Никакой справедливости, никакого мира

Я ни за что не прочту мой доклад о суфражистках перед классом. Это не было частью первоначальной договоренности. Мистер Шея изменил ее в последний момент, потому что он хочет, чтобы я провалилась, или ненавидит меня, или еще по какой-то причине. Но я написала по-настоящему хороший доклад, и не собираюсь позволить какому-то идиоту-учителю выставить меня таким образом ничтожеством. Я прошу совета у Дэвида Петракиса. Мы разрабатываем План.

Я прихожу в класс рано, когда мистер Шея еще в учительской. Пишу на доске то, что мне нужно, и завешиваю эти слова символом протеста суфражисток. Моя коробка из копировального магазина стоит на полу. Входит мистер Шея. Он ворчит, что я успела прийти первой. Я стою, как суфражистка, выпрямившись во весь рост, спокойная. Это ложь. Мои внутренности чувствуют себя, будто меня засосал торнадо. Пальцы на ногах скрючились в кедах, пытаясь вцепиться в пол, чтобы меня не высосало за окно.

Мистер Шея кивает мне. Я поднимаю свой доклад, как будто собираюсь зачитать его вслух. Стою там, бумаги дрожат в моих руках, словно на них дует ветер сквозь закрытую дверь. Поворачиваюсь и срываю свой постер с доски.

СУФРАЖИСТКИ БОРОЛИСЬ ЗА ПРАВО ВЫСКАЗАТЬСЯ. НА НИХ НАПАДАЛИ, ИХ АРЕСТОВЫВАЛИ И БРОСАЛИ В ТЮРЬМУ ЗА ТО, ЧТО ОНИ ПОСМЕЛИ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ХОТЕЛИ. КАК ТОГДА ОНИ, Я ГОТОВА ПОСТОЯТЬ ЗА ТО, ВО ЧТО Я ВЕРЮ. НИКТО НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПРИНУЖДЕН ПРОИЗНОСИТЬ РЕЧИ. Я ВЫБИРАЮ МОЛЧАНИЕ.

Класс медленно читает, кое-кто шевелит губами. Мистер Шея поворачивается, чтобы посмотреть, на что все уставились. Я киваю Дэвиду. Он становится рядом со мной, перед классом, и я вручаю ему свою коробку.

Девид:

— Мелинда должна представить свой доклад классу, это часть задания. Она сделала копии, чтобы каждый мог его прочесть.

Он раздает копии. Они обошлись мне в шесть долларов и семьдесят два цента в канцтоварах. Я собиралась сделать цветную обложку, но давно не получала карманных денег, так что просто поместила заглавие сверху первой страницы.

Мой план — простоять перед классом пять минут, которые я отвела на презентацию. Суфражистки, должно быть, тоже планировали и рассчитывали по времени свои акции. У мистера Шеи другие планы. Он ставит мне D и сопровождает к начальству. Я забыла, как суфражистки попадали в тюрьму. Ага.

Я оправляюсь в тур по кабинетам школьного психолога, Самого Главного, и меня заносит обратно в МВОЗ. У меня снова Дисциплинарные Проблемы.

Мне нужен адвокат. Я ходила на занятия весь семестр, отсиживала задницу на всех уроках, делала домашние задания, и не проваливала тесты. И тем не менее меня захлопнули в МВОЗ. Они не могут наказывать меня за то, что я не говорю. Это несправедливо. Что они знают обо мне? Что они знают о том, что творится в моей голове? Вспышки света, плачущие дети. Подхваченная лавиной, увязшая в проблемах, гнущаяся под грузом сомнений и вины.

Страх.

Стены в МВОЗ все еще белые. Энди Чудовища здесь нет. Спасибо Господу за небольшую благосклонность. Клюет носом мальчик с волосами цвета лайма, выглядящий так, словно он в контакте с инопланетными видами; две девушки-гота в черных бархатных платьях и искусно изодранных колготках обмениваются улыбками Моны Лизы. Они пропустили школу, чтобы выстоять в очереди за билетами на концерт убийцы. МВОЗ — небольшая цена за десятый ряд, места двадцать один и двадцать два.

Я едва сдерживаю эмоции. Адвокаты на ТВ всегда говорят своим клиентам, чтобы те ничего не говорили. Полицейские говорят следующее:

— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Самооговор. Я ищу его всюду. Трехочковое словарное слово. Так почему же каждый устраивает такое большое дело из того, что я не говорю? Может быть, я не хочу оговаривать саму себя. Может, мне не нравится звук моего голоса. Может, мне нечего сказать.

Мальчик с волосами цвета лайма просыпается, когда падает со своего стула. Готессы ржут. Мистер Шея ковыряется в носу, когда думает, что мы не смотрим. Мне нужен адвокат.

Совет умного человека

На уроке общественных наук Дэвид Петракис посылает мне записку. Отпечатанную. Он думает, что это ужасно — то, что мои родители не записывали на видео уроки мистера Шеи или не вступились за меня, как это сделали его родные. Очень приятно чувствовать, что кто-то мне сочувствует, я не упоминаю о том, что мои родители не в курсе случившегося. Они узнают об этом достаточно скоро, на следующей встрече со школьным психологом.

Я думаю, Дэвид мог бы стать судьей. Его последнее карьерное устремление — стать гением квантовой физики. Я не знаю, что это значит, но он говорит, что его отец в ярости. Его отец прав — Дэвид создан для юриспруденции: непробиваемо спокойный, мозги с турбонаддувом и способность замечать слабости.

Он останавливается у моего шкафчика. Я говорю ему, что мистер Шея поставил мне D за доклад о суфражистках.

Дэвид:

— У него были основания.

Я:

— Это был отличный доклад! Ты читал его. Я указала библиографию, и я не скопировала его из энциклопедии. Это был самый лучший доклад. Не моя вина, что мистер Шея не восприимчив к перформансу.

Дэвид делает паузу и предлагает мне стик жевательной резинки. Это успокаивающая тактика, типа той, которую любят присяжные.

Дэвид:

— Но ты пошла неправильным путем. Все суфражистки высказывались в защиту своих прав. Ты не можешь высказаться в защиту своего права на молчание. Это дает плохим парням возможность победить. Если бы суфражистки так поступали, женщины до сих пор не имели бы права голоса.

Я выдуваю пузырь жвачки ему в лицо. Он складывает обертку от резинки в крошечный треугольник.

Дэвид:

— Не пойми меня неверно. Я думаю, что ты поступила достаточно круто, и то, что тебе назначили МВОЗ — несправедливо. Но не ожидай, что что-нибудь изменится, пока ты не выскажешься в свою защиту.

Я:

— Ты всем друзьям читаешь такие лекции?

Дэвид:

— Только тем, кто мне симпатичен.

Мы оба обдумываем это около минуты. Звенит звонок. Я заглядываю в шкафчик в поисках книги, хотя уже знаю, что там ее нет. Дэвид в сотый раз смотрит на свои часы. Мы слышим вопль Самого Главного:

— Люди, шевелитесь!

Дэвид:

— Может, я тебе позвоню.

Я:

— Может, я не отвечу.

Жую. Жую. Надуваю и лопаю пузырь жвачки.

— Может, отвечу.

Он хочет меня пригласить? Вряд ли. Но он хочет чего-то в этом роде. Я думаю, что отвечу, если он позвонит. Но если он прикоснется ко мне, я взорвусь, так что свидание даже не обсуждается. Никаких прикосновений.

Чудовище подкрадывается

После школы я остаюсь поработать над набросками дерева. Мистер Фримен немного помогает мне. Он дает рулон коричневой бумаги и белый мелок, и показывает, как нарисовать дерево тремя быстрыми штрихами. Его не заботит, сколько ошибок я делаю, лишь раз-два-три, «как вальс», говорит он. Снова и снова. Я извожу милю бумаги, но его это не волнует. Может, в этом истоки его самых больших проблем со школьным советом.

Бог трещит в интеркоме и говорит мистеру Фримену, что тот опаздывает на собрание преподавателей. Мистер Фримен говорит те слова, которые вы обычно не слышите от учителей. Он дает мне новый кусок мела и говорит, чтобы я рисовала корни. Ты не сможешь вырастить приличное дерево без корней.

Класс искусств — одно из тех мест, где я чувствую себя в безопасности. Я мурлычу под нос и не беспокоюсь о том, что выгляжу глупо. Корни. Хм. Но я пытаюсь. Раз-два-три, раз-два-три. Я не переживаю насчет следующего дня или минуты. Раз-два-три.

Кто-то щелкает выключателем. В моей голове все замирает. ОНО здесь. Энди Чудовище. Сердце маленького кролика выпрыгивает из моей груди и скачет по бумаге, оставляя кровавые следы на корнях. Он снова включает свет.

Я обоняю его. Надо бы выяснить, где он берет этот одеколон. Думаю, он называется Страх. Это превращается в один из тех повторяющихся кошмарных снов, где вы падаете и падаете, и никак не достигнете пола. Только я чувствую, как будто я врезаюсь в землю на скорости в сотню миль в час.

ОНО:

— Ты не видела Рэйчел? Рэйчел Брюин?

Я сижу совершенно застыв. Может, я могу слиться с металлическими столами и растрескавшимися глиняными горшками. Он идет ко мне большими медлительными шагами. Его запах повергает меня в шок. Я содрогаюсь.

ОНО:

— Она должна была встретиться со мной, но я нигде не могу ее найти. Ты ее знаешь?

Я:

ОНО садится на мой стол, ЕГО нога размазывает мой рисунок мелом, размывая корни в грязный туман.

ОНО:

— Алло? Есть кто-нибудь дома? Ты оглохла?

ОНО смотрит в мое лицо. Я стискиваю челюсти с такой силой, что зубы крошатся в пыль.

Я олень, застывший в луче прожектора тягача с прицепом. Он собирается снова причинить мне боль? Он не может, не в школе. Ведь так?

Почему я не могу кричать, сказать что-нибудь, что-то сделать? Почему я так испугана?

— Энди? Я ждала снаружи.

В комнату входит Рэйчел, она одета в претенциозную цыганскую шаль, юбку и ожерелье из зеркал размером с глаз. Она надувает губы и Энди спрыгивает со стола, разрывая мою бумагу, рассыпая кусочки мела. В дверь входит Иви, случайно сталкиваясь с Рэйчел. Она колеблется — должно быть, чувствует, что здесь что-то происходит — затем берет с полки свою скульптуру и садится рядом со мной.

Рэйчел смотрит на меня, но ничего не говорит. Она должна уже получить мою записку — я отослала ее неделю назад. Я встаю.

Рэйчел делает в нашу сторону полувзмах рукой и говорит «Чао.» Энди обнимает ее за талию, притягивает к себе и они выплывают за дверь.

Иви обращается ко мне, но я не сразу могу услышать ее.

— Ну и дрянь, — говорит она. Отщипывает глину.

— Не могу поверить, что она ходит с ним. А ты? Такое чувство, будто я ее больше не знаю. И он — проблема.

Она прилепляет кусок глины к столу.

— Поверь мне, этот подонок — проблема с большой буквы П.

Я бы с удовольствием осталась и поболтала, но мои ноги не позволяют мне. Я иду домой вместо того, чтобы поехать в автобусе. Отпираю входную дверь и прохожу прямо в свою комнату, иду по ковру, в платяной шкаф, даже не сняв рюкзак. Когда я закрываю за собой дверь шкафа, я зарываюсь лицом в одежду, висящую слева на вешалке, одежду, из которой выросла много лет назад. Затыкаю рот старой тканью и кричу, пока у меня под кожей не остается никаких звуков.

Тоска по дому

Время для дня психического здоровья. Мне необходим день в пижаме, поедание мороженого из картонной коробки, окрашивание ногтей на пальцах ног и наслаждение ХламомТВ. Для дня психического здоровья у тебя сначала должен быть план. Я узнала это из разговора моей мамы с ее подругой Ким. Мама всегда начинает действовать как больная за сорок восемь часов до начала. Она и Ким устраивают дни психического здоровья вместе. Они покупают обувь и идут в кино. Современный взрослый проступок. Куда катится мир?

Я совсем не ем ужин или десерт, и я так много кашляю во время новостей, что мой отец говорит мне принять какого-нибудь лекарства от кашля. Утром я размазываю под своими глазами немного туши, поэтому выглядит, будто я совсем не спала. Мама проверяет мою температуру — оказывается у меня жар. Сюрприз даже для меня. Ее рука холодна, как остров на моем лбу.

Слова падают прежде, чем я могу их остановить.

Я:

— Я не чувствую себя хорошо.

Мама поглаживает мою спину.

Мама:

— Ты должно быть больна. Ты разговариваешь.

Даже она слышит, как это цинично звучит. Она прочищает горло и пробует снова.

Мама:

— Прости. Приятно слышать твой голос. Возвращайся в постель. Я принесу перекусить прежде, чем уйти. Хочешь немного имбирного эля?

Я киваю.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: