Что вы будете делать теперь, когда услышите, что у Кришны было шестнадцать тысяч жен? И не думайте, что это лишь история; нет, это факт.

В Индии незадолго до того, как Индия стала независимой, Низам из Хайдарабада имел пятьсот жен. Если в двадцатом веке человек мог иметь пятьсот жен, то вполне можно предста­вить, что пять тысяч лет назад у человека могло быть шестнад­цать тысяч жен; всего в тридцать два раза больше — не так много. И эти шестнадцать тысяч жен не состояли с ним в социальном, законном, общепринятом браке — нет, большин­ство из них были украдены у других людей. Они были женами других людей, насильно уведенными прочь. И этому человеку поклоняются как пурнаватаре!

Нет, я совсем не хочу быть в этой компании. Я совершенно счастлив - быть просто обыкновенным человеческим существом, как вы.

Не впутывайте меня в трудности. Если я должен быть мессией, я должен ходить по воде. Иисус, должно быть, знал, где находятся камни в Галилейском озере, иначе нет другого способа ходить по воде. Тогда я должен буду творить чудеса, поскольку без чудес кто примет меня за мессию?

У меня есть друг, находящийся теперь в Бангладеш. Перед разделением Индии на Индию и Пакистан он был в Калькутте. Он был известен, как человек чудес, но для меня он был другом, и он, бывало, рассказывал мне, как он творит свои чудеса. Просто, для примера, я расскажу об одном чуде, которое он сотворил и стал известным по всей Бенгалии как величайший живущий волшебник. Что это было за чудо? Очень просто. На станции в Ховрахе он садится в поезд, идущий в Бомбей. Входит билетный контролер. Он спрашивает у всех, он спраши­вает и у этого человека, одетого в зеленое одеяние суфиев; этот человек мусульманин...

Билетный контролер с уважением спрашивает его: «Баба, далеко ли вы едете? Будете ли вы так добры, показать мне ваш билет?»

Он разгневался. Он сказал: «Никто никогда не требовал от меня предъявлять билеты. Я путешествовал всю свою жизнь — вы первый, кто проявляет такое неуважение ко мне».

Но билетный контролер был несокрушим, он сказал: «Я не разрешу вам путешествовать без билета. Я спрашивал вас уважительно, но теперь вопрос не в уважении - просто покажи­те свой билет, иначе выходите из поезда».

Баба сказал: «Я не выйду из поезда, если только вы не вытащите меня». Билетный контролер вытащил его из поезда.

Он встал на платформе и сказал: «Теперь я посмотрю, как двинется этот поезд».

Закрыв глаза, он стоит на платформе. Служитель показы­вает флаг, начальник станции показывает флаг; машинист делает все возможное, но поезд не двигается. Инженер осмат­ривает все, что можно; все в порядке, все правильно, но поезд не двигается. Вокруг бабы собирается толпа. Все пассажиры выходят и начинают говорить, что поезд не движется из-за того, что оскорбили религиозного человека. Один человек кричит, что поезд не поедет, если билетный контролер не коснется ног бабы, не попросит у него прощения, с уважением не проводит его в поезд и не пообещает, что никогда не будет спрашивать билет у других суфиев в зеленом одеянии.

Даже начальник станции говорит билетному контролеру: «Что делать?»

Билетный контролер отвечает: «Я действовал точно по закону, почему я должен касаться его ног?» А он брамин; для брамина коснуться ног мусульманина... «Не буду я касаться его ног. И почему я должен разрешать ему войти в поезд? Это незаконно, если я разрешу ему путешествовать без билета и пообещаю, что не только он может путешествовать без билета, но и другие, подобные ему, тоже могут путешествовать без билета. Тогда зачем я здесь? Я здесь для того, чтобы хватать людей без билета и выбрасывать их из поезда».

Но подбегает машинист, подбегает инженер, подбегает служитель, и все они говорят: «Ничего нельзя сделать, если баба против. Поезд не сдвинется».

И тысячи людей, путешествующих в поезде, хватают билетного контролера и говорят: «Вы коснетесь его ног; вы оскорбили великого человека».

Толпа так неистова, так сердита, так кровожадна, что билетный контролер, бедный билетный контролер, касается ног бабы, ведет его уважительно в поезд, извиняется и говорит:

«Я никогда не спрошу билет ни у одного суфия, путешеству­ющего в поезде. Пожалуйста, простите меня».

Баба открывает глаза и говорит: «Хорошо, теперь поезд может двигаться». И поезд двигается.

Он рассказывал мне: «Это сделало меня знаменитым по всей Бенгалии. Но чудо было очень простым: билетный контролер, машинист и инженер — эти три человека были подкуп­лены. Как мог сдвинуться поезд?»

Я не делаю чудес; чудеса не случаются никогда.

Природа никогда не изменяет своих правил. Она безраз­лична к вам, Иисус ли вы, или Моисей, или Кришна, или Будда. Кто вы, не имеет значения; природа не предвзята, она беспристрастна, она просто следует своему собственному зако­ну. Этот закон я называю дхармой, дао, логосом.

И истинно религиозный человек находится в гармонии с законом природы.

Человек, пытающийся творить чудеса, пытается обма­нуть природу, обмануть вас. Он не в гармонии с природой; он пытается показать, что он выше природы — он сверхъестестве­нен.

Нет ничего выше природы; природа есть все и вся. Она содержит в себе божественность.

Ничего нельзя сделать против нее. Но можно дурачить дураков, которые хотят быть одураченными, которые жаждут быть одураченными. Поскольку они так пусты, они цепляются за того, кто могущественен, настолько могущественен, что может перешагнуть через естественные законы, настолько могущественен, что может идти против течения природы.

Я не учу вас идти против природы, я учу вас идти вместе с ней. Растворите себя в ней — будьте в состоянии полного восприятия. Пусть верховодит природа.

Не пытайтесь идти против течения, пусть поток несет вас, куда бы он ни направлялся; не боритесь с ним. Я учу вас не борьбе, я учу вас гармонии.

И для меня это величайшее чудо — быть в гармонии с природой, в полной гармонии с природой.

Вы с ней утром и вечером. Вы с ней в радости и в горе.

Вы с ней в жизни и в смерти. Вы не отклоняетесь от нее ни в одной точке, ни на единое мгновение.

Это полное согласие, это абсолютное согласие создает религиозного человека.

Бхагаван,

Епископ Дженкинс из Дархама был отлучен от церкви лордом Хейлшемом — лорд-канцлером, главой судебного ведомства Британии. Кроме того, член британского парла­мента назвал епископа «опасным шутником» за то, что тот охарактеризовал воскресение Христа как просто «фо­кус с костями» и сказал: «Моя вера в Бога заставляет меня поднимать эти вопросы о непорочном зачатии и воскресении из мертвых». Лорд Хейлшем не мог поддержать такие мысли.

Первое, что нужно понять о воскресении из мертвых, — это то, что его никогда не было и, прежде всего, потому, что Иисус никогда не умирал на кресте — это было подстроено.

Иудея была под римлянами, а Понтий Пилат был верхов­ным правителем, наместником Рима в Иудее. Понтий Пилат не имел ничего против Иисуса. И самое большее, он думал о нем, как о немного горячем молодом человеке, что весьма естественно; таким и должен быть молодой человек. Но он не совершал никакого преступления, он не побудил никого другого совершить какое-нибудь преступление; и послать его на крест, что является предельным наказанием, даваемым убийцам, представляется абсолютно нелогичным.

И он был культурным человеком. Он старался убедить верховного священника иудеев: «Я не вижу, какое преступле­ние совершил этот человек. Даже если он говорит, что он сын Божий. Его утверждение никому не наносит вреда. Самое большее, он немного не в себе — но быть немного не в себе недостаточно для того, чтобы быть распятым. Если он говорит, что является мессией, которого вы ждете веками... Если вы думаете, что он не мессия, не принимайте его, как мессию; но он имеет полное право говорить о себе, что думает. Он не может заставить вас думать, что он мессия. Он не убивает людей, не говорит тем, кто не принимает его: «Я убью вас»».

И, по-моему, Понтий Пилат был совершенно прав. Итак, он и один богатый последователь Иисуса составили целый заговор. Он хотел, чтобы этот молодой человек был свободен. На самом деле, он по-своему влюбился в этого молодого человека, поскольку переодетым приходил на многие его проповеди, слушал и любил то, что он говорил. И более того, он любил то, как говорил Иисус, внушительность, с которой он говорил. Он слышал многих ораторов; он сам был великим оратором. Иисус не был оратором. Он говорил простые вещи, но они доходили до сердца. Все это воздействовало на Понтия Пилата, впечатляло его.

Его жена тоже ходила слушать Иисуса — конечно, пере­одетой, поскольку наместники и их жены не могут ходить слушать сына бедного плотника и сидеть рядом с невежествен­ными, обыкновенными людьми. Его жена тоже была очень сильно поражена, поражена самим образом этого человека. В нем была какая-то божья искра, что-то магнетическое, так что даже хотелось верить в его нелогичные утверждения. Он имел своего рода гипнотическое влияние. Не бойтесь слова «гипно­тическое». Слово «гипноз» просто означает сон. И когда я говорю, что он имел гипнотическое влияние, это просто означает, что пока люди слушали его, их разум отправлялся спать. Его нельзя было слушать без этого.

Понтий Пилат перед распятием даже вызывал его во дворец наместника, чтобы убедить его: «Не нужно говорить этих слов, не нужно говорить о царстве Божьем, потому что это создает путаницу. Ты говоришь о царстве Божьем, которое наступает после смерти, где-то на небесах. Но политики пугаются — царство Божье! — и говорят, что ты призываешь людей завоевывать царство Божье. Похоже, что вы использу­ете условный язык и стараетесь... Священник пытался убедить меня, — говорил ему наместник, — что: «Он на самом деле революционер и стремится вывести страну из-под власти Рима». Священник сказал это просто для того, чтобы повлиять на наместника и убедить его, что Иисус является также и опасным политиком, что он должен быть распят.

Понтий Пилат сказал Иисусу: «Отбрось эти слова. Говори просто... «Я говорю о духовном измерении. Я не имею ничего общего с политикой и существующим царством». И зачем ты без необходимости говоришь, что ты — сын Божий, единствен­ный рожденный сын Божий? Это вызывает у раввинов, у священников ревность, потому что ты пытаешься поставить себя выше их. Они лишь раввины, а ты единственный рожден­ный сын Бога! Ты создаешь себе ненужных врагов. Отбрось эти слова; говори просто то, что хочешь сказать людям».

Но Иисус был настолько же фанатиком, насколько был хорошим человеком. Это не противоречащие друг другу качес­тва; можно быть очень хорошим парнем и, вместе с тем, в определенных вещах очень фанатичным. А Иисус был очень фанатичным. Он не мог слышать возражений тому, что гово­рил. В конце концов, Пилат почувствовал, что этот человек невозможен. В конце концов, он сказал: «Я задам только один вопрос: что есть истина, о которой ты постоянно говоришь? Что есть истина?» Вот вопрос, на который никто не может отве­тить, — никто, кто знает, никто, кто когда-либо пытался, хоть немного, искать истину.

Сократ говорил: «Я не знаю, что есть истина». Не обма­нывайтесь словами.

Бодхидхарма сказал: «Я не знаю даже себя». Не обманы­вайтесь словами. Эти люди имели определенный проблеск. Но крайней мере, одно они поняли очень хорошо: есть вещи, которые нельзя высказать, о которых нельзя говорить.

Иисус хранил молчание. Он не ответил, но это был его ответ; молчание было его ответом. Но для Понтия Пилата, человека изощренного, культурного, образованного, человека слов, это не было ответом. Это просто доказывало ему, что Иисус не знает. Он согласился со священником; но за кулиса­ми он также согласился с одним учеником Иисуса, очень богатым человеком — только очень богатый человек мог быть допущен к наместнику.

И все было просто подстроено: что распятие должно состояться в пятницу, что оно должно быть задержано как можно дольше — почти до полудня пятницы... Способ, кото­рым евреи обычно распинали людей, был очень мучительным, мучительным в том смысле, что проходило иногда двадцать четыре часа, прежде чем человек умирал. Ведь это был не электрический стул или газовая камера Адольфа Гитлера, где в течение секунд испарялись тысячи людей. Это был очень грубый метод: пригвоздить человека к столбу. Кровь сочилась капля за каплей, это требует времени.

Итак, это был заговор: вечером, когда солнце садится, он еще не будет мертв; он пробыл на кресте только шесть часов. Никто не умирал на еврейском кресте за шесть часов. Двадцать четыре часа, тридцать шесть часов, сорок восемь часов, даже шестьдесят часов нужно было людям, чтобы умереть. Какая же была стратегия? Из-за праздника субботы евреи прекраща­ют всякую работу; в праздник нельзя делать никакой работы. И тело Иисуса должны были снять с креста через шесть часов, поскольку солнце садится; все работы прекращаются. Поэтому он был еще жив; он просто потерял немного крови. Он никогда не умирал на кресте.

Так что епископ, прежде всего, ничего не знает. Он говорит, что: «Я не верю, что Бог колдует с костями и творит чудо воскресения». Как можно колдовать с костями? Он ничего не знает о реальности, о фактах. Но он, по крайней мере, честный человек. Он рисковал своим епископством. Я уважаю его за честность, хотя он и глуп. Он не знает действи­тельной истории за фасадом воскресения.

Иисуса снимают с креста, кладут в пещеру с большим камнем в качестве двери так, чтобы он не мог убежать, — ведь люди, снявшие его с креста, прекрасно знали, что он жив. Даже в Библии сообщается, что один из солдат ткнул его мечом в бок, и потекла кровь. Из мертвого человека кровь не течет; он удостоверился, что Иисус жив. И ночью его унесли оттуда. Теперь дверь пещеры будет открыта только в понедельник утром — и пещера была найдена пустой.

Иисус сбежал из Иерусалима. Наконец-то здравая мысль пришла ему в голову; он очень хорошо знал, что все это глупо... даже его собственные ученики сбежали, когда его распинали; никого не осталось, кроме одного ученика. Все испугались, что их могут схватить и обвинить в участии в заговоре Иисуса против иудаизма и Римской Империи.

На последней трапезе, когда Иисус расставался со своими учениками... по-моему, они просто глупые люди. Если бы у них было хоть какое-нибудь понимание, они предупредили бы Иисуса: «Что за необходимость идти в Иерусалим, когда ты знаешь, что тебя собираются распять там завтра?» Повсюду было известно, что, если он придет на этот праздник, его не оставят на свободе: «Он нанес достаточный ущерб престижу священников, раввинов, государственной религии. Опасно разрешать ему большее, он будет становиться все более и более могущественным. Лучше будет покончить с ним прямо сейчас. Прямо сейчас он не имеет власти, не имеет последователей, нечего особенно и говорить об этом».

Но эти двенадцать апостолов просто позволили ему уйти. Ни один из учеников не сказал ему: «В этом нет необходимос­ти. И нам нужно, чтобы ты жил. Мы хотели бы, чтобы ты жил как можно дольше, чтобы случилось все, что ты желаешь». Нет, они были просто тупыми парнями. Я сожалею об Иисусе. Будда был более удачлив; его учениками были по-настоящему великие гиганты. Лао-цзы был удачлив. Иисус — самый неудачливый во всей компании мессий, аватар, тиртханкар - самый несчастный. Простые рыбаки... Что они могли сделать и что они могли понять? Знаете, о чем они спрашивали его на последней трапезе? Они приняли тот факт, что он собирается быть распятым. Они задали ему вопрос: «В царстве Божьем ты, конечно, будешь сидеть по правую руку Бога; где будет место для нас, двенад­цати, которые следовали за тобой?» На самом деле, очень еврейский вопрос: хотят удостовериться в своем месте, где будет первый, где будет второй, третий, четвертый. Они были очень невежественными людьми.

Иисус сказал: «По крайней мере, сегодня ночью, когда придут схватить меня, не спите. Хотя бы сегодня ночью бодрствуйте!»

И час за часом он молится в Гефсиманском саду, он уходит в угол сада, чтобы молиться. О чем он молится? Он молится:

«Бог, дай мне силу, чтобы я смог пройти то жестокое испыта­ние, что предстоит мне».

В точности так, как я постоянно говорил вам: каждая вера несет под собой сомнение. Он, возможно, знает, что будет распят и никакое чудо не спасет его; возможно, и нет никакого Бога. Но он продолжает молиться, и час за часом он возвраща­ется посмотреть на учеников. Всякий раз, когда он возвраща­ется, они крепко спят, похрапывают. Они не могут даже пободрствовать одну ночь. А на следующий день Учитель должен умереть. Они не могут пожертвовать даже одной ночью сна — люди жертвуют, сидя перед телевизором, глядя голливудские кар­тины и всякую чепуху, — а они не могут остаться бодрствую­щими. И зачем он настаивал? Потому что это то, что он говорил им всю жизнь: «Будьте осознающими, будьте осознанными. Очнитесь от этого сна, в котором вы ходите и живете. В последнюю ночь...» Но пытаться в последнюю ночь также кажется неразумным; уже нет времени учить этих людей, как оставаться осознающими.

Все, что он делает, так это приходит снова и будит их, и кричит на них, и говорит им: «Что же вы за ученики? Вы не можете не спать, а меня собираются распять, в любой момент могут прийти и схватить меня». И когда он приходит через час... Так он ходит всю ночь между Богом, который, как он думает, сотворит чудо, и учениками, которые, как он думает, являются его апостолами, которые будут нести его золотое слово во все концы земли. И то и другое — фикция. Нет ни Бога, слушающего его молитвы, ни учеников, слушающих его поучения оставаться осознающими. Он сказал им: «Когда меня будут распинать, вас, конечно, не будет там». Один ученик сказал: «Я буду там. Учитель».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: