Сделай Сам Свою Работу на 5

Ким Филби. «My Secret War» («Моя секретная война») 3 глава





Конференция затягивалась. Но тут 17 июня 1954 года получило вотум недоверия французское правительство Ланьеля-Бидо. Это и означало фактический провал политики Франции в Индокитае, т. е. политики «с позиции силы». Полномочия получило правительство во главе с левым радикалом Мендес-Франсом. Мендес-Франс, который одновременно стал и министром иностранных дел, 10 июля возглавил практически новую делегацию Франции в Женеве. Уже 20 июля в Женеве было подписано соглашение о прекращении военных действий во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, и после напряжённой «торговли» установлена временная демаркационная линия, проходящая немного южнее 17 параллели. Она же в дальнейшем и стала границей Южного и Северного Вьетнама. Отмечу, что одновременно американцы сколачивали военный блок в Юго-Восточной Азии и добивались согласия Англии и Франции на участие в этом блоке. Женевское совещание и его итоги явились серьезным поражением не только французской внешней политики, но и, в первую очередь, агрессивной политики США. Именно в этой связи американцы заняли в итоге особую позицию в Женеве и заявили, что они лишь принимают к сведению женевские соглашения, а президент США Эйзенхауэр вслед за окончанием женевского совещания объявил, что США не были участниками этих решений «и не связаны ими». Можно сказать, что эта позиция американцев и стала отправной точкой дальнейшей агрессивной политики США в Индокитае, а позднее и печально известной войны США во Вьетнаме.



Наша работа на конференции в Женеве проходила и закончилась достаточно успешно. Молотов, а соответственно и руководство нашего ведомства, высоко оценили работу разведки. Для меня же лично те несколько месяцев, которые я работал в группе Короткова, были большим везением. Это была хорошая школа работы в области политической информации, школа работы в напряжённой оперативной обстановке и, что очень важно, знакомство и работа бок о бок с опытными разведчиками и отличными людьми, которые составляли небольшой коллектив разведки в Женеве во главе с воистину матёрым и талантливым разведчиком – доброй памяти Александром Михайловичем Коротковым.

 



Глава третья
1955 год
Вторая командировка в Женеву

 

Весной 1955 года активизировались переговоры как по официальной, так и по неофициальной линии по вопросу организации первой встречи в верхах. В середине мая на переговорах министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции была достигнута договорённость о желательности осуществления саммита, а в начале июня согласовано место встречи в верхах и дата его проведения. Местом встречи была выбрана Женева, а начало встречи было назначено на 18 июля. В повестку дня предполагалось включить следующие вопросы: германский вопрос (западники собирались требовать воссоединения Германии, фактически поглощения ГДР Западной Германией), проблемы европейской безопасности, вопросы разоружения, контакты между Западом и Востоком.

Такая повестка дня и была утверждена в Женеве на второй день после открытия совещания. Делегацию США возглавил президент США генерал Эйзенхауэр, за его спиной постоянно была одиозная фигура Государственного секретаря Дж. Ф. Даллеса. Французская делегация прибыла во главе с премьер-министром Франции Эдгаром Фором, англичан возглавил Антони Иден. С нашей стороны возглавляли делегацию двое: формально – премьер-министр Булганин, а фактически – генеральный секретарь ЦК КПСС Хрущев. Для возможной встречи на личном уровне с Эйзенхауэром на несколько дней в Женеву приезжал маршал Жуков, они были знакомы с Эйзенхауэром со времён, когда оба были главнокомандующими своих армий при завершении разгрома немцев в Германии, и в целом, всю Вторую мировую войну. «Братья по оружию», как тогда писала пресса.



Этой встрече Москва придавала очень большое значение. По всем линиям к ней тщательно готовились, группу разведки в Женеве вновь было поручено возглавить генералу А. Короткову, а он, в свою очередь, включил в эту группу в основном тех же товарищей, которые работали на Женевской конференции 1954 года. Таким образом, в группу был включён и я.

Большое значение также придавалось вопросам охраны глав нашей делегации, и в Женеву выехала целая группа из управления охраны во главе с начальником управления генералом Захаровым.

Министр Государственной безопасности, в то время Иван Серов, решил лично, за несколько дней до приезда делегации, слетать на рекогносцировку в Женеву. С ним на его личном самолёте должен был лететь и Коротков. Обстоятельства сложились так, что наш агент, с которым мне было поручено работать на этот раз в Женеве, приезжал туда также на несколько дней раньше. По решению Короткова, согласованному с Серовым, я тоже летел в Женеву на этом самолёте.

Лететь должны были на Ил-14 с центрального аэродрома, который расположен около метро «Аэропорт», прямо из Москвы. По разрешению Короткова меня, так же как и его самого, провожала жена, и мне запомнился момент нашего отлёта.

Серов приехал за несколько минут до назначенного времени со свитой. Его провожали несколько генералов разведки и генералов авиации. Серов подошёл к ним, и через несколько минут лётчик доложил, о готовности к отлёту. Коротков и я стояли с жёнами несколько в стороне. Вдруг Серов повернулся в нашу сторону и спросил: «А это что за бабы?». Коротков ответил, что это его жена и жена летящего с ним сотрудника, показывая на меня. Серов громко сказал: «Тогда целуйтесь и полезли». Правда, в дальнейшем общении в самолёте (в самолёте больше никого не было, кроме лётчиков и адъютанта Серова) он держался очень просто и дружески, расспрашивая меня о Женеве и Швейцарии, и в целом оставил приятное впечатление.

Но дальше всё складывалось не так просто. У Серова была запланирована остановка в Берлине, где его встречала большая группа товарищей. Это было руководство нашего представительства в ГДР, посол и руководство немецкого министерства государственной безопасности. Было принято решение переночевать в Берлине и лететь в Женеву только на следующий день. Ближе к вечеру Коротков подошёл ко мне и сказал, что прибывать мне завтра вместе с Серовым в Женеву – значит «засветиться», а это, несомненно, отразится на моей только ещё начинающейся карьере. Как выяснилось, самолёт Серова был заявлен в Женевский аэропорт как официальный, с указанием имени министра. Его как известную личность могли встречать и журналисты. Выход был найден: из Москвы с посадкой и дозаправкой в Берлине в этот же вечер летел ИЛ-14 правительственной эскадрильи с грузами для делегации. Коротков тут же договорился, что меня и ещё одного нашего товарища из берлинского аппарата, который также был включен дополнительно в нашу группу, отправят в Женеву на этом самолёте.

И вот мы в грузовом Ил-14 где-то часов в 12 ночи прилетаем в Женеву. Самолет сажают на какой-то дальней посадочной полосе, видимо, для грузовых самолетов, и пилот нам указывает на огоньки, что виднеются вдалеке, на другой стороне лётного поля – это и есть пассажирский аэропорт, и нам следует туда топать пешком, «другого варианта нет». И мы отправились в направлении этих огоньков, с чемоданами в руках, в темноте. Времена действительно были другие, так как, придя в аэропорт, мы не застали не только лиц из паспортного контроля, пограничников или таможни, но и вообще никакой охраны, и, пройдя через аэровокзал, просто вышли на привокзальную площадь, отыскали такси и приехали в уже известный мне по первой командировке отель «Метрополь», где разместился рабочий состав делегации. Руководство делегации должно было прилететь только через пару дней. Так я прибыл во вторую свою командировку в Женеву.

На этот раз пребывание в Женеве было не столь длительным, всего около месяца. Помимо выполнения основных задач разведки значительное внимание мы уделяли помощи группе охраны главы делегации. В советскую делегацию на саммите входила группа сотрудников Девятого главного управления КГБ, так тогда называлось управление кремлёвской охраны. Группа обеспечивала охрану Булганина и Хрущёва – глав нашей делегации. Группу охраны возглавлял начальник Девятого управления генерал-лейтенант Захаров. Захаров поддерживал постоянный контакт с Коротковым и знал всю нашу команду разведки. Мы часто исполняли обязанности охраны вместе с нашими товарищами из «Девятки». Я, в частности, несколько раз выполнял задания Захарова по наблюдению внутри Дворца наций ООН в Женеве, где проходили главные встречи глав делегаций на саммите. Это объяснялось тем, что у меня был пропуск во все помещения Дворца, и я прилично владел французским языком. Организация охраны и наблюдения во Дворце для сотрудников «Девятки» была, несомненно, делом сложным, так как служащие ООН продолжали работать на своих местах, к ним прибавились ещё журналисты и персонал из делегаций стран-участниц саммита. Словом, по Дворцу перемещалась большая масса людей.

Однажды Коротков попросил меня, опираясь на хорошее знание мною французского языка, организовать для Захарова консультацию у хорошего специалиста-пульмонолога. Захаров действительно постоянно покашливал, а иногда и просто надрывно кашлял и явно был нездоров. Я через директора нашего отеля организовал для него приём у видного женевского профессора, и через несколько дней мы с Захаровым отправились туда. Я при этом постоянно выступал переводчиком. После тщательных осмотров, опираясь на результаты сданных анализов, рентгеновские снимки, профессор, помню, сказал, что диагноз очевиден – это «бронхит курильщика». Он дал свою рекомендацию наладить чёткий режим жизни: сон, белково-витаминное питание, ежедневные прогулки на воздухе и т. д. Также он добавил, что можно не ставить сложной задачи – бросить курить, если человек курит более 30 лет и изменения в бронхах уже не обратимы. Но всё же необходимо удержать организм на рабочем уровне, и это вполне выполнимо. Он заявил, что помимо режима и нескольких циклов приёма лекарственных препаратов (в Швейцарии решение вопросов с медикаментами уже тогда было на высоком уровне) следует жёстко ввести в свой режим условие – выкуривать не более пачки сигарет в два дня, т. е., не более 10 сигарет в день. Захаров остался очень доволен консультацией с профессором и выразил признательность мне и Короткову. Препараты мы вместе с Захаровым приобрели уже на другой день, и он их сразу начал принимать. Захаров сохранил доброе отношение ко мне и даже в конце конференции в деликатной форме предложил мне перейти на работу в Девятое управление. Я был благодарен за предложение, но твёрдо отказался.

Но всё же главным и постоянным моим заданием во время саммита были встречи с очень важным нашим источником, как мы выражаемся, «ценным» агентом. Было принято решение встречи в Женеве не проводить – слишком маленький город, переполненный агентами спецслужб. Поэтому на встречи я выезжал в города Лозанну, Морж и другие городки франкоговорящей Швейцарии, расположенные в основном на берегу Женевского озера.

Дискуссия на совещании сразу приняла острый характер. Американцы заявили, что в германском вопросе главным должно явиться объединение Германии на основе «свободных выборов», и что только на этой базе может решаться вопрос о европейской безопасности. Нам стало известно, именно от наших источников, что в лагере западных держав возникли определённые разногласия: и англичане, и французы заявили, что не смогут безоговорочно присоединиться к позиции американцев, так как было очевидно, что такая постановка вопроса абсолютно неприемлема для Советского Союза. Вскоре эта отличающаяся от американской позиция была высказана премьер-министром Франции Фором. Для западников возникла необходимость закулисных сепаратных переговоров, на которых помимо проблем совещания обсуждалась также позиция, высказанная вне рамок совещания канцлером ФРГ Аденауэром. Советская делегация в это же время выдвинула известный проект «Договора о коллективной безопасности в Европе».

Западники со своей стороны усилили сепаратные переговоры, добиваясь того, чтобы единым фронтом выступить на совещании. Исключительно активную роль в работе совещания и в работе нашей делегации играл Хрущёв. В этой обстановке наша информация, особенно о меняющихся планах и тактике западных держав, нюансах в позициях отдельных делегаций, имела первостепенное значение. Могу только сказать, что разведка справилась с этой задачей. И в конечном итоге на совещании создалась более благоприятная обстановка, и были одобрены министрами иностранных дел стран-участниц совместные директивы и финальное коммюнике.

В этих документах практически полностью была учтена позиция Советского Союза. Москвой и мировой общественностью итоги Женевского совещания рассматривались, как серьёзный успех советской делегации с далеко идущими последствиями. В мировой печати появился даже особый термин «дух Женевы», означающий возможность нахождения общих согласованных позиций по таким важнейшим вопросам, как вопросы европейской безопасности, разоружения и т. д.

Женевское совещание 1955 года также подтвердило исключительное значение личных встреч руководителей крупнейших мировых держав для решения важнейших международных вопросов.

 

Глава четвёртая
Париж
Сотрудник международной организации ЮНЕСКО

 

Летом 1955 года в Москве началось, фактически без моего участия, моё оформление в длительную командировку во Францию, в ЮНЕСКО – в необычное в то время для нас место по прикрытию. СССР всего лишь год с небольшим, как вступил в эту организацию, и в ней ещё не было ни одного советского международного служащего. Не было также и представительства, которое было создано позднее. Советской стороне был представлен небольшой список вакансий в ЮНЕСКО. Наш денежный взнос в организацию мы уже проплатили, а с направлением наших людей, как обычно, продолжали раскачиваться. Руководство европейского отдела ПГУ решило, что нужно попытаться использовать это направление работы под новым прикрытием. Выбор пал на меня.

Припоминаю, что Александр Михайлович Коротков, узнав о моем оформлении (он не имел прямого отношения к европейскому отделу), выразил своё скептическое отношение к этому прикрытию. В это время он был назначен руководителем нашего представительства в Берлине. Когда мы вернулись из Женевы в Москву, вопрос о моей кандидатуре был уже согласован в Министерстве иностранных дел. Мне показалось, что это может быть интересная работа, тем более речь шла о Париже, а вся моя подготовка в институте и разведывательной школе была связана в первую очередь с Францией.

Помню, что Коротков даже предложил мне поехать с ним на работу в Берлин, но незнание немецкого языка (этот язык я учил только в средней школе и полностью забыл), а также тот факт, что я приеду в Берлин в качестве «протеже» Короткова, повлияли на моё решение отказаться от этого, скажем, лестного предложения. И я в срочном порядке продолжил своё оформление в ЮНЕСКО.

Как раз в это время в Москву по делам ООН приезжал руководитель управления кадров ООН из Нью-Йорка, которому ЮНЕСКО поручило провести беседы с возможными кандидатами, предлагаемыми нашей стороной для работы в ЮНЕСКО в Париже. Когда я ещё находился в Женеве, мои московские руководители решили выбрать для меня должность в департаменте кадров в ЮНЕСКО, что в общем-то, с позиции разведки, вполне логично. Доступ к личным делам чиновников, изучение широкого круга возможных кандидатов на различные должности в организации, короче, поиск возможных объектов нашего интереса. Но в ЮНЕСКО в кадрах тоже были опытные люди. После изучения моей биографии наш вариант был отклонён в весьма деликатной форме, и для меня предложили должность среднего уровня в департаменте социальных наук, так как основное моё образование по диплому было экономист-международник.

Не вникая в суть дела, начальство приняло решение дать согласие на «социальные науки». Встреча с шефом кадров ООН в Москве состоялась в представительстве ООН. Это был англичанин лет 55, несомненно, опытный «людовед». Кстати, англичане очень любили направлять своих людей в отделы кадров международных организаций. Как правило, это были отставники из английской разведки, заслужившие поощрение в годы войны и в первые годы «холодной войны», так как зарплата в международных организациях была намного выше, чем в правительственных учреждениях Великобритании.

Помню, как мой собеседник в самой деликатной форме представился на английском языке, упомянув при этом, что он сам по национальности англичанин. Далее он спросил, на каком языке (в моей анкете были указаны французский и английский языки) я бы хотел беседовать, и хотя задним числом я понял, что это было глупостью с моей стороны, я заявил, что готов беседовать на английском, равно как и на французском. Это было, конечно, наивное решение, так как французский язык я учил в серьёзном языковом вузе, совершенствовал год в разведывательной школе с опытными педагогами и уже дважды работал с языком за рубежом, притом первый раз достаточно длительное время. Английский язык был моим вторым языком, и я учил его в разведывательной школе ускоренным темпом – 4 семестра за год, и заканчивал изучение, уже работая в ПГУ. Экзамены за полный курс сдал на отлично, буквально за 2–3 недели до встречи с ооновским кадровиком. Беседа прошла, как мне показалось, успешно: я ответил на различные очень простые вопросы, рассказал немного о себе, и на этом мы расстались.

Уже значительно позднее, работая в ЮНЕСКО, я имел возможность ознакомиться с заключением ооновского чиновника о встрече со мной. Помню, он указал, что в целом я «произвёл положительное впечатление интеллигентного молодого человека», а далее было коротко сказано, дословно: «предпочёл беседовать на английском языке, английский язык – рудиментарен». Этот эпизод имел свои последствия.

Я, в сопровождении второго секретаря нашего посольства, который по совместительству занимался делами, связанными с ЮНЕСКО (доброй памяти Валентина Забарина), прибыл на представление в департамент социальных наук. Исполняющим обязанности директора департамента был француз Ги де Ляшарьер, о котором сообщу несколько слов позже. Беседа с Ляшарьером, конечно, велась на французском, мой провожатый из посольства прекрасно говорил на этом языке. И мой французский также, видимо, был вполне удовлетворительным.

Ляшарьер остался доволен нашим знакомством. Далее мой провожатый из посольства откланялся, и Ляшарьер сказал, что подошло время, назначенное нам для встречи с генеральным директором ЮНЕСКО. В то время это был американец Эванс, типичный техасец, получивший назначение в ЮНЕСКО как компенсацию за свои услуги на прошедших трудных очередных выборах американского президента.

И вот когда мы по длинному коридору направлялись в сторону кабинета генерального директора, Ляшарьер вдруг остановился и сказал: «Хотя это и международная организация, но мы находимся во Франции; я думаю, несмотря на то, что доктор Эванс американец, беседу мы будем вести на французском». Потом я уже понял скрытый смысл его предложения, связанный с моими слабостями в английском языке. В свою очередь, Эванс был явно не силён во французском. Ляшарьер довольно подробно представил меня, попутно уточняя по-французски у меня некоторые детали. Реплики Эванса были односложные и с таким американским произношением, как говорят, будто он «держал горячую картофелину во рту», что отдельные слова просто нельзя было разобрать. В этой связи встреча закончилась очень быстро, видимо, ко взаимному удовлетворению. Так началось моё пребывание во Франции.

Я столкнулся, особенно на первых порах, с большими трудностями. Во-первых, моего французского языка оказалось недостаточно для того, чтобы самостоятельно работать, особенно над написанием документов. Во-вторых, в области социальных наук, а в ЮНЕСКО это сводилось к модной в то время на западе социологии, мои познания были просто нулевые. Напомню, что тогда в Советском Союзе социологии просто не существовало, а те её маленькие ростки, которые появились в первые годы советской власти, были полностью искоренены. Выручало меня, с одной стороны, то, что департамент социальных наук главным образом занимался администрацией науки, организацией конференций, симпозиумов, заключением контрактов на различные исследования, а с другой стороны – очень внимательное и, я бы сказал, доброе отношение ко мне моих коллег по организации.

Со своей стороны, я сразу же занял позицию, не претендующую на знание предмета, заявляя, что я являюсь экономистом-международником и с социологией только начинаю знакомиться.

Ги де Ляшарьер, исполняющий обязанности директора департамента, относился ко мне не только со вниманием, но и просто по-дружески. Во время войны Ляшарьер работал на дипломатической должности в посольстве Франции в Москве и сохранил к России самые тёплые чувства. Его отношение ко мне сыграло исключительную роль в том, что я как-то закрепился в ЮНЕСКО. В департаменте были и другие люди, проявляющие ко мне полную доброжелательность.

Помню, как-то в мою комнату зашёл редактор журнала «Социология», который выпускался в департаменте, Фридман. Он был человеком большой эрудиции, знающим несколько языков, в том числе и русский, пассивно, но на достаточно хорошем уровне. То ли специально, то ли так получилось, Фридман сказал мне, что перечитывает «Войну и мир» Льва Толстого и спросил, не знаю ли я, как переводятся с русского и что означают некоторые слова, которых нет в словарях: «доезжий, ловчий, выжлятник». Я объяснил ему, что это охотничьи термины и рассказал, что они обозначают. Тогда я не придал этому значения, но этот маленький эпизод сыграл в моём пребывании в ЮНЕСКО определенную роль. Через некоторое время мой секретарь рассказала мне, что Фридман, который пользовался в департаменте и вообще в ЮНЕСКО большим авторитетом, при достаточно широкой аудитории наших коллег заявил, что новый молодой русский сотрудник является настоящим интеллигентом, и он, Фридман, может это с достоверностью утверждать.

Особо хочу сказать о двух девушках-секретарях в моем отделе. Одна из них – канадка Адет, она была секретарём руководителя отдела англичанина Филипса, но значительную часть времени работала со мной, так как Филипс часто находился в командировках, а вторая – француженка Мари, собственно мой секретарь. Как я сейчас понимаю, они делали 90 % моей работы. Например, при поступлении какого-либо письма, запроса и тому подобного они подбирали соответствующие документы, относящиеся к запросу, составляли коротенькую справочку, о чём идёт речь, если вопрос был ранее известен, и прилагали проект (draft) ответа на моё одобрение. Иногда я что-то поправлял, но обычно ставил на проекте свои инициалы, и это означало, что письмо можно готовить начисто за соответствующими подписями: моей, начальника отдела, начальника департамента и т. д.

Спустя примерно год был назначен новый директор нашего департамента, это был известный учёный из Англии профессор Маршалл, который согласился занять эту должность только по одной причине – зарплата в ЮНЕСКО была несравненно выше той, которую он получал за все свои труды в «London School of Economics». В ЮНЕСКО он прибыл уже в предпенсионном возрасте, имея в виду получить также высокую пенсию по линии международной организации. Быстро выяснилось, что Маршалл с большой симпатией относится к России. Это были ещё годы, когда, несмотря на разгар холодной войны, многие сохраняли уважение и даже дружеские чувства к России, разгромившей гитлеризм. Его отношение ко мне значительно укрепило моё положение и дало мне возможность держаться более свободно, т. е. иногда уходить раньше, выезжать в город днём. Хочу напомнить, что главной для меня была не работа в ЮНЕСКО, а разведывательная работа, за которую с меня спрашивали в нашей резидентуре в Париже.

Где-то в середине срока моего пребывания в Париже произошёл такой случай. Чиновник, занимающийся административными вопросами в нашем департаменте (бюджетные расходы, командировки, работа технического персонала и т. д.), некто Ашкенази попытался 2–3 раза сказать мне, что он не сумел меня застать на рабочем месте, фактически сделал мне замечание в связи с моими частыми отлучками. Я не могу исключить, что он сотрудничал с французской контрразведкой и специально приглядывал за мной. «Надо что-то делать, – подумал я, – иначе этот тип будет всё больше и больше ставить мне „палки в колёса“ и осложнит мою жизнь». План ответных действий был исключительно прост.

Как правило, сотрудники ЮНЕСКО опаздывали на работу на 10–15 минут. Отношение к этому было терпимое, но, как я рассказал выше, Ашкенази однажды заявил мне, что он ждал моего появления на рабочем месте чуть ли не в течение часа. И вот я, придя пораньше и удостоверившись, что Ашкенази ещё нет на месте, открыл дверь своего кабинета, разложил бумаги и стал ждать, когда же он пройдет в свой кабинет. Вопрос к нему был у меня также заготовлен. Мне повезло, Ашкенази опоздал минут на 30. Я тут же, с бумагами в руках, догнал его в коридоре и, зайдя вместе с ним в его кабинет, «взволнованно» сказал, что я чуть ли не час жду его, так как сам профессор Маршал, т. е. наш директор департамента, просил меня доложить о подготовке конференции, а все финансовые и организационные вопросы зависят от него, Ашкенази.

Ашкенази, державшийся за место в ЮНЕСКО двумя руками, был искренне перепуган, всячески извинялся, но самое главное, после этого не только не пытался делать мне замечания, но раскланивался со мной ещё издали, выражая «своё почтение».

Вместе со мной работали две молодые женщины, мои ассистентки. Одна из них – индуска, дочь крупного чиновника правительства Индии, с хорошим университетским и домашним образованием, и в то же время – сама скромность и олицетворение добросовестности в работе. Любопытно, что она была полной вегетарианкой и одевалась только, по индийскому обычаю, в сари. Я вернусь к ней позднее в связи с моей командировкой в Индию.

Вторая ассистентка была француженка, очень симпатичная женщина лет двадцати семи, незамужняя. Она работала по временному контракту в связи с каким-то специальным проектом ЮНЕСКО. Контракт ее заканчивался, и она, имея отличное образование не только французского университета, но и английского колледжа, искала себе подходящую работу в международных организациях. Однажды, обедая вместе с другими сотрудниками департамента в столовой ЮНЕСКО, я услышал, как она рассказывала, что получила положительное решение о приёме её на работу в одно из самых секретных подразделений штаба НАТО (в то время штаб был в Париже). Доложив об этом нашему резиденту, я получил подтверждение, что это место для разведки имеет несомненный интерес (я и сам был в этом уверен). Тут же было получено задание – попробовать провести вербовочную разработку моей коллеги.

Не теряя времени, в один из ближайших дней я дождался, когда Надин собралась уходить домой, и как бы случайно предложил подвезти её до дома, зная, что машины у неё нет. Всё прошло отлично, разговор принял уже личный характер и закончился выражением обоюдной симпатии. События развивались стремительно: за короткий промежуток времени мы 2–3 раза поужинали, и я сделал ей небольшой, но симпатичный подарок ко дню рождения. Выяснилось, что Надин, как и многие женщины, совершенно не интересуется политикой, и разговора на темы «о преимуществах социализма и язвах, недостатках в странах капитала» явно не получились. За это время контракт Надин в ЮНЕЭСКО закончился, и она действительно перешла на работу в интересующее нас место. Возник вопрос, как говорят в разведке, «о вербовочной базе».

Материальная основа не вырисовывалась, так как она была из обеспеченной семьи и поступила на работу с весьма приличной для Франции зарплатой. Идеологическая основа, видимо, требовала больших усилий и длительного времени, и её успех также вызывал сомнение.

Оставалось практически лишь только развитие личных отношений, как основы возможной вербовки. Надин довольно подробно рассказывала, где она работает и чем занимается, но для реальной информационной отдачи речь могла идти только о детальном изложении или копировании ею наиболее важных документов, с которыми она сталкивалась на новой службе.

Однажды наша встреча проходила в уютном ресторанчике, летний вечер способствовал доверительной обстановке. После встречи я повёз Надин к ней домой в пригород Парижа. По дороге она рассказала мне, что её отец в настоящее время уже ушёл с государственной службы, занимается бизнесом и сейчас находится на юге Франции по своим делам. Надин жила в отдельном домике с пожилой управительницей, скажем, домработницей, которая жила в их семье многие годы. Матери у Надин не было – она умерла несколько лет назад. Рассказав всё это, Надин сообщила, что по субботам домработница уезжает к своим родным, и пригласила к себе домой «на чашку кофе». Было где-то после одиннадцати вечера, мы встречались с Надин уже несколько месяцев, и сама форма приглашения не оставляла сомнений, что она приглашала меня к себе со значительно большим чувством, чем дружеская симпатия.

Я довольно неуклюже отказался от приглашения, через несколько дней ситуация повторилась. Мы долго во всех деталях обсуждали создавшееся положение с моим резидентом. Рогов Михаил Степанович (под этой фамилией он работал за границей) был хорошо известным руководителем в разведке, с большим жизненным опытом и опытом закулисной жизни нашей службы. Обсуждение показало, что дальнейшее развитие отношений с Надин может идти только по интимной линии. Помню, что мне самому и Михаилу Степановичу очень хотелось добиться успеха в этом деле, но помню также, что он осторожно, но достаточно ясно дал мне понять, что такое развитие этого дела имеет много сомнительных и даже отрицательных сторон. Даже в случае успеха вербовки, где-то в сознании начальства, как он выразился, останется «мутный след в моей биографии». Мало того, он спросил, люблю ли я свою жену, и, получив от меня утвердительный ответ, начал искать другие пути развития ситуации. Был принят план, в соответствии с которым и с учётом сложившихся более чем добрых отношений, я должен был открыто сказать Надин, что от её согласия помогать нам, зависит моя дальнейшая карьера в Москве, и объяснить ей, в чём может заключаться её помощь. И со стремлением как-то изменить ситуацию, было решено, чтобы я уговорил Надин продолжать деловые отношения с моим старшим товарищем по службе, специалистом в той области интересов, с которой была связана работа Надин.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.