Нормы, подкрепляющие одна другую

В многовековой истории человечества, да и в окружающем нас повседневном обиходе, можно видеть поступки, продикто­ванные религиозными верованиями людей. Выделение, вслед за Гегелем, религиозных потребностей в особую группу можно обосновать тем, что, хотя они бывают производными и от потребностей социальных и от потребностей идеальных, но настолько своеобразны, что практически чаще всего не ясно, от каких именно они в каждом данном случае происходят, впрочем, всегда видно их родство с теми и другими. Родство это наиболее отчетливо проявляется во всем, что касается нравственности.

Со сменой и отмиранием религиозных культов, актуаль­ность нравственности и нужда в ней не только не уменьша­ются, но скорее даже возрастают. Религиозные потребности и нравственность нельзя, следовательно, отождествлять. Но в представлениях о нравственности присутствует категоричность абсолютной обязательности, характерная для потребностей идеальных; ясно видна в ней и нормативность, диктуемая потребностями социальными. А поскольку потребности эти тяготеют к делу, эта сторона нравственности выглядит конк­ретно-деловой. Характерным примером может служить Мишна - «свод законов еврейского права, служащий ядром и основой Талмуда» (215, стр.4.). Но нравственность не выполняет своего назначения в чисто деловом подходе к нормам поведения. При таком подходе она теряет категорическую и всеобщую императивность и превращается в способ делового оправдания эгоистической безнравственности. Христианство возникло именно как отрицание формального нравственного «закона» иудейской религии. Э. Ренан пишет: «Талмуд выставляет судопроизводство, веденное против Иисуса, как пример, как надо вести процесс против соблазнителей, старающихся ниспровергнуть Моисеев закон» (227, стр.191).

Нравственность имеет другую - идеальную сторону, и только благодаря ей выполняет свою социальную функцию. Она проявляется двояко: то преимущественно как конкретные деловые требования социального порядка, то преимущественно как абсолютные обобщенные требования религиозного харак­тера. Так же двояко выступают и сами религиозные требова­ния: то требованиями преимущественно нравственными - об­ращенными к человеку, то относящимися к истине как тако­вой и накладывающими обязательства перед божеством. Это их содружество вызывается недостаточностью средств удовлет­ворения той и другой и надобностью каждой в другой. Так и религия выступает то в большем, то в меньшем родстве с нравственностью и моралью. И едва ли может существовать религиозное учение, не касающееся морали. Такое учение бы­ло бы чистой абстракцией.

Э. Ренан свидетельствует: «За исключением Сакиа-Муни, великие основатели религий не были метафизиками. Даже буддизм, происшедший от чистой мысли, завоевал половину Азии по причинам политического и морального свойства. Что касается семитических религий, то они сколь возможно менее философские. Ни Моисей, ни Магомет не были умозритель­ными философами: это были люди дела. Только предлагая своим соотечественникам и своим современникам действие, они покорили человечество. Иисус тоже не был теологом или философом, имеющим более или менее хорошо сочиненную систему» (227, стр.84-85). Может быть, недолговечность рели­гии, которую основал в Египте Аменхотеп IV - Эхнатон, объясняется ее чрезвычайной абстрактностью?

«Естествознание нужно человеку для знания, религия нуж­на ему для действия», - писал М. Планк (216, стр.262). «Бог промежи нами будет» или «нас Бог рассудит», - таковы, по Ключевскому, были обычные формулы объявления междоусоб­ной войны в Киевской Руси (125, т.1, стр.181). М.Ганди пи­шет: <«...> сущностью религии является мораль»; <«...> я покло­няюсь богу только как истине, Я еще не нашел его, но ищу»; «Мораль есть основа всех вещей, а истина - сущность мора­ли. Истина стала моей единственной целью. Я укреплялся в этой мысли с каждым днем, и мое понимание истины все ширилось» (60, стр.36-37 и 63).

Кто из всех этих авторов прав? В их суждениях есть об­щее, но видны и различия. Надо полагать, правы все. Речь идет о сложных потребностях, и в каждом случае в их составе та или другая занимает большее или меньшее место. Может быть, нет двух людей, у которых понимание нравственности было бы тождественным, так же как и представления о рели­гии (кроме, разумеется, представлений самых примитивных).

Нравственность - это конкретная социальная практика ре­лигии, религия - это обобщенно теоретические основания нравственности.

Когда религия выступает как связь с абстрактным боже­ством, она есть утверждение определенной, известной истины и служение ей. Это «служение» может не нуждаться в людях, оно может осуществляться молитвой в полном уединении и даже требовать уединения или полного отрешения от мира с его суетой конкретных дел и социальных потребностей. Но когда и поскольку служение истине касается других людей, оно предъявляет к ним требования, и в них входят представ­ления об обязанностях каждого не только по отношению к богу, но и к себе самому и к другим людям. Такие обяза­тельства не выполнялись бы, если бы они были социально нерентабельны в данное время в данных условиях. Они, в сущности, продиктованы социальными потребностями, но ре­лигия придает им значимость абсолютной ценности, как если бы они вытекали из предписаний божества или Истины.

Такие предписания должны быть общепонятны и катего­рически общезначимы, чтобы противостоять социальным по­требностям, разъединяющим людей. В основе последних лежат субъективные представления о справедливости, и потому они не могут обеспечить единства и общности интересов рода человеческого. Чтобы придать тому или другому представле­нию об этом всеединстве объективность и общеобязательность, социальные потребности и вынуждают обращаться к религии.

Л.Н. Толстой записал в дневнике: «Единению людей слу­жит, кроме любви, еще истина. Приходя к единой для всех истине, люди соединяются между собой (от этого суеверия вредны - они разъединяют людей). И потому наука истинная ведет к единению; но для того, чтобы она была таковою, она должна действительно вести всех к истине. Выражения истины должны быть ясны, понятны и истинны, несомненны» (277, т.50, стр.176). Но наука всегда ищет и ни одной истиной не удовлетворяется, имея дело только с истинами относительны­ми, не только допускающими, но и требующими сомнения в их окончательной достоверности.

Религия - истина в последней инстанции, то есть - обяза­тельная для всех без исключений. Она призвана обеспечить единство рода человеческого, хотя обращена к Богу и к Ис­тине, а не к людским взаимоотношениям.

Утверждаемая религией, истина выполняет в некоторой степени свою функцию в нравственности, пока опыт не вы­нуждает признать эту истину суеверием. Тогда находится но­вая истина, опять выступающая как окончательная и временно удовлетворяющая потребность в санкционировании нравствен­ности. Эти разные «истины» борются между собою, и «Царство Божие» установить не удается, но и поиски оконча­тельной истины не прекращаются.

Поэтому каждая религия есть определенная норма удов­летворения идеальных потребностей - попытка прекратить поиски как ересь, вольнодумство, неверие и т.п. Поэтому ре­лигий, в сущности, столько же числом, сколько таких норм. Поэтому главные различия в религиозных потребностях людей можно видеть не в содержании дорогих для них догматов, а в степени приверженности либо к каким бы то ни было догма­там, либо к поискам истины (как это особенно характерно для Л.Н. Толстого, М. Ганди), хотя поиски эти, в сущности, отрицают догматику как таковую, и на религию в обычном смысле мало похожи. Впрочем, поиски эти не похожи и на неверие, на скептицизм - поиски невозможны без представле­ний о том, что искомое существует.

И.Ф. Анненский писал: «Никому из нас не дано уйти от тех идей, которые, как очередное наследие и долг перед про­шлым, оказываются частью нашей души при самом вступле­нии нашем в сознательную жизнь. И чем живее ум человека, тем беззаветнее отдается он чему-то Общему и Нужному, хотя ему кажется, что он свободен и сам выбирает свою задачу» (10, стр.411).

Нужда в норме

Чем больше идеального в потребностях, тем сложнее и причудливее нормы их удовлетворения. Религия, как одна из наиболее сложных норм, своеобразна тем, что практически выступает не только как норма, но и как особая потребность.

Пока идеальные потребности не функционируют как нена­сытные, главенствующие, а у большинства людей они как раз и не являются главенствующими, они удовлетворяются нор­мой. Эта норма делается некоторым обязательным условием существования. Ее сложность в том, что она требует многого и разного для сохранения, если можно так выразиться, позна­вательного комфорта и спокойствия (подобно тому, как, ска­жем, избалованный человек в бытовых условиях тоже требует много и разного). Всякая «недодача» нормы, всякое «голодание» в том, что ее составляет, побуждает к деятельности. Эта деятельность и является удовлетворением религиозных потреб­ностей; осознается она как нужда в вере, в боге, в общении с ним, в правде.

Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» писал: «Никаким развратом, никаким давлением и никаким унижением не ис­требишь, не замертвишь и не искоренишь в сердце народа нашего жажду правды, ибо эта жажда ему дороже всего» (95, т". 10, стр.66). Вероятно, эта «жажда» присуща не только наше­му народу, но в разных степенях - всем людям. Дж. Неру размышляет: <«...> у всех у нас есть некая сознательная или подсознательная философия жизни, если и не созданная на­шим умом, то унаследованная или заимствованная у других и считающаяся очевидной. Либо мы ищем прибежища от опас­ностей мышления в вере, в каком-либо религиозном кредо или догме, либо в вере в национальное предназначение, либо в расплывчатом и утешительном гуманизме. Часто налицо имеется все это и многое другое, хотя их трудно бывает свя­зать, и тогда наблюдается раздвоение личности, причем каж­дая часть действует в собственных рамках» (198, стр.187).

Перечень верований, приведенный Дж. Неру, можно про­должить словами историка Л.Н. Гумилева: <«...> разнообразие атеистических концепций столь же велико, как и теистических. Даосизм, буддизм, конфуцианство, джайнизм, подобно шама­низму, обладают всеми качествами религиозных доктрин, ис­ключая признание Бога-существа» (82, стр.289).

Потребность в данной норме истины - как бы эта истина ни понималась - со всеми вытекающими трансформациями дает обширную группу производных потребностей, поскольку идеальные потребности большинства людей удовлетворяются именно нормой. Это - потребности познания в той их силе, при которой человек не может чувствовать себя хорошо без знаний, но не склонен углубляться в то, что именно и на­сколько достоверно он знает. Ему нужно знать нечто не под­лежащее сомнению - то, что помогает ориентироваться в представлениях о мире, в законности всего в нем происходя­щего. Понимание ему нужно более или менее простое, но обязательно - ясное, окончательное, то или другое, но не требующее значительных усилий.

Нужда в твердой незыблемости бескорыстных представле­ний и избегание всяких сомнений и колебаний в их истиннос­ти - нужда в «познавательном комфорте» - все это свидетель­ствует об относительной слабости идеальных потребностей, о том, что не они главенствуют в иерархии потребностей субъекта. Догматические представления его удовлетворяют, но комфорта веры (точнее - суеверий) он все же требует. Такая требовательность проявляется в настойчивой, а иногда даже агрессивной охране этого комфорта и в сложности содержания самих догматических представлений. Состав этих представле­ний и настойчивость их охраны проявляются в следовании с большей или меньшей пунктуальностью тому, к чему данная норма обязывает. А обязывает она, между прочим, к выпол­нению определенного ритуала, который выступает - как «служение истине». При этом он постоянно подменяет саму истину. Она трансформируется в ритуал. Он и делается часто нормой.

Охрана нормативных представлений о категорической дос­товерности самых разнообразных истин - таковы, вероятно, самые распространенные трансформации идеальных потребнос­тей большинства людей. В охрану эту входят потребности религиозные (в частности, ритуал), а также связанные или сливающиеся с ними нормы нравственности. Так как в рели­гии подразумевается связь человека с божеством, то в этой связи акцент может быть на том или другом; для одних до­роже божество, а оно жестоко и требовательно; для других -человек, тогда бог милостив и человеколюбив.

Историк Византии А.П. Каждан сопоставляет два эпизода XII в., переданные Анной Комнин и Никитой Хониатом; в том и в другом речь идет о сожжении на костре еретика; Анну интересует только строгое выполнение предписаний ве­ры, Никита сочувствует страдающему человеку (113, стр.102). В.О. Ключевский рассказывает о споре Нила Сорского с Иоси­фом Волоцким на церковном соборе 1503 г.; Нил озабочен внутренней работой духа и охраной ее от житейских помыс­лов и страстей; Иосиф - упорядочением дел человеческих со­гласно Божеским законам (125, т.2, стр.300).

Во всех подобных случаях речь идет о соблюдении норм удовлетворения идеальных потребностей, а выступают они как потребности религиозные. Но двойственная природа норм дает два крена и в представлениях о должном, то есть содер­жании нормы, и в охране ее, то есть деятельности для ее точного выполнения и распространения.

Потребность в сохранении нормы («потребность в норме») подобна узде или тормозу. Ее назначение - стабилизация на том фронте размножающихся потребностей, который не акту­ален для живого на данном этапе его развития или в данных условиях существования. Подтверждение этому можно видеть в некоторых тенденциях возрастной эволюции структуры че­ловеческих потребностей.

Если нарушение нормы актуализирует потребность, то ревностная охрана нормы сама делается действующей потреб­ностью, иногда весьма энергичной. Такими бывают религиоз­ные потребности всякого рода аскетов. Возникает парадок­сальная ситуация: норма не сдерживает, согласно ее назначе­нию, а наоборот, активизирует; религия из потребности по­знавательного комфорта превращается в ненасытное беспокой­ство и требует нарушения норм удовлетворения потребностей социальных и биологических. Такое превращение, захватив не одного человека, а группу людей, обнажает иногда соци­альную потребность, скрывающуюся в форме религиозного движения.

Д.Б. Зильберман рассказывает о работах антрополога Поля Радина: «Для разъяснения того, как достигается групповое взаимодействие в сфере религии, Радин вводит вторичную дихотомию типов в структуре сознания, а именно: различает людей религиозного и нерелигиозного склада. Согласно Ради-ну, в реализации религиозного чувства огромную роль играет переживание психической неуравновешенности. Если дихотомия «деятель» - «мыслитель» в общих чертах в психологическом своем аспекте соответствует различаемым Юнгам экстраверт-ному и интравертному типам поведения, то оппозиция рели­гиозного и нерелигиозного человека строится на различении между невротической и нормальной структурами психики» (104, стр.169). Вероятно, с Полем Радиным можно согласиться: парадоксальное превращение нормы в ненасытную потреб­ность - следствие невротической структуры психики. Парадок­сальность эту подтверждает и Э. Ренан: «Религиозное рвение, - пишет он, - всегда является новатором, даже и тогда, когда оно в высшей степени консервативно» (227, стр.242).

Но религиозное рвение чаще бывало и бывает все же трансформацией социальных потребностей «для себя». Тогда под видом борьбы за торжество и распространение истины происходит осознаваемая и неосознаваемая борьба за власть, за насаждение справедливости по своему образцу.

Может быть, это и дало основание Уайдлеру утверждать, что «религия только платье истинной веры, и платье это за­частую прескверно сшито» (282, стр.194). Но практиков и политиков покрой платья мало интересует. Дж. Неру цитирует императора Наполеона: «Религия имеет ту же ценность, что и прививка. Она удовлетворяет нашу склонность к сверхъесте­ственному и предохраняет нас от шарлатанов <...>. Общество не может существовать без имущественного неравенства, а это последнее не может существовать без религии» (197, стр.170). Но религия, как подчиненность истине и как высокая норма удовлетворения идеальных потребностей, противостоит всем эгоистическим потребностям. Так определил ее М. Ганди: «Сторонник ненасилия не может действовать иначе, как с помощью божией. Без этого у него не будет мужества умереть без гнева, без страха, без отмщения. Такое мужество рождает­ся верой, что бог - в сердцах всех и что там, где бог, не должно быть страха»; «Это предполагаемое присутствие бога усмиряет гнев в человеке, когда в нем берет верх звериное начало» (60, стр.533-534).

Религиозные учения вырабатываются потребностью позна­ния, а санкционируются через авторитет потребностями соци­альными; они по существу своему идеальны, по форме - со­циальны. Нравственность, наоборот, возникает вследствие социальных потребностей, а идеальные ее узаконивают; она по существу социальна, по форме - идеальна.

Вероятно, так можно объяснить универсальность многих норм нравственности - их санкционируют чуть ли не все су­ществующие религии. Практика человеческих взаимоотноше­ний постоянно и настойчиво требует нравственности и указы­вает ей назначение, а удовлетворить не слишком сильную потребность в познавательном комфорте, в том, что не подда­ется опытной проверке, могут самые разнообразные авторите­ты и даже фантастические обобщения. От обобщений этих, в сущности, только и требуется, чтобы они не слишком расхо­дились со средними, наиболее распространенными представле­ниями об истине, и чтобы из них вытекали приемлемые в данное время в данной среде нормы нравственности. И.Ф. Ан-ненский пишет о «Власти тьмы» Л. Толстого: «Акиму подо­зрительно всякое улучшение даже в наиболее знакомой ему области. <...> Бог Акима не рассуждает, он живет даже не ми­фами, а пошлостью поговорок» (10, стр.440).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: