Указания начальства и отношение к ним

Следующий вид влияний – указания начальства (в корпункте это были около двадцати звонков вдень из Москвы). В них могут быть вплетены разные элементы: профессиональные представления начальства, личные вкусы и пристрастия, аспекты политического контроля. При этом указания, которым может быть отказано в легитимности, часто (хотя и не всегда) маскируются под легитимные. Таким образом, соображения, которые стоят за указаниями начальников, нередко остаются скрытыми для исполнителей. Однажды один из корреспондентов пытался интерпретировать причины непрохождения его сюжета о 55-летии снятия блокады Ленинграда. Он говорил, что, возможно, “у них там высшие соображения”, что они не хотят “вызывать сочувствия к Питеру” в день, когда один из силовых министров приехал в “криминальную столицу бороться с преступностью”.

Другой корреспондент объяснял мне, почему его послали на съемки министра внутренних дел, почему велели спросить у него о здоровье Ельцина и почему другие телекомпании это не интересует. Он сказал, что их телекомпания – это “телевидение олигархов”, а олигархам здоровье Ельцина важно, в то время как официальное телевидение предпочло бы избежать обсуждения щекотливой темы. Такие объяснения легко сочетались с объяснениями через интересы зрителей.

На объекте наблюдения, где присутствовал полный цикл производства городских новостей, все вопросы решались на местном уровне. После выпуска в ньюс-рум обычно спускался либо начальник службы информации и публицистики, либо глава городского отделения телекомпании и высказывал свои комментарии. Отношения журналистов с начальством были достаточно открытые.

Повышенное внимание начальство проявляло к заказным материалам. Сюжеты “на правах рекламы” помечались словом “заказ” и информация о них висела в ньюс-рум на доске. Прием заказов был институционализирован и проходил через коммерческий отдел, где существовали официальные тарифы и система скидок для постоянных клиентов.

Как-то раз начальник, вычитывая заказной материал, сказал корреспонденту “Ну ты уж тут их прямо на сто пятьдесят [долларов – О.К.] расхвалил” (очевидно, фирма заплатила меньше). Сами корреспонденты, кроме небольших подарков от фирм-заказчиков (например, пиво от пивного завода), получали за заказы до двадцати процентов, если заказ был найден автором сюжета. Этот процент выплачивался ежемесячно вместе с зарплатой, так что некоторые корреспонденты, которые не вникали в структуру своего заработка, об этом и не знали. В целом, делать такие материалы журналисты не любили (особенно если находили пиво невкусным), но относились к ним как к части своих обязанностей.

Следует отметить, что не только фирмы искали возможности рекламы, но и СМК старались вынудить фирмы платить за сюжеты. Мне известны несколько случаев снятия бесплатных сюжетов с эфира; это делалось для того, чтобы подтолкнуть источники следующий раз позаботиться об оплате. Такая стратегия применялась только к тем источникам, которые, с точки зрения медиа-производителей, были платежеспособны, и тогда, когда было достаточно других материалов. Однажды в одном и том же выпуске вышло два почти одинаковых сюжета о дне студента в двух разных вузах: один бесплатный, а другой заказной.

Мне также удалось наблюдать на разных объектах несколько попыток оказать давление на редакцию новостей. Так, я присутствовала при звонке из городской администрации, когда один из пресс-секретарей настойчиво просил начальника службы новостей прислать конкретного корреспондента, а не какого-либо другого. Начальник пообещал ему это, а мне пожаловался на капризность мэрии и неопределенно сказал, что, может быть, пошлет указанного репортера, если тот будет свободен.

В другой раз информационному отделу было заявлено одним из начальников, что “Ельцин /для них – О.К./ не существует в отрицательном смысле”, потому что они работают в государственной компании. Я также наблюдала, как сняли с эфира сюжет о пресс-конференции лидера чеченской диаспоры, хотя его даже не успели смонтировать, и начальство его не видело. По словам корреспондентов, начальство опасалось критических замечаний в адрес действий федеральных властей.

Решения начальников чаще всего никак не обсуждались, и их политические мотивы мало интересовали исполнителей на всех четырех телестудиях, на которых я проводила наблюдение. Когда я спросила корреспондента, снимавшего лидера чеченской диаспоры, почему нельзя было сделать “положительный” сюжет, он прямо сказал, что решения начальства обсуждению не подлежат. Другой информант отметил: “Журналисту по большому счету плевать, кого лоббировать. Есть какие-то принципиальные вопросы: я, например, никогда не буду поддерживать Зюганова, но на более размытом уровне мне совершенно все равно: Горбачев, Лужков – какая разница”. Журналисты в целом говорили о принадлежности телекомпаний разным финансово-промышленным группам как о “нормальном” явлении: “Я не вижу вообще ничего плохого в этом, потому что… это ведь как хирург, например, да, он продает свое умение вскрывать там тела, да, ну, лечить эти тела, делать операции. Журналист продает свое умение писать тексты, и все. Кто-то вот работает в одной компании, кто-то в другой. Говорить о свободе слова, конечно, можно, но она свобода слова в рамках отдельно взятой компании [смеется]”.

Само понятие свободы слова чаще всего считалось наивным идеалом, хотя этот идеал оценивался положительно. Кроме приведенного выше прагматического видения ситуации, встречались и попытки легитимировать отказ от следования этому “идеалу” на практике. Например, один информант сказал, что государственная компания должна отстаивать интересы государства, а государство, так как оно существует на деньги налогоплательщиков, обслуживает интересы народа. Когда я задала уточняющий вопрос о тождестве государства и народа, информант надолго замолчал и затем начал импровизировать на эту тему, пытаясь выстроить непротиворечивую концепцию, которой до этого у него, судя по всему, не было (что в целом говорит о небольшой значимости такого рода размышлений для этого информанта).

Таким образом, признавая ангажированность СМК, журналисты пытались противопоставить себя пресс-службам и отделам “работы с общественностью” (public relations), защищающим корпоративные интересы тех или иных институтов. Здесь можно увидеть некоторое противоречие в их позиции: телекомпанию, лоббирующую Лужкова, вполне можно считать его персональным “отделом public relations”.

Это противоречие является следствием того, что в своей работе журналистам приходится ориентироваться, с одной стороны, на либерально-демокартическеи ценности и нормы, с другой - на реальный порядок вещей и распределения власти. Общество навязывает им нормативный порядок, выраженный через демократический дискурс и понятие свободы слова. Одновременно существуют правила, устанавливаемые агентами внешнего давления и не совпадающие с нормативным порядком. Если этими агентами оказываются владельцы компании, чье влияние опосредуется начальниками среднего уровня, тогда у журналистов нет ресурсов к сопротивлению: конкуренция за работу на телевидении достаточно жесткая, и проблемного сотрудника несложно уволить.

Напряжение снимается, как уже говорилось, двумя способами: либо прагматической позицией, либо тем, что существующему порядку придается статус легитимного. Такая позиция может заявляться вполне открыто, даже в публичных выступлениях, если на то нет ограничений от самих хозяев. Например, на протяжении всего длинного интервью “Общей газете” (Варшавчик, 1998:13) ведущий “Вестей” Михаил Пономарев оправдывался перед премьер-министром Примаковым, который обвинил РТР в том, что оно плохо защищает интересы правительства. Пономарев приводил примеры, доказывая, что правительство он защищает изо всех сил, на высоко профессиональном уровне, а самого Примакова назвал “хозяином в хорошем смысле слова”. Один из моих информантов критиковал городскую телекомпанию за чрезмерную ангажированность в пользу губернатора, но не потому что это плохо само по себе, а потому что является признаком низкого профессионализма и, ослабляя доверие к каналу, подрывает агитационные усилия журналистов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: