Сделай Сам Свою Работу на 5

О СОЦИАЛЬНОМ УСТРОЙСТВЕ ОБЕЗЬЯНЬЕГО СТАДА





 

"Вполне очевидно, – писал Ф. Энгельс, – что нельзя выводить происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от необщественных ближайших предметов".

Общественная организация первобытных людей, судя по всему, была весьма сложная. Прежде всего она характеризовалась иерархичностью. Иерархия в сообществах животных вообще широко распространена. "Как не похожи друг на друга мышь и сверчок! А между тем иерархия проявляется у них почти одинаково, сходство заметно даже в деталях. Быть может, мы здесь сталкиваемся с некоей тенденцией, присущей организованной материи вообще, – тенденцией столь важной и столь древней, что она сохраняется, несмотря на то, что эти две группы так далеко отошли друг от друга в процессе эволюции". Существование иерархии в стаях и стадах в настоящее время общепризнано, утверждает советский биолог И. Халифман. Современная теория систем содержит еще более сильное утверждение: всюду, где мы имеем достаточно высоко организованную систему, мы можем говорить об иерархии как ее свойстве.

Учитывая сложность проблемы происхождения человека, проводить прямую аналогию между обезьяньим стадом и сообществом первобытных людей несколько рискованно. Но принимая, что антропоиды являются хотя и отдаленными, но родственниками человека, мы все же можем организацию стада обезьян поставить в параллель с организацией праавстралопитекрв, не умевших изготовлять орудия труда.



Итак, основным свойством обезьяньего стада является его иерархическая организация. "В стаде обезьян существует уже сложившаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии с соответственно весьма сложной системой общения", – отмечает А.Н. Леонтьев17.

По данным Н.А. Тих (здесь и далее отсылки на литературу даются по кн.: Онтология языка как общественного явления М., 1983. – Ред.), можно наметить по крайней мере четыре уровня иерархии в обезьяньем стаде. Они выделяются на основе значения особи для филогенеза стада. На низшей ступени иерархии находятся старые самки, не способные к рождению детенышей и сложным способам добывания пищи. Затем идут молодые неопытные самцы, претендующие на "власть" и на самок. К третьему уровню можно отнести молодых самок и детенышей, являющихся как бы "окружением" и пользующихся покровительством крупных и сильных самцов. Последние образуют ядро стада и высший уровень его иерархии. Внимание вожака к членам стада зависит от их места в иерархии. Старых самок они вообще не замечают, молодых самцов им приходится часто "вразумлять", детеныши и молодые самки пользуются их наибольшим расположением.



Функции вожаков достаточно четко выражены, и они многочисленны: следить за безопасностью стада и защищать его от внешних врагов; быть производителем потомства и быть судьей-экзекутором в конфликтах между членами стада. Право быть судьей в ссорах – один из атрибутов вожака. Все исследователи пишут о нем, отмечая его существование не только у млекопитающих, но и у птиц, указывает Р. Шовен.

Соблюдение иерархии и ее динамика довольно сложны. Основной принцип здесь – "право сильного". Иерархия устанавливается на основе постоянно ведущихся драк (И. Халифман), Однако этот принцип может нарушаться, и в вожаки попадает не самый сильный, а самый "хитрый" из молодых самцов.

Интересный случай произошел в стаде шимпанзе, за которым наблюдала англичанка Джейн Гудолл в танзанийском заповеднике Гомбе-Стрим. "Презираемый" всеми самцами, находившийся на низкой ступени иерархии Майк попробовал применить для завоевания "власти" пустые металлические канистры. Он схватил несколько канистр, стал толкать их перед собой, тем самым создавая страшный шум, и напустил на себя ярость. Доминирующие самцы в страхе разбежались, но потом стали перед ним заискивать. После нескольких таких процедур они признали его "власть". Затем уже для удержания "власти" ему было достаточно проявить агрессивность, размахивая веткой.



Борьба за лидерство в стаде гармонически сочетается со взаимопомощью. Стадо обороняется коллективно. Шимпанзе после удачной охоты может поделиться кусочком с другими членами стада. Как известно, П. А. Кропоткин считал взаимную помощь особей как в растительных и животных сообществах, так и в человеческом обществе фактором прогресса, противостоящим борьбе за существование.

По своему характеру шимпанзе очень индивидуальны. Подвижные и вялые, трусливые и наглые, хитрые и непосредственные – они могут быть самыми разными. Поэтому и отношения внутри стада не просто агрессивные или доброжелательные, но имеют сложную градацию и различные оттенки. Выражение этих отношений также довольно разнообразно. Некоторые ученые считают, что контакты между животными могут выражаться в особых ритуализированных формах (например, встречи двух особей). Кроме звуков, широко используются жест и поза. Д.Гудолл однажды наблюдала нечто вроде танца.

 

"ЯЗЫК" И МЫШЛЕНИЕ ОБЕЗЬЯН

 

До сих пор биологи дискутируют вопрос о способностях человекообразных обезьян к мышлению и языку. Экспериментальные данные, полученные в последние годы, позволяют сделать вывод о весьма высоком уровне их способностей. Еще Ф. Энгельс достаточно высоко оценивал умственные возможности животных. Он писал: "Нам общи с животными все виды рассудочной деятельности: индукция, дедукции, следовательно, также абстрагирование., анализ незнакомых предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа), синтез (в случае хитрых проделок у животных) и, в качестве соединения обоих, эксперимент (в случае новых препятствий и при затруднительных положениях)"[7]. Но далее Ф. Энгельс пишет, что "диалектическое мышление – именно потому, что оно имеет своей предпосылкой исследование природы самих понятии, – возможно только для человека"[8].

Для мышления высших животных характерна сильная избирательность вычленения элементов ситуации, детерминированная их (элементов) биологической значительностью. "Даже высшие животные, – пишет Р.Н. Ладыгина-Коте, – в каждой ситуации замечают и отражают. лишь те отношения, которые имеют для них жизненный смысл, связанный с удовлетворением той или иной биологической потребности, к другим же отношениям они относятся индифферентно"[9].

Жизненная значимость элемента ситуации обычно эмоционально окрашена для животного, и поэтому фиксация его образа в памяти не требует многократных повторений: достаточно одного воздействия среды, чтобы соответствующий образ вошел в жизненный опыт животного. Такое запоминание не нуждается в подтверждении стимула, которое необходимо в случае индифферентных раздражителей.

Первобытный человек также воспринимал мир через фильтр своих потребностей, и то разнообразие ситуаций, в которые он попадал (прежде всего охотничьих), способствовало быстрому накоплению опыта. Задача состояла в том, чтобы как можно полнее (а это было жизненно важно) передать его последующему поколению, чему могла служить только такая богатая средствами форма общения, как драматическое действо.

Жизненно значимые элементы ситуации образуют для животного ее ядро. Все же остальные ее явления слабо различимы. Однако, как показала К.Н. Ладыгина-Коте, такая же диффузность свойственна и детскому мышлению, а факты из языков первобытных народов говорят о том же: для них характерна такая суммарность значений слов, при которой одно слово обозначает целую совокупность разнородных предметов; так, в языке аранта одно и то же слово обозначает и "корни водяной лилии", и "кости человека", и "ночь", объединяемые общим признаком "невидимого" (В.В. Иванов).

 

Прежде чем переходить к вопросу о возможностях обобщения и абстракции у высших обезьян, приведем генетическую классификацию обобщения, предложенную Г.С. Костюком. Он различает:

1) "доаналитическую" генерализацию, имеющую место на уровне диффузного мышления;

2) обобщение после элементарного анализа (целое расчленяется на несвязанные признаки, отдельные признаки подменяют собой целое понятие);

3) обобщение после комплексного анализа, в результате которого образуется комплекс соотнесенных признаков.

Для человекообразных обезьян характерны первые две формы обобщения. Еще И.П. Павлов отмечал, что он пришел к выводу о наличии у животных своеобразных понятий, образующихся путем генерализации отдельных представлений в одно более общее. Он полагал, что животные реагируют на обобщенные раздражители, и соответствующие обобщения можно рассматривать как аналоги понятий.

Что же касается способности к абстрагированию, то у обезьян обнаружены лишь зачатки: абстрагируемый признак не отделяется от объекта и не рассматривается как самостоятельный объект, а лишь оттеняется, вычленяется в предмете. Так, обезьяна не может выработать абстракцию длины и оперировать с нею, как считает К.Н. Ладыгина-Котс.

Конечно, способность оперировать абстрактными категориями, а тем более вне наличной ситуации, обеспечивается прежде всего рефлексирующим мышлением – проявлением такого уникального человеческого свойства, как самосознание. Поэтому главный пункт, в котором наиболее сильно расходится мышление человека и обезьяны, – это именно способность к абстракциям. Однако во всем остальном, а прежде всего в плане реального поведения, каких-либо резких контрастов наука не находит. «Главный вывод, который следует из экспериментов последних 25 лет, состоит в том, что обезьяны обладают, хотя и в меньшей степени, чем человек, способностью улавливать общий характер задачи, которая ставится с целью определения умственных способностей в так называемых "тестах на концептуальное мышление"… Подобные тесты демонстрируют лишь постепенный переход от менее развитых млекопитающих к приматам и человеку»21. Мы не возражаем против высокой оценки умственных способностей животных, но это ие означает, что мы признаем "чистый эволюционизм" в становлении человеческого мышления. Произошел пускай и длительный, но все же качественный скачок, и одним из необходимых условий для него послужил язык.

Внешняя ситуация в мышлении высших животных представляется в виде набора образов жизненно значимых элементов. Этот набор имеет обобщающую силу, играет роль эталона ситуации, будучи ее частью и служа распознаванию подобных ситуаций. Если с этими эталонами соотносится некий сигнал, то он выступает частью обозначаемой ситуации.

У обезьян таких ситуаций, вызывающих звуковую реакцию, ограниченное количество. Так, у шимпанзе ситуация, вызывающая волнение, сопровождается уханьем, удовлетворение – хрюканьем, удивление – мычанием. У гамадрил выделяют односложных сигналов (ak, hon, au, i и т. д.), соответствующих отдельным ситуациям (Н.И. Жинкин). Заметим, однако, что хотя звуку соответствует одна ситуация, но она не конкретная, а типизированная, обобщенная: звуки удовольствия могут быть связаны с ситуацией как еды, так и искания; сигнал опасности или угрозы также соотносится с различными объектами. Здесь скорее надо говорить не об отдельных ситуациях, а о схемах ситуаций.

Знаковую систему обезьян Н.И. Жинкин назвал "системой с фиксированным списком сообщений, или системой не расширяющихся сообщений". Дело в том, что число схем ситуаций (денотативных полей, по выражению Н.И. Жинки-на) конечно. Каждой схеме соответствует свой сигнал; число сигналов, следовательно, тоже конечно, и их можно задать списком. Сигналы эти одновременно и алфавит системы общения, и целые обобщения. Для этой системы, кроме того, характерны, по мнению Н.И. Жинкина, однозначность и несинонимичность знаков, нулевой синтаксис. Поэтому сообщения о прошлом и будущем не могут быть образованы в этой системе, так как нуждаются в комбинировании знаков (указание на ситуацию + указание на время).

Я позволю себе закончить обзор способностей обезьян философско-элегической характеристикой "интеллектуального" облика шимпанзе, данной Л.И. Герценом: "Заметьте еше посягательство обезьян (например, шимпанзе) на дальнейшее умственное развитие. Оно видно в их беспокойно озабоченном взгляде, в тоскливо-грустном присматривании ко всему, что делается, в недоверчивой и суетливой тревожности и любопытстве, которое, с другой стороны, не дает мысли сосредоточиться и постоянно ее рассеивает. Ряды и ряды поколений вновь и вновь стремятся к какому-то разумению, заменяются новыми, и эти стремятся, не достигая его. умирают, – и так прошли десятки тысяч лет, и пройдут еще десятки".

 

СПОСОБНОСТИ ОВЕЗЬЯН К ЗНАКОВОМУ ПОМГДЕДОГО (ПО ПОВОДУ КНИГИ Ю ЛИНДЕНА "ОБЕЗЬЯНА, ЧЕЛОВЕК И ЯЗЫК")

 

Книга К›. Лиядена23 повествует об экспериментах американских ученых (супруги Р. и Б. Гарднеры, Р. Футе, Д. Примак) по обучению шимианзе знаковому общению с человеком и о дискуссиях, которые развернулись по этому поводу в американской научной литературе. Пафос книги – нет непроходимой пропасти между животным и человеком, обезьяна «итособна научиться человеческому языку (имеется в виду прежде всего жестовый язык глухонемых амслен).

Основной вопрос, который возникает в связи с книгой Ю.Линдена, следующий: доказали ли эксперименты по обучению языку шимпанзе Уошо, Вики, Сары и других, что они овладели человеческим языком, "вошли в храм языка", как выражается Ю. Линден? И если Ю. Линден категоричен в положительном ответе на нетч›, то мы не будем спешить с этим, так как считаем необходимым уточнить и переформулировать этот вопрос.

Прежде всего, что такое человеческий1 язык? Если под человеческим языком понимать основное средство устного (и как вторичное – письменного) общения людей, то описанные шимпанзе не научились и, надо полагать, никогда не научатся такому языку. И дело не столько в том, что их артикуляционный аппарат не приспособлен к произнесению человеческих звуков, сколько в том. что только звуковая речь дает возможность выстраивать в сознании" сложнейшие иерархии языковых единиц (слов, схем предложений), иерархии, соответствующие вершинам абстракции и обобщения образов внешнего мира: степень сложности мышления определяет структуру языка. Язык жестов, которому научи чись обезьяны, принципиально не может быть достаточно иерархически сложным.

Попробуем расширить понятие "человеческий язык", включив в него, кроме устного языка, все вспомогательные средства общения между людьми. Тогда человеческим языком можно назвать и искусственные языки глухонемых, в частности амслен, которому обучены обезьяны Уошо, Вики и др. Но тогда мы вправе считать человеческим языком и азбуку Морзе, и морскую сигнализацию флажками или лучом света, и знаки дорожного движения и т. д. Все это языки вспомогательного обшения. Недаром в современных методиках обучения глухонемых языку жест (вместе с движениями губ) рассматривается как кодовое обозначение букв естественного языка, и тем самым фактически глухонемые общаются на обычном естественном языке, только его звуковая "материя" заменена через буквенную жестикуляционной. Поэтому едва ли "чистый" язык жестов можно рассматривать как человеческий язык, и на вопрос о том, научились ли обезьяны человеческому языку, мы должны ответить отрицательно.

Однако возникают еще два вопроса, которые бы хотелось сформулировать в этой связи. Второй (первым будем считать вопрос об овладении шимпанзе человеческим языком): можно ли считать знаковое поведение (общение знаками) обезьян аналогичным знаковому поведению человека? Мы склонны на него ответить положительно. Далее мы подробнее обоснуем этот ответ, а сейчас лишь скажем, что сам факт взаимопонимания подопытных обезьян и экспериментаторов говорит о сходстве у них семиотических процессов.

И третий вопрос: имеются ли общие черты у знаковой системы обезьян и человеческого языка, или – отличны ли они качественно? Да, знаковые системы обезьяны и человека имеют общие черты. Но если в одной системе некоторая черта выражена слабо, а в другой – сильно, то с некоторого момента усиленная черта приобретает качественное своеобразие по сравнению с ослабленной: количество переходит в качество. Для пояснения напомним читателям известный парадокс "куча", который его автор Евбулид из Милета (IV в. до н. э.) формулировал приблизительно так: одно зерно кучи не составляет; прибавляя по одному зерну, кучи не получишь. Другими словами, когда "некуча" становится кучей, некоторая характеристика или состояние переходит в качественно другое? Об этом можно спорить, и действительно очень много спорят по разным поводам в научном мире. Противники "говорящей" обезьяны Уошо утверждают, что качественный переход давно произошел и человек недосягаем для обезьян, сторонники полагают обратное, и этой дискуссии отведены многие страницы книги Ю. Линдена. Примем участие и мы в ней.

Но прежде распределим по классам факты знакового поведения обезьян, существенные для ответа на 2-й и 3-й вопросы. Эти классы таковы: 1) перенос значений знака; 2) изобретение новых знаков; 3) синтаксирование; 4) знаковый выход из наличной ситуации.

Перенос значений. Естественно, что самыми распространенными были переносы, основанные на ассоциации по сходству (генерализация). Так, Уошо знаком "слышу" (указательный палец касается уха) обозначала любой сильный или странный звук, а также ручные часы, когда просила дать их послушать. Знаком "собака" (похлопывание по бедру) она обозначала как само животное, так и его изображение на рисунке. Однажды она перелистывала иллюстрированный журнал. Обнаружив изображение тигра, она сделала знак "кошка".

Интересны переносные употребления знаков на основе сходства объектов в некотором оцениваемом качестве. Служитель Джек не обращал внимания на просьбы Уошо дать пить. Она, прежде чем просигналить обращение к нему, ударяла тыльной стороной ладони по подбородку, что означало "грязный". Получалась последовательность знаков: "Грязный Джек, дай пить", и "грязный" было употреблено не как "запачканный", а как оскорбительное ругательство. Если этот факт описан корректно, то перенос значения "грязный" с предмета на человека на основе ненавязанной ассоциации по ощущению неприятного, нехорошего следует признать довольно тонким. Обезьяна Люси "назвала" бродячего кота "грязный кот", а самец Элли, долго требовавший от служителя Чауна пощекотать его, "назвал" служителя "орехом" (самого Элли часто называли "крепким орешком"). Люси применяла для обозначения невкусного редиса знаки "боль" или "плакать", а для сладкого арбуза – "конфета пить".

Доступны, видимо, обезьянам и переносы по функции: увидев в иллюстрированном журнале рекламу вермута, Уошо изобразила знак "пить". Чтобы обучить Уошо знаку "иет", Гарднеры просигналили ей, что снаружи ходит большая злая собака. Через некоторое время обезьяне предложили погулять, и она отказалась. Единственной причиной могло быть воспоминание о собаке. Здесь знак "собака" был подан без наличия предмета. Но поскольку он (знак) прежде был ассоциирован с образом собаки и с отрицательной эмоцией, то он "сработал". Образ собаки приобрел дополнительный признак "быть снаружи". Он и стал посредником в ассоциации между образом и "прогуляться" и "собака". Этот случай, как и эксперимент с Элли по обучению жестам а мелена без наличия обозначаемых предметов через ассоциацию с их английскими названиями, говорит о способности обезьян образовывать довольно сложные цепи ассоциаций.

Все эти факты достаточно убедительно свидетельствуют о развитом ассоциативном мышлении обезьян, о способности к обобщению отдельных признаков предметов, если эти признаки жизненно значимы для животного.

Механизм ассоциативного мышления лежит в основе функционирования и развития человеческого языка, а процессы абстрагирования и обобщения обеспечивают, в частности, становление его грамматического строя.

Изобретение новых знаков. Для обозначения нагрудника Уошо очертила та груди то место, где он надевается, использовав ассоциацию пе смежности. Аналогичным образом Люси обозначала поводок жестом его надевания вместо жеста "веревка". Так же Люси "присвоила" Ю. Линдену имя "аллигатор" (кусающие движения пальцами) на том основании, что у него на нескольких рубашках были вышиты крокодилы. Здесь имеет место ассоциация по смежности.

В семиотике принята следующая классификация знаков: иконические (структура знака похожа на обозначаемый предмет – географическая карта, фотография), индексные (часть предмета или ее изображение вьгступает в качестве знака предмета в целом – телефонная трубка на дорожном знаке обозначает телефон-автомат) и символические (ничего или почти ничего не имеющие в своем содержании общего с обозначаемым предметом – олова человеческого языка). С точки зрения этой классификации обезьяны могут создавать иконические знаки (имитация движения одевания позодка) и знаки-индексы (вышивка» на рубашке как знак человека). С символическими знаками дело, видимо, сложнее. Тот факт, что обезьяны могут пользоваться ими в результате научения, не подлежит сомнению, о чем свидетельствуют эксперименты по обучению Элли амслену через английские слова, а Сары – оперированию с "абстрактными" жетонами, которые по содержанию не связаны с обозначаемыми предметами. Но может ли обезьяна сама создать нечто вроде жетона? Это сомнительно.

Дело в том, что символические знаки генетически вторичны по отношению к некоторой исходной знаковой системе, они не могут ни возникать, ни функционировать без нее. Жетоны Д. Примака, проводившего эксперименты с Сарой, были возможны только потому, что в сознании их создателя существовала связь между предметом и его английским названием, и жетон фактически обозначал последнее. Для обезьяны же это звено не нужно, поскольку у нее вырабатываются прямые ассоциации между образом предмета и образом жетона. Современные естественные языки, будучи символическими, также не могли возникнуть без языков-предшественников, которыми, как мы полагаем, были такие знаковые системы, как пантомимические действа.

Однако мы не собираемся полностью лишать обезьян способности к символизации знаков. Если бы у них возникла настоятельная нужда в этом, они либо выказали, либо развили такую способность. Дело в том, что символизация как процесс максимального свертывания содержания знака, при котором это содержание перестает быть схожим с обозначаемым предметом, делается необходимой при возрастании числа знаков и "объема" обшения У обезьян эти величины будут ограничиваться их естественными потребностями и внутренне замкнутой, тысячелетиями отстоявшейся системой стереотипов поведения. Ведь то немногое, что животные, даже наиболее развитые, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи.

Конечно, искусственное увеличение "объема" общения, особенно с человеком, возможно, но всегда будет существовать вероятность того, что обезьяна откажется от лишних и бессмысленных для себя нервных нагрузок (отказы некоторых обезьян от выполнения заданий описаны Ю. Линденом24)

С другой стороны, всякая символизация знака приводит к его неоднозначности, которая снимается контекстом. Можно представить себе, что обезьяна станет сокращать и упрощать сложные имитирующие знаки, тогда многие из них совпадут, и различить их можно будет только благодаря ситуации, контексту общения, синтаксированию предложений. И здесь выступают ограничения, связанные с образом жизни обезьян. Поэтому окончательный ответ на вопрос о способностях обезьян к символизации мог бы быть таким: создавать знаки-символы обезьяны, вероятно, могут, но только в рамках своих возможностей синтаксирования.

Синтаксирование. Вопросу о том, способна ли обезьяна "сознательно" пользоваться синтаксическими отношениями, Ю.Линден уделяет очень много внимания, поскольку "оппоненты" Уошо считают это самым сомнительным пунктом в выводах Гарднеров. И Уошо, и Люси различали конструкции "ты щекотать я" и "я щекотать ты". Уошо в процессе обучения все чаще стала отдавать предпочтение порядку знаков, при котором на первом месте находится субъект действия, на втором – действие, на третьем – объект. Нам кажется вполне возможным, что обезьяны владеют представлениями о субъекте, действии и объекте, которые необходимы им в обычном повседневном общении и деятельности. Эпизод с Люси очень выразителен в этом отношении. Люси привыкла к комбинации "Роджер щекотать Люси", и для нее была внове последовательность "Люси щекотать Роджер", но она ее поняла и просигналила "Нет, Роджер щекотать Люси". Когда Роджер настоял на своем, то она действительно принялась его щекотать.

Сопоставление конструкций детской речи (по Р. Брауну) и комбинаций знаков Уошо, проведенное Гарднерами, довольно убедительно показывает большое совпадение структурных схем. Синтаксические факты, обнаруженные в экспериментах е обезьянами, хорошо согласуются с точкой зрения многих советских лингвистов на первоначальные этапы развития языка как в филогенезе, так и в онтогенезе. Исходной формой высказывания были не отдельные слова или предложения, а внешне, в знаке нерасчлененное слово-предложение, содержащее указание на действие и предмет (субъект действия). Но таков и "язык" Уошо.

Мы понимаем, что для того, чтобы обезьяна отреагировала жестами на какой-либо внешний предмет, она должна использовать выработанную у нее экспериментаторами ассоциативную связь между образом предмета и образомзнака. Образ предмета – это значение знака; оно-то и указывает, к каким предметам должно применять знак.

Если мы всмотримся в "словарь" Уошо, то обнаружим, что предметы – это микроситуации, а образы предметов (значения) как минимум бинарны. Такие микроситуации образуются из действия и некоторого объекта, участвующего в нем. Соответственно и значение знака распадается на образ действия и образ объекта. Приведем примеры25.

Знак под названием "подойди": подзывающее движение кистью руки или пальцами. Он означает, во-первых, указание на объект (кто должен приблизиться), во-вторых, указание на действие, которое этот объект должен совершить (подойти).

Казалось бы, о каком действии может идти речь в таких знаках, как "Ты" или "Я". Но в действительности и они в своем внутреннем (образном) содержании, не выраженном внешне (жестом), имеют указание на действие. Обратим внимание на ситуации, в которых употребляются эти знаки. Знак "Ты" (указательный палец направлен на грудь человека) показывает, что это его очередь (во время игры); он употребляется как ответ на вопросы: "Кто щекочет?", "Кто причесывает?". Знак "Я, мне, меня" (указательным пальцем трогает свою грудь) обозначает очередь Уошо, когда она ест или пьет вместе с партнером, и т. д…. Итак, в знаках "Ты" и "Я", кроме указания на действующее лицо, мыслится определенное действие, обусловленное ситуацией. Но это означает, что уже в самих знаках, которым обучались обезьяны, содержалась синтаксическая структура, состоящая из противопоставления предмета и действия.

По мере увеличения "объема" общения как в генезисе языка, так и в развитии детской речи под давлением необходимости происходит дифференциация ролей "предмета" в высказывании, уточняется и поясняется содержащееся в нем действие. "Предмет", видимо, прежде всего расчленяется на субъект и объект действия, а само действие приобретает обстоятельственные элементы, определяющие место или направление действия. Эти расчленения жизненно важны. Без них высказывание может оказаться неправильно понятым, а действие – невыполненным.

Примеры взяты из кн.: Прибрам К. Языки мозга: Экспериментальные парадоксы н принципы нейропсихологии. М., 1975. – В ней дано относительно полное описание 33 знаков Уошо, тогда как в тексте Ю. Лнндена подобные описания очень фрагментарны.

 

Ю. Линден провел сопоставление схем "высказываний" ребенка и обезьяны (на материале наблюдений психолингвиста Р. Брауна над языковым поведением двухлетней девочки Евы н записей "высказываний" шимпанзе Уошо, сделанных супругами Р. и Б. Гарднерами.

Двухлетний ребенок и обезьяна способны оперировать уже в рамках бинарных конструкций представлениями о субъекте и объекте действия, о направлении действия. Жизненно важной является также категория принадлежности (притяжательный тип высказывания у Брауна и "субъект-объект", "объект-свойство" у Гарднеров). Поэтому она одна из первых развивается в детской речи и в знаковом поведении обезьян. Сомнение вызывают определительные конструкции (описание объекта, субъекта у Гарднеров), которые базируются на представлении о предметности и появляются тогда, когда возникает необходимость в вычленении предмета из ряда себе подобных для действия с ним, при этом в условиях, когда трудно обойтись прямым указанием рукой на предмет (т. е. в условиях отсутствия ситуации реального действия, при "перемещении" ее, как выражается Ю. Линден вслед за некоторыми лингвистами).

Конечно, возможно, что ребенок к двум годам способен выйти из наличной ситуации и сказать "большой поезд" о ранее виденном предмете, тогда как в наличной ситуации, видя этот предмет, он просто сказал бы "поезд". Кроме того, определительные конструкции обычно активно навязываются старшими при разговорах с детьми. Что касается Уошо, то приведенные Гарднерами примеры представляют, нам думается, класс оценочных высказываний, образуемых на основе положительной или отрицательной реакции на предмет: "Наоми хороший", "Уошо печальный", "Расческа черная" (может быть, грязная). Пример "Пить красное" не является определительным высказыванием, судя по его содержанию, а выражает "действие-объект".

Итак, способность обезьян к синтаксированию как двучленных, так и трехчленных конструкций, и в первую очередь таких, которые основаны на элементах деятельности (субъект, объект, действие, его направление, принадлежность объекта или действия, эмоциональная реакция на действие и т. д.), нам кажется доказанной достаточно убедительно.

Мы, к сожалению, не имеем возможности развернуть ни саму теорию деятельности (в частности, речевой), широко принятую в советской психологии и психолингвистике, ни дать более подробный анализ фактического материала, содержащегося в книге IO, Линдена. Нам только хотелось бы высказать мнение, что, встав на позиции этой теории, исследователь знакового поведения обезьяны облегчил бы себе выработку общих принципов как экспериментирования, так и анализа его результатов.

Нам кажутся сомнительными достижения обезьяны Сары в области синтаксирования сложных конструкций. Ее способность правильно ставить союз "если…, то" и составлять из двух предлжений одно с однородными дополнениями ("Сара положить яблоко корзинке банан блюдо") есть результат простого научения методом "проб и ошибок" и не иллюстрирует ее самостоятельного умения составлять сложные конструкции; это не проявление знакового поведения.

Чисто бихевиористский подход к эксприменту у Д. Примака не дает возможности с определенностью оценить интересный факт, связанный с аналитической способностью обезьяны. Когда ей предложили сравнить две конструкции из жетонов "яблоко красное?" и "красный – цвет яблока", она решила, что они одинаковы; но восприняла как различные "яблоко красное?" и "яблоко круглое". Если предположить, что Сара отождествила первые две конструкции на основе совпадения смыслов, то надо признать, что она владеет не только довольно тонкими синтаксическими трансформациями, но и понимает, что выражения "яблоко" и "цвет яблока" – контекстные синонимы. Такое предположение, конечно, трудно принять. Не будем утверждать, что решение Сары было случайным. Остается предположить, что она руководствовалась "формальными" критериями. Обратим внимание, что первые два "предложения" состоят из одинакового количества жетонов (по три: знак вопроса – отдельный жетон) и два из трех жетонов совпадают ("яблоко", "красный"). Вторая пара предложений содержит разное количество жетонов – три и два соответственно, при этом общим является только один жетон ("яблоко"). Не явились ли эти, чисто внешние, признаки конструкций основанием для принятия решения Сарой? Нам кажется это вполне вероятным, и говорить о ее способности отождествлять и различать синтаксические конструкции едва ли возможно.

Еще раз подчеркнем в этой связи, что искусственно навязываемые животным задачи мало будут способствовать прояснению проблемы из знакового поведения. Лишь создание условий для их мотивированной целенаправленной знаковой деятельности – путь к раскрытию "интеллектуальных" и "языковых" способностей обезьяны.

Знаковый выход из наличной ситуации. Еще один пункт нам хотелось бы обсудить в связи с поставленными выше вопросами. Он связан с понятием "перемещаемость". Способна ли обезьяна к "перемещению", т. е. к абстрагированию от наличной ситуации, к оперированию с прошлыми или будущими образами?

Если "перемещаемость" перевести в семиотическую плоскость, то, пожалуй, некоторые факты поведения обезьян будут ей соответствовать. Поставим вопрос так: может ли обезьяна оперировать со знаком, если она не наблюдает обозначаемого предмета? Ведь сущность любого знака состоит в том, чтобы быть представителем предмета. Способна ли обезьяна понять и использовать эту замещающую функцию знака, или, другими словами, может ли она выйти в своем знаковом поведении за пределы наличной ситуации?

Вернемся к эпизоду с обучением Уошо знаку "нет". Сигнал "собака" был предъявлен без обозначаемого предмета и вызвал такую же реакцию, как будто собака была рядом. Отрицательная реакция на предложение прогуляться говорит о том, что знак "собака" для Уошо явился действительно представителем и заместителем самой собаки (при условии, если не было слышно лая или других признаков присутствия этого животного). Знаковость поведения Уошо еще ярче бы проявилась, "спроси" Гарднеры Уошо, почему она не хочет гулять. И если бы та объяснила отказ знаком "собака", то факт выхода из наличной ситуации можно было бы признать полностью.

Если здесь "сработали" образы прошлого, то случай с Люси, кажется, говорит о знаковом поведении, связанном с будущим. Когда Джейн Темерлин уезжала из дома, хозяйкой которого она была и в котором воспитывалась Люси, последняя подскочила к окну, чтобы увидеть отъезжающую, и просигналила ей: "плакать я, я плакать" вместо того, чтобы выразить огорчение обычным обезьяньим способом. Вопрос в том, выразила ли Люси свое будущее состояние, когда будет отсутствовать Джейн, или этот знак относился к ситуации расставания. Футе, проводивший занятие с Люси, интерпретировал "плакать" как выражение сиюминутной эмоции. Но можно предположить, что обезьяна представила себе и будущее существование (уже бывшее в прошлом) без Джейн.

Приведенные случаи, скорее всего, иллюстрируют знаковое поведение обезьян "на границе" наличной ситуации. Но нетрудно представить эксперименты, в которых бы обезьяна вынуждена была более четко "выйти" в прошлое или будущее, "беседовать" о них.

Итак, мы рассмотрели некоторые классы фактов, интересных с точки зрения знакового поведения обезьян. Для нас очевидно, что обезьяны способны употреблять знаки с переносом значений, создавать новые знаки некоторых видов, синтаксировать знаковые конструкции и, может быть, употреблять знаки в "чистом виде", без наличия обозначаемых предметов. Все это дает теперь нам право более обоснованно ответить на наши вопросы.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.