Сделай Сам Свою Работу на 5

ЧЕЛОВЕК ПРИМИТИВНОГО ОБЩЕСТВА И ЕГО РЕЛИГИЯ





ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

ОТ РЕДАКТОРА

Роберт Редфилд. Магия слова Бронислава Малиновского Иван Стренски. Почему мы по прежнему читаем работы

Малиновского о мифах? Клод Леви-Строс. Бронислав Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

I.Человек примитивного общества и его религия

II. Рациональное овладение окружающим миром

III.Жизнь, смерть и судьба в ранней вере и культе

IV. Публичный характер примитивных культов

V. Искусство магии и сила веры

МИФ В ПРИМИТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Посвящение сэру Джеймсу Фрэзеру

I. Роль мифа в жизни

II. Мифы о происхождении

III. Мифы о смерти и повторяющихся жизненных циклах

IV. Мифы о магии

V. Заключение

БАЛОМА: ДУХИ МЕРТВЫХ НА ТРОБРИАНСКИХ ОСТРОВАХ МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ МИФ КАК ДРАМАТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ДОГМЫ СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ


7 9

13 16

19 19 27 38 55 70

145 255 275 289


От издательства

В данный сборник вошли избранные работы Бронислава Ма­линовского:

"Magic, Science and Religion" в Science, Religion and Reality, изданной James Needham, Macmillan Company, 1925.

"Myth in Primitive Psychology", W.W.Norton and Co Inc 1926.

"Baloma, the Spirits of the Dead in the Trobriand Islands", The Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland, Vol.46, 1916.



"Obscenity and Myth" в Sex and Repression in Savathe Society, London, Routledge and Kegan Paul, 1927, pp.104-34.

"Myth as a Dramatic Development of Dogma" в Sex, Culture and Myth, New York: Harcourt, Brace & World, 1962, pp.245-65.


ОТ РЕДАКТОРА

Бронислав Малиновский (1884-1942)— виднейший представи­тель британской социальной антропологии (этнологии), родивший­ся и выросший в Польше. Вряд ли кто другой, за исключением разве что Дж.Фрэзера, Ф.Боаса и А. Рэдклиффа-Брауна, оказал столь значительное влияние на развитие теории и практики мировой эт­нологии и вряд ли кто столь глубоко чтится современным междуна­родным этнологическим сообществом. Между тем, на русском языке его блестящие труды ранее почти не публиковались (преимущест­венно по соображениям идеологического характера), и наш читатель практически незнаком с достижениями его исследовательского ме­тода, получившего название функционального и давшего начало мощнейшему научному направлению — функционализму. Предла­гаемая книга стремится хотя бы отчасти восполнить этот печальный пробел.

В ней читатель найдет яркие и живые описания обычаев, обрядов, верований, рациональных знаний и навыков, эмоциональной жизни и интеллектуального творчества населения далекого и экзотического уголка Океании — Тробрианского архипелага, коралловых атоллов Южных морей. Автор жил бок о бок с этими "людьми каменного века" — его походная палатка ставилась рядом с их живописными хижинами. Он делил их горести и радости, изучил из язык и сво­бодно обсуждал с ними сокровенные и интимные стороны челове­ческого бытия. Самые сложные философские идеи и самые тонкие теоретические обобщения вплетены в этой книге в контекст коло­ритнейших этнографических реалий и воспринимаются с не мень­шим увлечением, чем впечатляющие картины традиционной жизни меланезийцев.



Предисловие Р.Редфилда и аналитические статьи И.Стренски и К.Леви-Строса раскрывают перед нами значение неоценимого научно­го вклада Б.Малиновского.

О. Ю.Артемова


Роберт Редфилд МАГИЯ СЛОВА БРОНИСЛАВА МАЛИНОВСКОГО*

Никто из авторов нашего времени не сделал больше Бронислава Ма­линовского для сведения воедино теплой реальности человеческой жизни и холодных абстракций науки. Его работы стали почти незаме­нимым связующим звеном между нашими представлениями о далеких, экзотических народах, какими мы считаем наших соседей и братьев, и концептуальным и теоретическим знанием о человечестве. Талантливый новеллист обычно ярко рисует образы конкретных мужчин и женщин, но при этом не облекает свое спонтанное и глубокое понимание людей в форму научных обобщений. Исследователь же жизни социальной, напротив, по большей части предлагает общие определения, но не зна­комит с реальными людьми — нет эффекта присутствия рядом с ними, когда они, скажем, выполняют свою работу или произносят свои закли­нания — что может сделать абстрактные обобщения поистине вырази­тельными и убедительными. Талант Малиновского двоякий — это и дар, которым обычно наделены художники, и способность ученого увидеть и выразить общее в частном. Читатели работ Малиновского знакомятся с рядом теоретических подходов к религии, магии, науке, обрядам и мифам, получая и вместе с тем живые впечатления о тробрианцах, чью жизнь Малиновский так очаровательно изобразил.



"Я хочу пригласить моих читателей, — пишет Малиновский, — выйти из душного кабинета теоретика на открытый воздух антропо­логического поля..." "Антропологическое поле" здесь, — это, как пра­вило, Тробрианские острова. Вслед за Малиновским идя на веслах по лагуне, наблюдая за туземцами, работающими на полях под палящим солнцем, следуя за ними в джунглях и вдоль извилистого берега моря или среди рифов, мы быстро познаем их жизнь".

Эта жизнь, которую мы познаем, — одновременно и жизнь тробри-анская, и жизнь обычная человеческая. Нередко адресуемые Мали-

* Из книги: Bronislav Malinovski. Magic, Science and religion and other essays with introduction by Robert Redfield, 1954. Anchor Books Edition.



Роберт Редфилд


МАГИЯ СЛОВА БРОНИСЛАВА МАЛИНОВСКОГО



 


новскому критические замечания о том, что он делал обобщения на основе единственного частного случая, во многом теряют свою силу, если допустить,что существует некая общечеловеческая природа и некая универсальная модель развития культуры. И ни один автор, пожалуй, не подтверждал убедительней правомерность такого допущения. Когда необычная проницательность сочетается с терпеливым и настойчивым изучением всего, что прочие ученые мужи когда-либо писали о других обществах, можно многое узнать обо всех культурах, рассмотрев лишь одну, обо всех людях, постигнув немногих.

Малиновский наблюдает людей, затем снова обращается к книгам и снова наблюдает людей. Он наблюдает людей отнюдь не за тем, чтобы увидеть то, что, по утверждениям книг, он должен увидеть, как это нередко делают другие (если, конечно, они вообще наблюдают людей). Эклектизм теории Малиновского искупается тем, что челове­ческая реальность, к которой он вновь и вновь возвращается, не может в полной мере быть постигнута единым теоретическим усилием. Пос­мотрите, как в блестящем очерке "Магия, наука и религия" излагаются различные взгляды на религию, высказывавшиеся Тайлором, Фрэзе­ром, Мареттом, Дюркгеймом, и как, вместе с тем, на этих страницах религия предстает куда более многомерной, чем в любом отдельно взятом из описаний этих антропологов. Религия — это не только то, как люди объясняют свои сны и видения и проецируют их в реальность; это не только вид духовной силы — некая мана; нельзя ее рассматривать и исключительно в контексте социальных связей; нет, религия и ма­гия — это пути, по которым человек, будучи человеком, должен следо­вать, чтобы сделать мир приемлемым для себя, управляемым и справед­ливым. И мы обнаруживаем истинность такого многостороннего взгляда в хитросплетениях обряда и мифа, работы и культа этого, теперь хорошо известного, островного мира Новой Гвинеи.

Возможно, метод Малиновского не удовлетворяет требованиям формальных стандартов научного подхода, потому что он всегда остается верен реальности одного обстоятельно обсуждаемого и близко известного ему примера. Если и есть у него сопоставление аборигенов Тробрианских островов с другими человеческими сооб­ществами, то, главным образом, косвенное. Материалы о Тробри­анских островах, хотя и обильные и богатые, нигде не представлены так, чтобы из них можно было бы извлечь исчерпывающую инфор­мацию или сделать тематическую сводку. Эти записки не позволяют также подбирать примеры в соответствии с собственными запроса­ми. Нет в них и научной аргументации в строгом смысле.


Клайд Клакхон1 охарактеризовал этот метод как "подробно из­ложенный анекдотический случай, который удачно вставлен в ши­рокий антропологический [этнологический] контекст". Хорошо ска­зано. Ниже мы увидим, как часто удачное социологическое обобще­ние или глубокое постижение сути человеческого поведения оказы­ваются результатом яркого впечатления автора о каком-либо про­стом событии, которое ему довелось наблюдать на этих островах. Так, научный очерк о языке строится на описании ловли туземцами рыбы в лагуне; эпизод о любопытных тробрианцах, которые один за другим пробираются к посадкам ямса, заслышав о появившемся там привидении и ничуть не испугавшись его, и несколько других подобных рассказов кладутся в основу научного анализа представ­лений о духах мертвых в самых разных ракурсах. Нас убеждает не формальное обоснование, а следование за Малиновским, когда он демонстрирует значение и роль верований и обрядов в обществе, которое, будучи чуждым для нас, тем не менее воспринимается нами как иная форма нашего собственного.

По сути, он убеждает нас, что антропологическая наука — это еще и искусство. Это искусство проницательного видения человека и социальной ситуации. Это искусство живого интереса к конкрет­ному и вместе с тем способность видеть в нем общее.

Но Малиновский убеждает нас также в том, что искусство этно­графического понимания, чтобы в полной мере служить своей цели, должно стать наукой. На последних страницах статьи "Балома: духи мертвых" он отвергает как ложный "культ чистого факта". "Есть такая форма интерпретации фактов, без которой невозможно проводить никакое научное наблюдение — я имею в виду интерп­ретацию, которая в бесконечном разнообразии фактов выявляет общие законы; ... которая классифицирует и располагает в опреде­ленном порядке явления и ставит их в общую взаимосвязь".

Более поздние и более тщательно продуманные попытки Мали­новского организовать накопленные факты в теоретическую систе­му, особенно две книги, опубликованные после его смерти, стали предметом критики, ввиду слабости этой системы. Но в статьях, собранных в этом томе, теория проста: она главным образом прояс­няет определения ряда основных, повторяющихся и универсальных типов социального поведения человека и стимулирует изучение тех средств, с помощью которых каждый из них удовлетворяет потреб­ностям человека и поддерживает социальную систему.

1 Clyde Kluckhohu, "Bronislaw Malinowski, 1884-1942", Jour. Amer. Folklore, Vol. 56, Jul.-Sep., 1943, No. 221, p.214.



Роберт Редфилд


 


По крайней мере, относительно двух, близко связанных тем — рели­гии и мифа — можно сказать, что в представленных здесь работах содержатся самые ясные и тщательно продуманные формулировки Ма­линовского. Ни в одной из его более объемных книг тема религии не является центральной (лекция "Основы веры и морали" была опубли­кована в 1936 году в виде брошюры). Три работы настоящей книги так или иначе имеют отношение к этой теме. В первой статье обсуждается сходство и различия "религии, магии и науки", пожалуй, с более про­зрачными пояснениями, чем в какой-либо иной из работ Малиновского и может быть даже чем в какой-либо иной работе вообще. Его талант­ливое перо делает понятным то, что зачастую остается неясным у других авторов. Он пишет: "Наука основывается на убеждении, что опыт, уси­лия и логика действенны, а магия — на вере в то, что надежда не может не сбыться, а желание — не может обмануть". Столь же выразительны сравнение и противопоставление магии и религии.

Небольшой очерк "Миф в примитивной психологии", долгое время недоступный, теперь будет с энтузиазмом принят теми, кто знает его и кто нашел в нем первую и до сих пор не имеющую себе равных работу, прокладывающую дорогу через непроходимый лес сложностей, расстав­ляемых на пути к пониманию мифа, легенды и народной сказки боль­шинством из тех, кто пишет о них, исходя только из книжного знаком­ства с ними. Очерк Малиновского вплетает миф и сказку в контекст жизни, в само течение жизни людей, рассказывающих их.

Очерк "Балома: духи мертвых на Тробрианских островах" — одна из тех работ Малиновского, что предназначены для читателей с более специальными интересами. В ней представлено большее коли­чество туземных текстов и другого первичного материала, чем в других статьях, включенных в этот сборник. Этот очерк также демонстрирует нам, как конкретная тема — в данном случае духи мертвых — подво­дит автора ко множеству иных, кроме магии и религии, аспектов мест­ной жизни. Читателю, интересующемуся представлениями об отцов­стве у примитивных* народов, будет любопытно сравнить то, что Ма­линовский пишет на эту тему здесь, с его более поздними, значительно отличающимися утверждениями, которые он высказывает в своей ра­боте "Сексуальная жизнь дикарей". И наконец, помещенные в конце этого очерка заметки о методах полевых исследований также будут полезны каждому антропологу.

О термине "примитивный" см. с. 19.


Иван Стренски

ПОЧЕМУ МЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ЧИТАЕМ РАБОТЫ МАЛИНОВСКОГО О МИФАХ?*

Прошло почти восемь десятков лет с тех пор, как Малиновский написал свою первую работу о мифе. Может ли он и сегодня научить нас чему-то важному? Со времени Малиновского столько потруди­лись над разработкой теории мифа Клод Леви-Строс, Мирча Эли-аде, Карл Юнг, Джозеф Кэмпбелл и многие другие! Сказал ли Малиновский что-то такое, чего эти теоретики не смогли выразить лучше? Зачем вообще нам читать Малиновского?

Главная причина, по которой мы продолжаем читать Малинов­ского о мифах, состоит в том, что многие из его прозрений по-преж­нему сохраняют свою значимость. Эти прозрения принадлежат к четырем сферам: функция и практика, контекст и значение, антро­пология и психоанализ, а также концептуальное определение мифа.

Во-первых, Малиновский сумел, как никто другой до него, четко сформулировать программу видения мифа как части культуры в ее функциональном, прагматическом измерении реализуемого, — т.е. видение мифа как составляющей деятельности, которая на практике решает определенные задачи конкретного человеческого сообщест­ва. Во-вторых, он сформировал сознание и чувство решающего зна­чения контекста для интерпретации мифологических смыслов. Мифы лишены какого-либо скрытого смысла, их смысл задан кон­текстом ситуации, в которой они возникают и бытуют. Мифы, таким образом, представляют собой отнюдь не первичные тексты или са­мостоятельные литературные формы. Это тексты, вплетенные в кон­текст. В-третьих, Малиновский был пионером в применении уроков психоанализа к изучению культуры. В то же время, он предпринял

* Отрывок из введения к книге: "Malinowski and the Work of Myth", New Jersey, 1992. Ed. by Ivan Strensky.



Иван Стренски


РАБОТЫ МАЛИНОВСКОГО О МИФАХ



 


плодотворную попытку пересмотра психоаналитических обобщений с помощью этнологического кросс-культурного анализа. И наконец, в-четвертых, он продемонстрировал образец концептуального осоз­нания эпистемологического статуса категории "миф". Он понимал, что, назвав нечто "мифом", мы должны обозначить его специфику, отграничить его от явлений, которым приписывается иная природа. Это влечет за собой ответственность в применении категориального аппарата, ибо тщетно тешить себя иллюзией, что для оправдания любых наших теоретических изысков достаточно одной лишь ссыл­ки на некую объективную природу мифа как на данность.

И наконец, мы еще и потому читаем работы Малиновского о мифах, что это просто очень увлекательно и приятно. Малиновский был мыслителем удивительной широты, его интересы охватывали множество сфер знания, и не меньшее их число обогатили его идеи. Сначала он получил образование в области физики и математики (с изрядным креном в философию) в Краковском университете. Здесь же в 1906 году он получил докторские степени (с особой квалифи­кацией — rigorosum) и по физике, и по философии. Затем после­довал год совместных исследований совместно с экспериментальным психологом (а также выдающимся философом) Вильгельмом Вун-дтом и известным экономистом Карлом Бюхером в Лейпцигском университете, где в свое время учился и отец Малиновского. Эта тяга к фундаментальным наукам, очевидно, отчасти и обусловила его растущее увлечение так называемыми примитивными культура­ми, возможно вдохновленное также трудом Вундта "Психология народов" (W.Wundt, "Volkerpsychologie"). В 1910 году Малинов­ский переезжает в Лондон для выполнения обстоятельной програм­мы изучения антропологии в Лондонской Школе Экономики под руководством Чарльза Зелигмана и Эдварда Вестермарка. Незадо­лго до начала Первой мировой войны он перебирается в Австралию и оттуда уже отправляется в Новую Гвинею, чтобы приступить к принесшим ему мировое признание полевым исследованиям (1914-1918). Эти годы полевой работы заложили основу для интенсивных исследований по проблемам мифологии.

Работы, которые он написал по результатам своих полевых на­блюдений, выявили в Малиновском фигуру гораздо более крупную, чем просто собиратель этнографических фактов. Он был интеллек­туальным гением. Помимо разработки собственно этнологических проблем, его исследования, посвященные мифу, вступают в дискус­сионные области фольклористики, литературной критики, лингвис-


тики, философии, психологии, психоанализа, религиеведения и те­ории сексуальности. Малиновский нашел свое место в интеллекту­альной жизни междувоенного Лондона, вращаясь в элитарном кругу, завсегдатаями которого были мыслители самого широкого спектра — от Бертрана Рассела до Хейвлока Эллиса. Он трудился в Лондонской Школе Экономики на протяжении почти двадцати лет и только примерно за год до смерти оставил Лондон, приняв при­глашение Иельского университета. Малиновского, который прошел через опыт двух мировых войн и стремительной трансформации всего западного мира, ознаменовавшей начало двадцатого века, вполне закономерно занимали задачи приложения уроков антропо­логии к решению современных социальных проблем — войны и агрессии, сексуальных нравов, преступления и наказания. Мали­новский был мыслителем, обладавшим замечательной способностью будоражить умы, стремившимся соединить в своих трудах научный стиль мышления и великие таинства жизни и смерти, наши так на­зываемые экзистенциальные проблемы человеческого бытия. Все это дает нам самые веские основания вновь и вновь обращаться к посвященным мифу трудам Малиновского.


БРОНИСЛАВ МАЛИНОВСКИЙ



 


Клод Леви-Строс БРОНИСЛАВ МАЛИНОВСКИЙ*

Малиновский, бесспорно, был великим этнологом и великим со­циологом. Его творчество, удивительное по своему разнообразию и богатству, хотя он основывался исключительно на изучении огра­ниченного региона в Меланезии, не может не производить неизгла­димое впечатление на всякого, кто исповедует свободу научного по­иска. В социальных науках он совершил величайшей важности шаг вперед. В известном смысле не будет преувеличением сказать, что с появлением трудов Малиновского этнология вступила на путь сво­боды. Он был первым антропологом, который после пророческих, несмотря на все последующие разочарования, открытий Фрейда и его последователей сумел связать воедино две самые революцион­ные области современной науки — этнологию и психоанализ. Что касается фактов и их интерпретации, Малиновский, вне сомнения, сумел отрешиться от безосновательных установок ортодоксального фрейдизма. Сами фрейдисты в один прекрасный день должны осоз­нать, что подчиняя психологическую биографию индивида стерео­типам культуры, которая его формировала, вместо того, чтобы вы­водить его воображаемую эволюцию из какого-то универсального психического начала, одному Богу ведомого, Малиновский придал новый импульс психоанализу — в той сфере, где сами психоанали­тики оказались совершенно некомпетентны — причем импульс, аутентичный для этого научного направления как такового. Он также был первым, кто выработал особый, сугубо индивидуальный, подход к примитивному обществу — подход, в основу которого положены не отвлеченные чисто научные интересы, но прежде всего — подлинные человеческие симпатия и понимание. Он без­оговорочно принял туземцев, чьим гостем он был, возложив на ал-

* C.Levi-Strauss, Bronislav Malinowski (VVV, No 1, June 1942, p.36-37).


тарь понимания запреты и табу своего собственного общества, эмис­саром которого он не пожелал служить. После Малиновского этно­логия уже не может быть только ремеслом или профессией, но до­лжна быть истинным призванием. Чтобы стать этнологом, отныне требуются изрядная независимость мысли и великая любовь. Нельзя отрицать, что в своей позиции он не был чужд известной аффекта­ции и желания шокировать академическую публику (что, кстати, вовсе не требует больших усилий). Но несмотря на это, его влияние было столь глубоко и столь плодотворно, что в будущем труды этнологов можно будет, пожалуй, относить к разным направлени­ям — "премалиновскому" и "постмалиновскому" — в зависимости от степени личностной вовлеченности и самоотдачи автора.

Собственно теоретические сюжеты в работах Малиновского дают повод для серьезной критики. Этот замечательный в своей конкрет­ности ум отличался неустранимым и почти абсолютным пренебре­жением и к исторической перспективе и к артефактам материальной культуры. Его отказ видеть в культуре нечто большее, чем только актуальные и виртуальные психологические состояния, привел к построению своеобразной системы интерпретации — функциона­лизма* — позволяющей с опасной легкостью оправдать любой су­ществующий режим.

Зачарованный высоким полетом его мысли, ее утонченными хо­дами и силой жизненной убедительности, испытываешь искушение не замечать очевидные иной раз несогласованности и даже проти­воречия. Но и будучи явно не прав, Малиновский всегда с удиви­тельным мастерством пробуждает научную рефлексию ученого-со­циолога. Его наследие, безусловно, не избежит периодов критичес­кого неприятия и даже забвения. Однако для тех, кто будет откры­вать его заново после провалов небытия, от коих не застрахован ни один из когда-либо живших мыслителей, его творения будут всегда нести новизну и трепетную свежесть.

Здесь имеется ввиду не научная методология функционализма, но ее идеологические коннотации. (Здесь и далее звездочками помечены приме­чания научного редактора, цифрами — примечания автора, особо оговорены в скобках примечания переводчика).


МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

ЧЕЛОВЕК ПРИМИТИВНОГО ОБЩЕСТВА И ЕГО РЕЛИГИЯ

Нет обществ, какими бы примитивными они ни были, без религии и магии. Но тут же следует добавить, что нет и диких племен, люди которых были бы начисто лишены научного мышления и элементов науки, хотя часто именно так о них судят. В каждом примитивном обществе^зучавшемся заслуживающими доверия и компехедщыми наблюдателями, всегда обнаруживаются две четко различимые сферы. Сакральное и Мирское (Профанное), другими словами, сфера Магии и Религии_и сфера Науки.

С одной стороны, имеются передаваемые из поколения в поколе­ние обряды и обычаи, к которым туземцы относятся как к священ-

* В нашей этнографической литературе термин "primitive societies" чаще всего переводится как "первобытные общества", что определенным образом иска­жает теоретические позиции большинства западных авторов, им пользую­щихся. Для них примитивные общества — это, в первую очередь (хотя не только), уцелевшие до нашего или существовавшие до недавнего времени и изучавшиеся этнографически догосударственные и раннегосударственные общества, характеризующиеся относительно менее сложной социальной организацией, чем развитые государственные системы. Однако западными авторами считается (несомненно справедливо), что все эти общества прошли длительную самостоятельную историю со времени дописьменной эпохи и поэтому не могут рассматриваться как первобытные в подлинном смысле этого слова. Для авторов, не приверженных марксистскому формационному подходу к социальной истории, термин "первобытные общества" в целом нетипичен, говоря об обществах, известных лишь по археологическим памятникам, они предпочитают пользоваться термином "доисторические общества". Поэтому мы сочли правильным по всему тексту воспроизводить слово "примитивные", несмотря на некоторый негативный оттенок, который может быть усмотрен в нем неподготовленным читателем. Для специалистов он полностью отсутствует.



Б. Малиновский


МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ



 


ным, выполняя их с благоговением и окружая запретами и особыми правилами поведения. Такие обряды и обычаи всегда связаны с верой в сверхъестественные силы, особенно — в магию, или с пред­ставлениями о духах, привидениях, умерших предках, богах и сверхъ­естественных созданиях. С другой стороны, достаточно на секунду задуматься, чтобы понять, что никакое искусство и ремесло, какими бы примитивными они ни были, не могли бы развиться или прак­тиковаться, никакая форма организованной охоты, рыбной ловли, воз­делывания земли или поиска пищи не была бы возможна без внима­тельного наблюдения за природными процессами и без твердого убеж­дения в их регулярности, без способности к логическому суждению и без уверенности в силе разума, то есть без зачатков науки.

Заслуга основания антропологического подхода в изучении рели­гии принадлежит Эдуарду Б .Тай л ору. В своей известной теории он утверждает, что сущностью примитивной религии является ани­мизм, вера в души и духов; он показывает, как эта вера зарождалась из ошибочной, но последовательной интерпретации сновидений, ви­дений и тому подобных явлений. Размышляя о них, примитивный философ или теолог приходил к заключению о различии между человеческой душой и телом. Душа, очевидно, продолжает свое су­ществование после смерти, так как она предстает в сновидениях. является_оставшимся в живых в воспоминаниях и видениях и_двно влияег_на человеческие судьбы. Так зародилась вера в привидения и души умерших, в бессмертие и потусторонний мир. Но человек вообще, и каждый человек в частности, склонен представлять внеш­ний мир по своему образу и подобию. А значит, раз животные дей­ствуют, так или иначе ведут себя, помогают человеку или мешают ему; растения изменяются, а предметы могут быть перемещены — все они также должны быть наделены душой или духом. Таким образом, анимизм, филшофия и религия примитивного человека, был постдоен на набт1ддедиях,и_ршз^кд1очениях, ошибочных, но понят-ньгх для незрелого и наивного ума.

Взгляды Тайлора на примитивную религию, хотя и сыграли не­маловажную роль, основывались на слишком узком круге фактов и представляли первобытного человека слишком умозрительным и ра­циональным. Недавние полевые исследования, проведенные специ­алистами, показывают нам, что дикаря скорее занимают его улов, урожай плодов, события и празднества его племени, чем размыш­ления над сновидениями и видениями или же объяснение "двойни­ков" и [кятагтептичрг-к-их трансов: нам также раскрылось множество


аспектов ранней религии, которым просто невозможно найти место в Тайлоровой схеме анимизма.

Более широкий и глубокий взгляд современной антропологии на­
шел самое адекватное выражение во вдохновенных научных трудах
сэра Джеймса Фрэзера. В них он выделяет три основные проблемы
примитивной религии, которые волнуют современную антрополо­
ги ю^маг^я^1«?^»от2юш^ ;стотемизм и со-

ги ю^м^^__^2^

циальны~ё~аспекты ранних веровании ;.^культ плодорохгия и размно-

жения. Лучше всего рассмотреть эти темы поочередно.

"Золотая ветвь" Фрэзера, великий катехизис примитивной магии, ясно показывает, что анимизм не является ни единственным, ни даже господствующим религиозным представлением в примитивных культурах. Человек на ранней стадии своей_истории прежде всего стремится обрести контроль нал течением естественныхjipouecc£B, исходя из своих практических целей, и делает он это непосредст­венно через ритуал и заклинание, пытаясь заставить ветер и погод­ные условия, животных и урожай подчиняться его воле. Лишь много позднее, обнаружив ограниченность своего магического могущества, он в страхе или в надежде, с мольбой или вызовом обращается к высшим созданиям, то есть к демонам, духам предков или богам. Именно в различии между стремлением к непосредственному конт­ролю, с одной стороны, и умилостивлением высших сил — с другой, Джеймс Фрэзер видит грань между магией и религией. Магия, ос­нованная на уверенности человека в том, что он обретет прямое господство над природой, если только будет знать управляющие ею магические законы, в этом аспекте сродни науке. Религия, призна­ние пределов человеческих возможностей, поднимает человека над уровнем магии и позднее сохраняет свою независимость, существуя бок о бок с наукой, перед которой магии приходится отступить.

Эта теория магии и религии явилась исходным пунктом множес­тва современных исследований этих двух тем-близнецов. Проф. Пройсс в Германии, д-р Маретт в Англии и г-н Убер и г-н Мосс во Франции независимо друг от друга сформулировали определенные положения, отчасти идущие вразрез со взглядами Фрэзера, отчасти развивающиеся в одном ключе с направлением его научных изысканий. Эти авторы указывают на то, что, несмотря на все свое сходство, наука и магия все же радикально отличаются друг от друга. Наука рождается из опыта, а магия создается традицией. Наука руководствуется разумом и корректируется наблюдением, магия же, не воспринимая ни того, ни другого, существует в атмос-



Б. Малиновский


МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ



 


фере мистицизма. Наука открыта для всех, она — общее благо всего общества, магия же оккультна, ей обучают посредством таинствен­ных инициации, она передается по наследственной линии или же, по крайней мере, очень избирательно. В то время как наука основана на концепции естественных сил, магия зарождается из идеи некой мистической безличной силы, в которую верит большинство прими­тивных народов. Представление об этой силе, называемой у мела­незийцев мана, у некоторых австралийских племен аратквилтха, у различных групп американских индейцев маниту, варан, оренда и безымянной у других народов, тем не менее является почти уни­версальной идеей, встречающейся везде, где процветает магия. Со­гласно только что упомянутым авторам, для большинства прими­тивных народов и в целом для низших стадий дикости характерна вера в сверхъестественную безличную силу, движущую всеми теми силами, которые имеют какое-либо значение для дикаря, и являющуюся причиной всех действительно важных событий в сфере сакрального. Таким образом, мана, а не анимизм опреде­ляет "минимум религии". Это "до-анимистическая религия", и мана ее сущность как сущность магии, которая поэтому радикаль­но отличается от науки.

Однако остается вопрос, что же такое мана, эта безличная сила магии, которая предположительно господствует во всех формах ран­них верований? Является ли она фундаментальным представлени­ем, категорией, обусловленной природой примитивного разума, или же ее можно объяснить еще более простыми и более фундаменталь­ными элементами человеческой психологии и той действительности, в которой существует примитивный человек? Наиболее оригиналь­ный и важный вклад в изучение этих проблем сделал проф. Дюрк-гейм, и это касается еще одной темы, открытой Джеймсом Фрэзе­ром, — тотемизма и социальных аспектов религии.

Согласно классическому определению Фрэзера, тотемизм означа­ет "предполагаемую близкую связь между группой кровных родст­венников, с одной стороны, и каким-то видом природных или ис­кусственных объектов, с другой стороны, каковые объекты называ­ются тотемами данной группы людей". Таким образом, тотемизм имеет два аспекта: это способ социального группирования и рели­гиозная система верований и обычаев. Как религия он выражает интересы примитивного человека в его среде обитания, желание за­явить о своем родстве с наиболее важными объектами и стремление иметь власть над ними: прежде всего это виды животных или рас-


тений, реже — полезные неодушевленные предметы и совсем ред­ко — вещи, созданные руками человека. Как правило, животные и растения, могущие служить основным предметом питания или, по крайней мере, животные, мясо которых употребляется в пищу, жи­вотные, которые как-то иначе используются в хозяйстве или просто содержаться для удовольствия, пользуются особой формой "тоте-мического почитания" и являются табу для членов клана, ассоции­рующих себя с этими видами и нередко практикующих обряды и ритуалы, направленные на приумножение этих видов. Социальный аспект тотемизма состоит в подразделении племени на меньшие группы, называемые в антропологии кланами, генсами, сибами или фратриями.

Следовательно, в тотемизме мы видим не результат размышлений . раннего человека о таинственных явлениях, а сочетание сугубо ути­литарного беспокойства по поводу самых необходимых объектов своего окружения и некоторой одержимости теми из них, что пора­жают его воображение и привлекают его внимание, вроде красивых птиц, рептилий и представляющих опасность животных. С нашим знанием того, что можно назвать тотемической установкой, прими­тивная религия представляется нам как стоящая куда ближе к дей­ствительности и непосредственным практическим жизненным инте­ресам дикаря, чем предполагает ее "анимистический" аспект, выде­ляемый Тайлором и другими ранними антропологами.

Своей, казалось бы, странной связью со сложной формой соци­альной организации, — я имею в виду систему кланов — тотемизм преподал антропологии еще один урок: он раскрыл значение соци­ального аспекта во всех ранних формах культа. Дикарь зависит от группы, с которой находится в непосредственном контакте, как в силу практического сотрудничества, так и благодаря общности скла­да ума и вообще душевного склада, менталитета, причем зависит значительно сильнее, чем человек цивилизованный. Так как ранний культ и ритуал — что можно видеть в тотемизме, магии и многих других обычаях — близко связаны и с практическими заботами, и с духовными запросами, то между социальной организацией и ре­лигиозной верой должна существовать столь же близкая связь. Это понимал еще пионер религиозной антропологии Робертсон-Смит, полагавший, что примитивная религия "по своей сущности была скорее делом общины, чем индивидов"; этот принцип и стал лейт­мотивом современных исследований. Согласно Дюркгейму, кото­рый наиболее убедительно выразил эту точку зрения, "религиозное"



Б. Малиновский


МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ



 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.