Метаюридический эквивалент конституционного духа.

В современном мире нет идеальных конституций; но есть эффективные и фиктивные, неработающие (как юридический акт, основной закон) конституции. При всей многоплановости условий и предпосылок эффективного действия основных законов принципиальное значение имеет – применительно, в частности, к Конституции РФ - наличие в ней, своего рода, генетического (социокультурного) кода многонационального народа России, который должен определять конституционные параметры достигнутого и обозначать нормативно-правовые ориентиры дальнейшего развития общества и государства.

Юридическим выражением данного кода являются весьма специфичные, поистине сакральные по своим нормативным характеристикам категории конституционного права, составляющие, своего рода, иерархическую нормативно-категориальную систему. Это, во-первых, конституционные ценности, представляющие собой наиболее высокий уровень, концентрированную форму воплощения духа Конституции; во-вторых, это конституционные принципы; в-третьих, конституционные основы(начала) и, наконец, в-четвертых, это конституционные аксиомы и презумпции.

Эти категории, при всех очевидных различиях и весьма существенной специфике каждой в отдельности, могут быть объединены, выстроены в один категориальный ряд - применительно к отражению в них духа Конституции –благодаря неким общим характеристикам, в основе которых лежит высокий удельный вес в них нравственных, гуманистических начал^[10]. Это получает признание на нормативно-правовом, конституционном уровне и подтверждается правоприменительной, в том числе судебной, практикой, в особенности - практикой Конституционного Суда РФ. В этом плане соответствующие категории, включая аксиомы и презумпции (их выделяю особо, учитывая наименьшую разработанность этих понятий в конституционном праве), выступают не только, а во многих случаях не столько конституционно-правовыми категориями, сколько категориями морали, нравственности, цивилизационных, общедемократических требований. Тем самым по своей внутренней природе они также могут быть представлены как категориальная форма выражения, квинтессенция духа Конституции, а их юридические характеристики определяются в этом плане тем, что это не только доктринальные, но и нормативно определенные категории действующего конституционного права. Обладая предельно высоким уровнем нормативного обобщения, они позволяют обнаружить («снять») в сфере правового регулирования некий идеализированный слепок (модель) конституционных перспектив общественного и государственного развития. Как метаюридическая форма выражения нравственных, социокультурных начал соответствующие категории, имея наиболее абстрактное содержание, наполнены вместе с тем повышенным уровнем концентрации нормативной (конституционно значимой) энергии, ориентированной на законодателя и правоприменителя, включая все отрасли законодательства и все сферы правоприменения.

Что же касается конституционно-текстовой материализации данных категорий, то здесь особое значение имеют Преамбула, а также главы 1 и 2 Конституции. Соответствующие структурные части Конституции – это, своего рода, нормативно-правовой генератор конституционного духа, с помощью которого становится возможным проникать в глубинное содержание всех других статей Конституции, обнаруживать их сакральные свойства. Особый, метаюридический характер соответствующих положений подчеркивается, в частности, и тем обстоятельством, что никакие другие положения Конституции не могут противоречить основам конституционного строя (ч.2 ст. 16 Конституции), а положения главы 2, как и главы 1, не могут быть пересмотрены Федеральным Собранием (ч.1 ст.135) и, стало быть, их изменение невозможно иначе, кроме как путем принятия новой Конституции. И это не случайно: законодателю подвластен текст, буква Конституции, но не ее дух. В таком соединении буквы и духа Конституции 1993 г., кроме того, залог сочетания в ней стабильности и динамизма как живого организма, что способно оказывать прямое влияние и на эффективность ее реализации.

Наиболее ярким воплощением метаюридических начал как выражения духа Конституции является категория конституционных ценностей^[11]. Пожалуй, именно аксиологическими свойствами определяется уникальность Конституции - с точки зрения ее юридических, политико-идеологических, философско-мировоззренческих, иных характеристик. При этом ценностная значимость присуща как Конституции в целом (с точки зрения, прежде всего, таких ее юридических характеристик как верховенство, высшая юридическая сила, прямое действие, сочетание стабильности и динамизма, и т.п.), так и конкретным ее нормам, которые являются в этом случае отражением фактически сложившихся и юридически признаваемых представлений о социальных приоритетах и наиболее оптимальных моделях обустройства общественной и государственной жизни, о соотношении ценностей власти и свободы, равенства и справедливости, рыночной экономики и социальной государственности и т.д.

Ценностный подход объективно необходим при выявлении духа Конституции, что получает подтверждение в практике Конституционного Суда РФ, который активно задействует аксиологический потенциал Конституции как для самой по себе оценки проверяемых норм на конституционность, так и для формирования своих правовых позиций. Конституционные ценности как воплощение духа Конституции проявляют себя в практике Конституционного Суда РФ двуедино: с одной стороны, как инструментальное средство нормоконтрольной деятельности и, с другой, как результат такой деятельности.

Речь идет о том, что в силу особой природы Конституционного Суда и его решений становится возможным генерирование конституционных ценностей в рамках конституционно-оценочной деятельности судебного органа конституционного контроля. Эти конституционные ценности – в отличие от ценностей самой по себе Конституции – не имеют прямого текстуального оформления; их признание и конституционное значение коренится в глубинном содержании и системно-семантических взаимосвязях нормативных положений Конституции, прежде всего ее глав 1 и 2. В условиях отсутствия конкретной «прописки» в отдельных статьях и нормах Конституции соответствующие ценности наиболее глубоко проникают в сам дух Конституции, что требует тонкого герменевтического выявления и позитивного (категориально-понятийного) оформления этих ценностей в процессе конституционно-контрольной деятельности судебных органов (прежде всего, на уровне актов официального толкования или истолкования положений Конституции).

В практике Конституционного Суда РФ получил свое обоснование целый ряд формально не имеющих прямого закрепления в Конституции РФ ценностей, оказывающих фундаментальное воздействие на правопорядок, включая такие, как: справедливость и правовая определенность^[12], устойчивость публичных правоотношений, стабильность условий хозяйствования, поддержание баланса публичных интересов государства и частных интересов субъектов правоотношений^[13] и др. В этом – проявление особой роли Конституционного Суда и подтверждение его уникальных возможностей при выявлении духа Конституции.

Но, своего рода, посредником - и весьма активным - между буквой и духом Конституции, как свидетельствует не только отечественная история, неизбежно выступает политика, стремящаяся наполнить конституционно оформленные юридические нормативы политической целесообразностью. Поэтому вполне естественным является вопрос о том, возможна ли между буквой и духом Конституции подлинная гармония, основанная на бережном отношении, сохранении текста конституционного закона, на его одухотворении, а не политическом прочтении, искажении в конъюнктурных политических целях?

4. Конституционное правосудие – политико-правовой инструмент гармонизации буквы и духа Конституции.

Практика реализации Конституции России на протяжении двух десятилетий ее действия – это непрерывный процесс поиска гармонии между буквой и духом Конституции. Проблема, однако, в том, какие цели преследуются при выявлении духа Конституции, используется он в правовых или же в политических целях, в обход буквы Конституции? Это актуально, в том числе и для органов конституционного правосудия: нельзя отрицать политическое значение, по крайней мере, их отдельных решений.

Но всегда ли это является свидетельством «политизации» деятельности судебного органа или за этим скрываются другие, более глубинные причины? При поиске ответа на эти вопросы следует учитывать, с одной стороны, возможность произвольного, не основанного на Конституции и законе вторжения политики в сферу конституционного правосудия и, с другой, законодательно очерченные компетенционные возможности решения политически значимых вопросов с помощью института конституционного правосудия. Это вытекает из самой природы отношений, составляющих предмет конституционно-правового регулирования и, соответственно, определяющих сферу осуществления конституционного правосудия. Конституционно-судебный нормоконтроль является в этом плане одной из форм государственно-властного (конституционного) воздействия на те общественные отношения, которые прямо соотносятся с наиболее важными вопросами политической жизни общества и государства.

Уже поэтому конституционный анализ соотношения конституционного правосудия и политики не исчерпывается формально-юридическими аспектами; выход на социально-политические, социокультурные, конкретно-исторические, национально-специфические, иные аспекты действия Конституции и функционирования органов конституционного правосудия неизбежен и абсолютно необходим. При этом сама практика конституционного нормоконтроля (которая хронологически соответствует в нашей стране в своей основе возрасту Конституции) позволяет сформулировать, своего рода, конституционно-правовую максиму: дух Конституции должен служить не политизации конституционных институтов, а конституционализации политики.Формально-юридические начала этой максимы, отражающие одновременно и нормативно-правовые аспекты соотношения конституционного правосудия и политики, очевидны: конституционное правосудие находится вне политики.

Сакральные же, метаюридические пласты духа Конституции, содержащие высокий уровень концентрации политических, нравственно-этических, социокультурных начал, становятся доступными для Конституционного Суда в силу его особой природы как органа, который, будучи включен в систему судебной власти, в то же время представляет собой институт, который«больше, чем суд».По самой природе, сущностным характеристикам и результатам дея­тельность и роль Конституционного Су­да РФ не исчерпывается правопри­менением, а имеет значительно более сложный характер: консти­туционное правосудие в своих итогово-правовых решениях во многом приближается к нормативно-установительной юридической практике, к правотворчеству и на этой основе формируется особый вид нормативных начал - конституционно-судебные нормоустановления. При этом специфика «квазиправотворческой» деятельности Конституционного Суда РФ такова, что решения данного органа, сочетая нормативные и доктринальные начала, имеют предметом (сферой) своего влияния и формой политико-правового бытия нормативные величины наиболее высокого, абстрактного уровня – конституционные ценности, общие принципы права, конституционные принципы, декларации, конституционные презумпции, статусно-категориальные характеристики субъектов права и т.п.

На этой основе, в том числе в процессе конституционно-судебного генерирования конституционных ценностей, происходит, своего рода, приращение и актуализация нормативного содержания соответствующих категорий как нормативно-доктринальных величин наиболее высокого, конституционного уровня, а также установление их сбалансированного взаимодействия. Это особенно важно, если иметь в виду, что Конституционный Суд нередко сталкивается с ситуациями, когда возникают противоречия между представлениями о различных конституционных ценностях, да и сами конституционные ценности могут восприниматься как внутренне противоречивые; это означает, что задача преодоления противоречий и коллизий, обеспечения баланса может касаться не только буквы, но и духа Конституции. Достаточно отметить такие, нередко вступающие друг с другом в конфликт конституционные принципы и ценности, как, например: свобода и ответственность; ценности правового государства, с одной стороны, и ценности социального государства, с другой, и т.д.

Что же касается условий (предпосылок) гармонизации буквы и духа Конституции с помощью средств конституционного нормоконтроля, то в обобщенном плане это предполагает: во-первых, учет органом конституционного правосудия социокультурных факторов национального развития, что ярко проявилось, например, при решении Конституционным Судом РФ вопросов о конституционности создания и деятельности религиозных^[14], региональных^[15] политических партий; во-вторых, историческое толкование конституционных норм, учет тех обстоятельств и условий, в которых принималась Конституция, в соотношении с конкретно-историческими условиями современного развития национальной государственности (без этого невозможной была бы, в частности, всестороння оценка на соответствие Конституции РФ института главы (руководителя) субъекта Российской Федерации на различных этапах его исторического развития^[16]); в-третьих, телеологическая интерпретация, т.е. учет целей, на достижение которых сориентирована Конституция и отдельные ее положения; в-четвертых, систематическое толкование, основанное на восприятии Конституции как единого, целостного документа, не имеющего пробельности и внутренней противоречивости; в-пятых, учет как универсальных, общепризнанных ценностей современного конституционализма, так и всей системы общепризнанных принципов и норм международного права, что напрямую вытекает из ст.15 (часть 4) Конституции РФ и получает свою реализацию практически во всех решениях органа конституционного нормоконтроля.

При этом конституционный нормоконтроль способен оказывать активное влияние, как свидетельствует в том числе зарубежный опыт, не только на само по себе нормативное содержание, а также на реализацию конкретных институтов современного конституционализма, но и на понимание самой природы конституции как социально-правового явления. Что такое, например, конституция США для граждан и органов государственной власти? Ответ заключен в классической формуле американского конституционализма: «Конституция США – это то, что о ней говорят судьи».

Показательны в этом плане пояснения Уильяма Джозефа Бреннана, одного из самых знаменитых судей Верховного суда США (судья в 1956-1990 г.г.): «Мы, современные судьи, читаем Конституцию единственно доступным для нас способом — как американцы XX века. Мы учитываем историю ее создания, но главный вопрос в том, что означают ее слова в наше время. Гениальность Конституции не в неизменности смысла, который она имела в мире, ныне ушедшем в далекое прошлое, но в способности ее основных принципов приспосабливаться к текущим проблемам и нуждам»^[17].

На этой основе становится понятным, пожалуй, главный «парадокс» американского конституционализма, заключающийся в том, что весьма архаичная по своему тексту конституция США (1787 г.) оказалась самой стабильной из всех современных конституций благодаря…своей гибкости. При этом речь идет не о формально-юридической, а социологической гибкости, что предполагает ее способность быть восприимчивой к конкретно-историческим условиям, возможность по-современному быть прочитанной и понятой, истолкованной Верховным Судом США. На этом основывается, в свою очередь, глубокое уважение, поистине сакральное отношение общества, государства, граждан к конституции, вера в нее как в светскую Библию, равно как и в ее юридическую эффективность, что является ярким подтверждение того, что это не покрытый пылью веков памятник права, а «живая», современная конституция.

Само понятие «живой» конституции, а если быть более точным – понятие живого (судебного) конституционализма, является в этом плане отражением исторического опыта судебного (нормоконтрольного) поиска гармонии между формально-юридическими (выраженными в тексте на момент принятия) и сущностными, динамическими, в своей основе социокультурными, характеристиками данного документа как реально действующего, получающего свою непосредственную, постоянную реализацию во всех сферах правотворческой и правоприменительной деятельности.

Государственно-властная энергетика конституционного правосудия, материальным выражением и нормативным эквивалентом которой выступают правовые позиции Конституционного Суда РФ, т.е. сформулированные в его решениях по итогам рассмотрения конкретного дела нормативно-доктринальные выводы, оценки и установки, способна проникать во все положения текста Конституции, активно влиять на все компоненты конституционализма (нормативные, доктринальные, политико-мировоззренческие, правоприменительные). Как подчеркивал Президент РФ В.В. Путин на встрече с судьями Конституционного Суда РФ, благодаря широким полномочиям Конституционного Суда сама Конституция - это живой организм^[18].

Это обеспечивается на основе особой, весьма тонкой методологии конституционно-судебного воздействия, прежде всего толкования положений самой Конституции – как официального, так и казуального (в связи с конкретными делами заявителя). С момента принятия Конституции 1993 г. вынесено 12 постановлений об официальном толковании, предметом которых явились более двух десятков статей Конституции РФ; приходится лишь сожалеть, что последнее такое постановление датировано далеким 2000 г.^[19], хотя и сегодняшняя практика реализации Конституции лишь подтверждает актуальность данного направления конституционно-судебной деятельности.

Посредством конституционного правосудия Конституция РФ и система конституционализма актуализируются с учетом изменяющихся конкретно-исторических и даже - геополитических условий своего развития, благодаря чему сущее (система реальных отношений) и должное (юридическая конституция) сближаются, превращаясь в «живой» конституционализм. На этой основе становится возможным формирование нового, во многом уникального политико-правового явления конституционной государственности - судебного конституционализма. Исходные начала концепции судебного конституционализма проистекают как из сущностных характеристик Конституции, с одной стороны, так и из конституционного назначения судебной власти, в особенности конституционного правосудия, с другой^[20]. Необходимость участия судебной власти в решении конституционно значимых вопросов имеет объективный характер; этому соответствует признание судебной власти в качестве одной из основ конституционного строя, которая призвана обеспечивать верховенство и прямое действие Конституции РФ (ст. 12, 15), что подтверждается и национальной, и зарубежной практикой конституционализма.

Применительно к России речь идет в этом случае не только о конституционном правосудии, но всей системе судебной власти. Не только в странах общего права, но и в романо-германской (континентальной) системе права судебная власть формирует, в частности, прецедентное понимание смысла правового регулирования общественных отношений в рамках подведомственных судам категорий дел и тем самым как бы осуществляет его детализацию, выявляет, обосновывает, конкретизирует имеющие по сути конституционное значение общие начала (принципы) законодательства; устраняет из правовой системы не соответствующие требованиям закона и, в конечном счете, неконституционные нормативные акты с учетом разграничения полномочий между судами различных видов юрисдикций.

Особое значение конституционного правосудия в этих процессах для стран, избравших кельзеновскую (континентальную) модель конституционного нормоконтроля, является на сегодняшний день общепризнанным. Это и понятно: ведь «конституция, - как указывается в Генеральном докладе XIVКонгресса Конференции европейских конституционных судов (Вильнюс, 3-6 июня 2008 года), - без органа конституционного контроля, обладающего полномочиями констатировать противоречие обычных правовых актов конституции, есть lex imperfecta. Конституция становится lex perfecta только тогда, когда конституционный суд может признавать обычные законы противоречащими конституции… Только активная позиция конституционного суда обеспечивает реальную, а не предполагаемую имплементацию принципа верховенства конституции… Роль конституционного суда при обеспечении принципа верховенства конституции является основополагающей. Через конституционный контроль конституция, как правовой акт, превращается в «живое» право»^[21] и – добавим – конституционализм превращается в «живой» конституционализм.

Практика конституционного правосудия объективирует, таким образом, как формально-юридическую природу, так и социальную сущность Конституции.Тем самым Конституционный Суд становится гарантом неразрывности фактической и юридической конституции, на основе чего как раз и становится возможным достижение гармонии между Буквой и Духом Конституции и обеспечение ее эффективного функционирования в изменяющихся условиях исторического развития общества и государства.

ВАС здесь не стояло

«Объединение судов» будет вписано в историю как важнейшая веха в разрушении российской государственности

15.11.2013, №128

Дума во вторник приняла в первом чтении законопроект о слиянии двух высших судов и о ликвидации лучшего из них, для чего потребуются даже поправки в Конституцию. Коммунисты, было, заартачились, но не депутаты придумали такой фортель, не им его и обсуждать. А сам Высший Арбитражный суд перед казнью набрался храбрости и прислал в Думу разгромный отзыв на этот президентский проект, в котором совершенно понятен замысел (о нем ниже), но вообще не прописаны детали, а это вызовет коллапс в спорах о собственности. Однако, судя по замечаниям, судей больше волнует «фильтр лояльности», который может быть установлен при переходе из ВАС в объединенный ВС и так далее на пенсию, а уж его настраивать будет точно не Антон Иванов.

Увы, главный «волк» не услышит вашего блеянья ― эта ассоциация навеяна статьей в «Ведомостях» арбитражной судьи из Иркутска Натальи Бучневой, очень точно сравнившей безмолвие коллег перед угрозой ликвидации ВАС с «молчанием ягнят». А что же сам ВАС? У него тоже есть право законодательной инициативы. Могли бы в порядке гражданского неповиновения предложить и альтернативный проект: помирать ― так с музыкой!.. Думаю, в случае тайного (как у них в совещательной комнате) голосования против президентского варианта высказалось бы даже большинство судей судов общей юрисдикции. Но арбитражные судьи стали по-тихому отползать в отставку, понимая, что в чуждой им юрисдикции судейской жизни им все равно уже не дадут.

Кстати, если иркутскую судью за ее одинокий выкрик судейское сообщество начнет грызть, лишая статуса и пенсии, то просим ее обращаться в газету ― хотя бы потому, что больше уже и некуда. А якобы правовые аргументы мы здесь рассматривать не будем, так как речь идет только о «праве» волков: арбитражные суды «виноваты уж тем, что хочется им кушать», больше ничего.

Если бы, как декларировалось, объединение высших судов было бы призвано сделать более гуманной и точной судебную практику в делах экономической направленности, то в такой логике «ликвидировать» следовало бы как раз суды общей юрисдикции, еще лучше ― вместе с СК, откуда, вероятней всего, и произросла эта инициатива. В самом конце 2009 года «президент-вредитель» Медведев попустил изменение статьи 90 УПК о преюдиции решений арбитражных судов для следователей по тем делам, которые, на самом деле, ими затевались под заказ одной из сторон хозяйственных споров. Оспорить это изменение в КС РФ СК РФ не удалось ― проще оказалось вовсе развалить арбитражное правосудие, подчинив его, по сути, давно покорившейся «силовым структурам» уголовной юстиции.

Вообще покойный ВАС, по единодушной оценке экспертов, произносящих сегодня добрые слова у него над гробом, в последние годы пытался как-то нащупать дно закона под океаном произвола. Тем и подписал себе приговор.

Следуя цепи ассоциаций, заданной «молчанием ягнят», это была попытка посеять травку во время оттепели, легкомысленно принятой юридической профессурой за наступление весны.

О «замысле». Если только в замысле Путина это не подготовительный маневр перед пересмотром итогов приватизации, то какую-то мысль здесь найти сложно. У саранчи нет никакой идеи, она просто сжирает все, что растет, пока сама не вымрет с голоду. Таковы же отношения в российской зоне рискованного земледелия между «правоохранительными органами» и бизнесом. Арбитражные судьи мешали такому естественному ходу событий ― ну, заодно и их тоже съели, не поперхнувшись. Именно ВАС формировал их практику, а теперь ее будет формировать, если уж напрямую, Следственный комитет.

«Объединение судов» будет вписано в историю как важнейшая веха в разрушении российской государственности. «Всесильный Путин», принимаемый иными чуть ли не за самодержца, демонстрирует полную неспособность противостоять силовому лобби даже перед угрозой экономической деградации страны. Правовая проблема состоит в том, что «объединение судов» вкупе с обещаниями отправить объединенных импотентов в Санкт-Петербург отнюдь не усилит и позиции Верховного суда. Это будет как раз для Медведева (если верны те догадки, которые с самого начала делали эксперты), отца ложной оттепели: очень дорогостоящая и совершенно неработоспособная имитация судебной системы.

Автор: Леонид Никитинский

Право.Ру

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: