Рождение первого коллектива горловиков – ансамбля «Тыва»

– Конгар-оол Борисович, как в вашу жизнь вошел хоомей?

– Очень просто и органично – с раннего детства. На летней чабанской стоянке родственники ставили юрты недалеко друг от друга. Вместе смотрели за скотом, помогали друг другу, а иногда, вечерами, собирались в нашей юрте.

Этому предшествовали приготовления: готовили араку – молочную водку. И это были приготовления не к пьянке, а к празднику, которого я с нетерпением ждал: значит, будет концерт, интересные разговоры, хоомей до утра. Ноги не касались земли, когда бегал за водой и дровами для перегонного аппарата – шуурууна.

Пока арака потихонечку подходила, мой дедушка Докпак, Чолдак-Хуна – отец ставшего потом известным горловиком ансамбля «Саяны» Бориса Монгуша, дядя Чайгаар Дажы-Хоо, старики Коргурээш Монге-Байыр, Чолдак Сундуй подтрунивали друг над другом, соперничали в метком слове, состязались в частушках. Это все происходило в юрте, а я лежал под навесом и слушал до утра.

Никого тогда не удивляло, что почти все мужчины хорошо владели горловым пением. Это казалось естественным.

Нашей гордостью был земляк Борис Монгуш. Мы, мальчишки, его боготворили. Я учился в седьмом классе, когда он уже был артистом ансамбля «Саяны».

Борис Чолдак-Хунаевич и его супруга Чечек Дажыевна, музыкант национального оркестра ансамбля «Саяны», жили в крохотной комнатушке коммунальной квартиры. Приезжая в Кызыл на соревнования, я с одноклассником Альбертом – родным братом Чечек Дажыевны – гостил у них. Хозяев почти никогда не бывало дома, все время они находились на гастролях. А мы рассматривали их фотографии, восхищались ими – такими красивыми, в концертных костюмах, и мечтали стать такими же, как они.

Вот в такой обстановке я рос, и как после всего этого не запеть хоомей?

А мечта о большом фольклорном ансамбле горловиков родилась в зоне. Представлял, как выйду на свободу, создам ансамбль, и мы с инструментами за спиной будем ездить верхом по фермам, стригальням, чабанским стоянкам и исполнять хоомей.

– Ваша мечта об ансамбле горловиков осуществилась?

– Сделал все, чтобы она сбылась. Весной 1988 года вышел на «химию» – освобожден условно. Отрабатывал срок там, где было предписано – на кирпичном заводе.

А чтобы осуществить мечту, пошел в Кызылское училище искусств, и его директор Виктор Нагорный поддержал меня и принял в училище на полставки концертмейстера, дав возможность репетировать там с ансамблем.

В то время взять на работу в учреждение культуры «химика», фактически зека, еще не отбывшего до конца свой срок, было смелым поступком, не каждый руководитель осмелился бы на такое, ведь за это могли по головке не погладить. Виктор Васильевич совершил такой поступок, поверив в меня и в мечту о национальном ансамбле горлового пения. Очень благодарен ему за это.

– А как талантливые парни вышли на вас, горящего желанием создать национальный ансамбль?

– Это мы их искали, а не они нас. С кандидатом искусствоведения Зоей Кыргысовной Кыргыс мы находили хороших горловиков, уговаривали их перейти к нам.

Тогда Геннадий Тумат, Дамба-Доржу Сат, Откун Достай работали в ансамбле «Саяны», Анатолий Куулар учился в автодорожном техникуме, Сергей Ондар работал электриком в ресторане «Улуг-Хем», Иван Сарыглар водил автобус Пассажирского АТП. Борис Херлии выступал с дрессированными медведями в кооперативе, созданном им и его другом Василием Саая, Кайгал-оол Ховалыг пел в вокально-инструментальном ансамбле «Аян», Радомир Куулар и Алим Кунчун были студентами училища искусств, а где работал Слава Данмаа, не помню.

Многие имели стабильную зарплату и уходить в неизвестность не хотели. Но когда увидели, что ансамбль «Тыва» – это реальность с многообещающиморигинальным репертуаром, начали приходить на репетиции. Вскоре они один за другим перешли к нам.

Когда я в 1989 году окончательно освободился, в ансамбле «Тыва» все было готово к выступлениям: пошиты костюмы, подобран репертуар. В июне мы впервые выступили в Хакасии на национальном празднике «Тун Пайрам». Там мы произвели настоящий фурор: все иностранные гости хакасского национального праздника бросились нас снимать на фото и видеокамеры.

Вскоре начали ездить с гастролями по Туве. Вдохновленные нами зрители доставали из бабушкиных сундуков тувинскую национальную обувь, одежду, головные уборы, мужские украшения – огниво, ножи. Они говорили, что эти принадлежности должны быть у нас. Но что самое дорогое – начали приносить слова песен, которые когда-то пели наши старики.

А когда второй раз поехали по Туве с гастролями в те же места, мамы начали приводить к нам за руку сыновей – на прослушивание. Оказалось, что мальчики после первых концертов стали подражать нам – исполнять хоомей. Тогда я впервые задумался над тем, что надо собирать талантливых детей и учить их горловому пению.

Почти в каждом селе встречал своих товарищей, с которыми отбывал наказание. Они гордились мной: и добрые слова говорили, и водки наливали.

Прощальная гастроль

– При такой обрушившейся на ансамбль всенародной любви не настигла ли вас скоропостижная звездная болезнь?

– Настигла, что скрывать. Ребята потеряли чувство ответственности, начали выпивать, срывать выступления, иногда, когда поклонницы уводили своих кумиров, приходилось их искать по всему селу, чтобы доставить на концерт.

Но дома – еще туда-сюда, кое-как справлялись с этой проблемой. А вот когда отправились на гастроли в Европу, это было нечто.

– И какие же проблемы возникли во время зарубежных гастролей?

– Те же, что и дома – алкоголь. Первая поездка осенью 1991 года – в Германию, Голландию, Бельгию – прошла нормально, тогда гастролировала только часть ансамбля – Геннадий Тумат, Кайгал-оол Ховалыг и я.

А потом наш продюсер-менеджер Владимир Орус-оол заключил контракт на выступление ансамбля «Тыва» в полном составе, и в феврале 1992 года мы все вместе отправились в Европу.

Сейчас вспоминаю об этом, смеясь. А тогда было не до смеха, ведь вся ответственность была на мне как директоре ансамбля.

Злоключения наши начались уже в Москве – в аэропорту Шереметьево. Там решили разделиться на три группы, чтобы по очереди стеречь внушительный багаж: инструменты, конское снаряжение, концертные костюмы.

Последняя дежурившая тройка подвела всех. Когда к моменту регистрации мы проснулись, они были не в состоянии смотреть не то что за багажом – за собой: один спал, а двое лыка не вязали. Все на регистрацию идут, а троица даже не знает, где их паспорта и билеты. Обыскали даже урны и туалеты – нет нигде. Когда, наконец, нашли, самолет улетел в Брюссель без нас.

Ломанулись всем скопом, с огромным багажом, на железнодорожный вокзал. Переплатив перекупщикам билетов, чуть ли не на ходу заскочили в поезд до Ленинграда, оттуда полетели в Амстердам, а дальше – автобусом в Брюссель, где был объявлен наш первый концерт.

Подъезжаем, а зрители уже в зал заходят. В последнюю минуту успели: только вбежали на сцену, упали на стулья, как занавес открылся. Так в дикой суматохе и нервотрепке начались гастроли по Европе.

Виновников всего этого мы чуть не съели. Они клялись, что больше капли в рот не возьмут. И действительно, держались. Два месяца играли концерты в Европе, все нормально было, и везде нас принимали на ура. Появились деньги, каждый накупил море дефицитных вещей, и дорожные мытарства позабылись.

А на обратном пути – снова в Москве, только уже в аэропорту Домодедово – все повторилось. Самолет в Красноярск – ночью. Чтобы убить время, пошел в видеосалон, посмотрел боевик с Брюсом Ли в главной роли, заодно и подремал.

Вернулся в зал ожидания, а там ребята опять подшофе. Конечно, можно было с большим трудом взять себя в руки, но я взорвался: начал кричать на самого старшего среди нас: «Нет, чтоб молодым пример подавать, и сам туда же!»

Слово за слово и, как водится, пошли выяснять отношения на улицу, а там слякоть, грязь чавкает – апрель на дворе. Ударил его, он – меня, я боднул его и напоролся на его зубы. Бывает же такое!

Кляну себя: зачем с пьяным связался, но поздно. Картина жуткая: он весь в грязи изгвазданный, у меня все лицо в крови. Нашел в его чемодане чистую одежду, переодел. Свою рану носовым платком прижал, надел спортивную шапку, но бесполезно – кровь то с одного места побежит, то с другого просочится.

А тут еще на регистрации отказываются принимать в багаж железный ящик с конским снаряжением. Вижу, что нагло вымогают деньги, ведь до того во всех аэропортах все нормально проходило, но куда денешься – надо дать на лапу.

Хотел проскочить под багажной стойкой, да так сильно об угол железных весов ногой стукнулся, аж в глазах потемнело. Боль адская, из разбитой коленки кровь бежит, кое-как перетерпел, сунул деньги – отвязались.

Тут уже все мои душевные силы кончились. Психанул я на ребят – за всех переживаешь, руки, ноги чуть не ломаешь, а им хоть бы что: стоят себе веселые, пьяненькие. Махнул я на них рукой – делайте, что хотите, один прошел регистрацию, прошел на посадку.

Сижу в самолете, слышу: мои кое-как в салон последними зашли, шумят, пассажиры возмущаются. Проснулся только в Красноярске: хочу встать, а нога не разгибается – опухла. Чуть не плачу: голова в засохшей крови, нога не двигается. Иду, как тяжелобольной, поддерживаемый с обеих сторон.

А в багажном отделении парни уже опохмеляются – бутылку раздобыли. Увидели меня, решили полечить, сердобольные: намочили в водке носовой платок, приложили к ране, я так и взвыл.

Чувствую: до трех часов мне с ними не продержаться. Хорошо, что нашлось одно место на ближайший рейс Красноярск – Кызыл. Сказал в сердцах: «Все, не буду больше с вами работать, ухожу от вас. Буду детей учить, соберу ансамбль лучше вашего, вот увидите!»

И улетел домой. Жена при виде меня за голову схватилась: муж с зарубежных гастролей увечным прилетел – с хромой ногой и разбитой головой.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: