РУАЛЬЕ, ИЛИ НОГИ В СТРЕМЕНАХ 9 глава

ГЕРЦОГ ВЕСТМИНСТЕРСКИЙ

Лондон, 13 октября 1924 года. Многочисленные читатели газеты «Стар» и в частности те, кто интересовался частной жизнью английских аристократов, были заинтригованы следующими анонимными строчками:

«Ныне много говорят о будущем одного герцога, не менее важного, чем иные особы, заполняющие хронику хитросплетением своих супружеских дел. Весьма осведомленные лица утверждают, что новой герцогиней будет красивая и блистательная француженка, руководящая большим парижским Домом мод».

Читателям не требовалось долго ломать голову, кто же такой этот герцог. Всего за несколько дней до того почти во всех газетах можно было прочитать сообщения вроде того, что 29 сентября появилось на страницах «Дейли экспресс»:

«Второй брак герцога Вестминстерского уже порядком опорочен: после коротких каникул, проведенных в Соединенных Штатах, герцогиня Вестминстерская прибыла вчера в Великобританию. Едва сойдя с парохода „Хомерик“ компании „Уайт стар“, она заявила нам: „Я вернулась, но не знаю даже, где буду жить, ибо у меня нет более жилья, нет более друзей, и я не могу вам сказать, что стану делать в будущем… Об одном могу заявить с уверенностью – у меня нет более дома. Моя ситуация не поддается воображению, и, к несчастью, я вынуждена непрестанно думать об этом“.

Всем вокруг уже было ведомо, что герцог нарушил супружескую верность с некоей миссис Кросби, был застигнут на месте преступления в самом знаменитом в Монте-Карло «Отель де Пари» и процедура развода уже запущена. Кстати, нынешняя герцогиня, столь откровенно поведавшая прессе о наболевшем, не была первой, кого герцог так подло обманул. В 1901 году он сочетался первым браком с Эдвиной Корнуэльс-Уэст, но та, устав от его похождений на стороне, подала на развод, каковой получила в 1919 году. А что касается красивой и блистательной француженки, руководившей парижским Домом мод, то читателям «Стар» нетрудно было признать в ней Шанель, чья слава давно уже стала всемирной. Значило ли это, что осенью 1924 года Габриель и впрямь была накануне супружества?

Сказать по правде, светская хроника поторопила события. Но здесь позвольте сделать отступление и поведать о личности герцога. Кузен его величества, он вел свое происхождение от внучатого племянника самого Вильгельма Завоевателя. Этот самый далекий внучатый племянник отличался дородством и неутолимой страстью к охоте, за что и стяжал прозвище Gros Veneur, что значит Толстяк-Охотник. Ну а британские языки переиначили его в Гросвенора. Род Гросвеноров явился одною из важнейших ветвей королевской фамилии. Со времен Средневековья их герб выглядел так: «Azur a bend'or with plain bordure d'argent».[46] Но только в 1831 году дед нашего герцога получил из рук королевы Виктории титул маркиза Вестминстерского. С этого времени Гросвеноры стяжали славу страстных любителей лошадей. На их попечении были конюшни, обитатели которых одерживали на скачках самые громкие победы. У деда-маркиза был исключительный чистокровный жеребец, неоднократно выигрывавший дерби. Аристократ так ценил своего любимца, что назвал его Вендор – слово из описания родового герба – bend'or. Когда один американский миллиардер предложил ему за жеребца совершенно фантастическую сумму, тот отбрил наглеца. «Во всей Америке не наберется столько денег, чтобы купить такого коня!» – заявил он со всей твердостью. Каким образом и почему к его внуку, официальное имя которого было Хью Ричард Артур, с детских лет приклеилось прозвище Вендор, да так и осталось за ним на всю жизнь – тайна сия великая есть, ни на шаг не приблизившаяся к разгадке. Но так или иначе, домашние знали его как Вендора, уменьшительно Бенни или Бонни.

В 1924 году Вендору исполнилось сорок пять лет. Он был рослый, белокурый с рыжеватым отливом и выцветшими на море и на солнце голубыми глазами. Его шарм и природная элегантность единодушно признавались всеми. Богатства? Их у него было не счесть. Он и сам не ведал размеров своего состояния и за это частенько над собой подтрунивал… В Лондоне, где он жил в особняке Бурдон-Хаус, ему принадлежали целые кварталы, а также большая часть Мэйфер и Белгравиа, общей площадью примерно 250 гектаров. Его официальная резиденция находилась в 260 километрах к северо-западу от Лондона – на севере Уэльса. Называлась она Итон-Холл и располагалась близ города Честер – старинного маленького порта, сообщавшегося с Ирландским морем, до которого было совсем недалеко, по реке Ди, которую в этом месте сделали удобной для судоходства. Честершир – милый край, богатый лесами и пастбищами, немного холмистый, с рассыпанными повсюду фермами с постройками из дерева и кирпича. Замок Итон-Холл был огромен. А парк? Его нельзя назвать парком: требовалось пятнадцать часов, чтобы целиком исколесить его на машине. Но, ко всему прочему, герцог владел еще рыбачьим домиком в Шотландии, замком Сен-Санс в Нормандии, откуда вышли его далекие пращуры, огромным имением под сенью вековых сосен на берегу озера близ Мимизана, в Ландах, да еще имениями в Ирландии, Норвегии, на далматинском побережье и даже в Карпатах.

Не забудем и о яхтах – герцог питал неодолимую страсть к морю. Для круизов по Средиземному морю ему служила четырехмачтовая шхуна «Флайинг-Клауд», что значит «Летящее облако». Она имела 67 метров в длину, удлиненный силуэт и корпус, покрашенный черным лаком и окаймленный золотом. Эта красавица брала на борт сорок человек, включая матросов и прислугу; ее каюты целиком были обставлены старинной, отполированной годами мебелью в стиле королевы Анны. Тут были кровати с балдахинами, зеркала, золотая и серебряная посуда и бесчисленные ковры. Гостям казалось, будто они не на борту морского судна, а где-нибудь вдали от побережья, в усадьбе какого-нибудь знатного английского помещика…

Для плавания по Ла-Маншу и Атлантике у Вендора был надежный двухтрубный корабль «Катти Сарк», тезка знаменитого английского клипера, перевозившего чай. Этот бывший эсминец Королевского флота имел почти 900 тонн водоизмещения и 180 человек экипажа. Больше всего наслаждения владельцу доставляло бросать вызов штормам – едва поднявшись на борт, он с нетерпением следил за стрелкой барометра, – он должен быть уверен, что его могучий корабль, как и всегда, дерзновенно понесется навстречу гигантским волнам, разрезая их носом! И пусть обезумевшие пассажирки-метрессы возносят мольбы господу, чтобы тот спас их от кораблекрушения – а Вендору хоть бы что, ведь без этого он не получит удовольствия! Но все это не мешало ему требовать от метрессы в момент блаженства среди разбушевавшихся волн неколебимого хладнокровия! Другим его развлечением было вводить пассажиров в заблуждение относительно курса яхты – скажем, уверять их, что она идет вдоль берегов Испании, хотя на самом деле она невдалеке от Неаполя. Бывали, впрочем, у него и более безобидные чудачества – скажем, опустить в чашку кофе кусок сахару в обертке и заключить пари: за сколько времени растает? Любил прятать драгоценные камни так, чтобы женщины, коим они предназначались, находили их в самых неожиданных местах… Ну, довольно, а то уже делается скучно.

* * *

Вендора познакомила с Габриель Вера Бейт. Настоящее имя ее – Сара Гертруда Аркрайт, русское имя Вера было взято ею позже как более элегантное. Она родилась в Лондоне в 1888 году, а в 1919-м вышла замуж за американского офицера Фреда Бейта. Редкостная красавица пользовалась в высшем обществе исключительной любовью; притом поговаривали, будто она незаконная дочь кого-то из членов королевской семьи. Неудивительно, что круг ее близких друзей включал принца Уэльского, Уинстона Черчилля, герцога Вестминстерского, Альфреда Даффа Купера, Линду и Кола Портеров, Сомерсета Моэма… Габриель пригласила ее к себе на службу – модные наряды смотрелись на ней с особым шиком, и лучшей живой рекламы издателям Дома Шанель среди высшего лондонского общества было не найти. Случилось так, что в 1924 году две подруги отправились на несколько дней в Монте-Карло. Там Вера передала Габриель приглашение от герцога Вестминстерского на обед на яхте «Летящее облако», которая как раз стояла на якоре в монакском порту. Но Коко ответила отказом: личность Вендора не произвела на нее никакого впечатления. Богатство? Ну и что в этом такого? Разве у нее самой не достаточно средств для удовлетворения всех своих фантазий? И потом, его разводы, его чудачества… Все это отнюдь не прибавляло интереса к сей персоне. Но великий князь Дмитрий, сохранявший с Коко отношения доброй дружбы, настаивал, чтобы она все же приняла приглашение. Да и само по себе любопытно познакомиться с герцогом, побывать на борту его посудины и увидеть собственными глазами, как там все устроено и какая там царит атмосфера… Наконец, после долгих уговоров, Габриель сдалась, поставив только условием, чтобы в числе приглашенных был и сам Дмитрий…

Итак, все четверо сели за стол в кают-компании, меж тем как цыганский оркестр угощал их серенадой. После трапезы Вендор пригласил гостей в салон потанцевать, но умысел тут был иной: он принялся делать Габриель далеко идущие авансы. И он не привык, чтобы его заставляли ждать, а тем более сопротивлялись. У него это было в крови – недаром он из рода Гросвеноров, больших охотников! На дичь ли он охотился или на женщин, но никогда не возвращался без добычи. Однако Габриель упорствует под различными предлогами – мол, масса работы, столько времени отнимает подготовка коллекций… Да, ей хотелось бы влюбить его в себя – но так, чтобы не попасть в ловушку. Не этого она ждала бы от возлюбленного. Вовсе даже наоборот. Между тем герцог многократно увеличил количество знаков внимания – посылал цветы и фрукты, произраставшие в оранжереях Итон-Холла, чтобы Коко могла полакомиться дынями и клубникой в разгар зимы или украшать свои вазы гардениями и орхидеями в любое время года, а то и отправлял ей шотландских лососей, которых слуга доставлял прямо в Париж самолетом – пусть Габриель отведает, пока они совершенно свежие! Ну и, конечно, любовные письма, доставлявшиеся адресатке не с почтой (о, что это был бы за моветон!), а специальными курьерами. И, наконец, драгоценности – бриллианты, сапфиры, изумруды… Сомнительно, чтобы Вендор считал деньги! Но изобилие подарков только напомнило Габриель со всей жестокостью об эпохе Руалье. Той эпохе, когда ее пытались купить, а если называть вещи своими именами, держали ее в наложницах. Той эпохе, которую она рада была бы забыть любой ценой и от которой сумела освободиться благодаря своей энергии. Что ж! Она стала посылать ему ответные подарки, эквивалентные по стоимости полученным, давая понять, что ее не купишь. Кстати, она не больно-то доверяла ему, предчувствуя, что если она ему уступит, то он потребует от нее полного подчинения своей персоне и своим капризам. Можно ли было ожидать иного от мужчины, обладающего таким богатством и такой властью?

Между тем через несколько месяцев после знакомства с герцогом она прочла в газетах приведенные нами выше заметки, представлявшие ее как будущую герцогиню Вестминстерскую. Это ее только насмешило. Да и что, пардон, она будет делать в Англии?

– Милая, ты слышала новость? – говорила она своим подругам, прыская со смеху.

Однако в то же время многое говорило Габриель, что она была для Вендора чем-то неизмеримо большим, чем эфемерный каприз знатного господина. Хотя бы то, что он пожаловал к ней в ателье на рю Фобур-Сент-Оноре, приведя с собою друга – принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII. Отношение Габриель к поклоннику-аристократу начало меняться, предубеждения постепенно рассеялись. В один прекрасный вечер, оказавшись на борту «Летящего облака», она притворилась, будто не заметила, что все другие риглашенные гости разошлись, что яхта покинула порт и что они с герцогом остались наедине в открытом море…

* * *

Этой связи суждено будет продлиться пять лет. Разумеется, влюбленные не жили постоянно под одной крышей: во-первых, процедура развода – дело хлопотное и долгое, а во-вторых, Габриель совершенно не собиралась бросать свое дело. Она позволяла себе с Вендором только сравнительно короткие встречи, тайные поездки и, конечно же, морские круизы. Герцог пригласил ее в Итон-Холл – это было колоссальное сооружение, возведенное в 1802 году одним из его предков на месте усадьбы XVIII века, которую пращур имел глупость совершенно стереть с лица земли. Сколько это здание впоследствии ни перестраивалось, его уродство оставалось неисправимым. Но это уродство, перенасыщенное бароккизмами, было по-своему интересным – не лишенный чувства юмора Вендор заявлял даже, что, в конце концов, его замок не менее очарователен, чем вокзал Сент-Панкрас в Лондоне. Как бы там ни было, в интерьерах Итон-Холла было чем полюбоваться: тут и Рубенс, и Веласкес, и Рафаэль, и Гойя, а также английские классики – Гейнсборо и Рейнолдс. Еще там имелись огромная лестница, по которой посетитель поднимался под неусыпным взором доброй дюжины рыцарей в старинных доспехах с опущенным забралом, и бесконечные готические галереи, где каждый шаг, отдаваясь эхом под угрюмыми сводами, навевал глухую тоску. Порою гости, плутая по залам и галереям необъятного сооружения, не могли потом отыскать своих комнат и чувствовали, будто затерялись на страницах романа Вальтера Скотта. Но что более всего поражало гостей, так это выставленные в галереях замка, в стеклянных клетках, скелеты лошадей. Кости так и сияли в лучах мягкого, искусно проведенного света.

– Это еще что такое?! – воскликнула потрясенная Коко.

– Это все, что осталось от наших лучших жеребцов, – ответил герцог. – Это идея моего дедушки…

Но сюрпризы Итон-Холла на этом не закончились – Габриель удивилась еще больше, когда обнаружила в подвалах замка не менее семнадцати штук старинных «Роллсов». У них регулярно заменяли двигатели, но не кузова, как поступали бы нувориши. «Мы не аргентинцы», – говорил Вендор. И все эти машины были в постоянной готовности к отправлению – баки заправлены, аккумуляторы заряжены. Замок мог принять гостей в любой момент – здесь был готов и стол, и постель, и десятки слуг к вашим услугам. В порту Честера, совсем близко от замка, стояли принадлежавшие герцогу моторные лодки, ожидавшие команды выйти в море… С незапамятных времен бытовала традиция, что любой член королевской семьи, который изволит удостоить своим визитом любое из владений герцогов Вестминстерских, должен быть принят сообразно своему рангу. «Я познала здесь роскошь, о которой никогда более не посмею и возмечтать», – впоследствии скажет Габриель.

Иные традиции Итон-Холла показались Габриель забавными – вот, например, куранты, которые в полночь вызванивали мелодию «Ноте, sweet поте» – «Милый, милый дом», что служило гостям сигналом ложиться спать…

Но более всего Габриель любила парк – ухоженность и мягкость зеленых английских газонов, мастерство садовников и ландшафтных архитекторов, самым деятельным из которых был не кто иной, как сам герцог Вестминстерский, который обожал вычерчивать контуры искусственных русел. Потом она подолгу будет рассказывать о том своим друзьям. Как и об огромных теплицах, где произрастали тысячи пышных цветов. Но шли они не на украшение роскошных залов замка – их передавали в дома престарелых и в больницы. Такова была здешняя нерушимая традиция. Но Габриель, не зная о том, нарезала их целые охапки и с большим вкусом разместила на обеденном столе и в вазах многочисленных гостиных. Запахло скандалом. Вендор потребовал от Габриель больше так не поступать и вообще не беспокоить старшего садовника. Позже он, заметив в одном из дальних уголков парка дикие цветы невиданной красоты, собственноручно срежет их, чтобы поднести Коко.

Каждый уик-энд Итон-Холл принимал до шести десятков гостей. После обеда давался бал под аккомпанемент местного оркестра – герцог обожал танцевать. Порою приглашались различные артисты: имитаторы, мимы, жонглеры, престидижитаторы. На этих вечеринках Габриель познакомилась с Уинстоном Черчиллем, в то время занимавшим пост министра финансов. Черчилль помнил Вендора еще с юных лет по англобурской войне[47] и был одним из его лучших друзей. Среди гостей бывали и другие представители английского джентри, с которыми герцог Вестминстерский поддерживал самые теплые отношения: семейство Кьюнард, лорд Лонсдейл, члены клана Мальборо…

Габриель быстро сделалась хозяйкой дома, и эта роль была для нее весьма лестной – ведь она уже была руководительницей предприятия в три-четыре тысячи человек. Со своей стороны, Вендор не стыдился показать нос истеблишменту. Да и среди его полных спеси и чванства экономов и слуг было тоже немало таких, которые предпочли бы получать распоряжения от леди.

Мало-помалу Габриель открывала для себя характер своего спутника. Трудно было себе вообразить более простого, более далекого от снобизма человека, говорила она. И добавляла: «В его натуре было что-то от клошара». С одной стороны, он велел своему камердинеру каждый день гладить ему шнурки для ботинок; но обувь он носил только изношенную, даже с протертой подошвой. В ней он чувствовал себя гораздо лучше, особенно во время танцев. Когда же ему пытались возражать, что это, мол, не слишком элегантно, он делал едва заметный непринужденный жест и говорил, что на сегодняшнем вечере гости не обратят на это особенного внимания – ведь ботинки темного цвета. Сомнительно, чтобы Коко доставила ему удовольствие, купив ему целую дюжину пар: делать ему нечего, как бегать по грязи да по лужам несколько дней подряд, отчего они, конечно, разносятся, но не станут приятнее, чем привычные! Вообще же Коко, такая независимая по складу натуры, держала себя с герцогом как юная пансионерка: все ее высказывания были разумны, все слова духовны, все суждения здравы.

Так что ж, она растеряла способность критически мыслить? Или нарочно стала проявлять дипломатическую мудрость? Последняя гипотеза представляется нам самой правдоподобной. Не забудем, что Габриель – по крайней мере какое-то время – была очарована таким неординарным персонажем, как герцог. Но она решила играть в эту игру… ни на йоту не уступая своей независимости! Так, она категорически отказывалась сказать хоть слово по-английски, мотивируя это тем, что якобы не знает языка. Как она объясняла своим друзьям, кто-то из ее приятелей-британцев запретил ей учить язык, чтобы до ее понимания не доходили разные глупости, которыми обмениваются между собою мужчины, и он в том числе. Но этот предлог был выдумкой от начала и до конца: в действительности, требуя от своих собеседников объяснения на французском (которым владели далеко не все из них), она заставляла их почувствовать свою неполноценность. Сама она, кстати, неплохо понимала по-английски и даже, желая совершенствоваться, тайком брала уроки у секретаря герцога, который страшно боялся, как бы хозяин не узнал…

* * *

Еще одним развлечением Вендора и его друзей была ловля лососей в Шотландии. Конечно, Габриель должна была в сем участвовать и приезжать в Стэк-Лодж. По правде говоря, она терпеть не могла забрасывать спиннинг и поначалу не проявляла в этом особой ловкости. Восемь, девять, десять часов подряд махать удилищем и крутить катушку – с ума сойдешь от скуки! Но в конце концов, считая неудобным отказываться, она решила, что разумнее будет заинтересоваться этим спортом всерьез. Ловля на спиннинг требовала силы, ловкости и терпения, а этих качеств ей было не занимать. И поскольку не в ее правилах было бросать дело на полпути, она быстро наловчилась: не проходило дня, чтобы она не возвращалась без двух-трех отличных экземпляров, тогда как Черчилль ежился на берегу реки от холода, проклиная свою невезучесть…

Кстати, для Черчилля это был не единственный повод выразить свое восхищение Габриель. Еще за несколько месяцев до того, во время охоты на кабана в Мимизане, будущий премьер так поразился силе ее личности, что написал жене: «Приехала знаменитая Коко, и я восхитился ею. Это одна из самых умных и приятных женщин и самая сильная личность, с которой Бенни (Вендору) когда-либо приходилось иметь дело. Весь день она провела на охоте, нимало не потеряв в бодрости, а после обеда помчалась на машине в Париж – и сегодня занята совершенствованием и улучшением платьев, наблюдая за проходящей перед нею бесконечной чередой манекенщиц».

Вполне естественно, не меньше заботило герцога Вестминстерского и участие его чистокровных жеребцов в больших скачках – нельзя было опозорить предков, в особенности деда, владельца знаменитого Вендора. Каждый год герцог нанимал специальный поезд, который отвозил гостей в Ливерпуль на розыгрыш Национального Гран-При.По словам Габриель, видно, такова была воля свыше, чтобы на ее жизненном пути постоянно встречались лошади и любители лошадей. Сперва папаша, который, нахлестывая несчастную клячонку, колесил по всем дорогам Франции, потом заводчик чистокровных рысаков Этьен Бальсан, затем – страстный игрок в поло Артур Кэпел и вот теперь – человек, которого величали лошадиным именем с нежных младенческих лет…

* * *

Без сомнения, в эти годы Габриель совершила немало круизов на принадлежащих Вендору яхтах. Однажды они с герцогом побывали в крепости Гибралтар, где под скалою располагалось огромное хранилище питьевой воды – целое подземное озеро, по которому можно было плавать на лодке. И такое же плавание можно было совершить по безмерному хранилищу мазута с одним только условием – не зажигать сигарету… Позже она будет щедро угощать рассказом об этом плавании своих подруг, которых бросало в дрожь от все новых и новых подробностей.

Время от времени в гости к Габриель наезжала Мися, пытаясь хоть немного утешиться. Ее союз с Жозе Марией Сертом был жестоко скомпрометирован. С некоторых пор в жизнь четы вошла очаровательная девятнадцатилетняя грузинка Русудан Мдивани, которую звали просто Русси. Ее отец, генерал Мдивани, бывший губернатор Батумской области, бежал от революции и нашел убежище во Франции, прожив перед этим какое-то время в Константинополе с женою и детьми – тремя мальчиками и двумя девочками, Ниной и Русси. Вся эта печальная для польки история началась в 1925 году. Жозе Мария Серт, занимавший новую мастерскую на вилле «Сегюр» на Монпарнасе, трудился над новой скульптурой, когда раздался звонок в дверь. Он открыл и обомлел. Перед ним стояла высокая худощавая девушка в рабочей одежде; ее белокурые пепельные волосы оттенялись отдельными золотыми прядями, а лицо озаряли серо-зеленые глаза и чуть насмешливая, но притом ангельская улыбка. Жозе Мария был столь потрясен, что едва мог понять, о чем говорила гостья – оказывается, она решила посвятить себя скульптуре и хотела бы спросить у него кое-каких советов, в частности, где можно найти свободную мастерскую – ее теперешняя слишком тесна. Серт принял ее как родную, очаровал своей эрудицией, покорил своим даром рассказчика… Со следующего же дня она стала приходить к нему ежедневно. Сначала действительно были уроки скульптуры, но затем цель ее визитов изменилась: она сделалась излюбленной моделью скульптора. Сначала лицо, потом и все тело… Что же касается «уроков», то юная грузинка проявила себя столь даровитой ученицей, что старина Серт влюбился как мальчишка. Что касается Миси, то она прекрасно знала о многочисленных визитах в мастерскую на виллу Сегюр молодых женщин и непременно предупреждала о своем возвращении телефонным звонком. Но в этот раз она почувствовала, что ситуация куда серьезнее: ее благоверный имел неосторожность слишком экзальтированно рассказать о новой гостье, и уже по его голосу чувствовалось, что он, разменявший шестой десяток, разом помолодел лет на десять, если не больше. Она мигом бросилась к своему мужу в мастерскую и увидела на ее пороге выходящую оттуда высокую блондинку – не ту ли самую, о которой ей с таким восторгом рассказывал муж?! решив, что время действовать, она дозвонилась сопернице, договорилась о встрече, явилась к ней в мастерскую с подарком. Читала ли она ей мораль, умоляя не разбивать их такую ладную семью? Убеждала ли, что у нее все впереди и она еще встретит юношу своих лет? Возможно, именно это она и намеревалась сделать… Но встреча с Русси словно сразила польку громом – соперница оказалась такой естественной, безыскусной, такой лучащейся в своей невинности, что Мися никак не смогла увидеть в ней своего врага. Будучи не в силах устоять, она пригласила красавицу-грузинку пожаловать к ним этим же вечером на ужин. Назавтра она пригласила ее на обед, на следующей неделе – на бал… Жозе Мария, который явно не ожидал такого от своей благоверной, дни напролет выслушивал от нее самые восторженные похвалы в адрес Русси. Мися повсюду таскала ее с собой. Вскоре, куда бы они ни направлялись, то только втроем. Нетрудно догадаться, какие тут понеслись сплетни – мол, Серты, эта дьявольская пара, развратили юную особу, чтобы ее присутствие помогло им подогревать угасающую страсть… Со своей стороны, Коко предупредила свою подругу по телефону, чтобы та была начеку: не сходи с ума, ты играешь с огнем, скоро тебе придется раскаяться, помяни мое слово! Куда там! По инициативе Миси супруги Серт предоставили Русси великолепную открытую машину, о чем им быстро пришлось пожалеть – юная красавица и ее брат, каждый в своем авто, понеслись на полном газу по площади Согласия бок о бок, взявшись за руки, пьянея от собственной удали и не сознавая опасности… Получив строгую выволочку, они со стыдом поклялись, что это в последний раз…

От месяца к месяцу союз троих становился все прочней. Ситуация все более запутывалась… Восемью годами ранее Мисе уже случилось испытать привязанность к другой женщине – Габриель, с которой она столько времени прожила под одной крышей и с которой ее и поныне связывала бурная дружба. На сей раз предметом увлечения польки стала пассия ее супруга… Мися не могла понять, кто из двоих ей дороже, Русси или Жозе Мария Серт. Более того, она приходила в восторг при мысли о собственном благородстве – еще бы, ведь она вверяла своему благоверному существо, к которому была привязана как ни к кому другому на свете!.. Добавим к сему, что полька, которая к своим 53 годам никогда не имела детей, питала к юной сопернице чувства, сходные с материнскими, – ведь будь у нее дочь, ей было бы сейчас примерно столько лет, сколько Русси… Иной раз она подумывала так: мы оба, я и Жозе Мария, обожаем Русси, и хотя каждый из нас любит ее на свой манер, но мы соединяемся в ней. Разве это не укрепляет их союз? Кстати, Мися вообразила себе, что со временем страсть Серта к прекрасной грузинке мало-помалу поутихнет. И что юная особа, со своей стороны, не останется неблагодарной к щедрости Миси и сама отойдет от господина Серта. Но однажды в Биаррице, приводя в порядок костюмы супруга, Мися наткнулась на письмо с уже приклеенными марками, которое тот не успел отправить. На конверте значился адрес Русси. Раздираемая любопыт-ством, она вскрыла его… Муж писал адресатке, что хочет на ней жениться и ради этого оставить супругу… Не будем останавливаться на перипетиях, которые засим последовали, скажем только, что 28 декабря 1927 года был объявлен развод Миси и господина Серта. Разлучница, как могла, утешала оставленную супругу, выплакавшую все глаза. «Не плачь, – шептала она, – мы вдвоем будем любить тебя, ибо мы обязаны тебе своим счастьем!» И Мися продолжала нежно любить и бывшего мужа, и ту, которая его увела. В конце концов она заболела. Шанель пригласила ее к себе, ухаживала за гостьей и по мере сил старалась успокоить… И, по-видимому, неплохо преуспела в этом, потому что Мися, которая не переставала обожать Русси, помогала ей в предсвадебных хлопотах с такой нежностью, будто это была ее родная кровинка. Заботясь о приданом, она отправила Русси к Коко, участвовала в выборе нарядов и торговалась о цене – Габриель охотно шла на уступки, ведь и ей самой Русси показалась очаровательной. Хотите верьте, хотите нет, но Мися помогла бывшему мужу выбрать рубиновое колье и обручальное кольцо, которое он наденет на палец своей новой супруге… Свадьба состоялась в Гааге 18 августа 1928 года.

Итак, Мися осталась одна… Чувствуя, как она нуждается в утешении, Габриель снова пригласила ее к себе. Подруги отправились в Лондон, где их уже ждал герцог Вестминстерский, а затем в Итон-Холл. Но полька сочла этот замок мрачным. Комнаты, погруженные в полутьму, промозглый климат – все это навевало ей только хандру. Длинные готические галереи вызывали в ее памяти самых кошмарных шекспировских персонажей и их преступления – ей казалось, что вот-вот появится леди Макбет, пытающаяся избавиться от несмываемого пятна. Своя среди парижской интеллигенции, она чувствовала себя неуютно в кругу людей, главными темами разговора которых были перипетии охоты на лисиц или стати чистокровных жеребцов. В этом кругу не понимали ее острот, здесь никого не могли тронуть ее тонкие аллюзии, а сама она не понимала британский юмор. Нечего и думать о том, чтобы ее могла увлечь ловля лососей спиннингом в Стэк-Лодже. Несмотря на усилия Коко, которая сама весьма неплохо приспособилась к английским нравам, Мися быстро покинула Итон-Холл. Правда, у нее была на то веская причина: она спешила присоединиться к двум влюбленным, которые имели неосторожность пригласить ее в круиз в Грецию и Турцию. Этот круиз обернулся пыткой для всех троих…

* * *

Следующим летом, в августе 1929 года, Вендор пригласил Габриель и Мисю в плавание на «Летящем облаке» – предполагалось побывать на далматинском побережье, в частности, в Дубровнике, в устье Котора и, конечно же, в Венеции. Но вот в одно прекрасное утро на яхте запищала радиостанция – срочная телеграмма на имя Миси: «Я болен, приезжайте скорее. Сергей». Герцог Вестминстерский тут же приказал изменить курс, и яхта полным ходом пошла на Венецию. Едва судно пришвартовалось, Габриель и Мися тут же помчались в «Гранд-отель» на Лидо. Здесь, в крохотном номере, они нашли несчастного Дягилева; тот был очень бледен, лицо исхудало, лоб покрыт каплями пота… Несмотря на удушающую жару, обычную для августа месяца, его бил озноб, так что пришлось даже надеть пиджак. У изголовья больного дежурили Серж Лифарь и Борис Кохно. «Как я счастлив! – чуть слышно пробормотал он при виде Миси. – Как тебе идет белое! Всегда ходи в белом, Мися!»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: