо, а я играл 4 раза, что им очень понравилось, так как таких коротких, сжатых концертов они здесь не знали, а только длинные концерты, с 20-ю номерами, с огромными афишами. [Приписка:] Посылаю Вам несколько слов из «Athenaeum» (В июльском номере «Athenaeum» была помещена рецензия о втором утреннике Шопена.) — газеты, которая пользуется уважением среди артистов. Других у меня нет; впрочем, на что Вам другие; что с того, если кто-то скажет, что хорошо! Пусть Антек переведет Вам. [Продолжение письма:] Я ограничил число слушателей у лорда Фаль [мута] до 200, а у пани Сарторис — до 150, что мне принесло, считая по гинее за билет (за вычетом разных расходов), — около 300 гиней. Лондон во время saison [сезона] страшно дорог. Одна квартира без ничего (правда, у меня была очень большая и высокая гостиная, где стояло 3 фортепиано: одно, которое мне прислал Плейель, второе, приготовленное для меня Эраром, и третье, что мне поставил Бродвуд), одна эта квартира стоила 80 фунтов, потому что там широкая и красивая лестница, великолепный вход, а улица — Dover Street, около Piccadilly. К тому же экипаж, слуга — всё страшно дорого, так что я не знаю, что бы со мной было, если бы я не давал дома уроков по гинее, и таких несколько в день. Как только я приехал сюда, у меня было несколько великолепных вечеров — и не знаю, писал ли я Вам из Лондона, что у г[ерцоги]ни Сатерленд однажды была на обеде королева, а вечером 80 человек, все из высшего лондонского общества. — Кроме п[рин]ца Прусского (который должен был скоро уехать) и королевской семьи, там были только такие, как старый Веллингтон и тому подобные (хотя о подобии говорить трудно). Г [ерцоги]ня представила меня королеве. — Королева была очень любезна и 2 раза разговаривала со мной. П[рин]ц Альберт подошел к фортепиано. Все мне говорили, что это редкий случай. Среди итальянцев, певших в этот вечер, были Марио, Лаблаш и Тамбурини. — Ни одной певицы. Я хотел бы Вам описать дворец г[ерцоги]ни Сат[ерленд], но это невозможно. — Все, кто посещал его, говорили мне, что английская королева не обладает таким жилищем. — Все королевские дворцы и замки — старинные, великолепные, но не отличаются ни таким вкусом, ни такой элегантностью, как Stafford House (так называется дворец г[ерцо]га Сатерленда), примыкающий к лондонскому Сент-Джеймскому дворцу, как у нас Blacha (Palac pod Blachа — дворец князя Юзефа Панятовского, вблизи королевского дверца в Варшаве.). — Напр[имер], лестница знаменита своим великолепием; она не находится ни в сенях, ни в вестибюле — а внутри самих апартаментов, как бы в каком-то огромном салоне — с великолепными картинами, статуями, галереями, обоями, коврами, — в самом прекрасном расположении и с великолепнейшей перспективой. На этой-то лестнице при ослепительном освещении можно было видеть также королеву, окруженную всеми бриллиантами и лентами, — этих кавалеров Ордена Подвязки, с величайшей элегантностью спускающихся вниз, ведущих разговоры, останавливающихся на всевозможных площадках, где с каждой точки можно любоваться чем-то новым. Поистине, остается пожалеть, что какой-нибудь Паоло Веронезе (Паоло Веронезе, настоящее имя Кальяри (1528—1588) — знаменитый живописец венецианской школы; Шопен назвал имя Веронезе как выдающегося мастера крупных монументально-групповых полотен.) не мог видеть что-либо подобное, чтобы оставить еще одним chef d’oeuvre [шедевром] больше. — После этого вечера у г[ерцоги]ни Сатерленд] мне было сказано, что я буду играть у королевы; но я так и не знаю, почему не играл. — Вероятно, потому, что не добивался, а тут всего надо добиваться, такая здесь всюду толкучка (Шопен, по-видимому, имеет в виду большое количество артистов, выступающих в частных концертах.). А я не только не добивался, но даже не был с визитом у придворного капельмейстера или, точнее, у того, кто устраивает концерты королевы и состоит директором оркестра Филармонического общества (здешние первоклассные концерты, соответствующие концертам Парижской консерватории). Филармоническое общество предложило мне играть у них — большая милость или, вернее, честь, так как каждый, кто приезжает сюда, просит об этом; в этом году ни Калькб[реннер], ни Галле не играли, несмотря на все свои старания, а я отказался, что на некоторых музыкантов, а особенно на директоров, произвело дурное впечатление. Отказался же я, во-первых, потому что был не совсем здоров — это я указал как причину, — настоящая же причина была та, что мне было неудобно играть один из моих концертов с оркестром, так как эти господа делают только одну репетицию, да и то репетицию публичную, на которую пускают с бесплатными билетами. Как же тут репетировать и повторять! Поэтому мы бы играли плохо (хотя они здесь будто бы знают мои концерты, и пани Далкен (Луиза Далкен (1811—1850) — сестра известного скрипача Фердинанда Давида, постоянно жила в Лондоне, где пользовалась большим успехом как пианистка и педагог (преподавала королеве Виктории).), известная (но!) здешняя пианистка, в прошлом году играла один из них). Итак, я попросил поблагод[арить] Филармоническое об[щество]. — Одна из газет за это упрекнула меня (В «Musical World» от 27 мая 1848 г..), но это неважно. После моих утренников во многих газетах появились хорошие статьи, за исключением «Times», где пишет некий Дэвисон (креатура покойного Мендельсона), который меня не знает и считает (как мне передавали) противником Мендельсона. Но это меня нисколько не трогает. И всё же видите, что людьми постоянно руководит не правда, а нечто совсем другое. Однако вернемся к лондонским делам. Так вот, моя prix [цена] за вечер в Лондоне составляла 20 фунтов, но таких вечеров у меня было только 3. Второй был у маркиза Дугласа (сына г [ерцоги] ни Гамильтон, которую я когда-то знал в Париже). Молодая маркиза — Баденская г [ерцоги] ня. Она представила меня г [ерцоги] не Кембриджской, тетке королевы (котор

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: