ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ) Владимир Ильич (1870-1924)

— русский марксист, основатель большевизма — радикально-экстремистского течения в рос. социал-демократии — и идеолог Советской власти как нового типа общественно-полит, строя и цивилизации, основанных на государственности тоталитарного типа. Своими культурологич. теориями, входившими как частный случай в целостную политико-идеол. доктрину, получившую после смерти Л. название ленинизма, непосредственно повлиял на теорию и практику тоталитарной культуры в России, Германии, Италии и др. странах мира, а также на культурологич. разделы и аспекты всех социалистич. и коммунистич. учений 20 в., многих демократич. и либеральных концепций, а косвенно — на всю культурологию 20 в.

Род. в семье средней интеллигенции ( отец — видный губернский чиновник министерства просвещения, мать — дочь известного врача), литературно-худож., филос. и полит, вкусы к-рой были достаточно типичны: демократич. публицистика 60-70-х гг., Некрасов и поэты-искровцы, классич. рус. романисты, материалистич. зап.-европ. и рус. философия, просветит, и революционно-демократич. идеи 18-19 вв., живопись рус. передвижников и т.п. Получил образование в классич. гимназии (1887) и на юрид. ф-те сначала Казанского (исключен за участие в студенч. волнениях, в дек. 1887 арестован и выслан в дер. Кокушкино Казан, губ.), затем Петербург, ун-та (окончил в 1891, экстерном), однако в области юриспруденции практически не работал (неск. месяцев в Самаре, а полученные знания по истории и теории гос-ва и права в дальнейшем использовал по преимуществу как материал для обоснования неизбежности революции и как предмет революц. пересмотра законов и норм в духе полит, диктатуры. Большое влияние на формирование революц. убеждений Л. оказал его старший брат народоволец Александр Ульянов, казненный в мае 1887 за участие в покушении на Александра III, стимулировавший подсознат. стремление Л. к мести режиму за всех пострадавших от него. От брата Л. усвоил моральное и полит, оправдание террора как средства достижения опр. обществ, целей, а также любовь к Чернышевскому, Добролюбову, Писареву, ставшими в его культурфилос. концепции не менее важным идейно-теор. источником, нежели классич. марксизм, с к-рым он познакомился в 1888 в казан. кружке Н. Федосеева — вместе с работами первого рус. марксизма Г. Плеханова.

В 1893 в Петербурге начинается лит. и полит, деятельность Л., тесно связанная с проф. работой революционера-нелегала (с 1895 в рамках “Союза борьбы за

освобождение рабочего класса”, затем в создаваемой при активном и лидирующем участии Л. социал-демократич. партии), вскоре (после отбытия трехлетней ссылки в с. Шушенском) переместившаяся в эмиграцию (1900-05, 1907-17). Именно соединенное влияние рево-люц. подполья и эмиграции обусловило особое место Л. и его идей в рус. и мировой культуре 20 в. Пафос первых печатных работ Л. направлен против либерализма (включая легальный марксизм) и умеренного народничества. Осуждая в первом объективизм и ученую аполитичность, а во втором — субъективизм и романтизм, Л. сочетает в своей концепции обществ, развития учет социально-экон. факторов (развитие капитализма в России) и в то же время апологию революционного насилия, способного преобразовать действительность в соответствии с заданным идеальным планом сознательно организуемого и направляемого революционерами-профессионалами. Это противоречивое сочетание объективности (до тех пор, пока она не мешает субъективным планам) и субъективного стремления к достижению поставленных целей (средствами полит, экстремизма) наложило неизгладимый отпечаток на социально-полит., филос. и культурологич. взгляды Л.

В отличие от Плеханова, развивавшего идеи Маркса и Энгельса в ортодоксальном, “западнич.” духе, предполагавшем приоритет экономики над политикой и идеологией; складывание объективных истор. условий для осуществления социалистич. революции; относит. свободу революционера от партии, к к-рой он принадлежит, и т.п., Л., также придерживавшийся в марксизме вполне ортодоксального направления, в то же время невольно склонялся к нац. традициям социализма в России, учитывавшим ее по преимуществу крестьянский характер, общую социальную пассивность народных масс, гегемонию профессионально-революц. меньшинства, идеократич. тип росс. гос-ва, авторитет печатного слова, приоритет политики над экономикой, культурой, бытом, строгую партийность, выражавшуюся в жестком централизме, конспиративности, бесприкословной дисциплине, подчинении меньшинства большинству, подконтрольности всех сфер деятельности партийному руководству. Полемизируя с Л., Плеханов обвинял его в бланкизме, постнароднич. волюнтаризме и субъективизме, в верности традиционным для России принципам вост. деспотизма (“идеал Иран. шаха”). Однако органич. соединение марксистских идей с заговорщицкой тактикой П. Ткачева и С. Нечаева, со стихийно-анархич., почвенными истоками “рус. бунта” Стеньки Разина, соединявшего в себе, по пушкинской характеристике, “бессмысленность” и “беспощадность”, обусловило понятность и популярность большевизма как нац. феномена рус. культуры (гораздо большие, нежели прозап. меньшевизма или народничества, проникнутого индивидуализмом), что привело, по словам Н. Бердяева, к “русификации и ориентализации марксизма” в России (Бердяев Н.А. Истоки и смысл рус. коммунизма. М., 1990. С. 86-89).

Не случайно соратник Л. в Окт. революции Троцкий, сравнивая вождя росс. пролетариата с Марксом, усматривал в Л. национально-рус, начало: “свободу от рутины и шаблона, от фальши и условности, решимость мысли, отвагу в действии”, революц. размах, “страшную” простоту, утилитарность и аскетизм — как “внешнее выражение внутр. сосредоточения сил для действия”, “хозяйскую мужицкую деловитость — только в грандиозном масштабе”, “интуицию действия”, что “по-русски зовется сметкой”, — “мужицкую сметку, только с высоким потенциалом, развернувшуюся до гениальности” (Троцкий Л.Д. К истории рус. революции. М., 1990. С. 234-236). Именно эти черты Л. во многом обусловили его подход к культуре, культурному наследию, культурной политике, определили общий характер его культурологических высказываний и сочинений. Отсюда у Л. идет явное предпочтение “дела” — “слову” (даже худож. лит-ра для Л. — “лит. дело”), трудящихся — интеллигенции, политики — культуре, народных масс — неповторимым личностям, организац. дисциплины — идейным “исканиям” и “шатаниям” “невменяемых” художников. Отсюда — отношение к культуре вообще как к ненужной “роскоши”, своего рода “барству”, и сведение культуры к прикладным средствам политики, орудиям пропаганды, не имеющим самостоят. ценности в обществ, жизни.

Из немногочисл. работ Л., специально посвященных проблемам культуры в контексте общеполит. суждений и оценок, со всей очевидностью вытекает его стройная и последоват. теор. концепция культуры как специфич. “придатка” политики, — от политики производного и политике подчиненного. Уже в сравнительно ранних работах “С чего начать?” (1901) и “Что делать?” (1902) Л. обращается к филос., научным и лит. явлениям исключительно утилитарно: с т.зр. их социально-полит., революц. целесообразности; когда полит, функции тех или иных культурных явлений (напр., лит-ры) исчерпываются, они отбрасываются (подобно лесам при строительстве здания). Зато работу полит, организации (нелегального кружка, редакции газеты, партии), классовую и межпартийную борьбу, вооруженное восстание, революцию в целом Л. возводит в ранг высокого проф. “искусства” и тем самым причисляет к высшим формам культурной деятельности. Здесь же Л. обосновывает принцип “нетерпимости” по отношению к любой “несоциалистич. идеологии” и неизбежность идеол. борьбы в культуре за утверждение полит, идеалов; выступает против “свободы критики”, представляющей опасность для авторитета и влияния социалистич. культуры и идеологии.

Наиболее четко и ясно концепция культуры была изложена Л. в статье “Партийная организация и партийная лит-ра” (1905), опубл. в легальной газете, издававшейся М. Горьким,— “Новая Жизнь”, и ставшей достоянием широкой читающей публики, в т.ч. творч. интеллигенции. В этом воинствующем манифесте большевизма по вопросам культуры постулируются осн. принципы тоталитарной культуры: 1) все явления культуры — составные части единого полит, (“общепроле-

тарского”) дела; 2) все компоненты культуры, связанные в одно целое классовым подходом и социал-демократич. “партийной работой”, становятся “подотчетными” партии, к-рая призвана “следить” за ними, “контролировать” их; 3) индивидуальное творчество подчиняется “коллективности”, вплоть до решения вопросов науки, философии, эстетики “по большинству голосов”, — тем самым, якобы, преодолеваются “бурж. индивидуализм”, “лит. карьеризм” и “барский анархизм” деятелей культуры, а сами явления культуры оказываются не только в тесной и неразрывной связи с полит. движением данного класса, но и способны прямо “слиться” с ним; 4) все формы “неклассовой” культуры, вне— или надпартийная позиция творч. работников объявляются “лицемерием”,“фальшивыми вывесками”; 5) свобода творчества объявляется иллюзией (сознат. обманом или бессознат. самообманом): в бурж. об-ве это замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от “подкупа, от содержания”, в социалистическом — “идея социализма и сочувствие трудящимся”. В своей полемич. книге “Материализм и эмпириокритицизм” (1908) Л. распространил принцип “партийности” на философию и науку, изобличая мнимую “нейтральность” философов по отношению не только к религии, агностицизму и идеализму, но и к социологии, истории, политэкономии, даже к естествознанию; тем самым ученые превратились у Л. в “ученых приказчиков” класса капиталистов или теологов. Культура, т.о., по Л., всегда нормативна и без исключения подлежит закономерностям социально-полит, явлений (классов, партий, обществ, движений, гос. образований, идеол. течений и т.п.).

В цикле статей Л. о Л. Толстом (1908-11) великий рус. художник и мыслитель предстает в качестве классово-противоречивого полит, явления, в к-ром причудливо соединились черты помещика и патриархального крестьянина, психология “хлюпика”-интеллигента и изощренная “поповщина”. Л. однозначно решает, что в наследии Толстого “отошло в прошлое”, а что “принадлежит будущему”, руководствуясь совр. ему “т.зр. социал-демократич. пролетариата”. Так, Л. одобряет Толстого-публициста за то, что тот “бичевал” “бурж. науку”, боролся с “казенной церковью”, отрицал “частную поземельную собственность”, обличал капитализм и расходился с либеральной публицистикой (тем самым выступая как “зеркало революции”); но он же отвергает учение Толстого о “непротивлении злу” насилием, его призывы к “нравств. самоусовершенствованию”, его апелляцию к “вечным” началам нравственности и религии, его доктрину “совести” и всеобщей “любви” — как реакционные тенденции, приносящие революции “самый непосредственный и самый глубокий вред”. По той же модели Л. судит о Герцене, Белинском, славянофилах, Чернышевском, Добролюбове, Некрасове и Тургеневе, Гончарове и Щедрине, Чехове и Горьком, Розанове и Суворине, Маяковском и Д. Бедном, “веховцах” и А. Аверченко.

В классич. культурном наследии следует, по Л., отбирать лишь то, что представляется “нужным”, политически прагматичным, т.е. соответствует целям и задачам большевиков в рус. революции (принцип культурной селекции). Отождествляя культурно-истор. процесс с социально-историческим, Л. обосновалконцепцию “трех этапов” в истории рус. культуры 19-20 вв. в соответствии с той ролью, какую играли в росс. революционном движении три класса — дворяне, разночинцы и пролетариат. Соответственно культурное значение тех или иных явлений и деятелей отеч. культуры измеряется лишьмерой их революционности (на этом основании Л., напр., отрицал к.-л. место в истории рус. мысли и лит-ры “архискверного” Достоевского; имя Вл. Соловьева он вычеркнул из списков деятелей рус. культуры, заслуги которых должны быть увековечены воздвижением скульптурных памятников; с презрением отзывался о полит, беспринципности и худож. “невменяемости” Ф. Шаляпина и т.п.).

Накануне и в разгар Пер. мир. войны Л. сформулировал концепцию“двух культур” в каждой нац. культуре, предполагающую различать “господствующую культуру” эксплуататорских классов и “элементы демократич. и социалистич. культуры”, присущей “трудящимся и эксплуатируемой массе”(“Критич. заметки по нац. вопросу”, 1913). Деление Л. нац. культуры на две неравные части очень близко типологич. соответствию между элитарной и массовой культурами и содержит в себе этот оттенок; однако у Л. различение “двух культур” имеет прежде всего полит, смысл — господства и подчинения: культура как инструмент политики в руках разных социальных сил имеет разл., а подчас и противоположное содержание и направленность, служа тому или иному господину в его властных целях. В основании ленинской концепции “двух культур в одной” лежат старые просветит, идеи (франц. энциклопедистов) о социальном и культурном неравенстве и возможности его преодолеть силами культуры (ср., в частности, афористич. выражение Дизраэли: “Two nations”, столь любимое и часто повторяемое Л.). Другой принципиальный источник теории Л. — бинарный, расколотый характер самой рус. культуры, постоянно воссоздающей антиномич. пары и идейную конфронтацию (западники — славянофилы, консерваторы — радикалы, революционеры — либералы и т.п.). Вывод о противоборстве “двух культур” в одной справедлив в отношении рус. культуры (и смежных с ней др. нац. культур России), и здесь Л. не одинок: вместе с ним его разделяли такие его современники, как Мережковский и Вяч. Иванов, Блок и Бунин, Бердяев и Гершензон. Однако перенесение этих представлений на всю мировую культуру было неправомерным обобщением, продиктованным полит. фанатизмом и партийно-классовой тенденциозностью мыслителя.

Революционеры и социалисты, по утверждению Л., должны “брать” из каждой нац. культуры “только” ее демократич. и социалистич. элементы, к-рые в принципе интернациональны, — “в противовес” бурж. “культуре” (у Л. в кавычках!) с ее принципом “культурно-нац.

автономии”, т.е.национализмом, с которыми необходимо бороться. “Ассимилирование наций” — это, по Л., один из “величайших двигателей” культуры, превращающих капитализм в социализм, и один из показателей всемирного культурно-истор. прогресса. Воплощением социалистич. интернационализма Л. считал общую для разл. наций “пролетарскую культуру” как высшее достижение мировой культуры, разделяя в этом отношении утопич. воззрения А. Богданова, Луначарского, Воровского, Бухарина и др. своих соратников по большевизму. Между тем на практике сторонниками пролетарского интернационализма в условиях мировой войны оказывалось незначит. меньшинство представителей отеч. культуры; в то время как принципы культурно-нац. автономии разделяло культурное большинство России — от Гучкова и П. Струве до Плеханова — т.е., по Л., “чрезвычайно широкое и глубокое течение”, склоняющееся к “шовинизму” (в ленинском понимании). Т.о., концепция “двух культур” послужила основой для будущей “селекционной” культурной политики, благодаря к-рой нормативные требования к актуальной культуре могли отражать интересы, вкусы и идейные взгляды не большинства нации или деятелей культуры, а большевистского меньшинства, монополизировавшего критерии оценки и отбора культурных явлений и мастеров культуры, включаемых в “социалистич. культуру”.

После Окт. переворота культурологич. идеи Л., ставшего не только главой советского правительства, но и идейным вождем нации, немедленно начали претворяться в жизнь. Одним из первых декретов советской власти был декрет о печати, фактически запрещавший все периодич. издания, оппозиционные новому правительству; вводилась полит, цензура, со временем все ужесточавшаяся; начались гонения на интеллигенцию, огульно подозреваемую в сочувствии контрреволюции и подкупленности буржуазией. В полемике с Горьким, защищавшим от репрессий деятелей науки и искусства, Л. утверждал, что интеллигенция'— это не “мозг нации, а г...”, что таким “талантам”, как, напр., Короленко, полезно “посидеть недельки в тюрьме”. В 1922 по прямому указанию Л. органы ВЧК осуществили высылку из страны около 300 крупных ученых, философов, писателей, университетских профессоров — как превентивную меру “устрашения” оппозиционной интеллигенции (“несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно”). Граж-д. война в сфере политики была перенесена Л. в сферу идеологии и культуры. Оппозиционные деятели культуры (напр., историк Р. Виппер или социолог П. Сорокин) оставались для Л. до конца его дней “крепостниками”, “черносотенцами”, “белогвардейцами”, “прислужниками буржуазии”, т.е. идейно-полит, врагами. Вредной признавалась вся т.н. “профессорская” культура (термин Л.).

Особый эпизод в истории советской культуры нач. 20-х гг. представляет борьба Л. с “Пролеткультом” — мощной и разветвленной организацией, охватывавшей самодеят. массы рабочих и вовлекавших их в процесс культурного творчества. Л. усмотрел в деятельности “Пролеткульта”, взявшего на вооружение теорию пролетарской культуры А. Богданова, происки потенциально враждебной коммунизму интеллигенции, замаскированно насаждающей “бурж. филос. взгляды”, ревизующей марксизм и пропагандирующей “извращенные” футуристич. вкусы, а вместе с тем — тенденции аполитизма, автономии от партийно-гос. руководства. В самой его популярности Л. виделась опасность утратить контроль и влияние на культурные процессы со стороны коммунистич. партии и советского государства. По настоянию Л. было принято специальное Письмо ЦК РКП (1920), в к-ром осуждалось проникновение в пролеткульты “социально-чуждых” “интеллигентских” элементов. По существу, это означало объявление чистки в прокоммунистич. культурной среде и ужесточение идеол. и культурной политики большевиков в Советской России.

Увлеченный идеями мировой революции, Ленин был поначалу готов утверждать, что культура вообще противоречит революции, в принципе мешает ей: в западноевропейских странах революционному пролетариату противостоит “высшая мысль культуры” и рабочий класс находится “в культурном рабстве”. В этом смысле революц. борьба совпадала по своему пафосу и целям с “культуроборчеством”. Однако постепенно Л. пришел к выводу о необходимости достижения “опр. уровня культуры” для создания социализма, т.е. осуществления “культурной революции” — вслед за политической. Последние письма и статьи Л., получившие название “полит, завещания” (к. 1922 — нач. 1923), целиком посвящены этой проблематике. Отныне “центр тяжести” в политике переносится у Л. на “культурничество”. Отказываясь от услуг “бурж. интеллигенции”, Л. стремился превратить коммунистов, как сознат. и дисциплинир. отряд политработников, в носителей и пропагандистов “нужной” социализму культуры (избирательно даже включая в нее культуру “буржуазную”, поставленную на службу новому строю,— напр., достижения науки и техники, научной организации труда, передовые технологии).

В советский период деятельности Л. представлял задачи культуры как “переваривание” приобретенного полит, опыта, внедрение его в быт, в привычки и практич. навыки трудящихся. Формулируя перед коммунистами ближайшие цели культурной работы, Л. рассматривал нэп как “приноровление” культуры “к уровню самого обыкновенного крестьянина”, и уже в самом факте низведения культурных ценностей до обыденного сознания масс видел истор. прогресс (демократизацию культуры). “Приучение населения” управлять, торговать, пользоваться книжками, привитие организац. навыков, внедрение в “повседневный обиход” полит. идей, овладение техникой и практич. знаниями, даже усвоение “потогонной системы” организации труда Тейлора — все это, по Л., и есть необходимая Советской России культура, способствующая повышению ее “цивилизованности”. Сюда же относится ленинский

план “монументальной пропаганды”, выделение кино, с его наглядностью и доступностью неграмотным массам, как “важнейшее из искусств” (“для нас”, т.е. большевиков) — в смысле той же полит, пропаганды. Весь круг культурологич, идей, намеченных Л. незадолго до смерти, получил впоследствии наиболее органичное продолжение и развитие прежде всего в работах Бухарина и вместе с последним был надолго изъят из обихода советской культуры до хрущевской “оттепели”.

Дальнейшее развитие тоталитарного строя и тоталитарной культуры в СССР показало утопичность большинства культурологич. идей и прогнозов Л. этого периода, потребовало их принципиальной корректировки, а подчас и прямого пересмотра в сталинскую эпоху, хотя апелляция к ленинскому авторитету после его смерти не только продолжалась, но и приобрела подлинно культовые формы, наиболее одиозные именно тогда, когда сталинская культурная политика более всего контрастировала с ленинской. Тем не менее между ленинской и сталинской концепциями культуры и типами культурной политики существует органич. преемственность. Там, где Л. является продолжателем культурологич. идей рус. радикалов 19 в. (прежде всего Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Михайловского, Ткачева, Плеханова), Сталин был интерпретатором только ленинских полит, и социокультурных идей, казуистически отмежевываясь от их толкования Троцким, Бухариным, Луначарским, А. Воронским и др. Там, где Л. проводит лишь политику жесткого авторитаризма, Сталин опирается на “пирамидальную” модель тоталитарного гос-ва, в основании к-рого лежат аморфные и безликие народные массы, костяком к-рого является мощная бюрократии. структура партий-но-гос. аппарата, а на вершине находится харизматич. вождь, творящий по своей воле новую социокультурную реальность.

Однако основы тоталитарной культуры были заложены именно Л. Он первый начал превращение марксовского и плехановского социализма из науки обратно в утопию, в полит, светскую религию; Л., как заметил Плеханов, подменил анализ и учет объективных факторов истории субъективно-волюнтаристскими, развив поздне-народнич. идеи и придав им бланкистский (ткачевско-нечаевский) характер полит, заговора; он, по наблюдению Н. Бердяева, ориентировал и русифицировав марксизм; вслед за В.К. Махайским он люмпенизировал культуру и культурную историю, рассматривая участие интеллигенции в культурно-истор. процессе как отрицательный, ущербный фактор, как обман рабочих; он сформулировал самую суть большевизма, выразившуюся, по словам Г. Федотова, в отсутствии социальных и этич. моментов, составлявших природу классич. социализма, и в апологиивласти и техники (“Социализм есть Советская власть плюс электрификация”). Само превращение Л. в “нового Демиурга” (возмутит, для рус. интеллигенции и особенно эмиграции, напр., И. Бунина), светский культ вождя и мифологизация его идей, лично Л. глубоко чуждые, были неизбежным следствием идеологизации экономики и политики, науки и философии, лит-ры и просвещения в глубоко традиц. стране, а также догматич. следования самого Л. априорным верообразньш постулатам ортодоксальной теории (“Учение Маркса всесильно, потому что верно” и т.п.). Сталин лишь довершил “катехизацию” социалистич. учений (включая марксизм), сводя любую социальную, полит, или культурную теорию к элементарной и легко усваиваемой обыденным сознанием схеме, и в этом отношении он был верным последователем и лучшим продолжателем “дела Л.”. Все попытки противопоставления Л. и Сталина (предпринимавшиеся оппонентами последнего в 20-е гг., в период хрущевской “оттепели” и горбачевской “перестройки”, были лишь иллюзией или тактической уловкой интеллигенции в борьбе с неизбежными крайностями тоталитарного режима и тоталитарной культуры, еще не успевшими в полной мере реализоваться при Л., но фактически “запрограммированными” им.

Соч.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5 изд. Т. 1-55. М., 1958-65; В.И. Ленин о культурной революции. М., 1967; В.И. Ленин о культуре. М., 1980; В.И. Ленин о печати. М., 1982; В.И. Ленин о лит-ре и искусстве / Сост. Н.И. Крутикова. М., 1986.

Лит.: Шуб Д.Н. Биография Ленина. Нью-Йорк, 1948; Фишер Л. Жизнь Ленина. Лондон, 1970; Кларк Р. Ленин. Человек без маски. Лондон, 1988. (М., 1989); Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990; Лукач Д. Ленин: исследовательский очерк о взаимосвязи его идей. М., 1990; Капустин М. Конец утопии? Прошлое и будущее социализма. М., 1990; Ципко А. Насилие лжи, или Как заблудился призрак. М., 1990; Скоробогацкий В.В. По ту сторону марксизма. Свердловск, 1991; Арутюнов А. Феномен Владимира Ульянова (Ленина). М., 1992; Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993; Штурман Д. О вождях российского коммунизма: В 2-х кн. Париж; М., 1993 (Исследования новейшей русской истории. Вып. 10); Волкогонов Д.А. Ленин: Политический портрет: В 2 кн. М., 1994; Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры (теоретический очерк). М., 1994; Геллер М., Некрич А. Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 года до наших дней: В 3 кн. М., 1995. Кн. 1; Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996; Фишер Л. Жизнь Ленина: В 2 т. М., 1997; Пайпс Р. Россия при большевиках. М., 1997; Miliukov P. Bolshevism: An International Danger. L, 1920; Berkman A. The Bolshevik Myth. L., 1925; Fulop-Miller R. The Mind and Face of Bolshevism. An Examination of Cultural Life in Soviet Russia. N.Y., 1928; Liberman S. Building Lenin's Russia. Chicago, 1945; Wolfe B.D. Three Who Made a Revolution. N.Y., 1948; BalabanoffA. Lenin. Psychologisch Beobachtungen und Betrachtungen. Hannover, 1959; Kennan G.F. Russia and the West under Lenin and Stalin. Boston, I960; The Impact of the Russion Revolution. 1917-1967. L., 1967; Lewin М. Lenin's Last

Struggle. N.Y., 1968; Bychowski G. Dictators and disciples: From Caesar to Stalin. N.Y., 1969; Humbert-Droz J. De Lenine a Staline: Dix ans au service de L'lnternationale Communiste 1921-1931. Neuchatel, 1971; Schapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. N.Y., 1971; Kultur-politik der Sovietunion // Hrsg. 0. Anweiler, K.-H. Ruf-fman; Stuttgart, 1973.BalabanoffA. Impression of Lenin. Ann Arbor, University of Michigan Press, 1984; Bolshevik Culture / Ed. by A.Gleason et al. Bloomington, Ind., 1985; Burbank J. Intelligentsia and Revolution. N.Y.; Oxford, 1986; Read C. Culture and Power in Revolutionary Russia. L., 1990.

И. В. Кондаков

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: