Тридцать тазов воды и незаконные уколы

– И как же вы развлекались в камере?

– Это не мы развлекались, это надзиратели над нами веселились. И я эту шутку сполна испытал в ШИЗО уже после первой ночевки в камере.

Рано утром – в пять часов дверь с грохотом открылась, мы вскочили, руки – по швам. Прапорщик, ему зеки кличку дали Кара-Кадай – Черная баба, спрашивает: «Осужденный Ондар, какое сегодня число?» Отвечаю: «Тридцатое». В ответ слышу: «Упал!»

При этом слове сразу понял, как ошибся. Ведь предупреждали мужики, какое число в ШИЗО назовешь, такое количество тазов воды надо будет вылить в коридор и досуха пол протереть. Мне надо было сразу сообразить и ловко свести это к шутке, мол, первое число, начальник, первое. Такое тоже могло прокатить.

Но раз тридцать сказал, значит, тридцать тазов надо вылить. В коридоре – кран с холодной водой, горячей – не положено. Снимаю валенки, носки, закатываю штанины и начинаю выплескивать воду на бетонный пол, а потом досуха вытирать его. В голове одна мысль: «Быстрей! Быстрей!! Быстрей!!!» Ноги в ледяной воде так окоченели, что уже ничего не чувствуют, а из меня пар идет, пот градом льет. Кое-как закончил.

В камере пацаны ноги мне растирают, пытаются дыханием согреть, в чувство приводят. Из соседних камер кричат, советы дают: «Ондар, давай быстрей на живот ложись, ногами в батарею упрись». Кое-как оклемался.

– Так это уже – не перевоспитание, а настоящее издевательство, никаким режимом содержания не предусмотренное. Неужели нельзя было отказаться, права свои отстоять?

– Какие права, о чем вы говорите? Да, это был просто беспредел, издевательство, но очень хитрое – не подкопаешься. Если бы отказался, прапорщик сразу бы рапорт написал: осужденный отказался работать – помыть пол. И начальство сразу сделало бы вывод: так он и в ШИЗО режим нарушает?! Еще пятнадцать суток ему!

Я потом уже прикинул, подумал: наверное, не давал я прокурору покоя, совсем хотел он меня со свету сжить, вот и заказал для меня и штрафной изолятор, и тридцать тазов, чтобы уже никогда и никому не мог ничего рассказать.

Ведь в такой мороз бегать босиком по ледяному полу с ледяной водой – верное воспаление легких получить, а где воспаление легких, там и туберкулез. Из лагерей много молодых ребят больными выходили и умирали рано.

Я после ШИЗО такое воспаление легких подхватил – страшно вспоминать. Пошел в санчасть, а там врач смеется, разламывает таблетку цитрамона на две половинки и говорит: «Это – от головы, а это – от температуры».

Совсем доходить стал. Слышу как-то, земляки по Дзун-Хемчикскому району – ребята из сел Чыргакы и Чыраа-Бажы – говорят про меня: «Очень уж он плох, если не помочь, потеряем парня».

И помогли, добыв каким-то образом ампулы с пенициллином. В зону, несмотря на контроль и охрану многое попадало, что не должно было попадать. Были у опытных людей свои пути и каналы.

Один раз к нам даже фотоаппарат «Смена» попал, и мы прямо в колонии сфотографировались. Потом фотоаппарат так же быстро из зоны исчез, а фотографии у меня до сих пор сохранились. Только многих на этих фотографиях запечатленных – моих ровесников – уже в живых нет.

Уколами с незаконно добытым пенициллином спас меня Вова Бады, он был осужденным с хорошим местом работы – завхоз школы, где те, у кого среднего образования не было, могли учиться. Вова на плитке в школьной лаборатории кипятил шприцы – тогда ведь об одноразовых шприцах и слыхом не слыхивали.

В полдень, когда отряды сплошным потоком шли на обед, я быстренько незаметно проскакивал через калитку в школу. Там меня уже поджидал Бады, быстро ставил укол, и я снова юркал в общий строй, чтобы никто не заметил моего отсутствия и снова не обвинил в нарушении режима.

Уколы помогли – выздоровел, но последствия воспаления до сих пор остались: всего разок по полу босиком пройдусь – сразу заболеваю.

Беспредел начался с пуговицы

– Конгар-оол Борисович, а что за страшный бунт осужденных был подавлен в ИТК-3 в середине восьмидесятых годов?

Об этом в весьма краткой истории тувинских лагерей, размещенной сегодня на сайте Управления Федеральной службы исполнения наказания по Республике Тыва, разумеется, нет ни слова, но вы-то как раз в то время свой срок отбывали и можете аннулировать это белое пятно истории, дав свою версию событий.

– Да, был очевидцем. И точную дату помню – 13 мая 1986 года. Да ее все, кто тогда в зоне сидел, отлично запомнили, потому что это было страшно.

Только никакого вооруженного бунта осужденных не было. Началось все с пуговицы. Начальство потребовало, чтобы все застегнули свои робы наглухо, чтобы и верхняя пуговица застегнута была. Одни застегнулись, а другие не стали: нам западло, у нас здесь не особый режим, а только усиленный, и мы не в армии. На них начали давить, все равно застегиваться не стали, шумят.

И начался беспредел. Было доложено: осужденные бунтуют. Армию в зону запустили. Солдаты в шлемах, с дубинками, овчарки лают.

Где-то тысяча пятьсот человек тогда в колонии свои сроки отбывали. Всех, загнали, как отару овец, за ограду, и начали поименно вызывать на этап тех, кого считали зачинщиками, авторитетами.

Грузили этап в крытую машину, как коров и лошадей на убой. Чтобы в эту машину попасть, надо было по такому узкому коридору пробежать, вдоль которого солдаты с овчарками. Тех, кто по этому коридору идет, дубинками подгоняют, бьют, собак специально натравливают. Они поэтому не идут, а бегут, чтобы быстрее в эту машину забраться.

Все затихли, боятся: вдруг его фамилия прозвучит. И я боялся: все же тоже как артист был авторитетным. В голове только одна мысль: если вызовут, только бы не упасть, тогда дубинками забьют, бегущие следом затопчут.

Полная машина уже – до отказа, а все равно вызывают. Осужденные кричат, лезут друг на друга, на них овчарки бросаются. Мясорубка! Кровь рекой!

Нельзя так. Хоть и зеки, преступники, но все равно ведь – живые люди.

В машине этой человек сто могли нормально разместиться, а загрузили в два раза больше. Вывезли двести человек из зоны, потом, рассказывали, кое-как распихали по другим колониям.

Так что зона – место, где постоянно приходилось выживать. Сегодня у осужденных столько прав, что в советские времена и не снилось! И нынешние колонии по сравнению с прежними – пионерлагеря.

ИТК «Кара-Даш» уже давно нет. Как-то, когда выступали в Ак-Довураке, после концерта сводил ребят – молодых артистов – на развалины зоны. Бетонный изолятор уже даже без крыши стоял. Я показал камеру, где сидел, ребята удивились, но, по-моему, не очень даже поняли, а у меня – мороз по коже. Это трудно понять, если сам не пережил. А лучше никогда и не переживать такое.

Оставаться человеком

– Главный урок, полученный в зоне?

– Оставаться человеком.

– И удавалось? Став известным и уважаемым человеком, не мстили тем, кто причинил вам зло?

– В конце концов, правда с коготок победит гору лжи. Зачем мстить и желать зла? Когда в 1998 году меня избрали депутатом Законодательной палаты Верховного Хурала Республики Тыва от Дзун-Хемчикского района, карьера прокурора, отца моего приятеля, однажды была в моих руках. И я ему помог.

Депутаты на сессии должны были проголосовать за или против его кандидатуры на высокую должность. Он глаз на меня не поднимает. Смотрю на него и думаю: «Как интересно переплетаются судьбы людей. Ведь он обещал, что закончу свои дни в зоне, жизнью моей распоряжался, а теперь сам от меня зависит».

И я внес предложение провести открытое голосование. Тайное голосование было всегда опасно, даже кандидатуры министров с первого раза никогда не проходили. А когда голосование открытое, кто же захочет себе врага нажить, поднимая руку против. Предложение мое приняли, проголосовали открыто, и он получил высокую должность, к которой так стремился.

А того старшего лейтенанта, который меня, улыбаясь, в ШИЗО с ледяной ванной упек, тоже по службе оценили, правда, без моего участия: он полковником стал.

Как-то в Москве, когда с зарубежных гастролей возвращался, я его встретил в аэропорту. Кричу ему радостно: «Экии, дарга!» Здороваюсь, как в колонии было принято, обращаясь дарга – начальник. А он так странно на меня смотрит и глаза отводит.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: