Складывание системы органов центральной власти по проведению антирелигиозной политики в ходе кампании 1922 г.

В непростых условиях гражданской войны у местных властей часто не хватало ни сил, ни времени для полномасштабного проведения антицерковных акций, которым правительство стремилось придать планомерный и всеохватывающий характер. Так, в Петрограде к концу гражданской войны значительная часть домовых церквей так и не была ликвидирована, частично сохранялась и религиозная благотворительность — в основном под видом «частных», «нецерковных» оставались богадельни, приюты, столовые, учреждения по трудовой помощи, а также детские площадки, сады, различные курсы, библиотеки, читальни. После прекращения преподавания Закона Божия в государственных школах его удалось заменить частно-церковным обучением при храмах.

Несмотря на то, что за годы гражданской войны материально-финансовое положение Церкви в значительной степени было ослаблено, она лишилась всех прав и рассматривалась определенной частью населения как «контрреволюционная сила» «кавалерийская атака»—1920гг. не смогла развалить «старую церковную машину», т. е. административный аппарат и иерархическую организацию Церкви. Для этого была необходима особая тактика «разложения церкви», которую смогли определить и осуществить в ходе антицерковной кампании 1922г. карательно-репрессивные органы.

Еще до 1922г. ВЧК (с февраля 1922г. — ГПУ) постепенно вырабатывала собственное, отличавшееся от установок «церковного» отдела Народного комиссариата юстиции, представление о содержании и способах проведения религиозной политики и защищала свою самостоятельность в этой сфере деятельности. Важно отметить, что для особой позиции репрессивно-карательных органов имелись как объективные предпосылки, так и вызванные спецификой работы ВЧК.

Во-первых, условия гражданской войны практически не позволяли развернуть широкую атеистическую (в прямом понимании этого слова) пропаганду, которая в тот период велась некоординированно, носила ярко выраженный антирелигиозный, антицерковный «разрушительный» характер. Пункты второй программы РКП(б) 1919г., требовавшие наладить систематическую, планомерную пропаганду, не сводившуюся лишь к разоблачению контрреволюционной роли религиозных организаций, но включавшую научно-просветительную и культурно-массовую деятельность, оставались декларацией. Советские органы, а также партийные и комсомольские ячейки зачастую были не в состоянии выполнить эти задачи. Не хватало кадров, обладавших специальными и даже элементарными знаниями.

Во-вторых, в целом предвзятой по отношению к Православной Церкви и явно нереалистичной в вопросах о перспективах существования и силе духовного влияния ее на население страны оказалась позиция VIII отдела НКЮ. Весьма характерно, что руководитель отдела ША. Красиков и его сотрудник И. А. Шпицберг, принимая 10 декабря (17 ноября) 1919 г. профессора И. В. Попова, ходатайствовавшего о восстановлении монашеской жизни в Троице-Сергиевой Лавре, упраздненной как действующий монастырь, «согласно заявили, что они надеются, что через 5 лет религия будет совсем истреблена и вытравлена из народной души». «В заключение Попов старался с тем и с другим из своих собеседников завести речь о выяснении условий возможности жизни Церкви при наличности советской власти, но и Красиков и Шпицберг явно уклонились от ответа на предложенный вопрос», — докладывал на совместном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета 12 декабря (29 ноября) 1919г. протопресвитер Н. А. Любимов.

В-третьих, органы ВЧК располагали широкой и в целом достаточно достоверной информацией о состоянии Церкви, умонастроениях ее духовенства и мирян. В еженедельных информационных сводках ВЧК, предназначенных для руководства страны, был предусмотрен раздел «Духовенство», в котором, в частности, отражалось настроение священнослужителей, их отношение к декрету об отделении Церкви от государства и другим актам советской власти.

Глубокую осведомленность репрессивно-карательных органов о работе высшей церковной власти показывает обстоятельный доклад агента ВЧК А. Филиппова, составленный 7 октября 1919 г. и посвященный посланиям патриарха Тихона в 1918—1919 гг. Вопреки утверждению П. А. Красикова о «четырех манифестах патриарха Тихона», агент правильно отметил, что существуют лишь три публичных послания патриарха, получившие к тому времени широкое распространение — от 19 января 1918 г. по поводу гонений на Церковь, от 18(5) марта того же года на тему о заключении Брестского мира и от 21(8) июля 1919 г. с призывом к христианам прекратить еврейские погромы. Письменное же отношение патриарха к Совету народных комиссаров от 8 ноября (25 октября) 1918 г., вызвавшее наиболее отрицательную реакцию в советском руководстве и официальной печати, по мнению А. Филиппова, не обращено к общественности и не составляет послания.

Примечательно, что доклад А. Филиппова, составленный буквально накануне выхода чрезвычайно важного патриаршего послания, уже содержит развернутую характеристику этого подготовленного, но еще не обнародованного документа высшей церковной власти. Это четвертое по счету послание, замечает агент ВЧК, «еще не выпущенное, но уже подписанное и в подлиннике находящееся у меня в портфеле обращение Тихона к духовенству».

Несмотря на то, что доклад А. Филиппова написан, исходя из отношения к Церкви как к контрреволюционной, враждебной советской власти силе, агент ВЧК оценивал в нем позицию высшего церковного руководства более реалистично и менее предвзято, чем упоминавшиеся выше сотрудники VIII отдела НКЮ, отвечавшие за выработку и осуществление религиозной политики государства. Так, рассматривая патриаршее послание от 21(8) июля 1919г., А. Филиппов оценил его как «уже имеющее некоторые положительные признаки». «Это послание, — отмечал он, — представляет бесспорный шаг по сравнению с предшествующими. Оно в заключении имеет даже призыв к прекращению кровавой распри с теми, кого считают врагами, т. е. большевиков».

Особое внимание агент ВЧК уделил «последнему по времени», т. е. четвертому посланию патриарха как исключительно важному для выяснения позиции высшего церковного руководства в гражданской войне и его отношения к советской власти. «Отныне, — докладывал А. Филиппов, — не может быть колебаний и двойственности толкований в отношении образа мыслей высшей церковной власти да и самого патриарха. Напротив, духовенству в послании, как своего рода приказе по духовному ведомству, решительно предписывается силой церковного авторитета подчинение Советской власти и всем ее велениям. Таким образом, признание ее (хотя бы и без одобрения ее действий) со стороны церковной власти уже состоялось, именно с подписанием и выпуском в свет четвертого послания».

В заключение своего доклада А. Филиппов предлагал наладить самое широкое распространение этого патриаршего послания в массах, указав на «необходимость напечатания в сотнях тысяч экземпляров с немедленной отсылкой потребного их количества в зарубежную Русь: Кавказ, Дон, Сибирь». «Кроме того, — писал А. Филиппов, — весьма важно... сделать перевод этого послания на иностранные языки с отсылкой его за границу при соответствующих комментариях, определяющих значение послания и его последствия, а также сделав выводы политического свойства: в смысле изменения взглядов духовенства на Советскую власть и ее нынешнее положение в России».

Следует подчеркнуть, что в отличие от многих официальных идеологов и пропагандистов, а также большинства сотрудников VIII отдела НКЮ, агент ВЧК признавал, что «сила мнения церковной власти и влияние ее в России пока еще огромны». По мнению А. Филиппова, послания патриарха Тихона в этих условиях имеют «практическое жизненное значение. К словам и мыслям главы Православной Церкви все прислушиваются с тревогой, точно к набатному звону».

Очевидно, готовясь к допросу патриарха в декабре 1919г., член коллегии ВЧК М. И. Лацис изучал доклад А. Филиппова, о чем свидетельствует соответствующая пометка на этом документе.

2 декабря 1919 г. М. И. Лацис выступил в газете «Известия» «в дискуссионном порядке» со статьей «Государство и церковь», в которой впервые намечалась чекистская идея раскола Церкви путем выявления и поддержки «прогрессивного духовенства», лояльного советской власти. Во-первых, автор статьи исходил из необходимости прямого вмешательства государства в дела Церкви в случае расхождения ее с государством. «Советская власть, — писал он, — провела отделение церкви от государства, а религию объявила частным делом. Это, однако, не значит, что для Советского государства безразлично, что творится в церкви и каким путем она идет... Допустить расхождение церкви с государством — это значит допустить государство в государстве». Во-вторых, анализируя двухлетний опыт государственно-церковных отношений, М. И. Лацис предлагал в религиозной политике сделать особый упор на поддержку выявившегося «прогрессивного духовенства», лояльного к советской власти. «Этот недавний опыт учит нас, — указывал заместитель Ф. Э. Дзержинского, — быть предупредительными и поддерживать в духовенстве то течение, которое следует за духом времени и идет на поддержку советской власти. Это течение наметилось довольно ясно, и было бы непростительно не обратить внимания на новые веяния в православной церкви».

В контексте данной в этой статье общей оценки церкви как «орудия для подчинения трудящихся масс эксплуататорам» и т. п. внимательному и непредвзято настроенному читателю ясно, что предложенная М. И. Лацисом тактика поддержки государством «новых веяний в церкви» была направлена не на ее укрепление, а на раскол и последующее уничтожение, о чем, разумеется, автор статьи не мог писать прямо.

С резкой критикой предложений М. И. Лациса как ошибочных и вредных выступил официальный теоретик религиозной политики коммунистического государства П. А. Красиков, отстаивавший приоритет руководимого им VIII отдела НКЮ на разработку и проведение такой политики в жизнь. В опубликованной 14 декабря 1919 г. в «Известиях» статье «Кому это выгодно» он исказил суть позиции М. И. Лациса как одного из руководителей ВЧК, сводившейся якобы к тому, «чтобы православная церковь не была обречена на небытие, а получила благодаря объединению с советской властью счастливую возможность вновь быть приемлемой для миллионов трудящихся, стоящих на советской платформе и поэтому не могущих признавать враждебную ей церковь». Кроме того, как утверждал П. А. Красиков, «никакое духовенство не может быть прогрессивным».

В справедливости обвинений П. А. Красиковым М. И. Лациса в стремлении спасти Церковь, приспособив ее к новым условиям, невозможно не усомниться еще и потому, что последний в период гражданской войны отстаивал применение самых жестоких мер по отношению к «контрреволюционному духовенству».

Лацис, являясь с июля 1918г. председателем Чрезвычайной комиссии по Чехословацкому фронту и одновременно председателем военно-полевого суда 5-й армии, издал по местному ЧК приказ за № 9, определявший следующее отношение к священнослужителям: «Подвергать расстрелу каждого из них несмотря на его сан, кто дерзнет выступить словом или делом против Советской власти».

Разногласия между VIII отделом НКЮ и ВЧК вновь обострились в конце 1920 г., когда в связи с окончанием военных действий на фронтах гражданской войны со всей остротой встал вопрос об определении религиозной политики государства в новых, мирных условиях. декабря 1920г. заведующий секретным отделом ВЧК Т. П. Самсонов писал Ф. Э. Дзержинскому: «Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что коммунизм и религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию не сможет разрушить никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК».

30 ноября 1920 г. председатель ВЧК направил В. И. Ленину «доклад о попах Лациса и Самсонова», в котором обосновывалась политика расчленения Православной Церкви на враждующие между собой группировки, в результате чего она перестала бы существовать как единая организационная структура. В проведении этой политики в жизнь составители доклада главную роль отводили своему ведомству, т. е. ВЧК.

В сопроводительной записке к докладу, поддержав предложения своих сотрудников, Ф. Э. Дзержинский особенно настаивал на том, чтобы с Церковью работало только ВЧК своими методами. «Я считаю, — подчеркивал он, — что официально или полуофициально иметь с попами дела... может позволить только ВЧК». В письме к М. И. Лацису в декабре 1921 г. Ф. Э. Дзержинский так развивал это положение: «...церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами — недопустимы... Лавировать может только ВЧК для единственной цели — разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов — бросит на партию тень — это опаснейшая вещь».

В декабре 1920г. заведующий секретным отделом ВЧК Т. П. Самсонов докладывал Ф. Э. Дзержинскому: «...приняв во внимание то, что низшее молодое белое духовенство, правда, в незначительной своей части, безусловно прогрессивно, реформистски и даже революционно настроено по отношению к перестройке церкви, секретный отдел ВЧК сосредотачивает все свое внимание именно на поповскую массу, и только через нее мы сможем путем долгой, напряженной и кропотливой работы разрушить и разложить церковь до конца».

Исходя из этих положений, секретный отдел решил «резко активизировать» в 1921 г. «осведомительную и агентурную работу по духовенству». В качестве первоочередных мер в этом направлении деятельности Всероссийской Чрезвычайной комиссии помощник уполномоченного секретного отдела предлагал следующее:

«1. Пользоваться в своих целях самим духовенством, в особенности занимающим важное служебное в церковной жизни положение, как-то: архиереями, митрополитами и т. п., заставляя их под страхом суровой ответственности издавать по духовенству те или иные распоряжения, могущие быть нам полезными...

2. Выяснить характер отдельных епископов, викариев, дабы на черте честолюбия разыгрывать разного рода варианты, поощряя их желания и помыслы.

3. Вербовать осведомителей по духовенству предлагается после некоторого знакомства с духовным миром и выяснением подробных черт по каждому служителю культа в отдельности. Материалы могут быть добыты разными путями, а главным образом через изъятие переписки при обысках и через личное знакомство с духовной средой.

Материальное заинтересование того или иного осведомителя среди духовенства необходимо... при том же субсидии денежные и натурой, без сомнения, его будут связывать с нами и в другом отношении, а именно в том, что он будет вечный раб ЧК, боящийся расконспирировать свою деятельность.

Практикуется и должна практиковаться вербовка осведомителей и через застращивание тюрьмой, лагерем по незначительным поводам, за спекуляцию, нарушение правил и распоряжений властей и т. п. Главным образом надо обращать внимание на качественное состояние осведомителя, а не на количество. Ибо только тогда, когда завербованы хорошие осведомители и вербовка произведена со вниманием, можно надеяться черпать из той или другой среды нужные нам материалы».

Руководствуясь этими рекомендациями, образованное при секретном отделе ВЧК (затем ГПУ—ОПТУ) особое VI отделение — «церковное» — развернуло осведомительную и агентурную работу» среди мирян, иереев и даже епископата. «Церковное» отделение также разрабатывало и осуществляло акты репрессий в отношении духовенства.

Иную тактику в отношении Православной Церкви предлагал П. А. Красиков. 30 ноября 1920 г., т. е. одновременно с докладом ВЧК В. И. Ленину, руководитель VIII отдела НКЮ направил председателю Совнаркома свою записку. В ней П. А. Красиков писал: «...моя линия, которая расходится с линией ВЧК (Лацис; была в печати моя полемика с ним), заключается в выдержке обеих групп на сухоядении, а не оживлении их пайками... Тихона надо шельмовать в лоск, а не опрокидывать с помощью реформации». Далее П. А. Красиков утверждал, что Православная Церковь уже не располагает широкой социальной базой, так как за ней «идет кулачество и старухи», а внутри самой Церкви «никакого реформаторского движения не наблюдается». Руководитель VIII отдела считал, что «способствовать созданию хотя бы бутафорской реформации... невыгодно для революции» и в связи с этим отдавал «предпочтение непричесанному русскому попу, дискредитированному всем прошлым».

Таким образом, вместо раскола церковной организации на враждующие группировки с помощью «прогрессивного духовенства» П. А. Красиков, по существу, предлагал продолжить проводившуюся в 1918—1920 гг. тактику «кавалерийских атак» на Церковь, явно исчерпавшую себя к исходу гражданской войны.

Руководству страны предстоял выбор между однопланово-репрессивным подавлением религиозных организаций и допущением определенных компромиссов с теми из лояльных представителей духовенства, которых можно будет использовать с целью организации раскола Церкви и ее окончательного уничтожения.

Новая экономическая политика, являвшаяся крупным изменением прежнего курса, требовала сделать более терпимым отношение государства к религиозным организациям, особенно в деревне, где большинство сельского населения продолжало верить в Бога, а от прочности «смычки» города с деревней, рабочего класса с крестьянством тогда целиком зависел успех нэпа. Однако вывод о необходимости смягчения религиозной политики вступал в явное противоречие с общими коммунистическими представлениями о соотношении «базиса» и «надстройки» — экономики и идеологии. Идеологическая либерализация, включая сферу религии, рассматривалась лидерами и идеологами коммунистического режима как некое промежуточное звено между экономическими и политическими процессами, как ступень к политическим свободам, которые неизбежно приведут к потере большевистского контроля за всеми сферами общественной жизни.

Осознание необходимости смягчения политики в отношении религии и Церкви и в то же время опасение политических последствий «оживления буржуазной идеологии», к которой причислялось религиозное мировоззрение, привели к тому, что ряд важных партийных и советских решений 1921 г., касавшихся религиозной сферы, носил явно противоречивый характер.

В одном из постановлений пленума Центрального комитета РКП(б), состоявшегося в августе 1921 г., указывалось, что «по вопросу об антирелигиозной агитации дать директивы всем партийным организациям и всем органам печати не выпячивать этого вопроса на первое место, согласовывать политику в данном вопросе со всей нашей экономической политикой, сущность которой заключается в восстановлении действительного соглашения между пролетариатом и мелкобуржуазными массами крестьянства, еще до сих пор проникнутыми религиозными предрассудками». Между тем в этом же постановлении по-прежнему велась речь о продолжении антирелигиозного наступления, а в самой партии была проведена антирелигиозная кампания, в значительной степени повлиявшая на усиление недоверия и отрицательного отношения к духовенству и мирянам.

В марте 1921 г. на места был разослан циркуляр ЦК РКП(б) «о нарушениях программы партии в области религии». После завершения широкой дискуссии ЦК РКП(б) принял 9 августа того же года специальное постановление, в котором особо подчеркивалось, что «перед членами партии... поставить ультимативное требование прекратить связь с церковью какого бы то ни было вероисповедания и исключить из партии, если они этой связи не прекращают».

И. И. Скворцов-Степанов вспоминал, что летом 1921г. В. И. Ленину стали известны «ошибочные мнения некоторых коммунистов о возможности ослабления антирелигиозной пропаганды в связи с введением новой экономической политики. Владимир Ильич разъяснил по этому поводу, что нэп таких обязательств на нас налагать не может. Напротив, антирелигиозную агитацию следует развивать очень широко среди рабочих, а особенно среди крестьян».

Таким образом, с введением нэпа основные установки в религиозной политике не изменились. 1921 г. не принес принципиально нового и в текущей деятельности советских органов, продолжавших наступление на Церковь. Например, осенью того же года Тульский губисполком принял решение о ликвидации разом всех имевшихся в губернии монастырей. Комиссия ВЦИК, выехавшая 24 октября по многочисленным жалобам духовенства и мирян, никакого нарушения в действиях местных властей не нашла. 5 декабря 1921 г. Президиум ВЦИК согласился с решением Тульского губисполкома «о ликвидации монастырей».

В 1922г. партия и государство втянулись в ожесточенную борьбу с духовенством, не менее, если не более кровавую, чем в период гражданской войны. Новая антицерковная кампания развернулась на базе изъятия ценностей из храмов и монастырей. Эта экспроприация проводилась под лозунгом сбора средств в помощь жертвам голода, начавшегося во второй половине 1921 г. и охватившего более 22 млн. человек. К маю 1922 г. в неурожайных районах Поволжья, Урала, Казахстана, Украины от голода умерло более 1 млн. человек. Наряду с такой традиционной причиной голода как засуха сказалась разруха, вызванная гражданской войной и связанная с экономическими экспериментами «военного коммунизма», а также с подавлением крестьянских восстаний и волнений в ряде районов страны.

Начало антицерковной кампании связано с декретом ВЦИК от 23 февраля -1922 г., который центр тяжести переносил с добровольного участия духовенства и мирян в помощи голодающим на насильственное изъятие властью церковных ценностей. На самом деле основной задачей постепенно становился раскол Церкви с целью ускорения ее ликвидации как таковой, а не спасение жизни голодающих. В ходе разворачивавшейся антицерковной кампании разрабатываемая ведомством Ф. Э. Дзержинского тактика поддержки лояльного режиму духовенства для разложения Церкви была скорректирована руководством страны и в целом успешно осуществлена карательными органами.

Кампания 1922г. положила начало непосредственному руководству коммунистической партии религиозной политикой Советского государства и жесткому контролю над ней.

Руководящую роль в организации антицерковной кампании сыграло Политбюро ЦК РКП(б). По подсчетам Н. А. Кривовой, в марте 1922 г. оно обращалось к «церковному вопросу» почти на каждом заседании 2—3 раза в неделю, а иногда и в перерывах между заседаниями путем опрашивания своих членов. Интенсивность работы Политбюро ЦК по церковным проблемам была связана в тот период с началом изъятия церковных ценностей и организацией процессов над православным духовенством. Следующий пик напряженной работы Политбюро ЦК РКП(б) в этом направлении приходился на май, когда утверждались расстрельные приговоры: на заседаниях было рассмотрено 12 вопросов. Всего за 1922г. Политбюро рассмотрело на 20 заседаниях и обсудило 34 вопроса, связанных с Русской Церковью. Директивы Политбюро устанавливали жесткий партийный контроль над политической, организационной и технической стороной кампании.

Инициатором и фактическим руководителем антицерковной кампании был Л. Д. Троцкий, почти регулярно направлявший в Политбюро теоретические разработки и практические предложения, касавшиеся религиозной политики. Многие из проектов Л. Д. Троцкого были приняты в качестве постановлений Политбюро ЦК РКП(б) и легли в основу курса в отношении к Церкви.

12 марта Л. Д. Троцкий направил под грифом «с. секретно и с. срочно» записку в Политбюро с предложением использовать «советскую» часть духовенства для раскола Церкви, который выдвигался в качестве основной политической задачи кампании. «Вся стратегия наша в данный период, — писал Л. Д. Троцкий, — должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей. Так как вопрос острый, то и раскол на этой почве может и должен принять очень острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию, уже возврата назад к клике патриарха Тихона не будет. Посему полагаю, что блок с этой частью попов можно временно довести до введения в Помгол, тем более что нужно устранить какие бы то ни было подозрения и сомнения насчет того, что будто бы изъятые из церквей ценности расходуются не на нужды голодающих».

13 марта заседание Политбюро постановило «согласиться с предложением т. Троцкого о временном допущении "советской" части духовенства в органы Помгола в связи с изъятием ценностей из церквей».

14 марта, т. е. уже на следующий день после принятия Политбюро принципиального решения о сотрудничестве с «советским» духовенством, ГПУ разослало по ряду губернских городов шифро-телеграмму «о стягивании в Москву нужного духовенства». Местные чекисты должны были «предложить осведомителям-церковникам, проваленным, непригодным для работы на местах, выехать в Москву для временной агитационной работы». В столице они должны были не позднее 20 марта явиться к руководителю VI отделения секретного отдела (далее — СО) ГПУ А. Ф. Рутковскому. Работа их оплачивалась.

Вскоре глава СО ГПУ Т. П. Самсонов вызвал шифротеле-граммой в Москву для тех же целей священников Введенского и Заборовского, а из Нижнего Новгорода архиепископа Евдокима (Мещерского) «с разделяющими их взгляды духовенством». Было решено провести в Москве совещание «прогрессивного духовенства». Организация такого совещания поручалась руководителю московских чекистов Ф. Д. Медведю. Указанное мероприятие финансировалось из сметы средств, выделенных на изъятие ценностей, особым целевым назначением.

Углубляя расхождение в церковной среде по вопросу об отношении к действиям богоборческих властей в ходе изъятия ценностей из храмов и монастырей, местные чекистские органы с конца марта 1922 г. начали проводить работу по сталкиванию между собой разных групп духовенства и отчитывались в своих действиях перед Лубянкой.

17 марта Л. Д. Троцкий направил «всем членам Политбюро для сведения» записку, в которой особенно настаивал на необходимости в связи с активизацией изъятия церковных ценностей в центре и на местах «внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия... в нашей агитации мы ссылаемся на то, что значительная часть духовенства открыла борьбу против скаредного отношения к ценностям со стороны бесчеловечных и жадных "князей церкви"». Таким образом, Л. Д. Троцкий внимательно следил за тем, чтобы вся кампания была направлена на ее тайную политическую цель — раскол и разгром церковной организации.

Перспективный план действий в отношении «советской» части духовенства, т. е. обновленческого движения, был сформулирован Л. Д. Троцким в письме в Политбюро от 30 марта 1922г. «Кампания по поводу голода... крайне выгодна, — писал он, — ибо заостряет все вопросы на судьбе церковных сокровищ. Мы должны, во-первых, заставить сменовеховских попов целиком и открыто связать свою судьбу с вопросом об изъятии ценностей; во-вторых, заставить довести их эту кампанию до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии». Л. Д. Троцкий, по существу, предлагал с помощью обновленцев изъять церковные ценности, расколоть Церковь и разгромить «контрреволюционное течение духовенства». Обновленческое движение («сменовеховское духовенство») Л. Д. Троцкий рассматривал как «опаснейшего врага завтрашнего дня», к ликвидации которого следует начать незамедлительно готовиться. В тот период он надеялся, что обновленцы созовут такой Поместный Собор, который окончательно развалит «тихоновскую церковь». После этого сразу же можно будет приступить к уничтожению самих обновленцев.

Предложения Л. Д. Троцкого от 30 марта были приняты членами Политбюро ЦК РКП(б) на заседании 26 мая 1922 г. На основании этого и подобных ему решений Политбюро ГПУ активизировало работу с обновленческими деятелями по их использованию для раскола и разложения Церкви. Следует отметить, что за ними, как и за «тихоновцами», был постепенно установлен тотальный контроль.

Согласно разработанной Л. Д. Троцким схеме, основным механизмом осуществления изъятия церковных ценностей должна была стать разветвленная сеть «в центре и в губерниях» «секретных руководящих комиссий» с параллельно существующими с целью их прикрытия «официальными комиссиями или столами при комитетах помощи голодающим для формальной приемки ценностей, переговорах с верующими и пр.». На основании этого проекта Л. Д. Троцкого, утвержденного в целом на Политбюро 20 марта, была создана своеобразная система осуществления антицерковной кампании, когда за ширмой официальных комиссий советской власти действовали реальные органы изъятия ценностей в виде особых комиссий, в которых участвовали наиболее доверенные лица РКП(б) и ГПУ. Таким образом, непосредственное проведение кампании было подчинено партийно-чекистскому руководству под прикрытием Помгола.

После происшедшего в Шуе 15 марта 1922г. столкновении верующих с властями среди партийных и советских руководителей возобладали настроения в пользу жестких, наступательных методов проведения изъятия³. В письме «товарищу Молотову. Для членов Политбюро» от 19 марта В. И. Ленин считал, что наступил наиболее удобный момент, чтобы «провести изъятие церковных ценностей самым решительным и быстрым образом», а также именно теперь дать самое решительно и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».

В этом письме В. И. Ленин четко определил две главные цели антицерковного наступления. Во-первых, получение средств, необходимых для осуществления внешних и внутриполитических планов Советского государства и прежде всего для укрепления позиций на Генуэзской конференции. Ужасы голода рассматривались В. И. Лениным лишь как обстоятельства, способствующие осуществлению таких планов. Во-вторых, речь шла о разгроме политического противника с широким применением расстрелов. «Чем большее число представителей реакционного духовенства... удастся нам по этому поводу [т. е. в связи с изъятием ценностей. — А. К] расстрелять, — указывал В. И. Ленин, — тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Таким образом, основной задачей кампании была отнюдь не помощь голодающим.

Отмеченные выше мысли В. И. Ленина перекликались с предложениями Л. Д. Троцкого в Политбюро от 22, 23, 24, 26 марта об энергичном проведении изъятия, об арестах и расстрелах.

Жесткая линия в отношении духовенства, разработанная Л. Д. Троцким и В. И. Лениным и санкционированная Политбюро ЦК РКП(б), претворялась в жизнь. По мнению Н. А. Кривовой, с конца марта 1922 г. в действиях властей стали преобладать карательные методы, а в ряде мест оперативное руководство кампанией осуществляли секретные Тройки в составе секретаря губкома партии, начальника губотдела ГПУ и губвоенкома³. Политбюро, давшее общие директивы об обязательных расстрельных приговорах и беспощадных расстрелах, время от времени на своих заседаниях возвращалось к текущему руководству репрессиями. Массовый террор в отношении духовенства был поднят на уровень церковной политики Советского государства.

В 1922г. по всей стране прошло 250 судебных процессов, сфабрикованных в связи с «сопротивлением изъятию церковных ценностей». Уже к середине 1922 г. состоялся 231 судебный процесс, 732 человека оказались на скамье подсудимых, многие из них были расстреляны. Против духовенства применялась также трехлетняя административная высылка без суда, которая была введена декретом ВЦИК от 10 августа 1922г.. По сведениям священника М. Польского, в 1922 г. общее число жертв, погибших при столкновениях и расстрелянных по суду, было 2 691 человек белого духовенства, 1 962 монашествующих, 347 монахинь; всего 8 100 жертв. Согласно новейшим данным Православного Свято-Тихоновского Богословского института, общее количество репрессированных в 1921—1923 гг. составило 10 000 человек, из которых расстрелян каждый пятый — всего около двух тысяч.

Выработав общие установки антицерковной кампании и организовав ряд показательных процессов над «представителями реакционного духовенства», Политбюро ЦК РКП(б) доверило проведение кампании на местах ГПУ и «секретным руководящим комиссиям», принимая время от времени корректирующие их действия директивы.

Участие ГПУ в кампании по изъятию церковных ценностей выражалось прежде всего в регулярном, ежедневном сборе информации с мест о проведении изъятия, о настроениях духовенства и мирян, об актах сопротивления изъятию и о положении в обновленческом движении. Затем производился анализ информации в VI отделении СО ГПУ и представлялись сведения в высшие инстанции — Секретариат и Политбюро ЦК РКП(б). И наконец, вырабатывались предложения и рекомендации во властные структуры, главным образом в ЦК РКП(б) для принятия политических решений.

Важнейшей целью ГПУ в 1922 г. было создание такой агентурно-осведомительной сети, которую можно было бы использовать не только с информационной целью, но и руководить через нее всей Церковью. Через своих осведомителей ГПУ рассчитывало контролировать создание обновленческой группы «Живая церковь» во главе с В. Д. Красницким, отстранить с помощью обновленческих деятелей патриарха Тихона от церковной власти, заменить «тихоновцев» среди архиереев и в епархиальных управлениях на обновленцев и таким образом положить начало расколу в Церкви.

Периодические информационные сводки ГПУ свидетельствуют о том, что в ходе осуществления кампании 1922 г. чекисты широко использовали свой карательный аппарат. Например, после того, как монахи Пафнутьевского монастыря в Калужской губернии отказались давать ценности, «мотивируя это отсутствием епископа, в отсутствие коего сдачу произвести невозможно», а собравшаяся у обители «толпа в 300 человек» отказалась допустить комиссию по изъятию ценностей к работе, секретный отдел ГПУ отдал «распоряжение немедленно закрыть монастырь и выселить монахов. Дело передать в Ревтрибунал».

При получении донесений с мест о сопротивлении изъятию — руководство ГПУ отправляло в соответствующую губернию распоряжение о немедленном аресте «зачинщиков» и придании их суду Ревтрибунала. В этом суде обязательно должен был участвовать начальник губотдела ГПУ, «требуя суровых репрессий за сопротивление власти»; приговор следовало немедленно с нарочным доставлять на Лубянку. Так, 28 марта в Тамбовскую губернию СО ГПУ было «отдано распоряжение арестовывать подстрекателей и предавать их суду Ревтрибунала». В тот же день губотделом ГПУ в Орле были «произведены аресты подстрекателей», пытавшихся настроить толпу верующих воспрепятствовать изъятию церковных ценностей².

В борьбе с «тихоновцами» ГПУ применяло такие методы, как дискредитация и высылка неугодного властям духовенства и т. п..

Важнейшая политическая задача кампании 1922г., выдвинутая Политбюро ЦК РКП(б),—раскол Церкви—усилиями ГПУ была выполнена полностью. Руководство ГПУ так оценивало итоги деятельности своего ведомства за 1922 г.: «Православная церковь как единый аппарат к настоящему времени не существует, она разбита на несколько отдельных группировок, имеющих свои отдельные иерархии, находящиеся между собой в постоянной вражде и совершенно непримиримо друг к другу настроенных». Парализовав репрессиями «тихоновцев», и в первую очередь канонически законное церковное руководство, ГПУ добилось создания обновленческой церковной организации, которая с самого начала оказалась, в свою очередь, расколотой на враждебные группировки. Это обстоятельство также соответствовало замыслам богоборческой власти, которая посредством ГПУ могла, судя по обстоятельствам, то мирить их для «совместной» борьбы с Патриаршей Церковью, то ссорить, чтобы не усиливать «сменовеховское духовенство».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: