РУАЛЬЕ, ИЛИ НОГИ В СТРЕМЕНАХ 4 глава

Для своих клиенток в Биаррице Габриель быстро приготовила и другие модели, как, например, платье, попавшее в 1916 году на страницы журнала «Харперс базар» – первое опубликованное произведение Шанель. Это платье опятьтаки не имеет талии, а вместо нее завязан шарф, небрежно свисавший на бедра. Горловина открывает не корсаж, а жилет на манер мужского. Покоренная этой моделью, но не в силах подобрать адекватные слова для описания столь изумительной новинки, американская дама-комментатор называет ее просто «а charming chemise of Chanel* – „очаровательное платье-шемизье в стиле женской сорочки от Шанель“.

Добавим к тому же, что Габриель, следуя в русле тенденций той эпохи, с небывалой дотоле смелостью укоротила платье. Правда, уже у Пуаре женщина чуть приоткрыла ногу, но Габриель полностью обнажает лодыжку и даже чуть выше. Целая революция в мире моды! Вскоре мужчины будут с ностальгией вспоминать, как по привычке поджидали того вожделенного момента, чтобы прекрасная незнакомка, переступая через бордюрный камень тротуара, изящно приподняла край юбки и чуточку приоткрыла щиколотку… Кстати, подобные сцены принадлежали к числу излюбленных у художников-жанристов, таких, как Жан Беро или Альбер Гийом.

Как бы там ни было, Родье признал свою ошибку и взялся за выполнение заказа Габриель, которая скажет позже: «Прежде джерси шло только на нижнее белье; я оказала ему честь, сшив из него платья и костюмы».

В действительности революция, совершенная Габриель, не ограничилась выбором новых материалов. Еще недавно главной заботой кутюрье был декоративный элемент женской одежды – живые краски, богатые ткани, вышивки, кружева, петли, оборки, газ, вуалетки, рюшки, помпоны, различного рода бижутерия и всяческие сложные виды отделки… По мнению Шанель, приоритет следует отдавать общему силуэту и линии. И настоятельно необходимо избавиться от всех ненужных украшательств, финтифлюшек и вообще всего, что может исказить чистоту. Итак, Габриель подвергает одежду той же операции, что и головные уборы.[27] Эта непрестанная тяга к строгости и избавлению от излишеств, в сочетании с использованием дешевых тканей, превратили экс-пансионерку сестер монахинь в янсенистку от модельного дела. Нельзя исключить, что на формирование вкусов Коко Шанель в какой-то мере оказали влияние суровость архитектуры монастыря в Обазине и строгость униформы сестер монахинь, занимавшихся воспитанием маленькой Габриель.

Одна из самых парижских улиц – рю Камбон – не так-то уж и далеко от Корреза…

* * *

В творчестве Габриель вместе с названной выше тенденцией сосуществовала еще одна – законодательница мод ратует за физическую свободу женщины, подвижность ее тела. Еще не так давно модницы, отказавшись от шлейфов, которые только подметали пыль, облачались в юбки, зауженные книзу. Таковые делали необходимость ношения специальных круговых резинок на подоле, связывающих колени таким образом, что женщина могла лишь семенить крохотными шажками.[28]

К 1916 году эта мода отошла в область преданий. С отъездом на войну миллионов мужчин женщины, которым пришлось перейти к активному образу жизни, обрели невиданную доселе независимость. Ну а Шанель всегда отличалась талантом приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям, пленницами которых оказывались как она сама, так и ее клиентки. Творимые Коко струящиеся платья с нарочитым отсутствием талии, отказ от стремления любой ценой акцентировать бюст и ягодицы, вынесение безапелляционного приговора корсету, укороченные юбки – все это делалось в духе возраставшей свободы женского тела, облаченного в раскованные одежды. Все эти новшества соответствовали новому способу бытия, который вели ее клиентки с 1914 года. Появились деловые женщины, взявшие на себя управление предприятием в отсутствие мобилизованного мужа, спортсменки, гольфистки, автомобилистки – участницы гонок… и просто женщины, которые едут в метро или в автобусе. В противоположность им дамы недавнего прошлого, украшавшие собою трибуны ипподрома в Лоншане или Шантильи, увешанные бижутерией, точно ходячие рождественские елки, утопавшие в мехах и увенчанные экстравагантными шляпами-тортами, казались теперь анахронизмами из минувшего века. «Я вернула женскому телу свободу, – говорила Габриель. – А каково было этому телу париться в парадных одеяниях под кружевами, корсетами, нижним бельем и прочей ерундой!» Итак, Шанель, разрушив ненавистную ей моду и сотворив для женщины совершенно новый силуэт, ввела ее в новый век…

Между тем война все продолжалась, и конца-краю ей не было видно. Да, в 1916 году Франция могла оказывать сопротивление под Верденом ценою трех тысяч убитых ежедневно. Да, немцы не могли пройти дальше – они оставались на месте, занимая десяток департаментов. Добрые вести чередовались с плохими. В апреле 1917 года на стороне союзников в войну вступили США; но в марте того же года, под давлением нараставшей революционной волны, царь Николай II отрекся от престола, и русская армия стала разлагаться. Надежды на то, что на Восточном фронте немцам не дадут продвинуться, таяли с каждым днем. Хуже того, несколько месяцев спустя взявшие власть большевики заключают в Брест-Литовске сепаратный мир. А так как Соединенные Штаты до сих пор выставили на фронт лишь несколько жалких и слабо обученных отрядов, вся тяжесть возросшей вдвое мощи германских войск обрушилась на союзников – во Францию вторглись дополнительные две сотни дивизий под командованием блистательного Людендорфа.

Видя, как затягивается кровавая бойня, и лишившись надежд на скорое окончание ее, солдаты бунтовали, отказывались выходить из траншей по сигналу к атаке; другие дезертировали с театра военных действий: получив отпуск, уже не возвращались на фронт. Инциденты такого рода случились уже более чем в сотне полков; для острастки пришлось расстрелять шесть десятков бунтарей.

Эти трагические события произошли в мае 1917 года; тем более удивительно было увидеть вышедшую из-под пера Артура Кэпела и опубликованную в Лондоне книгу «Reflections on Victory and a Project for the Federation of Government» («Размышления о победе и проект федеративного правительства»). Размышления о победе?! Да, конечно, в стане союзников никогда не оставляли надежд на нее. Но рассуждать о ней как о чем-то достигнутом, когда положение хуже некуда, и выносить на обсуждение вопросы устройства Европы после выигранной войны… Не слишком ли рано? Но Бой, страстный поклонник своего закадычного друга Клемансо, разделял его уверенность в благополучном исходе. «Старик», как его называли солдаты, часто наезжал на фронт и проходил по траншеям с тросточкой в руке, в неописуемой измятой шляпе и закутанный в кашне неведомо каких древних лет. Он пекся об удобстве солдат, отведывал суп из походных кухонь, нередко купая в походном котелке свои невообразимо длинные усы ala gauloise.[29] Прохаживаясь по траншеям, он бесшабашно подставлял себя под вражеский огонь, от чего сопровождавших его офицеров прошибал холодный пот. Таким путем он внушал poilus`aм[30]свою веру в победу, так что несколько месяцев спустя его будут титуловать не иначе как «Отцом Победы» и «Тигром».

Труд Кэпела не остался незамеченным – в «Times Literary Supplement»[31] появилась рецензия, автор которой недоумевал, как это бизнесмен и игрок в поло мог сочинить такое на удивление всем. Помимо ряда странностей и утопичности, отмеченных во взглядах автора «Размышлений», можно утверждать, что он – непримиримый противник национализма, решительный сторонник европейской федерации. Равно как и систематической децентрализации. И наконец, от автора, более прозорливого в этом отношении, чем Клемансо, не ускользнуло, что мир, построенный исключительно на идее реванша у одних и унижении других, способен только спровоцировать в короткий срок новую войну. Какая прозорливость!

Но возможно, столь точное видение будущего легче давалось подданному страны, территория которой не подвергалась ни оккупации, ни разорению войной.

* * *

Публикация «Размышлений» и необходимость их распространения вынуждали Боя подолгу засиживаться в Лондоне. Его продолжительные отлучки не могли не вызывать у Габриель некоторого чувства горечи. Для нее не было секретом, что в Англии Кэпел много вращается в среде английского джентри[32] и при этом чувствует, что ее происхождение мешает ему ощущать себя его полноправным членом, хотя и не подает виду. Он очень болезненно относился к этой двусмысленной социальной ситуации, тогда как Габриель чувствовала себя брошенной на произвол социальных условностей, которые считала смехотворными.

В этот период полуодиночества она и решила безжалостно обрезать свои роскошные черные волосы, ниспадавшие до самых бедер. До сих пор она имела привычку заплетать их в тройную косу и оборачивать ее вокруг прелестной головки.

Позже она даст весьма сложное объяснение своему жесткому поступку: мол, перед самым ее отъездом в Оперу взорвался газовый водонагреватель, отчего вся она оказалась в саже, точно трубочист. Вот и пришлось ей обрезать свою пышную шевелюру, ставшую непрезентабельной. Этот рассказ, с течением времени тысячи раз менявшийся и обраставший новыми подробностями, принадлежит к лучшим образчикам вызова обществу в ее разговорах.

Нужно ли этому верить? Ведь она так часто повторяла, что легенда интересует ее куда больше, нежели реальность…

Как нам кажется, не что иное, как чувство мести побудило ее загубить свою шелковистую шевелюру собольего оттенка… А ведь Бой так любил смотреть, как они рассыпаются по плечам… Тем она хотела наказать его за слишком долгое отсутствие…

И, может быть, еще в ней с новой силой взыграло желание до конца вытравить из памяти ту юную девушку, которой ее знали в Руалье и Мулене; времена, полные надежд и невыносимых унижений. Кстати сказать, не Этьен ли был тем первым, кого она полюбила и кто удалился от нее?

Как бы там ни было в действительности, она нашла, что короткие волосы ей очень к лицу и к тому же открывается ее удлиненная шея, которой она так гордится. В дальнейшем, перед демонстрацией каждой коллекции, она будет непременно брать ножницы и укорачивать свои волосы…

И что же – в марте 1917 года, с легкой руки Габриель, новая прическа мигом вошла в моду. Этот феномен не ускользнул от взгляда Поля Морана – в тот же месяц на страницах газеты «Журналь» он отмечает, что тенденция носить короткие стрижки распространилась среди женщин в какие-нибудь несколько дней. Все помешались на этом, заметил он, начиная с Шанель и мадам Ле Телье. Он мог бы добавить еще имена подруги Габриель – Марты Давелли и Адриенн Шанель. Правда, лет за пятнадцать до того Колетт по требованию своего мужа Вилли укоротила свои волосы (которые были у нее около полутора метров в длину!); так же поступила и Полер, но дело для обеих кончилось скандалом, и их примеру никто не последовал. Коко же основала моду, которой суждено было продолжаться вечно…

В мае 1917 года у Коко состоялась еще одна встреча, которая знаменует собой новые перемены в ее судьбе. Один из друзей устроил для нее обед у актрисы Сесиль Сорель, которой она всегда восхищалась и с которой страстно хотела познакомиться. «Что могло быть прекраснее, чем отобедать у Сорель?» – позже признается она. Сесиль Сорель, сорока четырех лет, член Общества «Комеди Франсез», находилась тогда на вершине славы, а о ее исполнении роли Селимены в мольеровском «Мизантропе» ходили легенды. Эта удивительно прекрасная дива была столь же экстравагантна в своей частной жизни, как и на сцене.

Увы, Коко слишком идеализировала свою любимицу! Присмотревшись поближе, она с горе-чью заметила: в ней все фальшиво. Начиная с ее зубов: было постоянное впечатление, что ее вставная челюсть вот-вот выпадет. Интересно было бы посмотреть, как она бросится ее поднимать! Вместо скатерти Сесиль, явно желая пустить пыль в глаза, стелила золотую ткань – далеко не новую. На окнах – двойные занавески из леопардовых шкур, потерявшие половину шерсти. Наконец, на полу были разложены зеркала неправильной формы, призванные символизировать бассейны, а может, озера… Трудно сказать. Во время трапезы пианист развлекал собравшихся похоронными маршами… Нетрудно понять раздражение Габриель, маниакально стремившейся ко всему чистому, естественному, простому, при виде этого манерного декора, столь противного всему, что она так любила… Вот почему в продолжение всей трапезы она не разжимала рта, а шутки, которые отпускал ее сосед по столу художник Жозе Мария Серт, нисколько не смешили ее. Затем в гостиной после обеда она обменялась несколькими банальностями с гостями, среди которых была Мися Годебска,[33] бывшая мадам Эдвардс и будущая мадам Серт… Так или иначе, Мисия была вконец очарована Габриель, которая показалась ей одаренной «бесконечной грацией», «неотразимым шармом» и напоминала ей не больше не меньше как мадам Дюбарри! Расставаясь, Коко поднесла ей в дар роскошное манто из красного бархата, отделанное мехом. Габриель накинула его на плечи Миси, сказав, что безумно счастлива сделать ей подарок. Та, разумеется, от подарка отказалась, но сочла этот жест молодой женщины – истинной чаровницы! – обаятельным в своей непосредственности.

На следующий день она поспешила на рю Камбон. В бутике она услышала, как две дамы разговаривают о хозяйке и называют ее «Коко». Она была шокирована, что столь исключительное в ее глазах существо называют таким вульгарным прозвищем – при мысли об этом у нее сжалось сердце… Наконец Мися встретилась с Габриель, и они долгие часы провели за беседой. Говорила в основном гостья, Габриель больше слушала. Коко так живо увлеклась своей новой подругой, что сочла себя обязанной пригласить ее вместе с ее спутником к себе на обед. Бой, который не имел возможности присутствовать на трапезе накануне, на сей раз появился…

Так было положено начало страстной и бурной дружбе между Габриель и Мисей. Самое тесное сближение между ними произойдет полтора года спустя во время путешествия, в которое отправятся она и Мися со спутником.

«У меня в жизни была одна-единственная подруга», – скажет Коко на закате своих дней. А потому не лишним будет сказать несколько слов об этой незаурядной личности.

* * *

Мися Годебска родилась в 1872 году. Отцом ее был польский скульптор Киприан Годебский, пользовавшийся в ту эпоху столь большой известностью во всей Европе, что приобрел в Карраре целый мраморный карьер, чтобы не иметь проблем с материалом для выполнения сыпавшихся на него бесчисленных заказов. Мать Мисии, которую звали Софи Серве, была дочерью знаменитого тогда виолончелиста, жившего на широкую ногу в Халле провинции Брабант близ Брюсселя. В его просторном и роскошном жилище по неделям гостили друзья, среди которых были Ференц Лист, часто сопровождаемый женщиной, одетой в мужское платье и называвшей себя именем Жорж; Гектор Берлиоз; дирижеры Ханс фон Бюлов и Шарль Ламурьё. Здесь царил культ Бетховена, естественно, Листа, но более всего – Вагнера.

Обстоятельства появления на свет Миси вполне потянут на романное приключение. Ее мать Софи, жившая у своих родителей в Бельгии, пока муж выполнял заказы для Юсупова в Санкт-Петербурге, получает анонимное письмо, из которого узнает, что ее благоверный, оказывается, закрутил шашни с прелестницей Ольгой, ее родной тетушкой. Хуже того, Ольга, как и сама Софи, носит под сердцем ребенка от загулявшего художника! Хотя срок родов был уже близок, Софи тут же выезжает в Россию, чтобы хоть немного разобраться в огорошившей ее ситуации.

Бог знает каким чудом Софи Годебска, наперекор леденящей русской зиме, все же добралась до цели – одинокого дома, утопавшего в снегах.

С трудом поднявшись по обледенелым ступеням крыльца, она, прежде чем позвонить, прислонилась к двери, чтобы перевести дыхание… И в этот момент она услышала так хорошо знакомый ей смех, которому эхом отозвался ничуть не менее знакомый ей женский голос… Она не решилась позвонить… Проехать три тысячи километров только затем, чтобы найти подтверждение своему несчастью… Это было слишком для молодой женщины! Несколько часов спустя она ушла из жизни, успев дать жизнь Мисе…

Такова драма, знаменовавшая ее судьбу.

Несмотря на столь драматическое начало, жизнь девочки складывалась неплохо. Ее воспитывала бабушка в Халле, в среде музыкальной семьи, о которой мы только что говорили; ноты она научилась читать раньше, чем буквы. Ей даже позволялось играть, сидя на коленях у Листа. Обладая рано развившимся умом, не лишенным причуд, она вела хаотичное существование: две мачехи, постоянные перемещения между Польшей, Францией и Бельгией… К четырнадцати годам она сложилась в прекрасную пианистку и писаную красавицу – дородную, как любила тогдашняя эпоха, с походкой царицы… Все в ее облике – пышность телес при тонкой талии, сладострастно-чувственное лицо – выдавало в ней одно из тех демонических существ, что создавались пылким воображением бельгийского художника Фелисьена Ропса, кстати, доброго знакомого ее беспутного папаши.

Восемнадцати лет она отправляется в Лондон, затем возвращается в Париж, где живет уроками музыки, которые ей достал композитор Форе. В 1893 году, в возрасте 21 года, она выходит замуж за своего юного кузена – Тадеуша Натансона, одного из трех сыновей польского еврея-банкира и русской женщины. У братьев Натансон ходил в знакомых весь литературный и художественный Париж; четыре года назад ими был основан ежемесячник «Белый журнал» (на деньги родителей), с которым сотрудничали лучшие писатели эпохи. Один только перечень авторов, помещавших свои опусы в «Белый журнал», по-вторил бы указатель имен в учебнике истории французской литературы: Баррес, Клодель, Фенеон, Жамм, Жарри, Малларме, Мирбо, Пеги, Пруст, Золя…

Молодая пара поселилась на улице Сен-Флорантин. Стены квартиры украсили картины, написанные друзьями молодожена. Только прислушайтесь к именам, значащимся в нижних углах полотен: Боннар, Редон, Вильяр… Большая часть из них создадут иллюстрации для рекламных афиш, которые познакомят публику с журналом «Ревю», и не следует удивляться, что на рекламных листах не раз возникнут черты лица и элегантный силуэт красавицы Миси. Все были покорены ее шармом, ее талантом пианистки, ее фантазией, экстравагантностью и соблазнительными речами. Из портретов красавицы, созданных тогда – и позже! – самыми престижными художниками, можно было бы составить маленький музей. Сам Ренуар, который привязывал кисти к пальцам, потому что у него были почти парализованы руки, писал ее восемь раз и глубоко горевал оттого, что она никогда не позволяла ему изобразить свои груди…

В 1905 году Мися, разведясь с Натансоном, вышла замуж за пузатого бизнесмена Альфреда Эдвардса, владевшего, в частности, газетой «Матэн». Воспылав к красавице неутолимой страстью, Эдвардс буквально вырвал ее из объятий супруга. В эту пору красавица-полька, сохранив весь свой круг друзей-художников, познакомилась с не чуждой цинизма средой, состоявшей из журналистов, аферистов и кокоток, которая была дотоле вовсе не знакома ей. Четыре года спустя, устав от выходок своего благоверного, который, изменяя ей направо и налево, сам ревновал ее, как восточный тиран, и притеснял как мог, Мися в 1909 году развелась. И правильно поступила: прошло совсем немного времени, и на Эдвардса пало подозрение в удушении и утоплении в Рейне своей новой супруги – актрисы Женевьевы Лантельм…

Впоследствии Мися сошлась со знаменитым в ту пору художником и декоратором, каталонцем Жозе Марией Сертом. Сын промышленника, он был ничуть не менее богат, чем его предшественник, но куда более образован. Этот чудаковатый человек был столь же экстравагантен, как и его новая спутница. Часто ходя в плаще и сомбреро, он не мог не бросаться в глаза. Пристрастие к алкоголю и морфию ничуть не убили в нем энергию и веселость. Этот коренастый и словоохотливый коротышка писал полотна гигантских размеров, украшавшие храмы (как, например, собор в Виче в Каталонии) и роскошные салоны, например, в отеле «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке (за что его прозвали «уолдорфским Тьеполо»). Это не мешало ему украшать также и будуары по улице Лоншан. Художники – друзья Миси – любили подтрунивать над ним, называя «Мосье Жожо». И, несмотря на это, именно он познакомил свою подругу и всех остальных со странным персонажем, у которого черную шевелюру пересекала совершенно белая прядь… Это был Дягилев, гениальный устроитель «Русских сезонов», рекламе которых Мися отдаст столько сил…

Такова была в 1917 году эта оригинальная и сложная личность, которая вместе с Сертом на протяжении стольких лет будет играть такую важную роль в судьбе Габриель…

* * *

На исходе все того же 1917 года положение союзников на фронте было решительно хуже некуда. Франция оказалась практически в той же катастрофической ситуации, что и в августе четырнадцатого. Было принято обращение к Клемансо, который с 16 ноября принял на себя функции Председателя Совета с наказом спасти страну. Возрос и политический вес Артура Кэпела, особенно после того, как он отправился к своему другу с «галльскими» усами в отель «Матиньон» с таким предложением: предоставить в распоряжение Франции принадлежащий ему углевозный флот. Это был красивый жест, так как германские подводные лодки грозили без труда отправить его к рыбам на дно. Президент с благодарностью согласился и не уставал рассыпаться в похвалах своему верному английскому другу.

Едва придя к власти, он прилагал все усилия для восстановления национальных сил.

Несмотря на груз возложенных на него задач и тяжесть прожитых лет, бодрый старик продолжил, как и прежде, ездить на фронт и бывать в окопах, и так как президент Пуанкаре отказался следовать его примеру, Клемансо бросил ему с презрением: «На свете есть две совершенно ненужные вещи: предстательная железа и институт президентства во Франции».

Ну а в модельном доме Коко дела шли с таким размахом, что она смогла, наконец, позволить себе выкупить за 300 тысяч золотых франков огромную виллу в Биаррице, где размещался филиал – до этого она была лишь арендатором.

Успех Коко отозвался эхом и в тогдашних модных журналах. С 1916 года «Лез Элеганс Паризьенн» публикует ряд ее моделей из джерси. Репутация дома, уже достигшая европейского масштаба, шагнула за океан. С 1915 года в «Харперс базар» уже можно было прочитать: «Женщина, у которой в гардеробе нет хотя бы одной вещи от Шанель, безнадежно отстала от моды». С 1917 года большинство клиенток великой кутюрье составляли уже американки, знавшие ее как «апологета джерси», а заокеанский журнал «Вог» отметил присутствие джерсовых платьев в апреле на Палм-Бич во Флориде. А «Харперс базар» заявил следующее: «В этом сезоне имя Габриель у всех на устах». Но у Габриель оказалось достаточно коммерческого чутья, чтобы заменить черные, бежевые и темно-серые тона, использовавшиеся для парижских моделей, на более живые, как, например, красно-бордовый и зеленый – для США, которые хоть и стояли на стороне союзников, все же были в неизмеримо меньшей степени втянуты в конфликт. Вообразим-ка себе огромный альбом, представляющий сотни моделей, задуманных Коко во время войны, – нас изумило бы немыслимое богатство фантазии. Возьмем только разнообразие материалов, которые она использовала: тут не только джерси, но и атлас, крепдешин, саржа, бархат, фай,[34]тюль, к ружево… Кроме того, она любила окаймлять свои наряды мехами… Но какими! Теми, что считались заурядными, как-то: кролик, крот или бобер. Это была своеобразная оппозиция привычно используемым в от кутюр дорогостоящим и куда более труднодоступным мехам вроде норки или соболя. Но, кроме очевидных экономических соображений, здесь следует учитывать и негативное отношение Коко к «богатым» материалам, которые, по ее мнению, бесцеремонно вторгаются в моду. В основе последней должны лежать чистота стиля, простота и сдержанность, а не выставленная напоказ пышность.

Что касается ее творений как таковых, то Коко не желала отстраняться от общих тенденций эпохи. Так, в 1917-м и до 1920 года она выставляет на продажу платья с более или менее ярко выраженным силуэтом «бочка», с боковыми складками, призванными расширить бедра. Но на всем, что она изобретает, лежит ярко выраженный отпечаток новых условий, в которых стали жить женщины. Среди новинок – целиком джерсовые куртки-труакары с джерсовыми же юбками крайне неопределенной формы; многочисленные «сафари» с глубокими карманами, чтобы в них было удобно засовывать руки; длинные и теплые шарфы… Такая концепция моды стяжала Габриель большой успех.

К несчастью, далеко не столь успешно складывалась ее личная жизнь. Ставший очень важной персоной, Бой все чаще вращается теперь в высшем обществе: французском, английском… Он честолюбив, да, крайне честолюбив! Для Габриель даже слишком честолюбив. Однажды, будучи в зоне действия войск, он наносит визит одной своей соотечественнице, герцогине Сазерлендской. Это была одна из самых знаменитых гранд-дам той эпохи, которых так замечательно описал Кокто в своей книге «Фома-самозванец»; эти дамы занимались организацией службы помощи раненым. Среди сестер милосердия он встретил молодую красавицу, которую прежде приметил в Лондоне. Звали ее Диана Листер, урожденная Рибблсдейл. Дочь и невестка лордов, она овдовела, едва выйдя замуж, – увы, слишком типичная для того трагического периода женская судьба! Не только знатность имени, но и правильность черт, кроткая нежность, бросающаяся в глаза хрупкость и постигший ее несправедливый удар судьбы глубоко взволновали душу Боя. Он даже мог вообразить себе, что любит ее – и, кстати, это его вполне устраивало. Официально предложив ей руку и сердце, он тут же получил согласие. Вот теперь он имел все, что хотел. Сделавшись женихом Дианы, он, хоть в его жилах и не текла голубая кровь, почти официально вошел в круг джентри. К тому же он получил назначение политического секретаря британской секции Большого межсоюзнического совета в Версале. Ну что спросишь с разночинца, которого всегда угнетала неясность обстоятельств его рождения?

Свадьба Артура с Дианой состоялась в октябре 1918 года у одного из ее знатных родственников – шотландского аристократа лорда Ловата в домовой капелле замка Бофорт в его вотчине в графстве Инвернесс. Замок этот словно сошел со страниц английского романа, действие которого происходит в викторианскую эпоху в аристократических кругах: вековые деревья, огромные луга со стадами овец, пруды, окаймленные утесником…

Но вернемся на несколько месяцев назад, в март 1918 года, когда Бой только что получил согласие на предложение руки и сердца. Надо было как-то известить об этом Коко… Только с глазу на глаз! Письмом хуже… Но, оказавшись с нею лицом к лицу, он увидел, сколь она чувствитель-на и ранима. У него сжалось сердце… Он не мог подобрать слов… Не находил их! Она должна была помочь ему в этой ужасной ситуации… Но все же ее терзали сомнения… Позже она признается друзьям: «Прежде чем он сказал слово, я все уже знала сама».

Она не уронила перед ним своего достоинства. Самолюбие обязывало ее сохранить свое лицо.

Но только за ним затворилась дверь, она вся отдалась своему горю. Вот теперь можно было выплакаться… И она час за часом ревела в три ручья не переставая. Да, конечно, она знала, что все так кончится, но… жила будто бы в неведении, и в итоге полученный ею шок оказался непереносимым.

Логическим следствием происшедшего должен был бы стать полный разрыв. Просто уйти, чтоб он ни о чем не знал… Было похоже, что мысль покинуть Габриель ни на минуту не оставляла его. Но как бы ни была тяжка рана, нанесенная ей решением ее возлюбленного, она была слишком влюблена в него, чтобы отказать ему от дома. Она искала ему тысячи оправданий… а ведь, прямо скажем, у них удивительно схожи характеры и судьбы! И Бой, и Коко имели счеты с унизительным прошлым. Вот откуда эта неистребимая тяга к социальному успеху и жажда выигрыша, поглощавшая всю их энергию. Кстати, не на эту ли перспективу они всегда направляли свое существование, каждый на свой манер? Так зачем же упрекать Боя в том, что он такой же, как она? Не рождены ли они затем, чтобы стать сподвижниками? Вот, наверное, какие мысли примирили Коко с неизбежностью дальнейших отношений с Боем…

Но как бы там ни было, она долее не могла оставаться у Боя в квартире на бульваре Малешерб. При посредничестве Миси она нанимает меблированную квартиру близ моста Альма, в доме 46 по набережной Билли (ныне набережная Токио). Это была простая квартира на первом этаже, но с весьма любопытной обстановкой. Альков, равно как и передняя, сплошь увешан зеркалами; плафон покрыт черным как смоль, блестящим лаком, а надо всем властвовал, следя неотвязным взором, золоченый Будда.

Этот декор надолго западет в душу Габриель, и она будет в течение всей жизни, переезжая на новые квартиры, воспроизводить его детали и элементы в их интерьерах. Ее, плененную болезненными воспоминаниями о Бое, будет неотвязно преследовать его образ мышления…

* * *

В эту эпоху Париж уже не был тем прежним, довоенным городом-праздником, и еще менее он напоминал город света. Чтобы пилотам вражеских бомбардировщиков не так-то легко было найти столицу, стекла фонарей закрасили синим, и оттого свет их сделался призрачным и зловещим.

Однажды в марте 1918 года парижан потрясло непонятное событие: 23-го числа на город упало восемнадцать бомб, унеся жизни пятнадцати человек и ранив тридцать; при этом никаких немецких летательных аппаратов в небе не было. А случилось вот что: немцы, войска которых стояли в 120 километрах от Парижа, соорудили пушку с невиданной дотоле дальнобойностью. Следовательно, то, что парижане приняли за авиабомбы, оказалось артиллерийскими снарядами. Пушка «Большая Берта», названная так в честь супруги конструктора, мадам Крупп фон Болен, была установлена в лесу Сен-Гобен, в окрестностях Суассона. У нее был 240-й калибр, а ствол такой длины, что требовался специальный стальной костыль, чтобы он не переломился пополам. Еще большая трагедия случилась 29 марта: снаряд попал в церковь Сен-Жерве, что позади ратуши, как раз во время службы на Страстную пятницу. Под рухнувшим сводом погибли восемьдесят верующих и ранены еще двести… Обычно эти снаряды разрушали только верхнюю часть здания, и те, кто имел средства, переселялись в нижние – с первого по четвертый – этажи парижских гостиниц, как, например, отель «Мерис» или «Терминюс»; другие же во множестве покидали Париж. Опасность была тем страшней, что никакая сирена не могла предупредить парижан о начале обстрела, чтобы те успели укрыться в убежищах. Кроме того, в налетах на Париж участвовали «готы» – большие двухмоторные трехместные бомбардировщики, которые в хорошую погоду всякий раз примерно к одиннадцати вечера несли столице свой смертоносный груз. Их белесые с черными крестами силуэты вырисовывались в перекрестье лучей прожекторов – это стало аттракционом для парижских зевак, которые либо не сознавали опасности, либо решили: чему быть, того не миновать. Эта публика собиралась кучами на парижских мостах, чтобы получить более полное впечатление от изысканного зрелища.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: