Вид на озеро Вамельярви .

В июне 1917 года к компании отдыхающих присоединился Владимир Ильич, устроивший описанное Бонч–Бруевичем, знаменитое купание голышом; и малоизвестный скандал при посадке на извозчика. На станцию приходили четыре пары поездов, народу приезжало много и финны бесцеремонно «катали» дачников по завышенной таксе. Щёпетильный Ильич с революционным напором настоял на своём и выбил - таки свой гривенник из лап «угрюмого пасынка природы».

Рассказывая о заезжих знаменитостях следует сказать, что финская станция Мустамяки родина российского подданного, датчанина по национальности , выдающегося американского математика, большую часть жизни проработавшего в Германии , Василия Ивановича Хёфтинга. Родился 12 июня 1914 года ,уехал и больше в Мустамяки ни ногой .

Мост на реке Райволанйоки

По всей Финляндской дороге станция славилась горячими пирожками с картошкой и капустой, продаваемыми на вокзале финскими бабами. Вокзал был деревянный, крашеный охрой, окружённый цветущим всё лето шиповником. Он сгорел вместе с историческими ступеньками ещё в Финскую войну во время атаки на станцию знаменитой 70 стрелковой дивизии, которой командовал генерал М. П. Кирпонос - герой войны будущей.

В июне 1944 Красная Армия , восточнее станции, в районе Кутерселька (Лебяжье) прорвала основную линию обороны финнов. На построенную в Мустамяках специально и всё ещё сохраняемую ветку, вкатили батарею 365 – миллиметровых орудий, стрелявших отсюда чуть ли не по Выборгу. С отступающей армией убежало всё финское население. Опустевшие дома деревни заняли вандалы, вокруг станции построили дачи разбогатевшие вестготы, образовав что-то среднее между жилтовариществом и феодальным посёлком с названием «Наука и техника». В 1947 году станцию и находящуюся от неё в полутора часах хорошего пешего хода деревню переименовали в Горьковское.

Новый вокзал построили пленные немцы, реализовавшие подхваченную МПСовским начальством идею Саввы Мамонтова о том, что вокзалы должны нести культуру томящимся в ожидании российским «поезжанам» – роскошное c архитектурными излишествами здание сталинского ампира появилось на станции.

Рядом в желтеньком привокзальном строении ,сгоревшем уже совсем недавно, открыли торговавший портвейном магазин .Здесь часто появлялись окруженные многочисленными почитателями таланта ещё не народный владелец дачи Смоктуновский, художник Перов - благообразный старичок, внук передвижника и, перенявший от них в семидесятые годы культурную эстафету, - известный питерский литератор А.А. Матюшкин - Герке.

Именно здесь застал Иннокентия Михайловича, болезненно выходящего из образа князя Мышкина режиссер Эльдар Рязанов, приехавший из Москвы уговаривать его сняться в фильме «Берегись автомобиля». Смоктуновский долго отказывался, но после третьей, попытки разуметься, расслабившись, сдался.

Новый вокзал

Войдя утром в пустой и гулкий зал ожидания, освещённый только голубым сумеречным светом огромных арочных окон и, дрожащим пламенем топящихся печей, можно было увидеть циклопические диваны, стоящие вдоль стен, почти невидимые висящие высоко под потолком, не зажженные, бронзовые люстры. По стенам в тяжёлых рамах портреты Ленина в галстуке горохами, Сталина в мундире генералиссимуса и, потрясшее моё детское воображение (прав был Мамонтов), двухсаженное батальное полотно – по моему нынешнему разумению изображавшее парад перешедших в Красную армию махновцев

По зимней станице, прямо на зрителя, на разномастных конях, приняв диковинные позы и разинув пасти в восторженном крике, размахивая оружием, огалтело неслась толпа оборвышей одетых в какие – то свитки, тельняшки, гусарские рейтузы чикчиры под распахнутыми женскими полушубками, в бескозырках и лохматых папахах с красными лентами наискосок. На переднем плане слева, котообразный Семен Михайлович – в шинели, салютующий шашкой и Климент Ефремович, приложивший ручку к виску, розовый и свежий, как огурец, со множеством орденов, прикрученных прямо на бекешу. Скрипит снег, прихватывает мороз, ветер смешивает пар от дыхания людей и лошадей. Прах из-под копыт. «Уррра-а-а-а …!» - рвётся из сотни глоток. «Уррра-а-а …!» – каждым звуком гулко отзывается в пустой коробке вокзала.

Какие разнообразные типы отправлялись со станции: работяги, пэтэушники, грибники с корзинами, многочисленные в шестидесятые годы туристы, называемые мешочниками, краснощекие дачные подполковники, садоводы со штабелями досок, намертво прилаженных к спине, старушки в белых платочках. Постепенно вокзал наполнялся людьми приготовившимися втиснуться в шесть вагонов набитых гавриловцами, кирилловцами и жителями туманного Ляйпясоу. Места брались штурмом, возникала изумительная давка с матом и дракой, самые ловкие лезли на крышу и ехали в прохладе с комфортом, растирая по рожам летящую из паровозной трубы сажу.

Вокзал был центром общественной жизни всей округи. Какие сцены разыгрывались здесь: проводы в армию из Лебяжьевского куста, когда все едут в военкомат, оставив обритого и пьяного призывника на вокзале, великая драка с участием старика Листопадова, смерть одинокой пассажирки на станционном диване, выбитый из сапог локомотивом дядя Ваня, шествие нудистов, опять драка, три ограбления железнодорожного магазина, кошачьи концерты местной поп– звезды, какая-то Мамка – ласточка, молниеносные вокзальные романы, встречи, проводы. Летит орава махновцев на картине, летит время, летит жизнь…

Сразу после выноса из мавзолея, унесли с вокзала генералиссимуса, потом исчезли «махновцы» вместе с диванами, люстрами и лепниной , c постоянно приклеиваемой к портрету беломориной, в прорванной жилетке, последним с вокзала «ушёл» Ильич. В служебных помещениях поселились какие-то железнодорожники, потом таджики. Зал ожидания перегородили кирпичной переборкой, заложили арочные окна, кассу закрыли, на двери повесили замок, пассажиров выгнали на платформу. Рассыпались балюстрады, обвалилась штукатурка, тонкошеие станционные дебилы покрыли стены надписями на английском языке с ошибками. Уехали на историческую родину вестготы, вымерли вандалы, свирепые обитатели деревни, тянутся пять километров пешком к поезду их худосочные наследники, обгоняемые джипами с людьми из новейшей истории. Как у Михаила Жванецкого, старость - электричка из Каннельярви, была так далеко, далеко… и вдруг… – пришла.

* * *

Мимо ристалищ, капищ

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы

идут по земле пилигримы .

Бродский И.А.«Пилигримы»

II

ПО ВЕЛИКОЙ ГОРЬКОВСКОЙ ДОРОГЕ

Под самый новый год ,31 декабря 1913 года, сквозь клубы пара в морозную тьму и метель сошел из вагона, вернувшийся из эмиграции Алексей Максимович Горький. «В Мустамяках Горького ждали с кучером Пекко.» - вспоминает племянник Марии Фёдоровны Андреевой Евгений Кякшт: « Пока длилась церемония переодевания Алексея Максимовича в тёплое, привезший нас поезд ушел, и немногие пассажиры, прибывшие с ним, разъехались. Поэтому особенно бросился в глаза одинокий мужчина, севший в сани поджидавшего его извозчика только тогда, когда стали рассаживаться мы. Когда наши трое саней двинулись к переезду этот пассажир пристроился к хвосту нашего кортежа. « Ну вот я и на родине! – сказал Алексей Максимович, посадивший меня в одни сани с собой. – Вот я еду под надёжной охраной солдата (племянник числился вольноопределяющимся в одном из столичных полков), а сзади едет переодетый городовой».

В след основоположнику соцреализма, племяннику, жандармам и мы свернём к переезду, и двинемся за убегающими санками на встречу 1914 году, поворачивая сюжет во времени и пространстве в соответствии с поворотами дороги.

В. Шухаев. Сталин и Горький.

Алексей Максимович, любивший каламбурить по поводу своей страсти к бродяжничеству и фамилии Пешков, вполне бы оценил местное название лежащего перед нами пути - великая горьковская дорога в смысле – бесконечная, горькая и неодолимая.

По грязи и пыли, в любую погоду, пять километров туда – пять обратно, десятками лет бьют ноги по этому маршруту мои земляки, прекращая движение в основном из-за естественного убывания. Однажды, после оттепели температура ночью резко упала, сильнейший ветер толкал под гору путников, снежной крошкой шлифуя перед ними образовавшийся ледок, превращая дорогу в аттракцион «Ну - ка, удержись», к утреннему поезду можно было добраться только раком, так и шли - все пять км. Не Горький, а Кафка какой– то.

Ну, тронемся благословясь! Дорога в конце станционного посёлка делает поворот, елки занавешивают свет в окнах крайних домов и вы оказываетесь в полной темноте, посреди ночного леса. Ничего не видят, ослеплённые станционными фонарями глаза, неуверенно ступающая нога делает очередной шаг и схваченная судорогой завершает его по средине лужи.

«Мать! Мать! Мать!» – многократно повторяет эхо название, помянутого в отчаянии, бессмертного произведения дорогого земляка.

Первая достопримечательность маршрута - королевский перекрёсток. Говорят, сиживал как-то здесь на простреленном барабане утомившийся в походах шведский король, и не какой ни будь пройдоха и хлыщ Карл Двенадцатый, а солидный и авторитетный дядька Густав Ваза. Но, пожалуй, это выдумка ещё дореволюционных дачников, любивших ,отойдя от станции ,организовать в этом живописном месте пикничок и выпить лафиту.

Слегка изменившаяся за сто лет дорога постоянно поднимается в гору, в направлении с севера на юг. Через километр, минуя завязанный местными богатырями в узел стальной указатель расстояния, сейчас спрямлённая, а раньше по финляндской традиции, поворачивавшая вдруг на девяносто градусов, дорога опускается в заболоченную низину на «сталинский мост».Так называли ветхую, сооружённую ещё в те, исключавшие дурацкие шутки времена, часто размываемую, переправу через местный Стикс.

Эту часть пути пройдём мы лет тридцать назад, поздней осенью, выйдя из называемого «подкидышем», ночного поезда. К доставлявшим физические мучения темноте, дождю и грязи, здесь добавлялись муки душевные. Место считалось нехорошим с того времени, как в 1944 году взвод финских егерей, заняв оборону вдоль ручья, пытался остановить наступавшую танковую бригаду. Вот всех их тут и закопали, рядом с дорогой. Недалеко от моста насмерть придавило лесоруба, зверски убили девицу, часто случались здесь аварии и другие преисполненные ужасом события. Когда, в темноте обострялось не только зрение, но и слух, а искаженная акустика превращала звуки осенней непогоды в стенания маленьких грешников балующих в аду с нечистой силой - робость и томление духа охватывали путника. Как-то один деревенский шалун, дождался идущих с последнего поезда, вывернул наизнанку мамкин тулуп, подсветил рожу фонариком и жалобно завыл на финской могилке. Бежать под гору легче - напуганная толпа шарахнулась обратно на станцию. Беременные женщины были очень недовольны. На станции организовали исследовательскую экспедицию, состоящую из крепких железнодорожных мужиков во главе с местным уфологом Женькой Лоховым. Побежали. Запарившегося в тулупе шалуна догнали у самой деревни, долго били, а тулуп забрали в качестве трофея и пропили.

Вот так болтая, незаметно, прошли мы лесом два километра и входим в деревню Сюкияля, ожидая увидеть соответствующую надпись на дорожном указателе. Но не тут-то было. Местный патриот Ильич постоянно стирает написанное и поверх оскорбляющего слух топонима пишет: «Ягорба» – название мифического ярославского села, из которого в сороковом году «вывели» сюда крестьян.

Народная школа

При входе в деревню, слева, фундамент сгоревшей народной школы и уходящая в Корабельную рощу дорога. Навстречу бредут одинокие прохожие .

« А это, что за живописная группа, отстреливаясь, бежит по дороге и скрывается за стволами сосен?

- Это после неудачной облавы в пансионе Линде в начале августа 1911 года, убегают знаменитые боевики – эсеры Вера Данилевская и Константин Мячин вместе с попавшим в дурную компанию малолеткой Иосельем Мандельштамом, вяло преследуемые помощником ленсмана Фейсрановым, обер-констеблем Саволайненом и констеблем Викстремом.»

Мустамяки в начале века были переполнены революционэрами. В донесениях начальству жандармский чин рисует до боли знакомую картинку: « … в пансионате Линде, предлагающем усиленную молочную диету больным туберкулезом, все места заняты проживающими здесь левыми и правыми эсерами, эсдеками, большевиками, меньшевиками и отчаянными бундовцами».

Неоднократно отдыхавший в мустамякских санаториях и пансионатах начинающий поэт, сын состоятельных родителей Мандельштам, говоря: « …Я люблю буржуазный европейский комфорт и привязан к нему не только физически, но и эмоционально…», завёл в пансионате Линде противоестественную дружбу с эсерами разрушавшими этот комфорт и физически и эмоционально.

До поры до времени всё сходило с рук, на этот раз он крепко влип. Если бы не густой лес, сильно пересечённая местность и сунутая полицейским ещё до облавы взятка, с тюрьмой бедный Осип Эмилиевич познакомился бы на двадцать пять лет раньше.

В следующий раз, оказавшись в Мустамяках осенью 1913 года, только, что окрещённый бойкими выборгскими попами в лютеранина и поссорившись из – за этого с родителями, Мандельштам выдал в духе Беранже:

В девятьсот двенадцатом, как яблочко румян,

Был канонизирован святой Мустамиан.

И к неувядаемым блаженствам приобщён

Тот, кто от чудовищных родителей рождён.

Серебро закладывал, одежды продавал,

Тысячу динариев менялам задолжал.

Гонят люди палками того, кто наг и нищ,

Охраняют граждане добро своих жилищ.

И однажды идучи ко святым местам,-

Слышит он: « О Мандельштам,- глянь-ка

- ландыш там!»

В 1887 году, за четверть века до Мандельштама, несколько далее по ходу великой дороги, поселился на даче бывший лицеист, тверской вице-губернатор, младший современник Пушкина Михаил Евграфович Салтыков – Щедрин , в «Современной идиллии» первым упомянувший название нашей станции и положивший начало всему написанному «о» и « в» Мустамяках.

Здесь Салтыков – Щедрин написал: «Мелочи жизни», четыре сказки, девятое и восьмое из «Пёстрых писем».

Князь В.Оболенский так описывает случившееся здесь нетерпеливое ожидание встречи и последующее знакомство великим сатириком:

«…Был я тогда птенцом желторотым, только что окончил гимназию, но произведения Салтыкова – Щедрина читал и относился с благоговением к великому писателю.

И вот знаменитый Салтыков – Щедрин должен поселиться у нас на даче…Я с нетерпением ждал дня, когда его увижу.

Наконец по въездной аллее, куда мы в условный день вышли встречать знаменитого писателя, мимо нас проехало ландо, в котором рядом с довольно красивой дамой сидела неопределённая фигура, укутанная шубами, несмотря на тёплую погоду. Тяжёлый плед, по-женски надетый на голову, совершенно закрывал лицо Салтыкова. Сзади на нескольких таратайках ехали двое детей с гувернанткой, прислуга и вещи.

Очень ясно помню моё первое посещение дачи Салтыковых. Через несколько дней после их приезда мы с матерью и сестрой отправились к ним с визитом.

М.Е. был уже серьёзно болен всеми теми болезнями, которые свели его в могилу через полтора года. Он и поселился у нас главным образом потому, что в двух верстал на своей даче жил его приятель, знаменитый профессор С.П. Боткин, лечивший его несколько лет подряд. Однажды, когда мать моя спросила С.П.Боткина, какой болезнью болен Салтыков, - он ответил, что спросить нужно иначе, какой болезнью он не болен. Все внутренние органы его были в ужасном состоянии, и доктора недоумевали, как он ещё мог жить.

Салтыков с женой приняли нас в гостиной. В сером мягком пиджаке и с неизменным тяжёлым пледом на плечах, он сидел в кресле неестественно прямо, положив руки на тощие колени. Помню, как мне сразу сделалось как – то не по себе от одного вида этого хмурого и сурового старика.

Чувство неловкости ещё больше увеличилось, когда он без всяких вводных любезных фраз, которые обычно люди произносят при первом знакомстве, стал с желчной раздражительностью, как будто нарочно, чтобы нам сделать неприятность, ругать Финляндию, её природу и жителей, наконец, дачу, владелица которой в первый раз пришла с ним знакомиться. А затем пошли жалобы на болезнь, на плохой уход за ним и т.д.

Мрачно смотрели на нас с неподвижного жёлтого лица, изредка нервно подёргивающегося, огромные, строгие и какие-то бесстрастно отвлечённые глаза, а отрывочные злые фразы, прерывавшиеся тяжёлым дыханием, производили впечатление скорее рычания, чем человеческой речи.

Представлялось как – то вполне отчётливо, точно чувство горечи, гнева и раздражения и есть те болезни, которые разлагают организм, выходя наружу стонами, кашлем и желчными словами.

Но вдруг на его каменном лице в мускуле щеки появлялась едва заметная юмористическая складка, а из уст вылетала чисто щедринская острота, до такой степени неожиданная, что все присутствующие невольно разражались смехом.. А он продолжал сидеть так, же неподвижно, глаза смотрели так, же строго, и так же продолжалась его гневно-рычащая речь. И становилось неловко от собственного смеха…

Потом мы стали часто видеться с Салтыковыми, Мих. Евгр. очень сошёлся с моей матерью и охотно беседовал с ней на литературные и политические темы. Иногда он рассказывал ей эпизоды из своей жизни, давая в одном – двух словах удивительные характеристики людям. Пересказывая нам эти рассказы, мать моя иногда до слёз смеялась, припоминая какое–нибудь невзначай брошенное Салтыковым словечко или фразу.

Общий тон его рассказов всё-таки был мрачный и угрюмый. Бесконечно мрачны были его воспоминания о своём детстве, о семье и особенно о матери, которую он так ярко изобразил в госпоже Головлёвой». Я до сих пор ненавижу эту ужасную женщину», - как-то сказал он про свою мать.

Елизавета Апполоновна (супруга) иногда присутствовала при этих беседах, но вступала в разговор всегда не впопад, делая внезапно наивно щебечущим тоном совершенно не идущие к делу замечания, что страшно раздражало Салтыкова.

Порой он не мог сдержаться:

«Замолчи, вечно всякий вздор болтаешь, у-у-у», - рычал он.

«Ах, Мишель», - щебетал в ответ наивный голосок.

«Молчи, дура!»…

Однажды Салтыковы взяли меня с собой кататься в их ландо. Мы ехали вдоль большого озера, версты в две шириной, на противоположной стороне которого, на горе, виднелась большая дача С.П.Боткина. Е.А. смотрела на эту дачу и вдруг обратилась ко мне с вопросом:

«Скажите, отчего С.П.Боткин не построит мост через озеро. Там бы хорошо было кататься».

Плед, покрывавший с головой Мих. Евгр., нервно зашевелился, и из отдушины, оставленной для воздуха, послышалось рычание и обычное –

«Дура !» …»

Михаил Евграфович! Дорогой учитель! Укрой меня своим чугунным вицмундиром!

Приятель же Салтыкова, Сергей Петрович Боткин был не только знаменитым профессором «выдумавшим» болезнь Боткина, но и совладельцем крупнейшей в России чайной компании «Боткина Петра сыновья», человеком чрезвычайно богатым и владевшим почти всей нынешней Тарасовской.

«Сыновья» были московскими меценатами, и дружили с основателем галереи Павлом Михайловичем Третьяковым, дочь которого оказалась замужем за одним из них - Сергеем.

Ближайшим другом Третьякова и помощником в создании галереи был великий русский художник Крамской, которого Третьяков попросил для галереи написать портрет знаменитого свояка. Здесь в 1881 году и был написан, находящийся в Третьяковке, известный портрет Боткина в бороде и очках.

Рассказывая о художниках, живших в Мустамяках, следует обратить внимание на открывающиеся справа от дороги на юго-западном склоне сюкияльского холма живописные домики, удачно замеченные убежавшим в Финляндию в 1920 году Василием Ивановичем Шухаевым. Пока его друг художник Яковлев хлопотал французскую визу в Париже; томившийся в Мустамяках Шухаев в течении года написал несколько пейзажей, портретов и натюрмортов, как утверждают специалисты, в полной мере передавших его томление и болезненное мировосприятие. Выставленные сразу по приезду во Францию картины разошлись по частным коллекциям.

Вернувшийся после войны на родину Василий Иванович угодил в лагерь и оставался художником известным в основном по портрету Ларисы Рейснер в позе Джоконды, похожей на какого – то мордоворота. В последнее время Шухаев сделался модным и начал продаваться. Небольшой пейзаж размером 80 х 65 см. «Финская деревня. Крыши» ушёл на Christies за 1116414 долларов. А дома на юго-западном склоне сюкияльского холма, вдохновившие художника, стоят и продаются по цене дров. Можно посмотреть, пока не снесли.

Цела ещё и, построенная в 1856 году мельница, изображённая на картине Валентина Серова. С абсолютной точностью можно встать на то место, с которого в 1902 году художник писал свою «Финскую мельницу». Так же бежит река , по- прежнему стоит мельница ,но исчезли сарай и стоящий вдали дом, заросла песчаная дорога, идущая от мельницы к южной части деревни, называвшейся по-фински Кирьявала .

Серов. Финская мельница. 1910 год.

Мы же, вместе с Горьким, продолжая движение, с другой, с северной стороны, проскочив небольшой лес, окажемся перед идущей с востока на запад горбатой грядой. На которой, как на ките из сказки «Конёк-горбунок» , разбросаны дома, сараи и выродившиеся сады другой части деревни, называвшейся Нейвола .

Канун нового года был для Алексея Максимовича и Марии Фёдоровны временем значимым и памятным, десять лет назад на новогоднем мхатовском «капустнике» Горький признался Андреевой в любви «и все завертелось», как говаривал незабвенный Аркадий Аверченко.

Обгоняя влюблённого классика, войдём в деревню и, двигаясь далее по улице Памяти жертв, минуя «горьковские», «ленинские», «андреевские» и другие памятные места, куда мы ещё вернёмся, продолжим разговор о живописи.

Следующая местная достопримечательность, перенесённая на холст мастером - озеро и лодка с двумя чудаками более ста лет ожидающими поклёвки на полотне В.Маковского « Финляндия. Рыбалка».

В. Маковский. Финляндия. Рыбалка.

Художником на творчестве, которого ни как не отразилось местное очарование, оказался приезжавший сюда И.И.Бродский, написавший портрет Марии Фёдоровны на Капри в 1910 году. Потом ему стало не до того, копируя он бесконечно «расстреливал» Бакинских комиссаров и писал портреты вождей.

Остановившись по средине деревни на вершине Мустамякского холма, Бродским мы и закончим наше путешествие по великой горьковской дороге, но не Исааком Израилевичем, а Иосифом Александровичем, однажды «проспавшим» Комарово,и в ожидании обратной электрички полтора часа «прозагоравшим» на вокзале в Горьковской.

А то, с чего бы я из Нобелевского лауреата эпиграф выдернул.

Вот так – то, брат Постум.

«Приезжай, попьём вина, закусим хлебом …»

* * *

Серебряков: Жить в городе на те средства, какие мы получаем от имения, невозможно … Я предлагаю продать его …Деньги обратить в процентные бумаги и на излишек, какой останется, купить дачу в Финляндии.

А.П.Чехов. «Дядя Ваня»